Истории будущего

После Лапласа крайний детерминизм начал утрачивать свое положение даже в самых строгих науках наподобие физики. Философ науки Гарри Лаудан пишет, что в конце девятнадцатого столетия большинство ученых уже отвергало представления о полной познаваемости мира. Вместо этого они взялись за «более скромную задачу по созданию теорий, которые были бы правдоподобными, вероятными или хорошо проверенными. По утверждениям Пирса и Дьюи ^[27], этот сдвиг был одним из величайших водоразделов в истории научной философии: ученые отказались от желания познать до конца все на свете»³⁰.

Имеется несколько причин столь радикального изменения научных представлений о познании, реальности и будущем.

Философы доказали, что никакая логическая система не в состоянии предоставить полностью достоверное знание. Бертран Рассел приводил в качестве примера простое на первый взгляд замечание: «Утверждение ложно». Если сказанное – ложь, то замечание не может быть правдой. Если же сказанное – истина, то замечание должно быть ложным. В 1930-х годах «теоремы о неполноте» Курта Геделя показали, что все логические системы должны содержать утверждения, истинность которых невозможно доказать. В теории вычислений Алан Тьюринг убедительно обосновал вывод о невозможности определить заранее предел развития компьютерных программ³¹. Совсем недавно швейцарский физик и математик Николя Гизан показал, что даже в мире чисел абсолютная точность может быть недостижимой³².

В начале двадцатого столетия квантовая физика опровергла детерминизм в физике: в субатомном масштабе многие события непредсказуемы по самой своей природе. Направьте свет на поверхность с двумя отверстиями и попробуйте угадать, через какое именно отверстие пролетит конкретный фотон. Это попросту невозможно сделать. Значит, как выразился физик Ричард Фейнман, «будущее… непредсказуемо»³³. Да неужели?! Выходит, зря возлагали вину целиком на наше неведение. Сегодня подобные неопределенности буквально преследуют физику. Учитывая, что наша вселенная состоит из непредсказуемых субатомных частиц, которые складываются в мириады различных образований, это сильный довод против крайнего детерминизма Лапласа. Общие закономерности и тенденции, безусловно, имеются, но они не способны определить будущее в деталях, а потому не позволяют выдавать «идеальные» предсказания даже в принципе.

Теория хаоса предлагает еще одну причину отказаться от упований на «идеальные» предсказания. В начале 1960-х годов метеоролог Эдвард Лоренц установил, что тривиальные различия в начальных условиях могут каскадно распространяться по сложным системам (образцом которых выступает погода) и приводить к совершенно различным результатам. Будто бы бесконечно малое начальное различие может многократно возрасти за счет положительной обратной связи. Перед нами так называемый эффект бабочки, получивший такое название в честь метафорической идеи Лоренца: дескать, взмах крыльев бабочки в одном уголке Земли может обернуться ураганом в другом месте. Пандемия COVID‑19 – отличный пример события, изменившего мир и вызванного изменениями генома одного-единственного вируса, настолько крохотного, что его можно разглядеть только в электронный микроскоп.

Пожалуй, к числу наиболее сильных доводов против строгого детерминизма относится тот, который выдвигает эволюционная биология. Если будущее предопределено с абсолютной точностью, почему эволюционные процессы порождают столько сущностей и видов (в том числе наш собственный), которые как будто пытаются вмешаться в ход событий? Зачем мирозданию вкладывать столько «эволюционной энергии» в механизмы принятия решений, если свобода выбора отсутствует? (Мы обсудим некоторые механизмы выбора в следующих главах.) Этот довод тоже восходит к древним временам. В трактате «Утешении философией» средневекового мыслителя Боэция, написанном полторы тысячи лет назад, когда автор сидел в тюрьме Павии ^[28], госпожа Философия спрашивает, может ли исход гонки на колесницах быть предопределен. Боэций отвечает, что этого не может быть, «ведь бесполезны были бы усилия искусства, будь все движимо принуждением» ^[29]. Вот именно! Зачем Богу предоставлять людям возможность делать правильный выбор, если исход состязания заведомо известен?

Подведем итог: большинство современных интерпретаций вселенной сходится в том, что конкретные события и исходы предопределены не полностью. Как заметил физик Фил Андерсон в 1972 году: «Способность свести все к простым основополагающим законам не означает способности исходить из этих законов и реконструировать мироздание». В пространстве современной науки налицо небольшие «подвижки». Уильям Джеймс писал: «Части имеют некоторую свободу воздействия друг на друга»³⁴. Если Гекльберри Финн и Джим окунут весло в Миссисипи, они сумеют слегка повернуть плот. Время в В-серии отнюдь не принуждает нас к крайнему детерминизму, потому что, похоже, внутри блочного мироздания происходят какие-то смещения. Ба!

Но еще остается проблема причинности, ведь время в В-серии выглядит так, будто оно допускает изменения вперед и назад во времени, тогда как представление о причинности требует, чтобы изменения осуществлялись лишь в одном направлении, чтобы причина предшествовала следствию.

К началу двадцатого столетия физики обратили внимание на то, что большинство фундаментальных физических уравнений будто бы вполне применимо вне зависимости от того, воображаем ли мы движение времени как поступательное (вперед) или обратное (назад). Вот пример: станем снимать на камеру электроны в движении и попробуем выяснить, движется ли пленка вперед или назад. Сделать это не получится³⁵. Сегодня физики, работающие в исследовательских центрах наподобие Большого адронного коллайдера под Женевой, регулярно сталкиваются с частицами вроде позитронов, способных, похоже, перемещаться вспять во времени. Для этих физических частиц время словно не имеет заданного направления.

Этот факт переворачивает все наши представления о причинно-следственной связи. Некоторые ученые горячо приветствовали данное открытие, поскольку сама идея причинности уже перестала отвечать научной картине мира. В восемнадцатом столетии Дэвид Юм показал, что невозможно застать причинно-следственную связь, что называется, с поличным. Два каких-то события действительно кажутся взаимосвязанными: когда вы бьете по мячу, тот отлетает. Но доказать, что удар заставил мяч двигаться, мы не можем. Беда в обилии возможных причин. Это сокращение мышц моей ноги принудило двигаться мяч? Или отсутствие чего-либо, что удерживает мяч на месте? Или нейроны в моем мозгу заставили меня ударить по мячу? Или во всем виноват Большой взрыв, сотворивший меня, мяч и футбольное поле? Как утверждал Бертран Рассел в 1912 году, идея причинности ведет к бесконечной регрессии. Статистикам хорошо знакома проблема скрытых причин. К 1950-м годам накопились данные о взаимосвязи между курением и раком легких, но британский статистик Рональд Фишер, печально известный оппозиционер и курильщик (а также наемный консультант табачных компаний), заявлял, что существует, не исключено, некий еще не открытый ген, стимулирующий и курение, и рак легких (может, все наоборот, и это рак легких побуждает к курению). Такие аргументы на удивление трудно опровергнуть³⁶.

Перечисленные затруднения столь велики, что в начале двадцатого столетия многие мыслители, в том числе Бертран Рассел, предлагали науке и философии отринуть представление о причинности, заодно с представлением о том, что время имеет направленность³⁷. Впрочем, даже Рассел осторожничал, и не без оснований – подобно немалой группе ученых той поры, он начал разочаровываться в строго расписанном мире ньютоновской науки. Разочарование побудило его к рассмотрению более свободных, вероятностных способов понимания причинно-следственной связи и отношений между прошлым и будущим.

Даже Юм признавал, что идея причинности, несмотря на все логические препоны, незаменима на практике, поскольку исправно получает подтверждение и обоснование. Рассел соглашался с этим мнением. Мы вправе говорить о причинных законах, пока не объявляем их «всеобщими или необходимыми». Иными словами, мы можем опираться на представление о причинно-следственной связи для прогнозирования вероятностей с немалой уверенностью, пусть абсолютная уверенность и недостижима. «Если… нам известно большое количество случаев, в которых за А следует Б, и немного тех (если они вообще имеются), когда эта последовательность нарушается, тогда мы располагаем поводом утверждать, что А влечет Б», при условии, что мы не связываем с понятием причинности никакое метафизическое суеверие из круга прилепившихся к этому слову³⁸.

В конце двадцатого столетия идея причинности вновь приобрела популярность, но уже в более скромной форме. Ученый-компьютерщик Джуда Перл показал, что можно избавиться от бесконечной регрессии причин, если рассуждать о причинности с точки зрения локальных акторов, вмешивающихся в локальные процессы³⁹. Именно так, кстати, люди осмысляют причинность в реальном мире. Мы не пытаемся охватить все на свете причины, а берем только те, которые кажутся нам важными. Что произойдет прямо сейчас, если я ударю по этому мячу? Тут возможен довольно точный прогноз с учетом того, как сильно я собираюсь ударить, надут ли мяч, лежит ли он неподвижно, и так далее. Перл показал, что этот более умеренный подход к причинно-следственным связям можно применять с надлежащей математической строгостью.

Идея стрелы времени – идея о том, что время имеет направление – тоже вернулась к нам, претерпев соответствующие изменения. При изучении простых объектов наподобие субатомных частиц и вправду трудно определить направление времени. Но в нашей повседневной жизни мы имеем дело с более сложными структурами – и обнаруживаем множество свидетельств в пользу существования стрелы времени. Если снимать на видео, как разбивают и взбалтывают яйцо, мы узнаем направление времени⁴⁰. Время движется в том направлении, в котором упорядоченное становится менее упорядоченным, в котором лопается скорлупа и смешиваются желток и белок, а не в том направлении, в котором яичница-болтунья превращается в цельное яйцо.

Ученые описывают все это на техническом жаргоне термодинамики, а термодинамика, как говорится, – штука тонкая. Они утверждают, что «энтропия», или неупорядоченность энергии и материи, имеет склонность возрастать по мере перемещения индивидуума из прошлого в будущее. В итоге, пускай общее количество энергии во вселенной неизменно, с течением времени энергия проявляет стремление к бытованию в менее упорядоченных формах. Все меньше сходства с упорядоченным течением электрического тока и все больше – со случайными колебаниями тепловой энергии, которая в своих крайних формах слишком хаотична для полезной деятельности. Более организованные потоки энергии («свободная энергия») способны на многое: они даже упорядочивают материю, формируя более организованные структуры. Но в ходе использования свободная энергия становится более хаотичной и менее упорядоченной (аккумуляторная батарея, так сказать, в конце концов садится), а энтропия возрастает. Эта неумолимое рассеивание свободной энергии придает направление всем изменениям. Из него следует, что энергия будет течь и впредь, а потоки свободной энергии могут создавать и поддерживать сложные сущности. Но те же самые сложные сущности (включая нас с вами) склонны распутывать потоки энергии по мере их применения, и, как это ни парадоксально, само наличие этих сущностей ускоряет рассеивание свободной энергии⁴¹. Из-за рассеивания энергии затрудняется существование сложных сущностей, а энергия и материя постепенно становятся все менее упорядоченными. Таково основание одного из самых фундаментальных научных законов – второго закона термодинамики.

Строго говоря, второй закон – вовсе не закон, а могучая направляющая сила в развитии мироздания. Нет никакого научного закона, который бы препятствовал тому, чтобы все атомы яичницы-болтуньи собирались обратно и снова составляли совершенную скорлупу. Просто шансы против такого хода событий чрезвычайно (колоссально! ошеломляюще! невероятно!) высоки. Сложные структуры в конце концов разрушаются, потому что в мире гораздо больше возможных неупорядоченных схем, чем схем упорядоченных; если продолжить крутить условную космическую рулетку, можно более или менее гарантировать, что в конечном счете выпадет какое-то менее упорядоченное состояние. Если коротко, мы ожидаем соблюдения общего правила (еще одно «моральное» убеждение), что в отсутствие преднамеренного впрыска более упорядоченной «свободной энергии» откуда-то извне (если не найдется тот, кто наведет порядок), сложные структуры склонны к упрощению по мере движения от прошлого к будущему. В будущем ваша спальня станет менее опрятной, если вы бросите прибираться. Стрела времени указывает в направлении нарастания беспорядка и возможного разрушения.

Есть и другие причины полагать, что большинство изменений носит направленный характер. Бросьте камень в озеро: рябь всегда устремится прочь от центра воронки, она никогда не двинется к центру, внутрь. Это признак любого волнообразного движения, включая перемещение энергии во вселенной, и причины данного явления мы пока не очень хорошо понимаем⁴². А самый наглядный пример направления времени дает космология Большого взрыва. Наша вселенная расширяется в одном темпоральном направлении – в будущее.

Время В-серии не исключает процессов, обращенных вспять во времени, но кажется, что сложные и неуклюжие сущности вроде нас с вами могут пренебрегать этими возможностями, будучи поглощенными задачей справиться со временем и будущим здесь, на планете Земля. Допустим же, что время имеет направление, даже в B-серии, и возможно привлекать идею причинности для предсказывания вероятных событий в будущем. Уф!

Итак, может показаться, что блочное мироздание В-серии как будто опровергает наши представления о свободе выборе и причинности, но современная наука говорит нам, что даже в блочном мироздании отнюдь не все предустановлено заранее, что большинство изменений, на нас воздействующих, происходит направленно, а причины действительно предшествуют следствиям. Это означает, что мы и вправду можем делать выбор в отношении будущего, и в большинстве случаев для нас разумно полагаться на идею причинно-следственной связи для прогнозирования вероятного будущего. Мысль о будущем возможна! Какое облегчение!

Глава 2
Практическое мышление о будущем
Время как отношение

«Совмещение времени, как оно понимается в физике, со временем, постигаемым опытным путем, – вот главная проблема метафизики времени».

Дженанн Исмаэль. «Темпоральный опыт»⁴³

В главе 1 исследовались некоторые тайны будущего через философию времени. Но в нашей повседневной жизни будущее – отнюдь не абстракция. Для нас важна не идея будущего, какой бы точной или строгой она ни была. Для нас важны реальные дела, совершаемые во времени, и мы ожидаем, что наши представления о будущем окажут здесь необходимую поддержку. Доведись мельчайшей бактерии участвовать в философских дебатах, она, полагаю, согласилась бы с последним из марксовых «Тезисов о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его»⁴⁴. Что же, как на практике мы справляемся с неопределенностью? Мы живем в турбулентности и темноте времени А-серии, но тоскуем по познаваемому будущему, намеченному во времени В-серии. Великий индийский религиозный эпос «Бхагавад-гита» ^[30], или «Песнь Бога», содержит основную историю, которую можно истолковать как поэтическое исследование этого глубокого стремления.

Принц-воин Арджуна собирается вступить в бой. Звучат «раковины, литавры, бубны, барабаны, трубы громоподобным гулом» ^[31]. Арджуна опасается, что будущее принесет страшную братоубийственную бойню, ибо видит в противоборствующей армии «дедов, отцов, наставников, дядей, товарищей, братьев, сыновей и внуков». Его приводит в ужас неопределенность времени А-серии, он потрясен и сбит с толку. Поэтому он просит своего возничего, бога Кришну, остановить ход времени и устроить нечто вроде космического тайм-аута. Кришна подчиняется: «Остановил… огромную колесницу между двух войск». Арджуна и Кришна попадают в странную темпоральную пограничную зону, свободную от динамизма и специфики времени А-серии, но без богоподобных перспектив времени В-серии. В этом «тихом месте» принц просит у бога совета о будущем. Арджуна настолько сокрушен мыслью о грядущей битве, что отказывается сражаться: он «поник на дно колесницы, выронив лук и стрелы: его ум потрясен был горем». Но Кришна объясняет, что никто не может избежать жизненных сражений: «Не начинающий дел человек бездействия не достигает». Даже бездействие – тоже действие. Затем Кришна позволяет Арджуне бросить беглый взгляд на божественное видение времени, в котором будущее уже намечено: «Я Время, продвигаясь миры разрушаю… И без тебя погибнут все воины, стоящие друг против друга в обеих ратях». В блочном мироздании, которое Арджуна видит глазами Кришны, нет смысла оплакивать свою смерть или смерть своих врагов. «Ибо я был всегда, так же и ты, – говорит Кришна, – и эти владыки народов, и впредь все мы пребудем во веки». Мельком увиденное Арджуной неизменное царство времени В-серии рождает в его сердце безмятежность, необходимую для действий в мире. Кришна заключает: «Поэтому встань… и решись на сраженье!»

Подобно Арджуне, все мы готовимся к будущему в определенном месте во времени и пространстве, но для того, чтобы действовать, нам требуется более широкое и универсальное видение происходящего. То есть все мысли о будущем являются относительными. Это своего рода переговоры между тем, кто мы и где сейчас находимся, и более обширной вселенной, которую мы изо всех сил пытались увидеть. Значит, нет однозначного ответа на вопрос: «Каково будущее и как оно работает?» Наш способ справиться с будущим зависит от того, кто мы, где и когда пребываем во вселенной.

Относительность и будущее

В начале двадцатого столетия Альберт Эйнштейн с научной строгостью обосновал релятивистскую и перспективную природу нашего восприятия времени. Его замечательная статья по специальной теории относительности, опубликованная в 1905 году, когда он в возрасте двадцати шести лет трудился клерком в бюро патентов в Берне, перевернула представления Ньютона об абсолютном времени и изменила наше понимание времени и будущего⁴⁵.

Эйнштейн доказал, что универсального, абсолютного временного потока не существует. Скорость течения времени варьируется от наблюдателя к наблюдателю в соответствии со строгими правилами, которые зависят от личной «системы отсчета», от положения наблюдателя и его движения в пространстве вселенной. Как писал немецкий социолог Норберт Элиас в своей новаторской истории нашего изменчивого восприятия времени: «Именно Эйнштейн окончательно подтвердил открытие, что время – это форма отношений, а не объективный поток, как считал Ньютон»⁴⁶.

В своих рассуждениях Эйнштейн исходил из того замечательного факта, хорошо известного к 1900 году, что скорость света кажется абсолютной. Это очень странно. Если двинуться к солнцу и замерить скорость встречного движения солнечного луча, то результат будет в точности таким же, как у наблюдателя, который движется прочь от солнца или под прямым углом к нему. Все приборы засвидетельствуют, что скорость луча составляет около трехсот тысяч километров (186 000 миль) в секунду⁴⁷. Вовсе не так все происходит на Земле. Измеряя скорость автомобиля, который приближается ко мне, я ожидаю, что она будет отличаться от скорости автомобиля, который удаляется от меня. Большинство современников Эйнштейна считало, что подобные аномалии подлежат устранению, что они, возможно, суть плоды некоей экспериментальной ошибки. Эйнштейн избрал другой подход. Пускай скорость света действительно абсолютна, что как будто предполагалось всеми экспериментами; значит, линейки, часы и прочие приборы отдельных наблюдателей ведут себя странно, выдавая неизменно один и тот же результат. «Если, – писал он, – наблюдатели при разных состояниях движения всегда находят одно и то же значение [скорости света. – Примеч. авт.], тогда измерения пространства и времени должны различаться». Он исследовал это предположение с помощью знаменитого мысленного эксперимента, основанного на самой быстрой технологии своего времени – железной дороге⁴⁸. Трудись Эйнштейн над своей теорией сегодня, он наверняка приводил бы в пример реактивные самолеты или космические корабли.

Вот слегка подправленное описание его мысленного эксперимента. Вообразим, что Исаак стоит на железнодорожной станции и видит одновременно две вспышки молнии – одну в десяти километрах к востоку, а другую в десяти километрах к западу. Конечно, он знает, что вспышки на самом деле случились чуть ранее того, как он их заметил, поскольку свету требуется время для преодоления расстояния. Теперь вообразим, что Альберт находится в поезде, который идет на восток и проезжает через эту станцию как раз в миг одновременных вспышек. Согласится ли Альберт с Исааком в том, что вспышки произошли одновременно? Эйнштейн отвечает: «Нет!» Но почему?

Чтобы проехать десять километров до станции, требуется «световое время», и Исаак с Альбертом оба могут точно рассчитать, сколько времени понадобится: ведь они знают, что скорость света неизменна. Но еще им известно, что к тому времени, когда свет достигнет Исаака, поезд Альберта продвинется немного на восток. Это означает, что свету от западной вспышки молнии придется преодолеть чуть большее расстояние по сравнению со светом от восточной вспышки, прежде чем он достигнет Альберта в поезде. То есть Альберт увидит западную вспышку уже после восточной. Эта, казалось бы, малость обуславливает существенные различия. События, которые Исааку мнились одновременными, не являются таковыми для Альберта. Последний воспринимает восточную вспышку в своем «сейчас», а для Исаака она все еще отнесена в будущее. Эйнштейн показал, что часы одинаковой модели, отсчитывающие время одного и того же события, могут выдавать разные результаты – потому что они отсчитывают время в отчасти разных системах отсчета. (Причем те и другие идут правильно.) Велик соблазн заявить, что прав Исаак, поскольку он не двигается. Исаак и Альберт вообще-то мчатся в космосе, «верхом» на планете, поверхность которой вращается со скоростью около шестнадцати сотен километров в час (в зависимости от того, насколько близко вы находитесь к экватору), а сама Земля обращается вокруг Солнца со скоростью двадцать тысяч километров в час, тогда как Солнечная система вращается вокруг центра Млечного Пути со скоростью более восьмисот тысяч километров в час.

Обычно мы не замечаем эти временные аномалии, ибо редко сталкиваемся с объектами, которые движутся относительно нас достаточно быстро, чтобы прояснилось различие. Но все перечисленное вполне реально. Помню, как подростком видел по телевизору эксперимент, в ходе которого счетчиком Гейгера замеряли скорость радиоактивного распада небольшого куска урана. Раздавались регулярные щелчки. Затем уран помещали в центрифугу и вращали – очень, очень быстро, то есть он начинал двигаться намного быстрее, чем объекты вне центрифуги. Это обстоятельство помещало его в другую систему отсчета в сравнении с моей или с системой зрителей в телестудии. Теперь он двигался, подобно Альберту из мысленного эксперимента Эйнштейна, но намного, намного быстрее. По мере ускорения центрифуги счетчик Гейгера щелкал все медленнее. Для зрителей в телестудии время внутри центрифуги словно замирало. Подросток-«ботан» в моем лице был ошеломлен и очарован. Сегодня системы GPS должны учитывать эти тонкие различия, поскольку им нужно согласовывать принципиально различные системы отсчета – у спутников, летающих вокруг Земли, и в автомобилях, что перемещаются по поверхности планеты. Физики, которые работают на ускорителях частиц вроде Большого адронного коллайдера в ЦЕРН (по сути, это огромная центрифуга), тоже должны учитывать эти факты, ускоряя субатомные частицы почти до световых скоростей. В своей общей теории относительности, обнародованной в 1915 году, Эйнштейн показал, что гравитационные поля также способны искажать измерения пространства и времени. Эта идея подхвачена в фильме «Интерстеллар» (2014): герой фильма Купер путешествует сквозь черные дыры, плотнейшие среди известных нам комических объектов, а по возвращении домой выясняет, что его дочь стала на много десятилетий старше, чем он сам.

Как выкладки Эйнштейна влияют на наше понимание будущего? Прежде всего из них следует, что не существует надежного способа определить, когда заканчивается прошлое и начинается будущее. Ответы будут варьироваться в зависимости от того, где вы находитесь и как двигаетесь. Событие, происходящее в моем будущем, может относиться к вашему прошлому; наши определения будущего и прошлого зависят от наших систем отсчета. Они относительны.

Кроме того, теория Эйнштейна также воздействует на наше понимание причинно-следственной связи, ведь теперь доказано, что ничто не может двигаться быстрее, чем свет. Это означает, что следствия не могут распространяться с бесконечной скоростью. Если я забью победный гол на чемпионате мира (вероятность этого мала), новости о моем триумфе разойдутся по космосу со скоростью света. Через секунду мои поклонники на Луне начнут праздновать, а чуть позднее, чем через четыре года, состоятся торжества на планетах, которые вращаются вокруг ближайшей к нам звездной системы – Альфы Центавра. Но пройдет целых 2,5 миллиона земных лет, прежде чем хорошие новости получат мои поклонники в галактике Андромеды. До тех пор мой триумф останется для них неведомым. Кажется, будто волны моего триумфа распространяются со скоростью света от того места, где произошел удар ногой по мячу, и волнам требуется все больше и больше времени, чтобы достичь отдаленных мест.

Рисунок 2.1. Световые конусы Эйнштейна – Минковского и идея причинности. Двумерное представление четырехмерного «гиперпространства».

(Источник: К. Аинскаци, SVG-версия изображения: World_line.png, 7 мая 2007 г., https://commons.wikimedia.org/w/index.php?curid=2210907).

Эйнштейн и его друг математик Герман Минковский графически проиллюстрировали эту идею рисунком светового конуса. Я могу воздействовать на события будущего только в той области пространства-времени, которая расширяется со скоростью света при воображаемом движении в будущее. Точно так же и прошлое может на меня повлиять, если я нахожусь в пределах его конуса будущего. Световые конусы Эйнштейна – Минковского отделяют области блочного мироздания, с которыми у меня имеется какая-либо причинная связь (области внутри двух конусов), от тех, с которыми я никак не связан и не могу быть связан.

Суммируем: Эйнштейн показал, что, задаваясь вопросами о времени и будущем, необходимо указать «систему отсчета» или точку зрения, от которой эти вопросы задаются, поскольку разные точки зрения обеспечат разные ответы. «Правда» о настоящем и будущем будет различаться в зависимости от системы отсчета. Эти доводы наглядно разъясняют то философское учение, которое принято именовать «перспективизмом» и которое философ Дэвид Дэнкс определяет «приблизительно» как «учение о том, что научные теории, модели, знания и притязания опираются на перспективу; они совсем не обязательно выражают объективные универсальные истины»⁴⁹. Доводы Эйнштейна показывают, что будущее и наши способы понимания будущего должны пониматься именно в перспективе.

Будущее живых организмов

В нашей повседневной жизни эйнштейновские релятивистские эффекты не имеют большого практического значения, ведь вы, ваши друзья, ваш родной город и ваша родная планета – все движетесь в пространстве с более или менее одинаковой скоростью, а потому вы все находитесь в более или менее общей системе отсчета. Но системы отсчета определяются не только движением. Они различаются и по другим параметрам. Людские системы отсчета формируются в первую очередь тем простым, но важным фактом, что мы – живы. Жизнь наделяет все живые организмы особым отношением к мирозданию, времени и будущему. Она фактически задает понимание будущего и допустимые формы поведения и действия.

Что значит быть живым? Этот вопрос вызывает не меньше ожесточенных и глубоких дискуссий, чем обсуждение времени.

Имеется множество определений жизни. НАСА, например, трактует жизнь как «самоподдерживающую химическую систему, способную к дарвиновской эволюции». Что ж, выделим те особенности живых организмов, которые формируют отношение к будущему; таковых две: 1) живые организмы столь сложны, что подвергаются неизбежному распаду и разрушению в будущем; 2) живые организмы, сознательно или неосознанно, действуют так, как будто у них есть цели, а потому заботятся о своем будущем и пытаются его создавать. Оба представления – о сложности и целеполагании – требуют, думаю, разъяснения.

Что мы имеем в виду, когда описываем молекулу ДНК, золотую рыбку или моего ближайшего соседа как сложную систему? Современная физика оперирует понятием «поля», и в своем изобилии эти поля порождают простейшие, основополагающие элементы вселенной, в том числе энергию (скажем, гравитацию) и базовые формы материи – например, те же кварки⁵⁰. Они предельно просты, не включают в себя других элементов, но обладают свойствами, способными изменяться под воздействием мимолетных столкновений с другими силами и сущностями. Вселенная преимущественно состоит из простых объектов и сил, которые, кажется, беспорядочно перемещаются назад и вперед во времени. Непонятно, какое значение может иметь для столь простых сущностей представление о времени.

Сложные сущности отличаются. Они не лучше и не хуже простых, а второй закон термодинамики уверяет нас, что сложные объекты меньше распространены и менее надежны, чем простые. Но для нас, людей, именно сложность придает вселенной немалую долю ее красоты, смысла и значимости. Мы можем определить сложные объекты как структуры, состоящие из различных элементов, которые организованы определенным образом, благодаря чему эти объекты приобретают отличительные «эмерджентные» свойства. Сложные объекты устроены так, что их структура способна сохраняться какое-то время (секунды или триллионы лет); иначе мы бы вовсе их не замечали.

Атомы и молекулы суть сложные образования, как и звезды, небесные и морские; то же самое можно сказать о кристаллах, бактериях и наблюдателях в экспериментах Эйнштейна вместе с их часами, линейками и спидометрами. Атомы состоят из протонов, нейтронов и электронов, упорядоченных для придания им эмерджентных свойств, будь то степень радиоактивности или формы и способы взаимодействия с другими атомами. Химики и физики могут измерять эти свойства с большой точностью. Поскольку отношения между элементами могут изменяться, подвержены изменениям и структуры атомов заодно со свойствами. Итак, для сложных сущностей время действительно имеет значение: оно подразумевает изменение и ведет к разрушению, потому что рано или поздно все сложные структуры распадутся на составные части в соответствии со вторым законом термодинамики (о «дьявольской» природе этого закона см. предыдущую главу). Значит, для сложных сущностей будущее – эпоха, в которой они постепенно и неизбежно погибнут, а потому эта эпоха полна драматического напряжения. Как долго они проживут? Когда разрушатся? Как это произойдет? Вообще всю историю мироздания можно поведать как драму, что разыгрывается между сложными сущностями и энтропийными силами, каковые в конечном счете уничтожают все сущности⁵¹.