Забвение

Во время пред-РРГ-презентации лимбические части шмидтовского мозга периодически следовали по этому направлению мыслей, тогда как другая область его разума изучала эти воспоминания и фантазии со стороны и испытывала одновременно притяжение и отвращение из-за того, что все эти наблюдения и чувства разворачивались в полностью субъективном личном пространстве, пока сам Шмидт проводил в Фокус-группе инструктаж, а также излагал ее участникам как бы закрытые сведения о месте «Мистера Пышки» в индустрии мягких кондитерских изделий, о некоторых тяготах при разработке и маркетинге продукта, представшего перед собравшимися мужчинами в виде «Преступлений!» (вскользь упоминая о зреющих планах на миниатюрные порции «хулиганств!» [sic] в том случае, если на рынке закрепится оригинальный продукт), когда по меньшей мере половина членов группы слушали его, что называется, вполуха, следуя по собственным направлениям мыслей, и Шмидт на мгновение представил всех в конференц-зале в виде каких-то айсбергов и/или льдин, у которых видны только острые вершины, которые неизвестны и непознаваемы друг для друга, и подумал, что, возможно, только в браке (причем хорошем браке, а не благопристойном танце одиночества вместо настоящей супружеской близости, какую он наблюдал на примере своих матери и отца на протяжении семнадцати лет) партнерам позволено заглянуть под социальную маску с вершины айсберга и разоблачиться для полного познания другим – может, даже вплоть до того, чтобы не только дать партнеру увидеть отвратительную россыпь бородавок слева под мышкой или как ногти на обеих ногах после любой простуды или вирусной инфекции на несколько недель становятся странного темно-желтого цвета, но и чтобы время от времени поздно ночью рыдать друг у друга в объятиях, изливая самые жуткие личные страхи и мысли о неудаче, бессилии и ужасной и всецелой крошечности в сравнении с перемалывающей профессиональной машиной, которую ты когда-то в своем безрассудстве хотел исправить, или внести в нее вклад, или просто быть в ней чем-то бо́льшим, чем маленьким безликим винтиком, а также стыд из-за такой неуемной и неумной жажды хоть как-то встряхнуть индустрию, из-за которой ты снова и снова фантазируешь о том, что пусть жестко, но изменишь привычный ход событий с помощью подкожного шприца и восьми кубиков дистиллята из касторовых бобов, и так будет лучше, в чем-то правильней для твоей личной центральности и важности, чем жить не более чем безликим винтиком и делать то, что многие тысячи других умных молодых людей могут делать как минимум не хуже тебя, а то и лучше, теперь-то, потому что как минимум самые молодые из них в глубине души еще верят, будто рождены для чего-то большего, центрального и релевантного, чем гонять витающих в облаках людей по абстрактным и фальшивым кокусам, и в то же время все еще верят, что они (=умные молодые люди) могут встряхнуть индустрию, проявить свой великий потенциал эффективности, стать самым лучшим модератором Целевой Фокус-группы, какого только видели в «Команде Δy» и РШБ, – даже лучше, чем вообще возможно по результатам их вложенных тестирований, – с помощью явной искренности, принципиальности и плавной неформальной риторики, благодаря которым проявятся и засияют все самые особенные качества этих самых умных молодых людей, они установят с Фокус-группой связь и близость такого уровня, что люди в ЦФГ почувствуют – внутри этого особого заряженного поля отношений, созданного экстраординарным модератором, – интерес и энтузиазм по отношению к продукту и желанию РШБ вывести этот продукт на американский рынок самым эффективным способом, совпадающий с энтузиазмом самого агентства или даже превосходящий его. Или, может, даже сама возможность выразить эту детскую тоску кому-то другому кажется невероятной вне контекста святости истинного брака – брака не как церемонии и финансовой операции по слиянию, но как истинного союза душ, и Шмидту в последнее время кажется, что он начал понимать, почему давным-давно, еще во время его катехизисов до конфирмации, Церковь говорила именно о Великом Таинстве Брака, ведь теперь тот кажется не менее чудесным, трансрациональным и далеким от возможностей реальной живой жизни, чем распятие, воскрешение и пресуществление, – другими словами, не целью, которую надеешься когда-либо достичь, но некоей навигационной звездой, как у моряков в небе, чем-то высоким, неприкасаемым и чудесно великолепным в том отдаленном смысле, что оно всегда напоминает, какой ты сам обычный, невеликолепный и неспособный на чудеса, – и это еще одна причина, почему Шмидт перестал смотреть на небо, гулять по вечерам или вообще даже обычно открывать светонепроницаемые шторы на панорамном окне в кондоминиуме, когда возвращался домой под вечер, вместо этого он сидел перед телевизором с пультом в левой руке, быстро щелкал с канала на канал, с канала на канал из страха, что внезапно на каком-нибудь другом из 220 обычных и премиальных каналов кабельного оператора начнется что-то получше, а он пропустит, и тратил так три вечерних часа, пока не приходило время уставиться с колотящимся сердцем на телефон, где – совершенно без ее ведома – на быстром наборе стоял домашний номер Дарлин Лилли, так что потребовался бы лишь момент смелости рискнуть и показаться озабоченным или жутким, чтобы всего одним пальцем нажать всего одну серую кнопочку и пригласить ее на один коктейль или даже просто любой безалкогольный напиток, где он мог бы снять свою социальную маску и раскрыть сердце, но Шмидт боялся и откладывал звонок еще на один вечер, и брел в ванную и/или в кремово-коричневую спальню, а там выкладывал на следующий день свежую рубашку с галстуком, произносил ежевечернюю декате и снова мастурбировал, пока не уснет. Шмидт переживал из-за того, как с каждым годом увеличивался его вес и процент жира в теле, и представлял, что его походка чем-то напоминает рыхлого или женоподобного толстяка, тогда как на самом деле его шаг был на 100 % среднестатистическим и непримечательным и ни у кого, кроме Терри Шмидта, не было какого-то особенного мнения о его манере ходьбы. Иногда в этот последний квартал во время бритья по утрам с «Новостями WLS» и «Ток-радио» в интеркоме он замирал – Шмидт – и всматривался в лицо и незаметные морщины и мешки, которые как будто с каждым кварталом становились все больше выраженными, и называл себя – прямо в лицо в отражении – Мистером Пышкой, именем, незвано врывавшимся в разум, и так, несмотря на все попытки игнорировать или сопротивляться, название и логотип крупной дочерней организации стали темной частью его последних насмешек над собой же, так что теперь он думал о себе как о Мистере Пышке, а его собственное лицо и рыхлое, совершенно невинное лицо символа сливались в разуме в одно целое – грубое, рисованное и с какой-то лукавинкой: рисунок, в котором еще можно найти какую-то мелкую эгоистическую выгоду, но который невозможно любить, ненавидеть или вообще хотеть познать по-настоящему.

Некоторые из покупателей на первом этаже «Гэпа» заметили за витриной массу задравших головы людей на тротуаре и, естественно, заинтересовались происходящим. У основания восьмого этажа фигура аккуратно обернулась, чтобы сесть на карнизе лицом к улице, свесив двуцветные ноги. Она была в 72,5 метра над землей. Прямоугольник неба прямо над ней был синего цвета запального факела. Растущая толпа, наблюдавшая за подъемом человека, не видела, что в свою очередь внутри магазина скапливается общество покупателей, наблюдающих за ними, потому что стекло витрины, которое изнутри казалось тонированным, снаружи было отражающим: одностороннее стекло. Теперь фигура на карнизе скрестила ноги в позе лотоса, замерла, а затем одним гибким движением вскинулась прямо, слегка потеряв равновесие и замахав руками, чтобы не опрокинуться с карниза. От толпы на тротуаре разнесся краткий групповой вздох, а фигура закинула голову в капюшоне и с одним тихим далеким влажным звуком примкнула присоску на затылке к окну. Пара молодых людей в толпе крикнули, чтобы фигура на восьмом этаже прыгала, но с самоироничной интонацией, так что было ясно: они просто пародируют типичный крик бесчувственных зевак перед фигурой, балансирующей на тонком карнизе в 73 метрах над ними на сильном ветру и глядящей на толпу далеко внизу. И все-таки один-два человека в летах метнули оптические молнии на кричавшую молодежь; было неясно, знают ли они вообще, что такое самопародия. Можно только представить реакцию работников офиса на восьмом этаже северного фасада здания – а в этом пространстве, как оказалось, находились отделы распространения и подписки журнала «Плейбой», – когда они увидели спину гибкой бело-голубой фигуры, прилепившейся к стеклу большой присоской на затылке. Первым полицию вызвал как раз администратор «Гэпа» из отдела аксессуаров, но и то лишь потому, что толчея потребителей у витрины явно свидетельствовала о каком-то происшествии на улице; а поскольку природа этого происшествия оставалась неизвестной, ни один из рыскающих по городу телефургонов, прослушивающих полицейские частоты, не придал значения вызову, и место происшествия осталось свободным от СМИ на добрых 500 метров во всех направлениях.

Терри Шмидт по памяти рисовал для мужской Фокус-группы маленькое завихрение или поперечное течение, которое демомаркетологи называли МПП, – также известное как «Антитренд» или иногда «Теневой рынок». В области корпоративных снеков, – притворялся, что объясняет Шмидт, – для нового продукта есть два основных способа позиционирования на рынке США, где здоровье, фитнес, полезное питание и вытекающий из них конфликт «потакание слабостям / самодисциплина» достигли метастатического статуса. Теневой снек просто позиционировал себя против общего тренда на отказ от липопротеинов высокой плотности, рафинированных углеводов, трансжирных кислот – т. е. против употребления того, что некоторые подгруппы называли такими терминами, как пустые калории, сладости, джанк-фуд – или, иными словами, против великолепно срежиссированной одержимости полезными витаминами, упражнениями и управлением стрессом под демографической эгидой ЗОЖ. Шмидт говорил, что видит по лицам Фокус-группы – чьи выражения варьировались от угрюмой рассеянности у младших до некоей старательной тревожности у старших, дополненной легким чувством вины из-за чувства вины, которое легендарный Э. Питер Фиш из «Шемм Холтер /Дейт» – гений, стоящий за акульими хрящами и заменителями чеснока без запаха, – назвал на дорогостоящем семинаре, куда ходили Скотт Лейлман и Дарлен Лилли, «…острием ножа, по которому приходится идти ЗОЖ-маркетингу» – этот неудачный оборот воспроизвел цифровой проектор «Хьюлетт-Паккард», высвечивающий тезисы Фиша прописными силуэтами на стене, чтобы способствовать эффективному конспектированию (какая же хрень эти профессиональные семинары со всеми их кожаными тетрадками, постановками задач и военной номенклатурой, был уверен Терри Шмидт, с их маркетингом трюизмов для маркетологов – которые, в конечном счете, наверное, были самым пластичным и податливым рынком в мире; впрочем, в то же время нельзя оспорить значимость самого Э. П. Фиша или весомость его мыслей), – Шмидт говорил, что по их лицам видит: мужчины прекрасно понимают, что такое Антитренд, что такое Теневые рынки вроде «Панк против Диско», «”Кадиллаки” против легковых машин с большим пробегом», «”Сан” и ”Эппл” против джаггернаута MS». Он говорил, что, если мужчинам хочется, можно подробнее поговорить о давлении на индивидуального потребителя, пойманного между природными богоданными стадными инстинктами и глубочайшим страхом пожертвовать своей природной богоданной индивидуальностью, и о том, как это давление изменяется и/или сглаживается благодаря мастерски разработанным трендам, и что но тогда, по маркетологической версии третьего закона Ньютона, МПП-тренды порождали и свои собственные Антитрендовые Тени, внутреннее вращение, противоположное большому внешнему – в данном случае противоположное нежирному питанию с низким содержанием калорий, полезным добавкам, кофе с низким содержанием кофеина или без кофеина, «НутраСвиту» и «Олестре», «Джаззерсайзу», липосакциям и каве-каве, хорошему холестеролу против плохого, свободным радикалам против антиоксидантов, тайм-менеджменту и полезному досугу, а также действительно гениальному управляемому стрессу, который всем привили из-за необходимости оставаться в форме, выглядеть на пятерку, жить сто лет и выжимать абсолютно максимальную продуктивность, здоровье и самореализацию из каждой ускользающей секунды, – здесь Шмидт признает, что но, конечно, с другой стороны, он понимает, что у мужчин каждая секунда на счету, и он даже не думает… и здесь один, а то и два участника Фокус-группы постарше с наручными часами рефлекторно взглянули на них, а у перестилизованного НАМа по заблаговременному уговору сработал пейджер, что позволило Шмидту развести руками, изобразить смешок и уступить, что да, да, видите, каждая секунда на счету, что все они это чувствуют, что все они знают, о чем он говорит, потому что как-никак все этим живут, верно, и сказать, что в таком случае, пожалуй, достаточно будет просто, например, произнести говорящие названия «Джолт Кола», «Старбакс», «Хааген-Дас», «Эриксон олл-баттер-фадж», элитные сигары, городские внедорожники с очевидно низким пробегом, шелковые боксеры от «Хаммахер Шлеммер», вся сеть питания в Нир-Норт-Сайд с ее высоколипидными десертами – другими словами, предприятия, которые процветали в перпендикулярной Тени, которые говорили или стремились сказать потребителю – из-за стадного давления вынужденного достигать, терпеть, затягивать пояс, урезать, дисциплинировать, приоритизировать, быть чутким и самостоятельным, – что «эй, ты же это заслужил, это твоя награда»; бренды, которые, по существу, говорили, что «в чем смысл долгой и здоровой жизни, если в ней нет тех редких драгоценных моментов, когда ставишь мир на паузу, откидываешься и упиваешься парой мгновений заработанного удовольствия?» и множество разных других питчей, нацеленных напомнить потребителю, что он в первую очередь индивидуальность, человек с индивидуальными вкусами, предпочтениями и свободой индивидуального выбора, что он не просто стадное животное, у которого нет выбора, кроме как бежать-бежать-бежать по беговой дорожке американской жизни с цифровым счетчиком калорий, что нельзя забывать об удовольствиях, насыщенных, изысканных и безобидных при ответственном употреблении, если потребитель сможет вырваться из гипноза клетчатки и осознать, что от жизни надо получать еще и удовольствие, что жизнь без удовольствия не стоит того, чтобы ее прожить^[5], и проч. и проч. Что – просто в качестве примера – в то время как «Хостесс Инк.» выпускали «Твинкис» с низким содержанием жиров и «Динг-Донги» без холестерина, создатели «Джолт-Колы» привязали свой запуск на Западном побережье к противоположному слогану «Больше сахара, в два раза больше кофеина» и одновременно с этим акции компании «US Брендс», владеющей «Эриксон олл-баттер-фадж» и «Фаджис» с их индивидуальными порциями, взлетели в три раза благодаря серии роликов от «ДДБ Нидэм», где показывали людей в рабочей форме, те сталкивались друг с другом в темных кладовках, в которых втайне от всех хотели съесть ириски «Эриксон олл-баттер-фадж», и, когда взаимная пристыженность персонажей оканчивалась всеобщим смехом и товарищеским сплочением, на этом фоне шли гениальные и пикантные теглайны, обыгрывающие ситуацию. (Шмидт отлично знал, что «Ризмайер Шеннон Белт Эдв.» проиграла тендер «US Брендс / Эриксон» из-за зрелищного питча «ДДБ Нидэма» c полновесной Теневой стратегией, и потому видеозапись этих его реплик возденет по меньшей мере три брови в команде НПИР РШБ и вынудит Роберта Авада вести себя так, будто он думает, что Шмидт ничего не знал о деле «Эриксон» / «ДДБ Нидэм», а потом он подойдет к кабинке Шмидта, едко смердя потом, обопрется о стенку и попытается, цитата, «посвятить Терри» в некоторые факты жизни и межкорпоративной политики, не уронив без нужды мораль Шмидта из-за мнимого прокола, и т. д.)

Не смотрел человек наверху и на них, видели самые пытливые зрители, – на самом деле он смотрел на себя и бережно извлекал из альпинистского пояса для инструментов блестящий сверток то ли из фольги, то ли из майлара и, аккуратно встряхнув, словно разворачивая полотенце, раскрыл его, а затем поднял обе руки, накинул поверх головы и капюшона и закрепил маленькими защелками или липучками на плечах и у низа горла. Это какая-то маска, высказал мнение длинноволосый велосипедист, который всегда носил в рюкзаке маленькую игрушечную подзорную трубу, хотя, за исключением двух отверстий для глаз и одного большого – для присоски на лбу, эта штука оставалась какой-то слишком мятой и опавшей, будто бы сдутой, чтобы разобрать, чьи конкретно черты должны представлять микротекстурированные линии на майларе, но даже на таком расстоянии маска казалась пугающей, мешковатой, гидроцефальной и карикатурно-нечеловеческой, а крики и восклицания уже стали громче и лишились прежней самоиронии, несколько членов наблюдающей толпы невольно отступили на улицу, затрудняя дорожное движение и вызывая краткую какофонию гудков, когда фигура положила обе руки на белый мешок на лице и с каким-то звуком влажного поцелуя от задней головной присоски исполнила полуоборот, в результате чего теперь оказалась лицом к окну и плотно прижималась к нему носом и губами обмякшей маски и ярко-оранжевой присоской на лбу – снова спровоцировав бог знает какую реакцию от штата сотрудников журнала «Плейбой» с обратной стороны стекла, – вслед за чем потянулась и извлекла из рюкзака что-то вроде маленького генератора или, может, водолазного баллона с тонким шлангом – либо черным, либо темно-синим и кончающимся странным патрубком, приспособлением или переходником в форме треугольника, наконечника стрелы или буквы «D», после чего подвесила баллон на ремнях и тросах к спине гортексового костюма и бросила темный шланг с патрубком безнадзорно болтаться над концентризированным задом и легинсами, так что, когда фигура продолжила свой мастерский подъем с окна восьмого этажа по методу противоположных рук и ног, теперь она уже обросла какой-то вялой наголовной маской или шаром, наспинным кислородным баллоном и откровенно демоническим хвостом и вообще представляла вид такой сложный и непохожий ни на что в визуальном опыте любого участника толпы (по-прежнему растущей и все более рассеянной – некоторые люди еще оставались на проезжей части и начали суетиться), что несколько мгновений царила мертвая тишина, пока индивидуальные неокортексы обрабатывали визуальную информацию и сканировали память в поисках какого-либо прецедента, а может, комбинации живых или просто подвижных явлений, которые напоминала или предполагала эта фигура. Маленький ребенок в толпе заплакал, потому что ему отдавили ногу.

Теперь верхолаз куда менее походил на человека, и тем, как он карабкался вверх, сначала поднимая левую руку / правую ногу, а потом правую руку / левую ногу, еще больше напоминал арахнида или ящера; так или иначе, фигура по-прежнему оставалась чертовски гибкой. Некоторые из покупателей «Гэпа» уже вышли на улицу и присоединились к толпе на тротуаре. Фигура с легкостью покорила этажи с восьмого по двенадцатый, затем передохнула, прикрепившись к окну тринадцатого (или, возможно, внутренне считавшегося четырнадцатым) этажа, чтобы нанести на присоски какое-то клейкое или чистящее средство. Ветер на стотридцатиметровой высоте, наверное, был очень сильным, так как каудальный шланг бешено мотался во все стороны.

Также некоторые люди в передней части толпы, собравшейся на тротуаре и проезжей части, не могли удержаться и не взглянуть на свое собственное и коллективное отражение в витрине «Гэпа». Криков или восклицаний «Прыгай!» больше не слышалось, но среди самых молодых и сведущих в СМИ зрителей начались рассуждения о том, что это может быть каким-то пиар-трюком для рекламы продукта или услуги или что, возможно, верхолаз – кто-то из городских нонконформистских сорвиголов, которые покоряли высотки, а потом спускались с них на парашюте и сдавались полиции, посылая воздушные поцелуи в новостные камеры. Кто-то высказал мнение, что для подобного трюка ввиду большей высоты и видимости лучше подошли бы башня «Сирс» или даже Хэнкок-центр, если это вообще трюк. Первые две патрульные машины прибыли, когда фигура – к этому времени даже в игрушечной подзорной трубе она казалась совсем маленькой и почти целиком скрывалась из вида, преодолевая каждый новый карниз, – висела, закрепившись налобной присоской у окна пятнадцатого этажа (или, возможно, шестнадцатого – в зависимости от того, был ли в здании тринадцатый этаж; в некоторых бывает, в некоторых нет), и как будто доставала из нейлонового рюкзака новые предметы, собирала их, потом раздвинула какое-то приспособление на длину руки, а затем присоединила к ней другие детали поменьше. Возможно, как раз из-за патрульных машин у обочины и их аляповатых маячков множество других машин на Гурон-ав. притормозили или даже остановились у обочины посмотреть, что произошло, убийство или арест, из-за чего одному офицеру пришлось посвятить все время регулировке движения, чтобы автомобили ехали дальше и не заблокировали улицу окончательно. Пожилая афроамериканка, которая одна из первых остановилась и взглянула наверх, теперь широкими жестами всех четырех конечностей давала показания или воссоздавала для полицейского все, что видела до этого момента, и между делом поинтересовалась, не знает ли он, что это: может, подъем фигуры в странном костюме на самом деле лицензированный трюк для фильма, коммерческого телевидения или кабельного канала, и тогда некоторым другим зрителям пришло в голову, что восхождение гибкой фигуры, возможно, снимают с верхних этажей одного из соседних серийных небоскребов, и немало вероятно, что в высоком сером головокружительно флешированном старом здании, стоящем прямо напротив северного фасада д. 1101 по Вост. Гурон, прямо сейчас находятся камеры, кинобригады и/или знаменитости; и определенный процент зрителей из арьергарда толпы развернулся и задрал головы, чтобы оглядеть окна на южной стороне того здания, правда все окна были закрыты, но это ничего не значило, ведь, согласно городскому постановлению 920-1247(д), в постройках коммерческой зоны как владельцам, так и арендаторам запрещено устанавливать открываемые окна выше третьего этажа. Оставалось неясным, односторонним было стекло у старого здания напротив или нет, потому что угол полуденного солнца, теперь почти прямо зависшего в небесной щели над улицей, вызывал ослепительные блики в окнах этой древней высотки со шпилями, и некоторые из окон с яркими отражениями фокусировали и отбрасывали свет, похожий чуть ли не на лучи прожекторов, на поверхность изначального здания, где и теперь фигура в маске, с баком, хвостом и полуавтоматическим оружием или предметом, похожим на него, – ибо именно им он казался, эта сборная конструкция из рюкзака, наброшенная на спину субъекта под легким поперечным углом так, что разложенный приклад покоился на маленьком сине-белом баке для, предположительно, миниатюрного боевого противогаза или даже, хоспади спаси и сохрани, огнемета или приблуды по типу распылителя биохимического аэрозоля типа как у Клэнси, отрапортовал офицер с казенным биноклем высокой кратности в рацию, каким-то образом прикрепленную на манер эполета к униформе, так что ему нужно было только склонить голову и коснуться левого плеча для контакта с другими офицерами, сирены чьих разогнавшихся сине-белых «Монтего» доносились, судя по звуку, от Университета Лойола, – продолжала карабкаться вверх, а именно на д. 1101 по Вост. Гурон, так что вокруг нее плавали квадраты, маленькие прямоугольники и параллелограммы света высокой интенсивности и подсвечивали окно шестнадцатого или семнадцатого этажа, по которому она и сейчас карабкалась с бесстрашной легкостью вместе с прикладом и сложенным стволом как будто бы полностью автоматической М16, просунутым в пришитые на левом плече гортексового костюма петли, чтобы не затруднять движения левой руки с наладонной присоской во время подъема на окно, добравшись до которого фигура снова присела на карнизе, а длинный шланг приспособила под собой, так что всего пара его футов торчала между ног, неподатливо покачиваясь на ветру. Вокруг плескался отраженный свет. Стайка голубей или горлиц на карнизе смежного окна встревожилась и встала на крыло, перелетела через улицу и перегруппировалась на карнизе противоположного здания ровно на той же самой высоте. Теперь фигура вроде бы извлекла из скалолазного пояса какую-то рацию, сотовый телефон или записывающее устройство и говорила с ним. Ни разу она не взглянула вниз и не обратила внимания на толпу, собравшуюся на тротуаре и проезжей части, на крики и поощрения, раздававшиеся с каждым преодоленным окном, или на полицейские машины, которые к этому времени припарковались по всей улице под разными углами, испуская сложный свет, тогда как еще две патрульные машины с боков заблокировали Вост. Гурон, встав на крупных перекрестках.

Прибыла машина ЧПД, высыпали пожарные в тяжелой форме и начали мельтешить без видимой цели. Также в округе до сих пор на глаза не попадались фургоны, оборудование или мобильные камеры СМИ, самым сведущим зрителям это казалось дополнительным подтверждением того, что восхождение может быть какой-то лицензированной и подготовленной заранее корпоративной промоакцией, трюком или уловкой. Последовали споры, в основном благодушного характера, но их вскоре пресекли несколько слушателей поблизости. Новый усиливающийся ветер на уровне земли принес запах жареной еды. Прибыла иностранная пара и начала продавать футболки с принтами, не имеющими ничего общего с происходящим. Наряд полиции и пожарных вошел с северного фасада 1101, чтобы занять позицию на крыше здания, топоры и каски пожарных вызвали небольшую панику в «Гэпе» и пробку во вращающихся дверях здания, после чего один человек в солнечных очках «Оукли» осел на пол и схватился то ли за грудь, то ли за бок. Несколько человек в тылу толпы вскрикнули и показали на, по их словам, движение и/или блик объектива на крыше противоположного здания. По толпе разошлись контрспекуляции о том, что все это специально задумано как подражание медиатрюку и что оружие, которое фигура сейчас неудобно прижимала спиной к окну, настоящее, а смысл в том, чтобы забраться достаточно высоко, своим крайне эксцентричным видом привлечь толпу побольше и затем без разбора начать поливать ее огнем из автомата. Бесхозные автомобили на обочинах по обеим сторонам улицы теперь пестрели штрафами под дворниками на лобовом стекле. Из каньона или расщелины коммерческих строений вдоль улицы было слышно, но не видно вертолет. Теперь в небе над головой плыли один-два пальца перистых облаков. Некоторые зрители ели крендельки и сосиски, купленные у уличных торговцев, пока ветер хлестал их бумажными салфетками, заткнутыми за воротники. Один офицер держал мегафон, но, кажется, не мог его включить. Кто-то оступился с крутого бордюра и подвернул лодыжку или ногу; ему оказывал помощь санитар, пока пострадавший лежал на своем пальто и смотрел прямо вверх на маленькую фигурку, к этому времени вставшую на ноги и распластавшуюся под семнадцатым/восемнадцатым этажом, как будто оставаясь на месте, прикрепившись к окну в ожидании чего-то.

Отец Терри Шмидта служил в вооруженных силах США и в возрасте всего 21 года при исполнении получил звание офицера, а также «Пурпурное сердце» и «Бронзовую звезду», на гражданке больше всего на свете орденоносный ветеран – это так и виделось по его лицу – любил полировать туфли и пуговицы на своих пяти пиджаках, чем и занимался каждый воскресный день, и безмятежная концентрация на его лице, когда он присаживался на газету с баночками, туфлями и замшевой тряпкой, стала важной и практически не поддающейся анализу частью в решимости юного Терри Шмидта когда-нибудь в будущем внести какой-то вклад в жизнь людей. Правда, не когда-то, а уже сейчас: время, естественно, пролетело незаметно, как поют во всех поп-песнях, и показало, что Шмидт-младший не такой уж особенный или привилегированный.

В последние два года «Команда Δy» стала функционировать как «Пойманная фирма», так это называлось в рекламной индустрии: с контрактной точки зрения она занимала место где-то между дочерней компанией «Ризмайер Шеннон Белт» и внешним подрядчиком. Под руководством Алана Бриттона «Команда Δy» влилась в общий тренд индустрии на подобную «Пойманную» консолидацию и более-менее перестроилась, став, по сути, научно-исследовательским бюро «Ризмайер Шеннон Белт Эдвертайзинг». Новый статус «Команды Δy» задумывался так, чтобы снизить бумажный оборот РШБ и максимизировать налоговые преимущества тестирований с помощью Фокус-групп, которые теперь можно было заносить на счет клиента и списывать как научно-исследовательские расходы по субподряду. Также «Команду Δy» (теперь компания, согласно § 1361–1379 НКСША, классифицировалась как находящаяся в собственности сотрудников корпорация с совместным налогообложением) ждали значительные зарплатные и льготные преимущества. Главный недостаток, с точки зрения Терри Шмидта, заключался в следующем: не было никаких механизмов для того, чтобы сотрудник «Пойманной фирмы» мог совершить горизонтальный переход в саму «Ризмайер Шеннон Белт», в чьем подразделении НПИР разрабатывались стратегии исследования рынка, тем самым кто-нибудь вроде Т. Э. Шмидта даже теоретически не имел возможности хоть как-то повлиять на проектирование и анализ исследований. В рамках «Команды Δy» единственным возможным направлением для Терри Шмидта была позиция Старшего директора отдела исследований, ныне занятая все тем же темным, лощеным, льстивым эмигрантом (с детьми в колледже и женой, которая, казалось, все время была готова разрыдаться), усложнившим профессиональную жизнь Дарлин Лилли в прошлом году; и, конечно, даже если «Команда» проголосует и вынудит Алана Бриттона сместить Роберта Авада и если потом (что, мягко говоря, маловероятно) оглушительно невыдающегося Терри Шмидта выберут и успешно представят остальному высшему эшелону «Команды Δy» в качестве замены Авада, пост СДОИ на самом деле был не особо значительным, в обязанности Старшего директора входило только наблюдение за шестнадцатью полевыми исследователями-винтиками, вроде самого Шмидта, плюс проведение бессвязных презентаций для новых работников, плюс, конечно, контроль за переводом данных ЦФГ в статистически разнородные итоги, происходящим на коммерчески доступном оборудовании и не требующим ничего особенного сверх добавки четырехцветных графиков и огромного количества жаргона с изобилием акронимов, чтобы исследование, которое провел бы любой компетентный десятиклассник, казалось запутанным и многозначительным. Хотя, конечно, еще были рабочие обеды, гольф и лесть нпировцам из РШБ, и полноценная трехчасовая презентация результатов полевых исследований в конференц-зале наверху – еще больше и дороже обставленном, – где Авад, его безмолвный и призрачно-худой аудиовизуальный техник и избранный член соответствующей полевой команды представляли цифры и графики и способствовали мозговому штурму нпировцев из РШБ и глав креативного отдела и маркетинга по прикладным применениям исследований для кампании, в которую на этой стадии РШБ уже инвестировало столько, что изменить в ней можно было только самые эфемерные или декоративные элементы. (Ни Шмидта, ни Дарлин Лилли ни разу не выбирали в помощь Бобу Аваду на этих ПК^[6] – по причинам в случае Шмидта даже слишком очевидным.) То есть, другими словами, хотя никто не говорил об этом вслух, реальная функция «Команды Δy» – представлять «Ризмайер Шеннон Белт» те тест-данные, которые РШБ потом может извратить и представить Клиенту в качестве подтверждения здравости той самой ОКК^[7], за которую РШБ уже выставила Клиенту счет на миллионы долларов и которую не могла бы исправить, даже если бы тест-данные оказались отрезвляюще мрачными или малоперспективными, – и негласной работой «Команды Δy» было предотвращение именно такого нежелательного результата, ей она успешно занималась, просто выбирая столько разных Фокус-групп и фокусов, так барочно варьируя формат и контекст тестов и в стольких разных модальностях модерируя разные ЦФГ, что в итоге было проще простого избирательно взвесить и скомпоновать данные так, как только будет угодно подразделению НПИР РШБ, и потому в реальности «Команда Δy» находила не информацию или даже статистическую аппроксимацию информации, но скорее ее энтропическую противоположность – каскад случайного шума, предназначенного запудрить мозги фирме и ее Клиенту, чтобы все с облегчением выдохнули при отмашке для ОКК, причем в текущем случае сама «Мистер Пышка Компани» уже так серьезно инвестировала в кампанию, что не смогла бы ее свернуть и, более того, даже отстранила бы РШБ, если бы тесты показали какие-то существенные проблемы, потому что в родительской компании «Мистера Пышки» утверждены очень строгие нормативные пропорции для затрат на научно-исследовательскую маркетинговую работу (= ЗНИМР) по отношению к объему выпуска (= ОВ) – пропорции, основанные на функции Кобба-Дугласа, где значение  должно после всех формальных подгонок и исправлений быть,  – хрестоматийная формула, которую любой первогодник MBA обязан заучить наизусть в рамках курса «Статистика предприятия», где ее почти наверняка и узнал СЕО корпорации «Североамериканские мягкие кондитерские изделия», и с тех пор ничего не изменилось ни в нем, ни в одной из четырех крупных американских корпораций, что он возглавлял со времени получения диплома в Уортоне в 1968 году; нет-нет, менялись разве что жаргон, механизмы и приукрашенное рококо, с помощью которых все в этом огромном слепом перемалывающем механизме сговорились уверять друг друга, будто они могут понять, как дать платежеспособному потребителю то, в чем, по их вычислениям, его можно убедить, причем так, что он будет думать, что хочет этого сам, при этом никто ни разу не мотал головой, чтобы прочистить мозги, и не заявлял, как абсурдно называть то, что они вытворяют, «сбором информации», и даже не сказал вслух – даже в компании полевых исследователей «Команды Δy» за пивом в «Бейер Маркет Пабе» на Вост. Огайо по пятницам, перед тем, как пойти домой и в одиночестве таращиться на телефон, – о том, что происходит, что все это значит или хотя бы простую правду. Что их вклад ничего не меняет. Вообще. Один Старший креативный директор РШБ с седым конским хвостиком зашел где-то в дорогую кафешку и заказал модный десерт в тот же день, когда делал заметки для сеанса мозгового штурма креативных директоров на тему, что бы запитчить ребятам из производственного отдела в дочерних «Североамериканских мягких кондитерских изделиях», и ему пришла в голову мысль, и паре-другой десятков поршней и шестерней, уже установленных в мудрых головах в РШБ и принадлежащем СМКИ «Мистере Пышке» и готовых к работе, нужна была именно эта одна-единственная искра страсти на основе C₁₂H₂₂O₁₁ от СКД, вся раздутая репутация которого строилась на давнишней концепции, приравнивающей туалетную бумагу к облакам, плюшевым мишкам с гелиевым голоском и прочим всевозможным невинным от дерьма образам в разуме какого-то абстрактного протопотребителя, чтобы запустить машину, уже не подвластную никому – и уж менее всех пышному мистеру Т. Э. Шмидту, забывшемуся настолько, что он чуть не начал ходить перед мужчинами за конференц-столом и играть с опасной мыслью бросить этот запутанный фарс и просто сказать им правду.