– Хорошо, – сказала фрау Бауэр.
Наконец, любовники расстались. Пообещав зайти вечером, Шнайдер отправился на службу (у свехлюдей не бывает выходных).
Чтобы не привлекать излишнего внимания, он зашел в кафе рядом с парком, сел за столик у окна и стал читать "Войну миров". Каждые пятнадцать минут приезжал трамвай из центра, но те, кто из них выходил, были ему совершенно безразличны. Когда приехал безрезультатно уже десятый трамвай, Шнайдер начал беспокоиться. Нетерпеливо поглядывая в окно, он прочитал, как из космического корабля выползают марсиане:
Большая сероватая круглая туша, величиной, пожалуй, с медведя, медленно, с трудом вылезала из цилиндра. Высунувшись на свет, она залоснилась, точно мокрый ремень. Два больших темных глаза пристально смотрели на меня. У чудовища была круглая голова и, если можно так выразиться, лицо.
И тут пришел одиннадцатый трамвай, из которого вышел Зельц. Шнайдер захлопнул книжку и поспешил за ним в сторону парка.
Здравствуйте, герр Зельц, я – советский шпион
В парке было тихо. Ни один патруль не заинтересовался дикими криками, ни один случайный прохожий не прибежал проявить арийскую солидарность, ни одна сволочь даже не подумала хотя бы крикнуть: «Эй, кто здесь?!». Это только в фильмах постоянно показывают, что любой ариец готов отдать свободу, а то и жизнь за другого арийца под лозунгом: «Мы своих не бросаем». А на самом деле убили бы здесь лейтенанта Зельца – и всем было бы все равно, никто бы даже не удивился: подумаешь, какой-то лейтенанта прихлопнули. Вот если бы генерала убили – тогда, конечно, вся криминальная полиция бы стояла на ушах. А тут: подумаешь, лейтенант.
– Поднимайтесь, – сказал Шнайдер. – Холодно лежать.
Зельц нашарил вслепую очки, надел их на нос и встал. Перед ним стоял невысокий крепкий мужчина, имевший сильный и решительный вид ночного грабителя. Руки тот спрятал в карманах пальто, видимо, там был пистолет или нож. Зельц быстро взглянул по сторонам: парк был гол и пуст.
– Вы – лейтенант Зельц, – сказал Шнайдер сурово, – живете на Мюллерштрассе 35. Вы из Саксонии, ваши родители недавно переехали в деревню под Дрезденом. Ваша сестра Биргит живет в Швейцарии.
– Откуда вы все знаете? – настороженно спросил Зельц.
– Мне по должности положено, – сказал Шнайдер. – Тут темно, так что удостоверение я вам протягивать не буду. Представлюсь еще раз: я – полковник СС Александр Шнайдер.
– Понятно, – сказал Зельц, судорожно сглотнув.
– У меня для вас письмо от сестры, – незнакомец вынул из кармана помятый конверт.
– Я давно с ней не общаюсь, – Зельц часто замотал головой.
– Я знаю, знаю, – кивнул Шнайдер. – Пойдемте, тут темно, а я хочу, чтобы вы прочитали письмо.
– Куда пойдем? – испуганно спросил Зельц.
– Куда мы можем пойти? – усмехнулся Шнайдер. – В ресторан вас в таком виде не пустят.
Зельц посмотрел на себя: действительно, вид у него был самый жалкий: весь в грязи, шинель продралась, на брюках огромные дыры на коленях, ссадины на руках.
– А куда? – тревожно спросил Зельц.
– К вам, конечно, – сказал Шнайдер. – Пойдемте, а то еще напугаете тут кого-нибудь.
– Но…
– Это приказ! – сказал Шнайдер. – Или вас арестовать?
– Нет, нет, пойдемте.
Они отправились вперед по темной аллее. Полковник Шнайдер уверенными твердыми шагами шел к фонарю в конце парка, устремив холодный взгляд в светлое будущее, рядом с ним, чуть сгорбившись, семенил лейтенант Зельц. Не говоря больше ни слова, они дошли до дома Зельца.
В последний раз Зельц прибирался в квартире два дня назад, с тех пор почему-то успел разбухнуть холостяцкий беспорядок: на полу валялись носки, в раковине стояла кастрюля с присохшими ко дну макаронами, газеты были свалены на обеденном столе, и возникли непонятно откуда еще прочие мелочи, которые бы заставили поморщиться любую домохозяйку.
– Вы извините, я не ждал гостей, – сказал Зельц.
– Дорогой вы мой товарищ, не стоит извиняться… – Шнайдер аккуратно повесил плащ и прошел в комнату. – Я, знаете, сам старый холостяк, меня беспорядком не удивить. Так что расслабьтесь, присядьте, а если еще и чашечку чая мне организуете, я буду вашим самым преданным другом, – Шнайдер уверенно расположился в любимом кресле Зельца. – А может, у вас и кофе есть?
– Есть, конечно, я сейчас, – быстро кивнул Зельц.
Пока хозяин торопливо хлопотал на кухне, Шнайдер достал из нагрудного кармана кителя записную книжку и быстро набросал план комнаты: два окна, коридор в кухню, темный шкаф из ДСП, диван, два стула, журнальный столик, стеллаж с книгами, этажерка, в которой скопилось разное барахло: вазочка с искусственными цветами, фотографии Зельца на фоне достопримечательностей, пивная кружка, бюстик Гитлера, вышивка, шахматы, расческа, несколько лакированных коробочек, кувшин и прочая дребедень.
"Скучно живет мальчишка", – подумал Шнайдер.
– Сахар у вас тоже есть? – крикнул он.
– Есть немножко, – ответил Зельц.
– Тогда мне одну ложку насыпьте, будьте добры.
Пришел хозяин с подносом, на котором стояла фарфоровая чашка кофе и стакан воды.
"Ему бы розовый чепчик – и с него можно было бы писать «Шоколадницу", – усмехнулся про себя Шнайдер.
– Пепельницы у вас не найдется? – спросил он.
– Нет, я же не курю, – застенчиво сказал Зельц.
– Принесите тогда какую-нибудь банку из-под консервов, буду туда стряхивать пепел.
– Да, сейчас, – Зельц сбегал на кухню и принес банку из-под тушенки.
Шнайдер закурил, глубоко затянулся и выпустил с блаженным видом длинную струю дыма.
– Как хорошо, – сказал он. – Вот сюда присядьте, пожалуйста, – Шнайдер показал на кресло рядом с собой. – Шнайдер затянулся еще раз и зажмурил глаза от удовольствия. – Ох, как хорошо, – сказал он.
Зельц смущенно улыбнулся. Шнайдер довольно подмигнул ему и сказал:
– Знаете, я с вами расслабляюсь. У меня ужасно нервная работа, я каждый день занят, иногда даже поспать толком нельзя, а тут как-то мило. У меня лет двадцать назад такая же комната была, только не здесь, а в Мюнхене, на Глокенштрассе. Прямо молодость вспоминаю, честное слово. Сколько вам лет?
– Двадцать четыре.
– Ну, тогда у вас еще все впереди, – кивнул Шнайдер. – Будете у меня в гостях – посмотрите, что вас ждет лет через двадцать. Квартира у меня, честно сказать, немножчко побольше, – заметил Шнайдер самодовольно, так что было понятно, что его квартира, как минимум, раз в пять, а то и в десять больше, чем у Зельца. – Впрочем, об этом позже поговорим. Вот письмо от вашей сестры, читайте, – добавил он.
Зельц, нервничая, разорвал конверт, достал два сероватых листка и стал читать. Шнайдер наслаждался сигаретой, попивая кофе.
«Однако, неплохо снабжают рейхсканцелярию, – подумал Шнайдер, – простым смертным кофе дают только под Новый Год. И вкус тот же самый, что и у моего кофе. Похоже, пайки для СС и для канцелярии собирают в одном и том же месте».
– Сестра пишет, что вы расскажете мне о каком-то деле, – прервал его размышления Зельц.
– Да, это правда, – Шнайдер, не торопясь, допил кофе, поставил чашку на столик и сказал после небольшой паузы: – Я хотел бы предложить вам сотрудничество с разведкой Советского Союза.
Зельц ошеломленно уставился на него.
– Что вы так смотрите? – улыбнулся Шнайдер. – Да, я – советский шпион.
Зельцу стало страшно, он почувствовал, что в ушах его вдруг что-то зазвенело.
– Только не надо так бояться, – попросил Шнайдер. – Вы, конечно, можете побежать, заорать, сдать меня гестапо. Получите благодарность или даже медаль дадут. Только вы же понимаете – Третьему рейху осталось недолго. Советский Союз наступает, а не сегодня-завтра еще и союзники откроют второй фронт, так что через несколько месяцев вам эту медальку придется спрятать как можно дальше. И самому придется спрятаться, чтобы мои товарищи вас не нашли. А они искать умеют очень хорошо, вы знаете. Про Троцкого слышали что-нибудь?
– Про кого? – удивился Зельц.
– Ладно, неважно. В общем, вы меня поняли, я надеюсь.
Зельц молчал, глаза его метались между окном, дверью и ночным гостем.
– Ну что вы так зыркаете на дверь, в самом деле? – сказал Шнайдер. – Я же не бью вас, не кричу, не угрожаю оружием. Что вы так переполошились-то? Хотите сигарету?
– Я не курю, – сказал Зельц.
– Да ладно, чего там, – покровительственно усмехнулся Шнайдер. – По такому поводу можно, я разрешаю.
Зельц взял у него сигарету и нерешительно закурил; голова сразу затянулась туманом.
– Ушла паника? – спросил участливо Шнайдер.
– Вроде бы, – сказал Зельц.
– Хорошо, тогда я продолжу, – Шнайдер спрятал сигареты в карман. – На самом деле, это хорошо, что вы можете бояться. Это значит, что у вас хорошее воображение, а это, в свою очередь, признак ума. Большинство героев ведь, между нами, просто люди недалекие, они просто не представляют, что их может ждать на самом деле. А вот понимать, представлять, что может с тобой случиться в худшем случае, и все равно совершить подвиг – вот это, действительно, героизм, – сказал многозначительно Шнайдер и добавил: – Но таких людей мало.
– А что может случиться в худшем случае? – спросил Зельц.
– Подумайте, – предложил Шнайдер, – вы же умный человек.
Зельц вдруг представил, как его арестовывают два огромных солдата из гестапо, как волокут, избитого, в коридор, сбрасывают с лестницы в подвал, там снова волокут по бетонному полу в кабинет без окон. Вот его лупят сапогами и прикладами по всему телу, с потолка мертво светит белая лампа. Пыточный стул, иголки под ногти, провод на шее, двести двадцать вольт по всему телу, выбитые зубы, кровавая каша во рту, пуля в затылок как избавление.
– Представили? – спросил Шнайдер.
– Да уж, – поежился Зельц.
– Я же говорю: вы умный человек, мы с вами сработаемся.
– А когда вы говорили про настоящих героев, это вы себя имели в виду? – спросил Зельц.
– Неважно, я не про это хотел сказать, – отмахнулся Шнайдер. – Герр Зельц, вы же сами понимаете, эта война бессмысленна! Вы совесть свою послушайте! Не вот эту пропаганду вонючую, которую вам каждый день на политинформации вбивают, а просто подумайте! Вы же умный, интеллигентный молодой человек. Вон сколько книжек прочитали, значит, любите думать, правда? Вы же знаете, что гибнут миллионами ни за что, за…
Зельц не слушал, идеология его совсем не интересовала. Он смотрел на шевелящиеся губы Шнайдера, на его уверенные и спокойные жесты, и все, чего ему хотелось – чтобы этот кошмар, наконец, закончился.
– Алло! – Шнайдер пощелкал вдруг пальцами перед носом у Зельца. – Пациент, вы с нами?
– Извините, пожалуйста, я…
– Я понимаю, понимаю, – Шнайдер покровительственно похлопал Зельца по плечу. – День нелегкий, что и говорить. Но вы поймите – выбор у вас простой. Или поддержать вот этих всех упырей: Гитлера, Гиммлера и прочую шатию-братию, и через год закончить где-нибудь с пулей в голове во славу Третьего Рейха. Или стать героем послевоенной Германии: ордена, интервью, хорошая работа. Да и вообще – просто представьте, вы – герой. Да полстраны захочет стать такими, как вы. Представляете, как все ваши однокурсники вам обзавидуются?
После еще одной затяжки Зельц вдруг обнаружил, что несмотря на дикость ситуации он стал всерьез представлять себя героем Германии. Вот он едет стоя в открытом автомобиле, огромная толпа по обе стороны от дороги, полицейские еле сдерживают народ, вдруг прорывается какая-то девушка к автомобилю и вручает ему скромный букетик незабудок. Она плачет от счастья и кричит: "Спасибо вам, спасибо, дорогой Кристоф".
– Ну что, представили? – спросил Шнайдер. – И это только начало. Потом можете спокойно карьеру делать, расти. Вам же, небось, работа в канцелярии не слишком нравится?
– А кому же она понравится?
– Ну вот видите. А тут – ответственный пост, сможете возглавить интересный проект, организовывать людей, пользоваться всеобщим почетом и уважением. Чем плохо? – с хитрым ленинским прищуром вдруг взглянул на Зельца Шнайдер. – Люди, батенька, к этому идут десятилетиями, поколениями, занимаются подлостями и мерзостями, лишь бы на одну ступеньку вверх подняться, лишь бы поближе к элите быть. А тут вы раз – и мигом по ту сторону стеклянного потолка. Такой шанс бывает раз в жизни, и то у единиц, чтобы социальный лифт сразу до небес донес!
"Ересь какая-то", – подумал Зельц.
– Ну так как же? Согласны? – спросил Шнайдер.
Зельц все никак не мог поверить, что это происходит с ним. Так иногда случается: идет человек по улице, строит планы на вечер, вспоминает, что надо в магазине купить – картошку или капусту, а тут вдруг выскакивают из-за угла пара крепких парней, показывают нож и говорят: "Деньги давай". И вроде бы прошло-то всего ничего, вот, буквально секунду назад все было хорошо, и тут человек вдруг оказывается в полной заднице, и не знает, что же ему теперь делать. И отдает покорно человек кошелек с деньгами и продовольственными карточками, а потом, когда бандиты исчезают, пытается понять, как же это все так быстро произошло.
"Хер тебе", – подумал вдруг Зельц с внезапной смелостью.
– А что будет, если я откажусь? – спросил он.
Шнайдер выпрямился в кресле (в глазах мелькнула сталь) и негромко сказал:
– Это будет не очень дальновидно с вашей стороны.
Зельц испуганно взглянул на него.
– Страшно? – спросил Шнайдер.
– А вам бы не было страшно? – огрызнулся Зельц.
– Не надо нас бояться, – сказал ласково Шнайдер. – Вообще вам ничего бояться не надо. Мы защитим вас. Вы идете на большой риск, но мы сделаем все, чтобы вы выжили. Я обещаю.
– И что же мне надо делать?!
Шнайдер улыбнулся, его голубые глаза излучали уверенность и покой.
– Ну вот это совсем другой разговор, – сказал он. – Пока вам делать ничего не придется. Просто будем время от времени ходить друг к другу в гости, болтать, радио слушать. В теннис играете?
– Нет.
– Это зря, – заметил Шнайдер. – Спорт необходим; в здоровом теле – крепкий дух! Впрочем, ладно. Будем тогда играть в шахматы.
– И все? – удивился Зельц.
– Пока все, – кивнул Шнайдер. – И не думайте – мы вас очень ценим, и будем вас беречь и охранять, как "Монну Лизу".
– И как часто мы будем встречаться? – спросил Зельц осторожно.
– Герр Зельц, как можно сразу такие вопросы задавать? – засмеялся Шнайдер. – Мы две минуты назад как познакомились, а вы уже спрашиваете, как часто мы будем видеться. Вы на первом свидании с женщиной тоже спрашиваете у нее, как часто вы будете видеться?
– При чем тут женщины?! – резко спросил Зельц.
– Да нет, так, к слову пришлось, не обращайте внимания, – похлопал его по плечу Шнайдер. – Хотя, в общем, ситуация похожая: встретились два человека, хотят познакомиться поближе, выяснить, подходят они друг другу, не подходят, есть ли у них какие-то общие интересы, увлечения, что-нибудь объединяющее, чтобы потом выгода какая-то была от общения.
– Выгода?
– Извините, я не так выразился. В общем, о чем я говорю: не будем торопить события. Я же не прошу вас, не знаю, украсть бриллианты из сокровищницы Евы Браун. Я предлагаю: давайте просто встретимся еще раз в спокойной обстановке, где нам никто не будет мешать, сыграем в шахматы, попьем кофе, поговорим. Согласны?
Зельц громко чихнул:
– Апчхи!
– Я не понял, согласны? – переспросил Шнайдер.
Зельц кивнул.
– Вот и прекрасненько! – обрадовался Шнайдер. – Тогда давайте так договоримся. У вас когда следующий выходной?
– Завтра.
– Нет, завтра, конечно, не получится, – Шнайдер почесал в затылке. – Давайте так – через пару деньков я к вам забегу вечером, и мы поболтаем еще. Договорились? И не бойтесь вы так. Я же говорю, все будет хорошо.
«Если было бы плохо, мне бы все равно не сказали», – подумал Зельц, но промолчал.
– Да.
– Ладненько, счастливо вам тогда оставаться, – душевно сказал Шнайдер. – Очень приятно было познакомиться.
– Мне тоже, – сказал автоматически Зельц.
Через секунду Шнайдер исчез из квартиры, испарился, оставив после себя запах тройного одеколона. Он скорым шагом промахнул через парк, сел в машину и быстро поехал домой. Душа его пела, в ней расцветали незабудки и щебетали птицы, в ней широко и мощно текла, разливалась река под названием Счастье.
"Какой сегодня удачный день, – подумал он. – На удивление удачный день".
У входа в подъезд герра Шнайдера ждала фрау Бауэр. Он посмотрел на нее долгим внимательным взглядом безграничной любви и преданности, ласки, заботы, одухотворения, нежности, обожания, страсти, томления и проч. Как было бы хорошо жить с нею, жениться, родить ребенка, маленького такого карапуза, менять ему пеленки, кормить, воспитывать, устроиться на работу слесарем или охранником. И жить нормальной жизнью, без лжи, притворства, картошки в камине и мычания "Интернационала" на двадцать третье февраля. Но что-то держит.
– Герр Шнайдер, позвольте мне остановить вас на минуту, – фрау Бауэр говорила строго, как чиновница из паспортного стола.
– Слушаю вас, – герр Шнайдер приветливо улыбнулся. – Не хотите закурить?
– Нет, спасибо, – фрау Бауэр оглянулась на приоткрытые окна на первом этаже. – Можем ли мы пройтись по двору?
– Да, конечно.
Они медленно направились к парку, фрау Бауэр шла чуть впереди, слева и чуть сзади – герр Шнайдер.
– Я не знаю, что вы подумали обо мне, герр Шнайдер, – строго сказала фрау Бауэр, – мне жаль, что между нами произошло то, что произошло. Надеюсь, вы понимаете, о чем я?
– Понимаю, – кивнул герр Шнайдер.
– Я честная вдова и не имею права рисковать своей репутацией ради какого-то сомнительного удовольствия или еще ради каких-то личных причин. Я понимаю, вы еще довольно молодой, и даже, можно сказать, привлекательный мужчина, вам по своей природе свойственно влечение к подобным приключениям, какими бы низменными они мне не казались. Но я – поверьте, я – не такая. Я раскаиваюсь в своем поведении и очень надеюсь, что вы не будете настаивать на продолжении того, что случилось, или как-то иначе компрометировать меня. Я надеюсь, вы не будете присылать мне письма, пытаться заговаривать со мной, петь серенады под окнами или устраивать подобного рода глупости, которые могут повредить и мне, и вам. Для меня было полной неожиданностью ваше поведение сегодняшним утром, поэтому я не смогла отреагировать достойным образом, но теперь я обдумала тщательно текущую ситуацию и считаю: это не должно повториться. Вы поняли меня?
– Я понял вас, – сказал холодно герр Шнайдер, поворачивая к дому.
– Вы… вы согласны? – осторожно спросила фрау Бауэр, догоняя его.
– Я согласен.
– Я рада, – фрау Бауэр вежливо улыбнулась, но герр Шнайдер смотрел прямо перед собой и не заметил ее улыбки.
Они молча поднялись на четвертый этаж, фрау Бауэр открыла дверь, и… В эту ночь фрау Шульц так и не смогла заснуть из-за невыносимого стука.
Шнайдер отправляется в Швейцарию
Женщины, вот зачем вы остаетесь на ночь? Вот почему вы не можете тихонько ночью собраться и свалить? Ну вот это же понятно, что утром хочется остаться одному. Утром мы еще сами не помним, кто мы такие, хочется хоть минут сорок, от пробуждения до выхода из дома, побыть самими собой, то есть никем. Просто читать газету, просто расслабиться, чтобы не ощущать на себе ничей взгляд, чтобы не надо было ничего говорить и не быть полковником, шпионом, любовником. Просто никем не быть – почему вы считаете, что это – роскошь, которой вы можете нас лишить?
Так думал полковник Шнайдер, с трудом продрав глаза в половине девятого, слушая, как фрау Бауэр ходит по квартире, собирая на стол. С его стороны было очень несправедливо думать о ней такое. Мало того, что фрау Бауэр приготовила завтрак, пока он спал, и накрыла на стол – а между прочим, с продуктами в военное время всегда было крайне тяжело, особенно в последние месяцы, и стоили они очень много денег, которые на нее совершенно не с неба сыпались – но ведь еще и она же находилась в своем доме, в своей квартире, а полковник Шнайдер, наоборот, занял чужую для него кровать, ее собственность, ее бывшее супружеское ложе, на котором умер ее муж, герр Стефан Бауэр и был зачат ее сын, герр Генрих Бауэр. Если бы только вдова знала, что думает о ней полковник Шнайдер, она обязательно бы решила, что это крайне несправедливо с его стороны.
Но она не знала, потому сноровисто собрала на стол и позвала герра полковника завтракать. Шнайдер оделся, ополоснулся, причесался и явился на завтрак. Он был снова силен и свеж, полон энергии и того истинно арийского задора и огня, о котором так любил рассуждать Гитлер.
– Ну что, дорогуша, – сказал он, радостно садясь за стол, – как дела?
Фрау Бауэр только покосилась на него в ответ на такую фамильярность. Она сидела напротив него и молча пила чай. Шнайдер быстро нашел слова, соответствующие моменту.
– Вы знаете, – сказал он, – я хотел бы поблагодарить вас за все, что было между нами вчера. Вы – удивительная, вы – волшебная. Это было прекрасно, мне так хочется быть с вами всегда, дорогая. Можно я буду называть вас "дорогая"?
Фрау Бауэр молча кивнула. Кажется, она постепенно оттаивала под воздействием горячего чая и теплых слов.
– Ваша доброта, ваш ум, ваше очарование меня завораживают, всего, без остатка, делают вашим слугой, рабом, если хотите. Вы – чудесная, волшебная, изумительная и потрясающе красивая.
Фрау Бауэр, которую и по молодости никто не называл красивой, немного удивилась, но слова Шнайдера были так приятны, что она решилась поверить им.
– Вы сегодня много говорите, – заметила она, улыбаясь. – Иногда молчание – золото.
– Пожалуй, вы правы, – кивнул Шнайдер. – О самом главном все равно не скажешь словами. Оно понятно без всяких слов, разве нет?
– Вот именно, мой дорогой друг, – кивнула фрау Бауэр.
В молчании они ели бутерброды с маргарином и пили чай.
– Мне надо будет уехать ненадолго, – сказали Шнайдер.
– Это не опасно? – спросила с неожиданной тревогой фрау Бауэр.
Шнайдер вдруг почувствовал острый приступ нежности к ней, такой сильный, какого у него еще не было никогда. Вроде бы ничего такого особенного не было во фрау Бауэр: обычная бабища, которая знает все обо всем, почти никогда не сомневается и еще реже думает. Но что-то в ней иногда такое мелькало, какой-то слабый свет далекой, давно потухшей звезды, такой радужный и волшебный, что Шнайдер забывал сразу обо всем и любил ее, и надеялся, что с ней он станет счастливее.
«Она – неравнодушная, – подумал он, – она думает обо мне. Я ей нужен».
– Не опасно, – сказал он ласково, – я скоро буду. Может быть, дня через два, а может – через три. Только, пожалуйста, не спрашивайте, зачем я туда еду.
– Дорогой мой, я и сама понимаю, что у вас за работа, – сказал фрау Бауэр. – И даже то, что и у стен могут быть уши.
– Правильно, – кивнул Шнайдер. – Защищать Рейх от врагов – это нелегкая работа.
– Надеюсь, вы хорошо его защищаете?
– А вы сомневаетесь? – удивился Шнайдер.
– Мой друг, как можно в вас сомневаться? – сказала фрау Бауэр с легкой иронией. – Глядя на вас, сразу понятно, что судьба Германии в надежных руках.
– Спасибо за приятные слова, – Шнайдер встал, – и за прекрасное утро, но, как я уже сказал, мне пора.
Фрау Бауэр проводила его до прихожей, подождала, пока Шнайдер наденет сапоги и плащ, после чего открыла дверь, и подставила щеку для прощального поцелуя.
– Скажите мне, что вы меня любите, – попросил Шнайдер. – Мне будет легче возвращаться, если я буду знать, что вы меня ждете.
Фрау Бауэр кивнула и произнесла самые заветные слова, которые в последний раз она говорила лет двадцать назад. Они поцеловались на прощание, и воодушевленный Шнайдер покинул дом, чтобы отправиться в Швейцарию на встречу с советским агентом.
Сначала, конечно, надо было заехать на работу, оформить командировочное удостоверение. Но в этом плане все было достаточно просто. Бюрократы из отдела кадров, конечно, пытались подмять под себя оперативников, и регулярно Гиммлер давал распоряжения навести порядок в документах, что автоматически влекло за собой еще по одной лишней подписи на каждом документе, но все-таки пока контрразведку это касалось не слишком: для оформления командировки Шнайдеру нужна была только подпись шефа, с которым у Шнайдера были прекрасные отношения. Так что через час с новым командировочным листом и пачкой талонов на бензин Шнайдер покинул Берлин.
Его черный «Мерседес» глотал один за другим километры автобана, серое небо, беременное дождем, все висело над дорогой и не могло разродиться, черные поля сменялись чахлыми лесами, а те снова сменялись полями, из радио текла "Мерли Марлен", а в душе у Шнайдера играла флейта. Снова и снова повторял он про себя слова фрау Бауэр:
– Я вас люблю, мой сладкий, мой любимый Шнайдер, – услышал он и почувствовал во рту вкус карамели. – Я вас люблю.
– Какая любовь в нашем возрасте? – сказал себе Шнайдер. – Разве не смешно любить в сорок лет? Когда подвижность суставов и мыслей снижена уже наполовину, и понятно, что дальше будет только хуже. По утрам ноет нога, а к вечеру болит спина, шести зубов уже нет (спасибо ленинградской водичке) – и что тут можно говорить о любви? Успокойся, сердце, перестань нервно биться, через десяток лет тебя будут волновать только две вещи: теплый унитаз и прохладный кефир.
– Почему это десяток? Совсем не десяток! – возразил Шнайдер сам себе.
– Ну, хорошо, не десяток, – согласился Шнайдер. – Но все-таки. И плюс все это так невовремя.
– Но война-то заканчивается! – подумал он вдруг с надеждой. – И значит…
– В том-то и дело, что заканчивается война, – вздохнул Шнайдер, – и меня нас, Александр Максимович, ждать новое задание, вдали от Германии и от фрау Бауэр. И что будет потом? Что?!
– Живи сейчас, – оборвал себя Шнайдер. – сколько твоего сроку осталось? Насладись минутой, женщиной, лаской. Что там у тебя еще произойдет в будущем? Да и будет ли оно вообще? Доживем ли?
Неподалеку от Лейпцига Шнайдер заехал на заправку.
– Чего желает герр военный? – приветливо спросила его девушка на кассе, шустренькая, как лисичка.
Герр военный пожелал чашку чая себе и двадцать литров бензина "Мерседесу".
– Сейчас будет, – сердечно улыбнулась девушка.
Шнайдер сел за столик у окна и тут вспомнил, что именно на этой заправке он пять лет назад отравился бутербродом с колбасой. Тошнило и поносило его потом страшно, он загадил весь местный туалет. И кажется, именно эта рыженькая девица тогда стояла за кассой. Вот пять лет назад она, наверное, подсыпала ему пургену в рамкац борьбы с нацизмом, а сама все так же мило и приятно улыбается.
На всякий случай Шнайдер не стал пить чай. Путь до Швейцарии был не близкий, не хватало еще обгадиться прямо в "Мерседесе", прямо на кожаное сиденье. Сослуживцы потом до конца войны будут судачить, почему у Шнайдера воняет в машине.
Хотя в Европе запах говна – вполне обычное дело. Вроде бы и неплохо тут жить: и чисто, и аккуратно, и дружелюбные люди, и уютненько все. Но вот почему-то иногда идешь по улице посреди всего этого пряничного рая, и вдруг откуда-то говном потянет. В чем дело? Канализация тут неглубокая или еще что-нибудь – непонятно. Но вот этот европейский запах – не по нраву он русскому человеку, не по нраву.
С такими мыслями Шнайдер сел в машину и поехал в сторону Цюриха. В Швейцарии его ждали важные дела, надо было торопиться.
Гитлер о Швейцарцах.
Нация ссыкунов и паразитов. Как и все паразиты, они трусливые, мстительные, хитрые и подлые. Иногда я не знаю, где разница между швейцарцами и евреями. Вот возьмите любую еврейскую мерзкую черту – она обязательно будет у швейцарца! Жадные, вероломные, чванливые трусы – вот кто такие швейцарцы. Как старая Римская Империя в свое время исторгла евреев, потому что уж больше невозможно терпеть этих негодяев – так средневековая Священная Немецкая Империя исторгла их из себя, и точно по той же причине.
Эти жлобы думают, что они живут хорошо, потому что у них есть коровы, часы и шоколад. Черта с два! Их жирные банкиры – вот кто привлекает денежки. Вы можете себе представить, что эти сволочи даже умудрились ободрать евреев! Старина Гейдрих говорил мне, что у каждого второго еврея, вывезенного в Освенцим, есть свой счет в банке. И кому теперь достанутся эти денежки? Мировому еврейству? Тайному сионистскому правительству? Или может, нам, тем, у кого эти еврейские пиявки высосали столько крови и богатства? Черта с два! Хитрые швейцарцы прикарманили себе все до последнего грамма золота!
Конечно, они хотят быть нейтральными! Независимо от того, кто победит – они в плюсе. Зажмем мы американцев с англичанами – швейцарцы завладеют денежками британской королевы и Ротшильда, которые припрятали их там от налоговых служб. Если вдруг англичане нас смогут опрокинуть – швейцарцам достанутся капиталы Круппа и Бенца.
В мире есть нации – воинов и созидателей, как немцы. Есть нации торгашей, как американцы и евреи. Есть нации – воры и мошенники, как цыгане. Есть просто куча диких наций, вроде русских. Но есть нация хуже их всех, которая делает только одно – помогает торгашам прятать наворованное и ворует у торгашей. Это – нация швейцарцев. Причем их даже нацией трудно назвать. Четыре языка – какая к черту нация? Они друг друга не понимают! Этак я с любым вонючим негром из Зимбабве тоже могу назвать себя нацией. Швейцария – такая же химера, как Советский Союз: без культуры, без языка и без связей. Если бы Бисмарк был чуть решительней, от Швейцарии бы осталось не больше, чем от какой-нибудь Персидской Империи.
А главное, что я не люблю в швейцарцах – это их сытую, жирную, тупую жизнь. Домик в Альпах, десяток коров на лугу, пасека с пчелками, пяток свиней в сарайчике – вот она, швейцарская идиллия? Эти мирные пейзане, реднеки, деревенщины – они в любой стране опора, надежный тыл передового отряда интеллигенции и бюрократии. Но какие же они тупые, косные, ограниченные животные! Утром жрать, вечером срать, читать газеты, сидеть на жопе ровно и ни хрена в этой жизни не нужно. А потом, в восемьдесят лет, под плач близких, лечь в родную землю и унавозить ее собою, чтобы новый урожай взошел еще лучше, еще гуще посевы, еще выше пшеница и рожь, стремитесь вверх, злаковые, колоситесь, наливайтесь, набухайте яблоки, зрей виноград, раздавайся вширь капуста, пусть распучит репу и арбуз, пусть будут размером с корову, с машину, с дом! Больше, больше, больше жратвы, мы все сожрем и переработаем! Нам все по плечу! Бессмысленное, бездуховное, бесполезное существование, тупой перевод материальных благ в дерьмо!
Я ненавижу такую жизнь! Жизнь – это страдания и подвиг, это героизм, свершение гор, переворачивание камней, ненависть, страсть, предательства и месть. А гнилое швейцарское болотце либерализма – это смерть мира и смерть цивилизации. Человек тонет в такой трясине, наша цель, как национал-социалистов – выдернуть человека из темного омута, дать ему снова смысл и веру, завернуть его и направить творить подвиги.