Метла системы

6. 1990

/а/

– Как нынче вечером ваши стейки?

– Наши стейки, сэр, если позволите, просто восхитительны. Только лучшие куски говядины, тщательно отобранные и еще тщательнее выдержанные, приготовленные идеально, где «идеально» соответствует вашим инструкциям, подадим по вашему выбору с картошкой, овощами, изысканнейшим десертом.

– Звучит первостатейно.

– Да.

– Мне девять.

– Простите?

– Девять стейков, прошу вас.

– Вы желаете девять порций стейков?

– Прошу вас.

– А кто, сэр, если позволите, будет их есть?

– Вы видите за столиком кого-то еще? Есть их буду я.

– Но как вам это удастся, сэр?

– Ох ты, ну глядите, сегодня я, думаю, буду резать правой рукой. Класть кусочки в свой рот, пережевывать, кислотные составляющие слюны будут расщеплять мышечное волокно. Я буду глотать. Эт цетера. Несите уже!

– Сэр, от девяти стейков любому поплохеет.

– Гляньте на меня. Гляньте на это брюхо. Думаете, мне поплохеет? Нифига. Подойдите – нет, правда, идите сюда и гляньте на брюхо. Сейчас задеру рубашку… вот. Видите, сколько я могу взять рукой? Приходится сидеть вдали от стола. Вы когда-нибудь в жизни видели что-то столь титанически отталкивающее?

– Я видал животы и побольше.

– Вы всего лишь вежливы, из-за чаевых. Вы их получите, когда принесете девять порций стейка, где «идеально» значит «слабой прожарки», иначе говоря, розовые, но твердые. И булочки не забудьте.

– Сэр, я с таким вообще никогда не сталкивался. Никогда не подавал индивиду девять порций одновременно под свою ответственность. У меня могут быть жуткие неприятности. Что, например, если у вас приключится эмболия ^[51], не приведи господи? Вы можете повредить внутренние органы.

– Я же сказал: гляньте на меня. Вы разве не видите, что я такое? Слушайте очень внимательно. Я жирная, гротескная, ненасытная, жадная, обжорствующая, чревоугодливая свинья. Разве это не ясно? Я скорее боров, чем человек. В моем брюхе есть место, физическое место, для вас. Слышите? Вы видите перед собой хряка. Прожорливого беса безграничной емкости. Давайте мясо.

– Вы, наверное, очень давно не ели? В этом дело?

– Слушайте, вы начинаете меня утомлять. Я могу избить вас брюхом. Кроме того, я, позвольте до вас донести, более чем малость состоятелен. Видите вон то здание, где в окнах свет, здание в тени? Оно принадлежит мне. Я мог бы купить этот ресторан и вас уволить. Я могу купить и, может, куплю весь этот квартал, включая символически крошечную контору Весонаблюдателей напротив. Видите ее? С дверью и окнами, образующими ухмыляющуюся глумливую рожу с впалыми щеками? Моя финансовая мощь позволяет купить это место и набить его стейками, набить его мясом с кровью, которое я целиком поглотил бы – и поглощу. Дверь в этом сценарии заклинена обглоданной костью, чтоб ни один самодовольный обвислокожий псалмопевец-ренегатишка и борец с тучностью внутрь не попал. Они будут молотить в дверь, молотить. Но кость выдержит. Вломиться внутрь им массы не хватит. Раззявленные рты, разинутые глаза – они будут жаться к стеклу. Я уничтожу, физически сокрушу огромные весы в конце их ярко освещенного нефа весом еды. Повылезут все пружины. Повылезут. Какой вкусный поток мыслей. Можно взглянуть на карту вин?

– Весонаблюдатели?

– Гарсон, перед вами – опасный субъект, я вас предупреждаю. Люди действуют в своих интересах. Огромные безумные хряки – нет. Моя жена некий промежуток времени назад уведомила меня, что, если я не сброшу вес, она от меня уйдет. Я не сбросил вес, на деле даже прибавил в весе, поэтому она уходит. Че-тэ-дэ. И «а-один», не забудьте «а-один» ^[52].

– Но, сэр, пройдет чуть больше времени…

– Нет больше времени. Время не существует. Я его съел. Оно здесь, видите? Видите колыхание? Это время – колышется. Бегите уже, несите мне мое жирное блюдо, мои девять скотин, или я обхвачу вас подбородком и пульну в стену!

– Привести шеф-повара, сэр? Для обсуждения.

– Сделайте одолжение, приведите. Но скажите ему, чтобы ко мне не приближался. Он будет закуклен, моментально, пискнуть не успеет. Сегодня я буду есть. Исключительно и в одиночестве. Потому что я теперь исключительно одинок. Я буду есть, и обильно брызгать соком, и, если кто-то приблизится, я буду рычать и тыкать в них вилкой – вот так, видите?

– Сэр, пожалуйста!

– Бегите, если вам жизнь дорога. Задобрите меня чем-нибудь. Я буду расти и расти, и заполнять окружающее меня отсутствие кошмаром моего желейного присутствия. Инь и Ян. Вечное расширение, официант. Быстрее!

– Секунду, сэр!

– И хорошо бы еще хлебных палочек, слышите? Да что ж это за место такое?

/б/

– Расскажи мне, я настаиваю.

– Давай ты чуть подождешь, где-то девять десятых секунды, пока я решу, как именно рассказывать?

– При чем здесь какое-то решение? Вот нечто, а вот я, расскажи мне это нечто, вуаля ^[53]. Тебя явно что-то тревожит.

– Слушь, я, конечно, тебе все расскажу, да? Только не взорвись. Просто то, что я должна рассказать, оно, а, невероятно стремное, я его толком вообще не понимаю…

– Так давай нацелим на него обе мощи наших восприятий, совокупно. Чья мощь восприятия и убеждения смягчила ради тебя потенциально катастрофически обозленную Валинду, в конце-то концов?

– …И бэ, мне велели об этом не рассказывать, так что я должна сообразить, как рассказать тебе так, чтобы по минимуму нарушить мое обещание не рассказывать и по минимуму причинить вред человеку, которого всё это касается.

– Прозрачно как день. Прозрачно, как этот стакан, Линор.

– Не смахни стакан. Слушь, ты сказал, что здесь отменные стейки, и ты сказал, что страшно голоден, почему бы тебе не сосредоточиться на неминуемом прибытии твоего стейка, который, я так думаю, вот уже и прибывает?

– …

– Суперически, спасибо. Рик, закажем вина?

– Да.

– Какого?

– …

– Какого?

– …

– Наверное, мы попросим бутылку дежурного красного ^[54], если можно… Ты ребенок. У тебя восприятие и сострадание очень-очень маленького ребенка – иногда.

– Линор, просто я тебя люблю. Ты это знаешь. Всякая частица твоего существа любима всякой частицей моего существа. От мысли о чем-то, что связано с тобой, касается тебя, тревожит тебя, чего я не знаю, у меня кровь из глаз, внутри.

– Любопытный образ. Слушь, ешь свой стейк. Ты сказал, что съел бы лошадь.

– …

– Бьет по цели?

– Моя цель шатается от силы удара. Теперь я настаиваю, чтобы ты мне рассказала.

– …

– Это как-то связано с твоей попыткой дозвониться небезызвестному Шмоуну, пока я в поте лица не давал Валинде навязать мне выбор между ее и твоими услугами, хотя ее нанял сам Част? Может, мне просто пойти и позвонить Шмоуну – не откладывая?

– Он не там. Он не здесь.

– …

– Видимо, он за границей, с моим отцом.

– И чем они заняты?

– Не могу сказать.

– Это то же самое «не могу сказать» или другое?

– Другое.

– Теперь я глубоко уязвлен и разозлен.

– Слушь, а если я просто пообещаю, что расскажу позже, а сейчас не буду, сейчас я буду думать и есть салат? Так пойдет? Я переночую у тебя, я реально этого хочу, хотя и сказала Кэнди, что вечером буду дома, и мы поговорим. Мне реально нужен твой совет. Именно твой, Рик. Просто я должна подумать над тем, что происходит, сама, прямо сейчас, ладно?

– Все очевидно плохо, и это связано с домом престарелых, и при этом никто не умер.

– Ешь свой стейк.

– Я просто…

– Рик, кто это?

– Где?

– Вон там, сидит один, за тем столиком?

– Ты не знаешь, кто это?

– Нет.

– Это Норман Бомбардини. Наш домовладелец и собственник Центра – «Компания Бомбардини», левая глазница, всё такое.

– Большой человек.

– Он такой.

– Гигантский – будет точнее. Почему он рычит и грызет столешницу?

– Боже правый. Насколько я понимаю, а я уяснил это в основном со слов Варшавера в нашем клубе, у Нормана не всё хорошо. Проблемы с женой. Проблемы со здоровьем.

– Судя по виду, ему нужно сбросить вес.

– Думаю, он пытался, периодами, много лет. Интересный человек. Варшавер вечно намекает, что его компания на грани настоящего…

– Бог ты мой.

– Что?

– Гляди, что несет официант.

– Боже правый.

– Нельзя столько съесть.

– Бедный Норман.

– Фу, какая гадость. Мог бы подождать, когда официант поставит тарелку на стол.

– Видимо, он страшно голоден.

– Нельзя быть настолько голодным. Эй, он попытался укусить официанта? Это покушение на укус?

– Освещение, почудилось.

– Он явно нарывается.

– Я его никогда таким не видел.

– Он забрызгал соседние столики. Смотри, женщина приложила салфетку к голове!

– Это точно салфетка? А ей идет.

– Ты ужасен. Гляди, они вынуждены уйти.

– Кажется, они так и так почти доели.

– А я нет. Не буду больше туда смотреть.

– Мудрое решение.

– …

– …

– Но слушать-то мне приходится, да?

– К сожалению, да.

– Боже, ты посмотри, он почти закончил. Сожрал буквально гору еды за каких-то две минуты.

– Ну, кое-что упало на пол, и немало.

– По-моему, меня сейчас стошнит, физически.

– Я серьезно обеспокоен. Так что практически отвлекся от твоего внезапного недоверия. Норман не в себе.

– Как вышло, что я никогда его не видела? Его машина все время там, на своем месте.

– Думаю, все дело в размере входной двери. У Нормана особый вход с восточной стороны. Лифт. Сверхпрочные тросы.

– Ого.

– …

– Ну как, он все съел? Кончено?

– Он явно замедляется. Мне кажется, тут чего-то не хватает. Гляди, он так и зыркает!

– Бог ты мой, Рик, посмотри на пол.

– Десерт. Его-то и не хватает. А вот официант.

– Если он съест все это и не умрет, нарушатся законы природы.

– Линор, слушай, я думаю, надо к нему подойти, вдруг мы сможем помочь.

– Издеваешься? Я думаю, там сидит сумасшедший. Я думаю, дело не в освещении, я думаю, он реально пытался укусить официанта. Видишь, официант типа мечет десерты на стол с безопасного расстояния?

– Норман насытился, это заметно. Десерты пойдут с обычной скоростью, плюс-минус.

– Ты еще не доел собственный стейк, между прочим.

– Стейк подождет. Я насытился, так сказать, опосредованно.

– Что ты делаешь? Ты издеваешься. Нет, ты точно издеваешься.

– Пошли.

– Рик, это большая ошибка. Я не хочу.

– Будь человеком.

– Как мы вообще туда доберемся?

– Извилисто. Следуй за мной. Смотри под…

– Да вижу я.

– Норман?

– Это еще кто?

– Рик Кипуч, Норман.

– Не в добрый час, Кипуч. Скот у корыта, вы же видите.

– Норман, мы просто сидели за другим столиком, вон там, за овощами, видите?

– …

– …И подумали, что лучше подойти и посмотреть, вдруг у вас какие-нибудь мелкие проблемы, ну и представить эту юную даму, она со мной, работает в Центре, вы можете ее и не знать.

– Не думаю, что мы знакомы, нет.

– Норман Бомбардини, позвольте представить миз Линор Бидсман, Линор, мистер Бомбардини.

– Рада познакомиться.

– Бидсман. Вы случайно не родственница Камношифру Бидсману?

– Линор – дочь мистера Бидсмана.

– Дочь. Любопытно. «Детское питание Камношифеко». Неплохая линейка продуктов, да. На мой вкус, конечно, малость жидковата и мокровата…

– Ну, Норман, она же для детей.

– Но на бесптичье, как говорится, и она соловей. Прошу вас, присаживайтесь.

– Присядем?

– Эм-м-м…

– Садимся.

– Только тарелки куда-нибудь отставьте. Вы вряд ли хотите сесть на этот стул, миз Бидсман, я предсказываю.

– Не то чтобы.

– Вот другой.

– …

– Итак, Норман.

– Полагаю, ни вы, ни вы эклеров не хотите.

– Нет, спасибо.

– Нет, Норман, благодарю, правда.

– Ну, это я из вежливости, вы их все равно не получите. Они мои. Я за них заплатил, и они мои.

– Никто не спорит.

– Скажем так, вы изрядно застолбили участок.

– Миз Бидсман, вы же не из девушек с огоньком? Вы не девушка с огоньком, верно? Моя жена с огоньком. Или, скорее, была с огоньком. Или, скорее, была жена. Огонек разжигает во мне неконтролируемую прожорливость, то есть более чем опасен для его обладательницы.

– Линор в общем лишена огонька, честно.

– Спасибо, Рик.

– Итак, Норман. Как ваши дела?

– Дела крупны, гротескны и омерзительны, Кипуч; уж это-то вы явно видите.

– Весьма точный анализ, да.

– Осторожнее, миз Бидсман. По-моему, это мелькнул огонек.

– Норман, я не мог не заметить, что вы съели на обед несколько больше, чем представляется нормой для организма. Для здоровья.

– С этим, Кипуч, сложно не согласиться.

– Я делаю вывод, что имеется некая причина.

– Проницательно, как всегда.

– …

– Хотите услышать всю историю? Буду счастлив рассказать. Думаю, я запас достаточно калорий, чтобы продержаться, пока рассказываю. История короткая. Я чудовищно толст. Я обжора. Жену это отвращало и отталкивало. Она дала мне полгода, чтобы я сбросил сорок килограмм. Я вступил в Весонаблюдатели… видите, вон, напротив, дохленькая витринка? Сегодня состоялось большое полугодовое взвешивание. Грубо говоря. За шесть месяцев я набрал почти тридцать кило. Когда я ступил на весы, запрещенный батончик «Сникерс» выпал из моей штанины к ногам жены. Эти весы напротив – поистине гениальный аппарат. Ты вводишь в них желательный новый вес, и, если ты похудел на столько кило или больше, весы выдают запись свиста, аплодисментов, какого-то бодренького марша. Сверху вылезают флажки, механически дергаются туда-сюда. Неудача, скажем, в моем случае, влечет траурное звукоиспускание разочарованной презрительной трубы. Под напев последней моя жена покинула заведение и меня под руку с лощеным агентом по продаже йогуртов, которого я и теперь планирую растоптать, в финансовом смысле, первым же делом завтра утром. Миз Бидсман, слева от стула на полу вы увидите эклер. Не могли бы вы как-нибудь перебазировать его на тарелку с минимальным ущербом шоколаду и передать мне?

– …

– Чудесно.

– И все-таки, Норман, я знаю, что вы чрезвычайно разумный человек. Турбулентность в отношениях с женой, конечно, не причина столько есть. Уничтожать себя. Эта якобы неудача у Весонаблюдателей… к черту Весонаблюдателей!

– Нет, Кипуч; как обычно – нет. Сегодня я осознал, что Весонаблюдатели – и диетические магазины, диетические книги, диетические люди, вообще диетические культы – все это почти непостижимо глубокие и запутанные материи. Они стали частью воззрений на Вселенную, с которыми я полностью согласен.

– Воззрений на Вселенную? Норман, я…

– Вижу, миз Бидсман, вы заинтересовались. Я вас заинтересовал?

– Типа.

– Чего-то я добился в жизни, раз заинтересовал островолосую девушку с огоньком.

– …

– Инь и Ян, Кипуч. Инь и Ян. Я и Другой.

– …

– Весонаблюдатели считают дескриптивной ^[55] аксиомой очень ясную истину: для каждого из нас Вселенная до основания, резко и абсолютно поделена, скажем, в моем случае, на меня, с одной стороны, и всех остальных – с другой. Именно это, Кипуч, исчерпывающе определяет для каждого из нас всю Вселенную. Всю. Я и Другой.

– Не могу спорить, Норман.

– Да, и еще, этим свойством не просто наделена каждая из наших вселенных, мы еще и по природе все без исключения осознаём, что вселенная поделена именно так, на «Я» с одной стороны и Другого – с другой. Поделена исчерпывающе. Это часть нашего сознания.

– Как скажете.

– А еще они считают прескриптивной аксиомой, без сомнения, равно ясную и неоспоримую истину: каждый из нас по необходимости желает, чтобы наша вселенная стала как можно более полной, потому что Великий Ужас заключается в пустой, гулкой личной вселенной, такой, где я оказываюсь один на один с «Я», с одной стороны, и обширными пустыми одинокими пространствами прежде, чем Другие вообще появятся на картинке, – с другой. Разве это не благородно? Один момент. Эй, официант! Я бы не отказался от мятной пастилки, знаете ли! Не стесняйтесь, принесите пастилок! Простите. Одиночество. Равновесие. Чем пустее твоя вселенная, тем она хуже. Это мы все понимаем. Может, кто-то из вас этого не понимает?

– …

– …

– Так вот, Весонаблюдатели понимают тот аспект проблемы, что каждому нужно вокруг как можно больше Другого, чтобы на максимум Всех-Других приходился минимум Я. Это возможный, хотя, как я понял сегодня, никоим образом не единственный способ разделаться с проблемой. Вы следите за дрейфом моей мысли, Кипуч?

– Ну, она так дрейфует, что…

– Я вот думаю, мне наплевать. Полная вселенная, Кипуч, миз Бидсман. Каждому из нас нужна полная вселенная. Весонаблюдатели и их союзники понуждают нас систематически уменьшать наличие в этой вселенной компонента «Я», чтобы огромный массив Всех-Других, физически влекомый обретающим физическую привлекательность «Я», стремительно заполнил пустоту, обусловленную убылью этого же «Я». Да, тут есть логика, но, конечно, это лишь половина спектра возможных решений проблемы полноты вселенной. Дрейф моей мысли прощупывается? Всё как в генной инженерии, Кипуч. Решений всегда больше одного.

– Думаю, мне…

– Автономно полная вселенная, Кипуч. Автономно полная вселенная, миз Бидсман.

– Куда мне поставить мятные пастилки?

– Я возьму всю тарелку, спасибо. Чем уменьшать «Я», чтобы приманить Другого заполнять нашу вселенную, мы могли бы, разумеется, решить заполнять вселенную своим Я.

– Вы имеете в виду?..

– Да. Я планирую расти до бесконечности.

– Помнишь, я сказала «большая ошибка»? Я ведь сказала, что тут дома явно не все?

– Линор, прошу тебя. Норман, дружище, правда. Одно дело – воззрения на Вселенную. Никто не может расти до бесконечности.

– А кто-нибудь пытался?

– Насколько я знаю, нет, но…

– Тогда окажите услугу и воздержитесь от карканья, пока я не попытаюсь. Масло тоже никто не пытался оживить, но…

– Что-что-что?

– Ничего. Забудьте. Оговорился.

– …

– Да, и этим вечером запускается проект «Полный Ян». Я собираюсь расти, расти и расти. Конечно, в конце концов во вселенной не останется места ни для кого другого, включая, боюсь, и вас двоих, за что я приношу извинения, но и говорю: дело труба.

– Правда, было очень приятно, надо как-нибудь повторить. Мы лучше пойдем, над моим салатом вьется муха, вон там, я ее вижу.

– Аппетитный.

– К сожалению, он мой и еще не часть вашей вселенной, хотя бы временно. Рик, вставай, нам еще искать брод…

– Норман, я поступил бы нечестно, если бы не сказал прямо тут, лицом к лицу: я тревожусь за вас, судя, по крайней мере, по вашему внешнему виду и учитывая все, что вы рассказали мне сегодня о вашем дне, со всеми его хлопотами.

– В конце концов не будет внешнего вида. Только внутренний. Я лишь надеюсь, что смогу финансово растоптать этого агента по продаже йогуртов прежде, чем исчезнет значимая разница между ним и мной. Светло-зеленые мятные пастилки здесь, мне кажется, особенно хороши. Если хотите, берите по одной.

– …

– …

– Отличные, правда. Конечно, еще одно преимущество моего подхода к проблеме Инь-Ян – то, что диета превращается в худший вариант из возможных. От диеты я делаюсь безумно зол на всех и вся. От диеты мне хочется убить всех вокруг.

– Нет чтобы просто присвоить их пространство.

– А вы отнюдь не мягки на язычок. Прямо как ваш отец. Морковное пюре у вашего отца так себе. Я мог бы, разумеется, оставить маленькие уголки вселенной незаполненными для тех, кто пробудит во мне любовь и привязанность.

– Я наверняка с вами свяжусь, когда станет не протолкнуться.

– Норман, друг, просто знайте, что я рядом и доступен, если вы вдруг захотите поговорить, только не за обедом, ну или просто захочется дружеской поддержки. Я рядом, Норман, и готов.

– Венец ваших добродетелей, Кипуч. Ваша лучшая черта. Вы всегда рядом.

– Пусть и временно.

– Линор, пожалуйста.

– Миз Бидсман, вы мне уже нравитесь, не исключаю, что из-за неизбежного сравнения с этим Кипучем в пользу кого угодно. У вас была половая связь с кем-нибудь, кто вскоре станет бесконечным?

– На этой ноте я, пожалуй, пойду… Рик?

– Да. Норман?

– Пока, Кипуч. Наслаждайтесь своим «Я», пока можете.

– Думаю, обратно мы тем же маршрутом.

– Без проблем.

– Доедаем? Ты голодна?

– Издеваешься? Пошли уже. Подкинь меня до дома, я быстренько в душ, возьму вещи, попрошу Кэнди, чтоб подкинула меня до тебя, а утром ты меня привезешь. Что-то мне не хочется втискиваться в свою машину.

– Хорошо. Конечно, ты по-прежнему не рассказываешь мне чего-то важного.

– Все тебе расскажи.

– Я мог бы позвонить Верну Рвенингу на коммутатор и спросить, вдруг он знает.

– Удачи тебе дозвониться до него, а не до сыродела Энрике.

– Линии. Я и забыл. Валинда аж посинела. Ну и денек выпал, плюс все твои тревоги, о которых нельзя рассказывать, эт цетера.

– Неимоверно херовый денек.

– Типа того.

– Ни разу не смешно. У мужика кукуха поехала.

– Ой, гляди, он пытается уйти.

– Не завидую я их уборщице.

– Счет, наверное, будь здоров.

– В жизни не припаркуюсь на его пространстве.

– Вот, прошу.

– …

7. 1990

/а/

У Линор Бидсман было следующее имущество. Одна из двух квадратных спален с паркетным полом и нерабочим камином на третьем этаже огромного серого здания, принадлежащего кливлендскому челюстно-лицевому хирургу, в Восточном Коринфе. Три больших окна, два смотрят на запад, такие чистые, что скрипят, открыто лишь одно, потому что лишь в нем есть сетка. Наружный вид из окон, по правому краю герметичный шов между геометрическим ландшафтом пригорода и тусклым небом проколот далекими острыми зубками Кливленда. Окна, через которые к концу дня проникает долгоиграющий ток кливлендского тыквенноцветного заката. Подоконники, на деле приоконные полки, выступающие так далеко из низких нижних рам, что на этих полках можно сидеть, и на них сидели, несмотря на гвозди и перпендикулярные острые кусочки краски, каковая проблема решается возложением черных вельветовых подушек, также имущества Линор, на подоконники.

Комод из универмага Маврадяна, внутри одежда, наверху – опирающаяся на откидную треугольную картонную ножку фотография Линор, ее сестры, двух братьев, прабабки Линор Бидсман и прадеда Камношифра Бидсмана, стоящих вокруг темного деревянного глобуса в мнимой пещере бетонной фотостудии. Снято в 1977 году, когда Линор было одиннадцать и она временно лишилась передних зубов. Кроме того, прислоненная к фотографии необрамленная фотокарточка матери Линор в белом свадебном платье с рюшами, льняном, у большого окна, наполненного туманным весенним светом, мать, опустив глаза, сортирует в руках предметы, имеющие отношение к свадьбе. Фотография стоит на разложенном хлопковом носовом платке с вышитой в одном углу надписью: «Чемпионат Среднего Запада по контрактному бриджу, Де-Мойн, Айова, 1971».

Три ящика носков, трусов и так далее, и один ящик мыла. Кровать, к сожалению, на данный момент неубранная, со старой тяжелой блестящей кленовой рамой и подушкой с наволочкой со львом, эта подушка у Линор уже очень давно. Полка в холодильнике на кухне внизу, на полке теснятся бутылки газировки и имбирного эля, сколько-то старых потемневших морковей с дряблыми верхушками, сколько-то лаймов. Участок морозилки, весь забитый полиэтиленовыми пакетами с замороженными овощами, замороженными овощными ассорти, которыми Линор в основном и питается.

Мягкое удобное кресло, старое, покрытое толстым бурым фальшивым бархатом, откидывается так далеко, что голова почти касается пола. Скамейка для ног с плетеным соломенным верхом. Черный столик, скверная замена нормальному столу, сейчас в любом случае пустующий. Черный деревянный стул, идет в комплекте со столиком и раздражает, потому что одна ножка у него короче остальных. Еще более раздражающий слепящий ярко-белый плафон на потолке. Две керамические экономные лампы с мягким светом, на основаниях нарисованы цветочно-ореховые сценки, лампы приобретены как альтернатива верхнему освещению и после заката отбрасывают на кремовые стены комнаты огромные богомольские тени Линор и Кэнди Мандибулы.

Одиннадцать коробок книг из колледжа, в основном коробки «Камношифеко» со смеющимися младенцами, которые нарисованы красной тушью на картонных боках. Все коробки не открыты, спортивный тейп, выпрошенный у тренера в колледже под предлогом загадочной предвыпускной лодыжечной травмы, даже не срезан, пока что, и желтеет. Коробки поставлены штабелями по обе стороны западных окон и подпирают пленочный магнитофон, футляр с пленками и фуксию в депрессии и без бутонов ввиду недостатка воды и августовской жары. Попкорница для попкорна попкорнит попкорн горячим воздухом. Коробка салфеток «Клинекс». Квазичерепаховая щетка для волос. Старые ходунки в восточном углу, с двумя алюминиевыми параболами, соединенными опорами-близнецами из красного дерева, с мягкими матерчатыми рукоятками и именем ИНЬГСТ, вырезанным на деревянной дощечке над криво прикрепленным скотчем рекламным фото Гэри, особенно улыбчивого танцора Лоуренса Уэлка. Полудоступ в ванную дальше по коридору, иначе говоря, полудоступ к раковине, унитазу, аптечке, ванне с навесным душем и душевой занавеске с мыльной коркой, на занавеске – силуэты желтых попугаев.

Птичья клетка на железном шесте в северном углу комнаты. Подстилка из разложенных газет, усеянная выпавшим зерном, на полу под клеткой. Большой пакет птичьего корма на газете справа, прислонен к стене. Птица, в клетке, попугай-корелла цвета бледного люминесцентного лимона, с короной ирокеза из колосистых розовых перьев регулируемой длины, о двух огромных крючковатых и чешуйчатых лапах, с глазами такими черными, что они светятся. Попугай по имени Влад Колосажатель ^[56], бо́льшую часть жизни хрипло посвистывающий и разглядывающий себя в зеркальце, висящее на цепочке из скрепок «Част и Кипуч» внутри железной клетки; зеркальце настолько тусклое и мутное от попугайских плевков Влада Колосажателя, что Влад Колосажатель, вероятно, видит лишь расплывчатый желтоватый комок за стеной тумана. И тем не менее. Попугай, который чрезвычайно редко и за непропорциональную порцию зерна перестает свистеть и извергает стремное, инопланетное «милаха-парень». Попугай, который нередко буквально кусает руку дающего и возвращается к пляскам перед своим бесформенным отражением, потягиваясь и искривляясь, чтобы выглядеть получше. Линор уже перестала чистить зеркальце, потому что через полчаса после чистки оно вновь покрывается сухими плевками. Ручной пылесос «Блэк и Деккер», чтобы всасывать зерно, а также упавшие перышки и кусочки гуано на полу справа от пакета с кормом, куда те выпали из высокой клетки пару ночей назад.

Сколько-то личных вещей в ванной. Шкаф, полный белых платьев. Обувная стойка в черном брезенте, бугрящаяся, как малина. Книжная полка над столиком, наполовину заставленная книгами на испанском. На той же полке – надоедливые часы, щелкающие и гудящие каждую минуту через минуту, и глиняная испанская лошадка со съемной головой, внутри лошадки – запасной ключ Линор. Над западными окнами – сломанные жалюзи, падающие на голову всякого, кто пытается их опустить. Паутинка трещинок в стекле в верхней части окон из-за авиационного шума.

Книга «Уход за вашей экзотической птицей». Клочок погрызенной стены за клеткой Влада Колосажателя, из которой Влад Колосажатель грыз стену в темноте, когда шоу с зеркалом прекращалось, клочок, на котором проступает штукатурка и которому миссис Тиссоу не рада и за который обещано выставить счет.

Рик подвез Линор, и она взбежала по лестнице, и вошла в комнату, и сняла платье. Звучала музыка, из-под двери Кэнди пахло гвоздикой. Комнату Линор наполнял печальный жаркий оранжевый закат. Влад Колосажатель цеплялся лапами за верхние прутья клетки и висел вниз головой, пытаясь найти какое-нибудь отражательное преимущество в нижней части заляпанного зеркальца.

– Здравствуй, Влад Колосажатель, – сказала Линор в лифчике, трусах и конверсах.

– Здрасте, – сказал Влад Колосажатель.

Линор глянула на попугая.

– Прости?

– Я делаю то, чего жажду как личность, – сказал Влад Колосажатель, выпрямляясь и глядя на Линор.

– Песец.

– Женщинам тоже нужно пространство.

– Кэнди! – Линор пошла и открыла дверь Кэнди Мандибулы. Кэнди делала растяжку на полу, сидя почти в шпагате, в серебряном трико, с гвоздичной сигаретой во рту.

– Иисусе, цветик, я тебя ждала, ты как? – Кэнди встала и пошла выключать стерео.

– Быстрее сюда, послушай Влада Колосажателя, – сказала Линор, таща Кэнди за руку.

– Классный прикид, – сказала Кэнди. – Что там с неясной тревогой? Как Линор и Конкармина?

– Ты милый, но такие разговоры точно ни к чему не ведут, – сказал Влад Колосажатель, тупо глядя на себя в мутное зеркальце. – Мои чувства к тебе очень глубоки. Невозможно утверждать обратное.

– Что это с ним, блин, такое? – спросила Линор у Кэнди.

– Эй, я же именно так и говорила только что, – сказала Кэнди, глядя на попугая.

– Прости? – сказал Влад Колосажатель.

– Я репетировала то, что скажу сегодня Клинту, сегодня я собираюсь с ним порвать, я так решила. Практиковалась, пока тебя ждала.

– Здравствуй, Влад Колосажатель, – сказал Влад Колосажатель. – Вот твоя новая супер-вупер-еда.

– С чего это он вдруг заговорил? – спросила Линор. – Он твердил только «милаха-парень», а пока не скормишь ему тонны зерна, и этого не добьешься.

– В мире миллионы красоток, Клинти, просто ты невероятно серьезен, – сказал Влад Колосажатель.

– Клинти? – спросила Линор.

– Клинт Роксби-Кокс, ну, вице-през «Альянса», на мерсе ездит? В очках и типа с английским прононсом?

– Клинт-Клинт-Клинт, – прочирикал Влад Колосажатель.

– Заткнись, – сказала Кэнди Мандибула.

– Гнев естественен, – сказал Влад Колосажатель. – Гнев – естественный выхлоп, выпусти его.

– Он раньше так никогда не разговаривал, – сказала Линор.

Оранжевый свет на блестящем деревянном полу обзавелся стройными черными колоннами: солнце стало погружаться за кливлендский центр.

– Чертовски стремно. Я пришла где-то в шесть тридцать, он просто свистел и корчился. И я ушла на пробежку, вернулась, репетировала то, что скажу Клинту, а потом сделала растяжку, и тут пришла ты, – сказала Кэнди, стряхивая пепел сигареты в клетку попугая.

– Конечно, ты меня ублажаешь, Клинти. Не думай, что нет, – сказал Влад Колосажатель.

– Ты его кормила? – спросила Линор у Кэнди.

– Вот еще. У меня до сих пор шрам на большом пальце. Ты сказала, будешь кормить его сама.

– Тогда почему у него чашка полная – вот?

– Женщинам тоже нужно пространство.

– Видно, он из нее с утра не ел, – сказала Кэнди. – Это новый лифчик?

Влад Колосажатель стал клевать зерно; его розовый ирокез колосисто восстал и сник.

– Просто самый странный день моей жизни, – сказала Линор, развязывая шнурки. – Мы с Риком обедали с мистером Бомбардини. «Компания Бомбардини», левая глазница скелета, всё такое?

– Ты познакомилась с Норманом Бомбардини? – спросила Кэнди.

– Я не знаю, что значит для тебя любовь. Скажи, что значит для тебя это слово, – сказал Влад Колосажатель.

– Тебе придется купить очень маленький кляп, – сказала Кэнди.

– Кэнди, чувак собирается жрать, пока не помрет, потому что его бросила жена. Он уже весит под пятьсот кило. Он ел эклеры с пола. – Линор взяла халат с кроватного столбика, расстегнула залитый солнцем лифчик и направилась в ванную. Кэнди пошла за ней по коридору.