II
Рядом, за шатучим столиком, неряшливый гувернёр истово, как если бы дело касалось урока богословия, втолковывал жующему омлет мальчику – ровеснику Кирилла – природу туманов:
– На побережьях морей они образуются при медленном выносе с моря влажного и тёплого воздуха на холодную сушу. Туман над морем обычно устойчивый и длительный: здесь постоянно смешиваются холодные и тёплые воздушные потоки и течения. Именно поэтому такое природное явление можно наблюдать в течение нескольких дней.
Кирилл сначала вслушивался в разговор, затем бросил – это оказался всего лишь пересказ из учебника географии. Мальчика занимали мысли куда более для него важные, чем непогода.
– Папа, мonsieur Дефорж знал мою матушку? – наконец он решился задать не дававший ему покоя вопрос.
Василий Михайлович, даже если и удивился, то не выдал этого. Его, случалось, пытались озадачить куда более неожиданными вопросами. С ответом не медлил и озвучил его же без скидки на возраст:
– Ты прав, Кирилл, твоя мама и мonsieur Дефорж были знакомы прежде. Среди людей такое случается, но это не даёт им права думать, что они знают друг друга. Как ты понял про прошлое?
– Мне показалось.
– Так бывает – покажется что-то, а затем не знаешь, как с этим жить. Правильно, что спросил.
– Я, к сожалению, мало знаю о маме. Так что любой человек, кто с ней общался или, тем паче, был знаком, кажется мне необыкновенным.
– Понимаю. И уверяю тебя, я не стал бы возражать против вашего с Дефоржем разговора. Но, как видно, он сам не особо желает этого.
III
Отец и сын помолчали. Сегодня еда не впечатляла. Князь заказал спагетти с сыром. Удивило наличие их в меню ресторана при французской припортовой гостинице. Вотье объяснил, что их повар Жак участвовал в итальянском походе Бонапарта. На Апеннинском полуострове он очаровался не только жгучими, как кайенский перец, девушками, но и местной кухней.
Но, видимо, с тех времён пыл Жака сошёл на нет. Осталась привычка и неясные, как если бы на них смотреть через немытое, засиженное мухами окно, воспоминания. Такое любому делу, где желателен определённый настрой, а кухня именно то самое место, только во вред. Сами макароны оказались переварены – без al dente, оливковое масло отдавало прогорклостью, а пармезан больше напоминал простой засохший сыр. Вотье, обычно фланирующий неподалёку, как дельфин вокруг забитой макрелью рыбацкой сети, не показывался.
Кирилл решился продолжить беседу:
– В этой истории что-то не так? Извините, papa, что спрашиваю вас об этом.
– С чего ты взял?
– Вы и мonsieur Дефорж ведёте себя как-то странно.
– Ничего предосудительного. Вообще, всё, что связано с твоей мамой, не должно вызывать у тебя подобных мыслей.
– Да, papa…
– История эта скорее романтическая – готовый сюжет для романа. Всего тебе знать не положено. Пока. Со временем же я обязательно посвящу тебя в детали. Кстати, граф Толстой, которого мы навещали перед отъездом, тоже участник тех событий.
Князь решительно отодвинул тарелку.
– Нет, это есть определённо невозможно. Пошли, Кирилл, ты ещё должен отведать жареные каштаны. Видел, их подают в кофейне в двух кварталах отсюда.
IV
Утренний порт обдал Верейских остатками ночного бриза. Лёгкая дымка над акваторией укрывала мачты кораблей на рейде, как вуаль – чересчур острые, если верить молве, носы падчериц городского судьи.
В воздухе же растворился целый букет запахов: мокрой пеньки, дёгтя, свежей рыбы, зрелой солонины, дыма от сотен трубок и много ещё чего плохо различимого.
Возле трапа шхуны их поджидал Дубровский, его слуга Григорий по обыкновению стоял неподалёку.
– Вот, не мог не проститься. В гостинице не хотелось, – как бы оправдываясь, сказал бывший гвардейский корнет.
– К чему объяснения, Владимир Андреевич? Пришли – и хорошо. Сын вот очень хотел с вами повидаться.
Кирилл при этих словах наклонил голову.
– Смышлёный не по годам мальчик. Наверное, весь в отца. И очень похож на мать.
– Ему как раз и хотелось пообщаться с вами о своей матери. Может, в следующий раз, на обратном пути?
– Вряд ли. Я решил уехать из Кале, – сказал Дубровский и тут же ответил на цепкий взгляд князя: – Если вы думаете, что это из-за нашей встречи, то нет. Не скрою, она меня чрезвычайно взволновала, но опасности я не ощущаю. А уж в этом за девять лет двойной жизни я кое-что научился понимать. Мыслей не было, что вы способны донести.
Василий Михайлович никак не отреагировал на эти слова, и Дубровский продолжил:
– Дело не только в вашей порядочности, князь, в коей я нисколько не сомневаюсь. Думаю, и у вас нет особого желания привлекать внимание к себе. Мне кажется, что на тот берег Ла-Манша вы стремитесь отнюдь не как праздный вояжёр.
V
Взгляд князя, до того непроницаемый, отмяк.
– «Думаю», «кажется»… Владимир Андреевич, вы вольны предполагать что угодно. Не знаю, чего вы там себе напридумывали, но это всего лишь деловая поездка. Некогда мы с отцом открыли в Лондоне бюро Vereisky&Co, консультировали желающих вести торговые дела в России. Посмотрим, может, есть резон возродить дело. Нет – вернёмся.
Дубровский выслушал это с видом читателя утренних газет.
– Что ж, если судьба занесёт вас в Прованс, то навестите. Есть там городишко на побережье – Ницца называется. Не слыхали?
Князь покачал головой.
– Ну да, захолустье. Зато расположен в так называемой Ривьере. Там, говорят, по триста солнечных дней в году и низкая влажность, так что духота не ощущается. Надоели эти туманы. Да и эскулапы для здоровья руки советуют сменить климат. Нашёл уже покупателя на гостиницу. Вы его знаете. Вотье, оказывается, получил наследство. Посмотрим, возможно, открою в Ницце другую, женюсь наконец на какой-нибудь дочке члена магистрата. Девочку родим.
При этих словах он посмотрел на Кирилла. Левой рукой Дубровский сделал движение – так, как если бы хотел потрепать мальчика по вихрам, но тут же замер, осознав, насколько это неуместно.
Появился матрос и стал поднимать по трапу багаж. Верейский попросил его отвести сына в их каюту. Дубровский протянул Кириллу руку. Тот вложил в рукопожатие все свои мальчишеские силы.
VI
– Мальчик – это важно для мужчины, – заговорил Дубровский по-русски, глядя вслед Кириллу. – Для того, кому есть что передать в наследство. Вам, например. Как показала жизнь, нас с отцом Господь сподобил быть лишь отважными вояками. В цивильном обществе, с его неписанными, в отличие от устава, законами, оба оказались не у дел. Видно, на роду Дубровским так написано. Вот и думаю: пусть уж лучше у меня родится дочка. Даже и не одна. Может, женская линия окажется счастливей.
Голова Владимира Андреевича опять скрылась в клубе табачного дыма. Оттуда прозвучал вопрос без каких-либо прелюдий:
– Значит, саженья у вас теперь нет?
– Нет. Казна выкупила.
– Что же это за диво такое: то французы за него готовы раскошелиться, то российский император?
– Это не простое украшение, а один из символов великого княжества Тверского. Наполеон собирал различные великокняжеские регалии, так как будущее Российской империи видел в конфедерации удельных княжеств и ханств. Артефакты придали бы реформам некую историческую оправданность. Всё это – в случае победы французов, естественно.
– Вот оно что. Теперь понятно, из-за чего весь этот сыр-бор.
– Чтобы впредь избежать подобных обстоятельств, Александр I выкупил у хозяев драгоценности из списка Наполеона. Теперь они наверняка хранятся в Алмазной комнате Зимнего дворца вместе с иными царскими сокровищами.
– А как же традиция князей Верейских – невеста идёт к алтарю в саженье?
– В нашем случае прописано, что мы вправе запросить семейную реликвию на бракосочетание. Только проводить его обязаны в Санкт-Петербурге. Надеюсь, Кирилл в своё время реализует это право. Хотя Марья Кириловна, как сами знаете, нарушила эту традицию.
– Проклятое саженье. Я и хотел увидеть его только для того, чтобы понять, как выглядит источник моих злосчастий.
– Вы думаете, дело в нём?
– Конечно!
VII
Всегда прежде спокойный Дубровский заметно занервничал. Чтобы утихомирить нахлынувшее волнение, он стал раскуривать потухшую трубку. Достал из оловянного футляра деревянную палочку с коричневой головкой и чиркнул ею по полоске наждачной бумаги. Брызнул сноп искр – и палочка занялась огнём. Едкий запах от неё перебил все другие, витавшие на пирсе. Это были спички, о них Верейский знал лишь понаслышке, так как в России они являлись диковинкой.
Наконец табак зашкворчал в чубуке, словно вскипевший кофе в джезве. Голову Дубровского окутало сизое облачко, и он продолжил:
– Если бы не это чёртово саженье, не видать бы вам Марью Кириловну в жёны. О том, что в Арбатове находится драгоценность ценой в триста тысяч франков, рассказал один из разбойников, прибившихся к нам. Веры таким словам – не больше, чем россказням о месте с сокровищами атамана Кудеяра. Затем объявился ещё один. Мало того, у неграмотного мужика была листовка с информацией об этой и других ценностях. Там же указывалось, по каким адресам в польских Седлеце и Люблине их готовы купить.
– А вы не задавались вопросом, зачем они нужны врагу России? Наверняка ведь с каким-то умыслом.
– Бросьте, Василий Михайлович. Родина, где закон – что дышло: куда повернул, туда и вышло, меня, гвардейского офицера, вынудила разбойничать, так неужели я стану печься о ней?
VIII
Прибыли ещё пассажиры, и мужчины отошли от трапа, чтобы не мешать им.
– Но ведь это предательство, – сказал Верейский.
– Нет, на сторону врага я никогда бы не встал. Я сам вёл, пусть и маленькую, войну. Это всё-таки разные вещи. Вы так не считаете?
Князь неопределённо повёл головой. Дискутировать с человеком, которого видел последний раз в жизни, ему не хотелось. К тому же основной задачей собеседника было выговориться, а такие глухи к чужим речам. Дубровский воспринял этот жест как понимание и продолжил:
– Со временем удел Ринальдо Ринальдини мне даже стал нравиться. Но я осознавал, что рано или поздно этой вольнице наступит конец. Свои же разбойнички и выдадут, чтобы уберечь головы на плечах. Саженье давало шанс исчезнуть без следа. Но при первом же набеге на вашу усадьбу мои люди столкнулись с хорошо организованной охраной. Только и сумели спалить пару амбаров у околицы и еле ноги унесли от ваших гайдуков.
– Это всё Харлов организовал, мой управляющий. Отставной майор, командир гренадёрской роты. Да вы его видели, он на козлах сидел в прошлую нашу встречу. И Григорий ваш, должно быть, не забыл.
Дубровский кивнул согласно, но вёл себя так, будто ничего не слышал, и продолжал:
– Тогда я понял, что наскоком саженье не заполучить. Оставалось лишь ждать удобного случая – был у меня свой человек из ваших дворовых.
IX
Дубровский попытался затянуться, но трубка снова погасла. Он было полез в карман за спичками, но с бака раздался звон рынды – сбор швартовой команды. Владимир Андреевич сунул трубку в карман и заговорил быстрее:
– Но шанс пришёл, откуда я не ожидал. Вы, конечно, в курсе наших отношений с Марьей Кириловной. И вот – когда она готова была бежать со мной, только чтобы не идти с вами к алтарю, я узнаю, что на венчание она должна надеть саженье. «Вот! – подумалось мне. – Это как знак судьбы – заполучить и любимую, и обеспечить ей достойную жизнь». Я же сознавал, что участь жены разбойника – не для дочери Кирилы Петровича Троекурова. Потому-то и уговорил её вернуться домой, попытаться решительно объясниться с отцом. Хотя, чем дело кончится, знал. Впрочем, как оказалось, плохо. Сами не хуже, а может, и лучше меня ведаете, чем всё обернулось. Саженье это ваше все карты мне спутало. Хуже нет бедолаге узнать, какую цену его душе назначили.
Верейский молча передал Дубровскому небольшой портрет Марьи Кириловны в ажурной серебряной рамке. Художник изобразил её в свадебном платье, грудь новобрачной украшало саженье Великих князей Тверских.
Дубровский мельком глянул на девичий лик и принялся рассматривать украшение. С борта прозвучал двойной сигнал рынды. Князя пригласили взойти на борт. Владелец гостиницы «Masha» протянул ему миниатюру обратно, но тот остановил его.
– Пусть она останется у вас. Это копия, Кирилл захотел взять её в путешествие. Дома есть оригинал. Прощайте.
– Благодарю, это щедрый подарок. Счастливого пути.
Никто из мужчин так и не решился подать руку для пожатия.
X
– А забавная у нас с вами, князь, история образовалась! – произнёс уже в спину Верейскому Дубровский, при этом голос его звучал фальшиво бодро. – Знаете, я даже пробовал написать что-то вроде романа, но бросил. И это не дано. Может, при случае подскажете сюжетец кому-нибудь из литераторов? Хоть тому же… как его… А – Пушкину! Хотя думаю, что те обязательно всё переврут.
Ответа так и не последовало.
Шхуна нехотя потёрлась бортом о причал, словно кобыла крупом о доски загона. И лишь когда грот-марсель от дуновения ветра наполнился, и парусина хлопнула, как бич пастуха, отчалила. Дубровский присел на сосновый кнехт. Его взгляд с кормы удаляющейся шхуны перешёл на изображение некогда беззаветно любимой девушки. В эту беззаветность он истово верил все эти годы. А после встречи с князем понял, что его чувству не хватило именно самоотверженности. В самый решительный момент грёзы корнета о богатой невесте явились как чёрт из табакерки, и всё пошло не так, уже не имея шанса повернуть обратно.
А тот, по чьим расчётам «всё пошло не так», стоял на баке, опершись на фок-мачту, и неотрывно всматривался в полоску чистого неба, обрамляющую горизонт над сине-зелёными тяжёлыми волнами. Казалось, он силился разглядеть английский берег.
XI
Перед глазами пассажира шхуны стояла иная картина. Он в кабинете – взялся-таки изучить бумаги управляющего в надежде отвлечься от грустных мыслей о здоровье супруги. Вбегает Харлова, говорит, что княгиня совсем плоха. Отправили кучера за батюшкой. Верейский устремляется в спальню жены. Та мучительно сведёнными пальцами выгребает себя из перины и одеяла, как из болотной трясины. Князь берёт её горячую руку, говорит что-то бессвязное, но, как ему кажется, весьма ободряющее.
Марья Кириловна успокаивается. Замирает на измятых подушках. Улыбка появляется на её губах. Василий Михайлович тоже обрадованно улыбается. Ещё бы – вот и на него смотрят с любовью. Жена силится что-то сказать. Вдохновлённый князь следит за её губами, опасаясь упустить любой звук. Наконец она хоть и тихо, но явственно произносит всего одно слово. Лицо Верейского разом каменеет. Так же улыбаясь, княгиня закрывает глаза, чтобы уже никогда не открыть их.
Её последним словом было имя: «Влади-и-и-и-мир…».
……………………………………………………………….
Причал опустел, как кладбище в послеобеденное время. Маячили лишь две фигуры, словно иерей да дьякон в поиске утраченного кадила. Чем дольше Дубровский всматривался в изображение Марьи Кириловны, тем черты её всё больше утрачивали отрешённую равнодушность. И вот она уже смотрела на него с укором.
Владимир встал, шагнул к самому краю пирса и метнул картину вслед шхуне. Именно метнул – она летела, как карта при раздаче, и шлёпнулась на зеленоватую воду плашмя, стала медленно – в раскачку, тонуть. Женский лик растворяли толщи воды. Вот размылись черты лица, следом – золото украшений, и наконец глубина поглотила цвет венчального наряда.
……………………………………………………………….
В каюте лицом к переборке делал вид, что спит, мальчик. Койки на шхуне немногим уступали в жёсткости доскам. Левый бок затёк, но и повернуться Кирилл не мог. Невмоготу видеть голый стол, куда по обыкновению, где бы он ни был, выставлялся портрет маменьки. Опять же, в любое время мог явится рара и увидеть, что в его глазах назрели слёзы. А ещё в рёбра упирался Breguet – подарок отца накануне их заграничного вояжа. Если бы не это, то так бы и плыть, вслушиваясь в убаюкивающий скрип рангоута.
Наконец княжич лег на спину, задеревеневшей рукой достал часы и взглянул на перламутровый циферблат. В дорожных хлопотах из головы вылетело завести их – стрелки показывали без одной минуты четыре. Верейский наугад перевёл часы на три часа вперёд, завёл пружину. Механизм ожил, салютовал владельцу репетиром Grande Sonnerie и торопливо, навёрстывая упущенное, затикал.
Екатеринбург – Казань
2023 год
О князе Верейском замолвите слово
«Дубровский» можно назвать маскарадно-пряточным романом, автор которого сам искусно укрылся за одним из персонажей
Пушкиниана поначалу вызывает ассоциации с непроходимыми лесными дебрями, приводящими новичков в душевный трепет, после же оказывается сродни Беловежской пущи – столь же обширной, сколь и обихоженной: этакий пример совмещенных зоосада с дендропарком. Казалось бы, при столь тщательном обиход, должно быть учтено всё, но сколь ни приглядывайся, ни на одной табличке или аншлаге так и не увидишь надписи «Верейский» с поясняющей информацией.
А
Зряшные лотки уличных торговцев букинистическим неликвидом и полки буккроссинга невольно притягивают внимание читателя советской формации. Этому виду книгочеев свойственна определённая ненасытность – посттравматический синдром времён, когда стремление обладать собранием сочинений Дюма томило сродни девственности. Пресыщенность, как водится, выхолостила бытие, и до некогда столь желанного многотомника дела не больше, чем до интимных подробностей жизни своих бывших ― чаще никакого.
Толку ― прикупить чего или прибрать к рукам, от такого интереса, как правило, нет. Пробежишься взглядом по корешкам, и делов. Исключения, конечно, случаются и подогревают интерес к процессу, но так, чтобы дело кончилось откровением… Это уж из разряда статистических погрешностей: допускают и наслышаны многие, но личным опытом похвалиться могут лишь всёпостигшие блогеры да персонажи с судьбой «этоикакжетебяугораздило» из рейтинговых телешабашей.
В Шалинской центральной районной библиотеке время от времени, после ревизии фонда, выставляют на специальную полку у входа излишки – то, что долгое время не востребовано читателями и лишь захламляет и без того тесные, как свадебный пиджак на отце первоклассника, стеллажи.
Тогда, помнится, выложили с десяток разномастных томов и подписку журнала «Новое литературное обозрение» за 1997 год. Пройти мимо не смог. Добычей стали «А.С. Пушкин. Романы и повести» (Издательство «Художественная литература», Москва. 1971 год) и один из журнальных номеров. Что касается книги, то тут мотивацию выбора можно было обосновать хоть кондуктору в трамвае: Пушкин (Ах, ну как же…. Александр Сергеевич!), книге почти полвека, в хорошем состоянии (ещё немного и станет букинистической)… Но вот чем привлекла лощённая черно-жёлтая обложка журнала №27, я даже себе объяснить не мог. Это как с детскими поступками, обусловленными исключительно наитием.
Б
Дома раскрыл книгу наугад, словно вздумалось погадать по ней. Многие, конечно, в курсе этой забавы: не глядя выбрать страницу и ткнуть в неё пальцем. А обозначенной таким образом цитате уготовано провидением что-то истолковать или предсказать в жизни. У обряда даже название своё имеется – библиомансия. Особой популярностью она пользовалась в высшем свете во времена того же Александра Сергеевича. В стране же Советов с распространением грамотности и просвещения «до самых до окраин» этот вид гадания проник повсеместно. Во всяком случае, в мои школьные годы его широко практиковали на днях рождения одноклассников, пока не дорастали до игры в бутылочку.
Выпала страница 155. Взгляд ухватил начало второго абзаца и тут же соскользнул с него. Так шалая дворняга цапает за штанину беспечного прохожего, но вместо того чтобы прикусить как следует, – после к врачу или к портному – тут же отступается, испугавшись приступа своей непостижимой отваги.
Меня же поразили, конечно же, читаные прежде и, возможно, не раз слова: «Князю было около пятидесяти лет…».
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
По меньшей мере, полсотни восклицательных знаков сотрясли сознание. Это со звоном разлетались осколки хрестоматийного, впитанного ещё в школьные годы, понимания «Дубровского».
В
Будь я герой старомодной пьесы, то непременно бы воскликнул: «Подайте мне мой аттестат зрелости, я всплакну над ним, и пусть жгучие, словно уксус, слезы отчаяния, капнув на пятёрку по литературе, растворят её!». Человеку современному оставалось лишь матюгнуться. Не трёхэтажно, что подобало бы случаю при пертурбации личной Вселенной, а незатейливо, без злости и куража, так, словно на кассе в «Ашане» не оказалось с собой портмоне: один из немногих плюсов возраста – истощённая опытом рефлексия.
Князь Верейский всегда воспринимался сладострастным стариком, возжелавшим молодого тела Машеньки Троекуровой. С однозначностью и непременной апелляций к горькому опыту провинциальных слухов он был отнесён к разряду отвратных героев типа Швабрина из «Капитанской дочки» или Ромашова из «Двух капитанов». И без особого риска ошибиться можно предположить, что такой вердикт одобрит большинство из тех, кто когда-либо читал «Дубровского».
Удивительно, как вообще «Верейский» не стало именем нарицательным, из тех, что особо востребованы родителями великовозрастных, не проявляющих снисхождения к претендентам на руку дочерей. Хотя, определённо, это уже некий устоявшийся образ, о чём можно судить по обложке одного из современных изданий романа. На ней запечатлён отнюдь не заглавный герой – лихой гвардейский офицер-отступник, а репродукция известной картины Василия Пукирева «Неравный брак». Той, где изображена венчальная сцена в храме с двумя главными персонажами: женихом – престарелым плешивым штатским генералом и невестой – юной, не забывшей ещё игрушки, самой как большая кукла девушкой, вот-вот готовой то ли грохнуться в обморок, то ли разрыдаться. Картина пазлом, как не говорят в Одессе. А тут такое…