Хлебнув из своей кружки чаю, я взглянул на лицо Софии Петровны. Оно было ещё более удивлённым и озадаченным, чем при нашей утренней встрече. Блины из её рук всё же перекочевали на стол, и я с благодарностью угостился; при этом жевал довольно быстро и как-то даже немного по-свински, ибо ещё с утра заразился спешкой, которая теперь проявлялась во всём, даже в речи.
– Так Вы… собираетесь в поход? – не поняла она меня.
Я расстроился, что мои слова, если и слушали, то совершенно ничего не поняли. Мне как-то вновь стало одиноко. И желая поскорее закончить разговор, я просто согласился:
– Да, прогуляюсь немного по здешним местам. Давно на лыжах не катался.
Но возникшую до этого паузу и явную не откровенность моих слов женщина поняла по-своему. Я не стал её переубеждать и просто сказал:
– Извините за сегодняшнюю сумбурность, но мне бы хотелось выйти пораньше – зимние дни довольно коротки. Большое спасибо за вкусный завтрак.
Выпроваживаемая женщина выглядела как-то потеряно и крайне озабоченно, но мне сейчас было не до этого. Весь мой разум захлестнула где-то безрассудная, где-то даже чокнутая задумка.
* * *
Наконец, я надел шапку, поправил рюкзак на спине, взял готовые лыжи и открыл дверь. Тут я снова замер, но на этот раз не от восхищения.
– Сергей Иванович? – уточнил молодой широкоплечий мужчина.
– Да, – растерянно произнёс я, – Чем обязан?
– Мы, – он указал на своего товарища, – Из третьей поликлиники. Мы бы хотели, чтобы вы проехали с нами.
– Третья? – не сразу понял я, хотя она была совсем близко, – Психушка?
– Психиатрическая больница, – поправила меня София Петровна, показавшись из-за спины одного из амбалов, – Сергей Иванович, поймите, пожалуйста, это только ради Вашего блага.
– А… В смысле? – я даже растерялся. Быстро скинул себя рюкзак, опустил лыжи, – Я просто хотел сходить в небольшой поход. Да зимой, согласен. И погода не то, чтобы очень. Затея немного безумная, но… Неужели этого достаточно, чтобы лечь в психушку?
Полная абсурдность происходящего стала меня даже забавлять.
– Во-первых, Сергей Иванович, Мы просто хотим провести обследование, о госпитализации речи пока не идёт. Во-вторых, мы действительно беспокоимся за Вас. Ну и в-третьих, мы знаем, что Вы недавно потеряли свою семью, это действительно непросто…
Я перебил его:
– Да, мне непросто после их смерти. Не было и дня, чтобы я о них не думал. И скорее всего эта боль не утихнет до самой смерти. Но тем не менее, я пока жив. И не хочу умирать. Пытаюсь искать себя и жить дальше.
Произнеся эти слова, я почувствовал какую-то неловкость. И, пытаясь её скрыть, опёрся одной рукой о косяк двери. На свет выглянула забинтованное запястье, на которое все тут же обратили внимание.
Остатки весёлого настроения сдуло моментально. Я переглянулся с санитарами и произнёс:
– Это не то, о чём вы подумали… Я просто случайно порезался, когда хотел намазать бутерброд.
– А я говорю, он уже больше недели ходит как тень самого себя, ничего не ест… А тут резко переменился, бегает как ужаленный да твердит всякую ересь.
Я даже рассердился на эту милую доселе женщину:
– Если чьи-то интересы не совпадают с Вашими, то не обязательно этих людей сжигать на костре! Хотите посадить меня в палату за то, что я «нестандартный» почти что пенсионер? За то, что я, не в обиду стариков будет сказано, не хочу читать газеты, смотреть бесконечные сериалы, растить петрушку и укроп, обсуждать каждого встречного-поперечного или писать никому ненужные жалкие книги и недокартины? За то, что я решил променять безопасность и уют на свободу и другие приятные моменты? За то, что я решил совершить небольшое путешествие и открыть новые горизонты?
– Дело в том, что если бы Вам было действительно плохо и Вы шли в свой последний поход, то Вы бы сказали то же самое. Вы даже действительно можете помнить, как случайно порезали ножом руку, намазывая бутерброд, хотя при этом вы хотели умереть, но Вас что-то отвлекло в последний момент. Разум – очень коварная и неоднозначная штука, которая может играться с человеком самыми изощрёнными способами. Мы лишь хотим Вас обследовать, чтобы убедиться, что с Вами всё в порядке. Процедуры не займут много времени.
Я стоял на ватных ногах. Понимал, что проиграл. Если я поеду с ними, то даже пусть меня быстро отпустят, в чём я крайне сомневался, то уже не вернусь с этим настроением, с этой искоркой, что загорелась во мне только-только. То чудо, которое я в себе нашёл, навеянное детством, воображением, книгами, фильмами, сказочными зимними картинами и неповторимой атмосферой просто растает, словно наметённые сугробы снега. Если я поеду с ними, то моё воображение навсегда захиреет, находясь внутри воздвигнутой ими и общественностью стандартной коробки. Хранители снова отправятся по миру, никем не узнаваемые. Подростки вместо опасного, загадочного и сулящего приключения спиритического сеанса выберут игру в города или монополию и никогда не окажутся прекрасных, но зловещих и холодных ледяных чертогах. Странник останется греться дома. И только чудовищный всадник придёт, когда наступит моё время. Но тогда мне будет уже безразлично.
– Я понимаю, что Вас не радует такая перспектива, но мы вынуждены настаивать, – было видно, что санитары напряглись. Они ожидали, что их подопечный попытается запереться или сбежать. Но я понимал, что это только ещё сильнее докажет их правоту. А мои шансы убежать или отсидеться в доме были равны нулю. Это конец.
Бросив горький взгляд на Софию Петровну, я коротко кивнул и медленно пошёл к их машине. К сожалению, некоторые дороги уже успели расчистить, несмотря на объемы осадков. Скупая слеза отчаяния покатилась по щеке, замерзая на ходу и холодя кожу.
Как бы я хотел никогда не взрослеть, никогда не повиноваться глупым правилам и законом человеческого общества, столь несовершенного и закосневшего. Не слушать людей, которые спасая одних собратьев, убивают других. Людей, которые дают знания, но убивают воображение.
Людей, которые спасают жизнь, но убивают мечту.