Маленький японский телевизор изрыгал из своего нутра в пространство комнаты сцены типичной российской неустроенности, моральной грязи давно начавшего разлагаться общества с буйной роскошью охамевшей «братвы» не той, что так недавно держала всех в страхе, вызывая ненависть и зависть обманутых граждан, нет, это была другая «братва», вполне добропорядочная и даже имеющая вполне человеческий облик. А что ещё можно ожидать от «новостей», целыми днями занимавших телевизионный эфир? Да и телевизор-то Мила включила только от нечего делать. Во-первых, ей было жутко от одиночества в этих четырёх стенах с жёлтыми обоями. Обои остались ещё от прежних жильцов, которые съехали месяц назад практически сразу же после сделки купли-продажи жилплощади. Во-вторых, из головы всё ещё не выходила трагическая гибель подруги детства Надежды, ведь в последние годы они были так близки, переписывались особенно после развода Милы. Личная жизнь Надежды тоже не складывалась, именно это и послужило зароком их крепкой дружбы. И не только это, они вместе увлекались бадминтоном, аэробикой и всем тем, что делает женщину активной, подвижной и раскрепощённой, они читали одни и те же книги, обеим нравился Солженицын, Блок и вообще всё, что может оценить только лишь искушённый в жизни русский человек с острым умом, обе посещали одни и те же выставки и строили планы о совместном бизнесе, правда всё это больше смахивало на несбыточные мечты.

Весть о гибели Нади Мила восприняла так, как может воспринять близкая подруга. Не было рыданий, истошных воплей, все слёзы Мила держала внутри себя, внешне она была похожа на погружённую в себя хрупкую некрасивую женщину, для которой красота стоит совсем не на первом месте. Надя была красивой стройной, большеглазой с длинными каштановыми волосами и тонкой шеей, ей завидовали все кроме Милы, так как она ценила прежде всего то, что необъяснимо обычным набором человеческих слов. Она ценила простоту в противоположность напыщенности и высокомерию, скромность, порядочность, такт и ещё чуточку юмора. Всеми этими качествами без сомнения обладала Надежда. Да, сейчас в совершенно пустой квартире ей было совсем одиноко, жутко, она ходила из угла в угол, бралась за газеты, но тут же отбрасывала их в сторону, наливала кофе. Затем, в конце концов, устав от всего этого, открыла школьный альбом и на первой же странице внимательно всмотрелась в до боли знакомое фото.

Это была фотография Нади в день выпускного бала тринадцать лет назад, когда они, наивные школьницы, вдруг решили, что вся жизнь у них впереди, и все желания исполнятся, стоит только захотеть. Всё было не так, намного сложнее, запутаннее, их ждала суровая битва за своё место под Солнцем, которую они чаще проигрывали, чем выигрывали, однако всегда поддерживали друг друга. Из глубины любительского фото на неё глядело задорное лицо Нади в роскошном розовом платье, сшитом специально на заказ для выпускного. Надя улыбалась своей простодушной улыбкой, на пухленьких щёчках играли ямочки, но зелёные глаза её по-прежнему оставались серьёзными, и это только сейчас заметила Мила. Раньше ей казалось, что Надька была хохотушкой, от неё не могла устать ни одна компания, потому что она всегда классно шутила, рассказывала анекдоты, одному богу известно, сколько она знала этих анекдотов. Теперь же Мила взглянула на подругу детства совсем иными глазами, словно ей приоткрылась невидимая сторона её души, куда Надежда никого не впускала. Увы, она никогда не замечала этого. Хотя однажды был такой миг, когда глаза Нади стали такими же серьёзными, как сейчас, но это длилось всего лишь миг, не больше, когда поздно вечером они возвращались со дня рождения легендарного Димы Степанова – всеобщего любимчика 10 «б» Каменской средней школы. Недалеко от шоссейной дороги они увидели отброшенную в сторону сбитую дворнягу изнурённую, грязную в луже крови. Дворняга скулила.

На глаза Нади навернулись слёзы, она подошла к умирающему псу и едва слышно сказала: «Знаешь, Мила, я очень боюсь смерти».

«Почему?»

«Потому что умирать всегда больно».

…Потому что умирать всегда больно… Эти страшные слова словно эхом записались в памяти Милы, и до сих пор она не могла от них отделаться.

Надежда погибла пол года назад, когда огромный КАМАЗ врезался в её автомобиль. Говорили, она жутко выглядела, даже судмедэксперт Василий Сергеевич Тихомиров отметил, что таких изуродованных трупов он ещё никогда не видел. Трупов… Для Милы Надя никогда не станет трупом, она будет всегда жить в её памяти. Закрыв альбом, Мила задумалась. А был ли у Нади любовник, ведь в письмах, её письмах вот уж как год она находила упоминания о каком-то мужчине друге её детства, который был настоящим джентльменом, регулярно дарил цветы, устраивал романтические ужины в ресторанах при свечах, встречал её с работы на своём мерседесе и увозил далеко от этой обыденной суеты и хаоса. Друг детства? Неужели у Нади был друг детства? Мила знала о подруге всё или почти всё, не считая первых двенадцати лет, когда Надежда жила совсем в другом городе, у неё был свой круг общения, свои интересы, свои привязанности. Да и какое это имеет значение сейчас, когда Нади уже нет. Что ей до того, кто был её любовником, которого она так тщательно скрывала, а может просто не хотела рассказывать подробно о той жизни. Кстати, возможно, поэтому в последние три недели перед гибелью Надежды они чуть отдалились друг от друга, в их отношениях появилась какая-то стена, которую так чувствовала Мила, ей казалось, что Надя что-то не договаривала, меньше стала делиться с ней, как с подругой. Да, так случается всегда между бабами, когда на горизонте появляется силуэт страстного героя, романтического рыцаря, мужа, в конце концов.

Мила положила альбом на письменный стол, машинально открыла верхний ящик и достала толстую пачку писем, перевязанную ленточкой, вытащила третье с конца и, развернув, начала быстро пробегать глазами аккуратные строчки, написанные Надиной рукой.

«…. Сегодня Он снова заехал за мной на работу на своём черном мерседесе. Представляешь, раньше я не могла привыкнуть к этому мерседесу, хотя иногда приходится вращаться в высших кругах, как это делают все фотомодели, тем более перспективные. Я ненавижу выходить в свет, видеть все эти наглые рожи, пить с ними шампанское, шутить и делать вид, что я воспринимаю их глупые шутки. Ты жила в Москве и знаешь, что их не интересует ничего кроме денег, они даже мать родную готовы продать ради них. Но не будем об этом. Вчера Он повёз меня в только что открытый ресторан, я не запомнила его название, но, кажется, он называется „Золотая орхидея“ или что-то в этом роде. Мы, как обычно, выпили, это помогает расслабляться, в отличие от провинции жизнь здесь очень активная, от всего этого голова порой кругом идёт. Зайди к родителям и сообщи, что я скоро приеду на пару дней, мне удалось выхлопотать себе короткий отпуск за свой счёт, и тогда мы увидимся и будем долго долго говорить друг с другом. Мне столько надо тебе сообщить….»

Мила отвлеклась, Надя так и не приехала, объяснила потом, что её задержали на «работе» в виду каких-то внезапно сложившихся затруднений, о которых она не распространялась.

Развернула последнее письмо.

«…Он страшный человек, я ему не доверяю. Он просто монстр, и если б я знала это раньше, я никогда бы не позволила допустить его до себя. Никогда не верь ему…»

На этом письмо обрывалось, что уже само по себе являлось странным, ведь письма обычно заканчивают привычным: «До свидания» или «До встречи». Возможно, что-то беспокоило Надежду в тот день, когда она писала его, но вот только что.

«Почему она никогда не называла имени своего приятеля? Почему эта злосчастная катастрофа случилась именно тогда, когда Надя ехала из Москвы в Каменск? Почему она вдруг сорвалась с места и решила приехать так неожиданно, хотя раньше постоянно откладывала?»

Эти вопросы постоянно мучили Милу, она встряхнула головой, сложила письма в стопку и задвинула ящик стола. Японский телевизор всё ещё тарахтел, но лишь сейчас она заставила себя вникнуть в гудящие звуки местных «новостей».

…. «24 января в подъезде своего дома был убит первый заместитель главы Администрации нашего города Борисов Николай Георгиевич. Местная прокуратура считает, что это типичное заказное убийство, в котором главным действующим лицом является заказчик. Мы успели пообщаться с местными жителями соседями убитого в надежде выяснить обстоятельства убийства».

В кадре появилась молоденькая журналистка с синей шапке с микрофоном в правой руке, вокруг белел сугробами двор, со всех сторон окружённый пятиэтажными разноцветными «хрущёвками». Микрофон был направлен в сторону пожилой женщины с толстым рыжим котом на руках. «Таких бабок можно встретить в каждом дворе, они всегда за всем зорко наблюдают и могут в точности сказать всё, что случилось в любой час суток», – подумала Мила уже не как обыватель, а как профессионал следователь. За кадром прозвучал голос журналистки. «Итак, Валентина Сергеевна, что же Вы видели? Если Вас не затруднит, я попрошу повторить то, что Вы сказали в среду в прокуратуре».

Женщина посмотрела прямо в центр экрана, Миле показалось, что у неё был отсутствующий взгляд, хотя свои ощущения она не приняла всерьёз, потому что ей сейчас многое казалось не так, как раньше.

«Видела, конечно, какой-то бугай здоровенный в кожаной куртке выскочил из-за угла, а я как раз к дому подходила именно в тот момент, как машина Николая Георгиевича подъехала. Я всегда в это время выхожу погулять с Томасом. Это мой кот. Потом слышу грохот, я аж нагнулась, думала что дом вот-вот рухнет. А потом, когда очнулась было уже много народу возле убитого и лужа крови. Его, говорят, застрелили в тот момент, когда он из машины выходил».

Кадр вновь зафиксировал знакомое лицо журналистки в синей песцовой шапке.

«Скажите, А вы успели увидеть лицо убийцы?»

Старуха крепче прижала к себе своё пушистое сокровище, которое издало несколько мяукающих звуков и заговорила:

«Да разве тут разглядишь, они все одинаковы, только страх могут наводить, да с пистолетами разгуливать, в мои-то годы молодёжь не такой была, у всех был свой идеал, все к чему-то стремились, а сейчас одни лишь деньги на уме и больше ничего».

Карие глаза журналистки блеснули среди белого снега двора, на этот раз выражение её лица не было равнодушным, как в начале сюжета, оно выражало некую озабоченность, а быть может и страх.

«Что ж, несомненно это заказное убийство. Никто из коллег Борисова не отмечал, чтобы у бывшего заместителя главы Администрации были враги или недоброжелатели, однако после неоднократных покушений и угроз от неизвестных лиц убийство всё же было совершено особенно после того, как Борисов заинтересовался деятельностью Каменского оружейного завода. После помощника директора завода Переяславцева это уже второе заказное убийство, связанное с работой данного предприятия. Прокуратура ведёт расследование».

Кадр сменился, возникла студия «новостей» с очаровательной дикторшей Мариночкой Левашовой за лакированным столом с огромной эмблемой на стене и фирменным знаком программы «новости» на синем фоне. Да и строгий голубой костюм Марины Александровны отлично гармонировал с обстановкой.

Мила знала Марину, потому что они учились в параллельных классах одной и той же школы, их всего в Каменске насчитывалось от силы четыре. Она здорово изменилась, похорошела, да и в школе у неё отбоя от парней не было. Мила почему-то живо представила себе семнадцатилетнюю Маринку Соловьёву, да, сейчас у неё уже другая фамилия, естественно она давно вышла замуж за какого-нибудь богатенького толстосума, владеющего счетами и не только в России, но и за рубежом. Вероятно, она давно уже побывала на Западе, во Франции и бог знает ещё где. Она здорово изменилась, подстриглась, сделала себе какую-то сверхмодную причёску. Впрочем, так и должно быть, ведь это же диктор, а дикторам и вообще работникам телевидения, в какой бы глубинке оно ни находилось, нельзя отставать от моды. «И голос у неё довольно приятный», – решила Мила, – недаром же Маринка посещала ещё в школе хор, пела почти на всех вечерах и школьных праздниках».

Тем временем диктор Каменского телевидения говорила, отчеканивая каждое слово:

«Следствие ведётся, и наш штатный корреспондент побывал в прокуратуре. Репортаж Алексея Колобова».

Мила не без удовольствия узнала стены кабинета своего начальника, сухие, мрачные и тёмные, как и очевидно во всех отделениях Отдела внутренних дел любого уголка страны. Стол со стеклянным графином и таким же стеклянным подносом, в котором почему-то всегда было по самое горлышко воды, потому что уборщица тётя Галя каждое утро наливала свежую кипячёную воду, независимо от того, выпили её за предыдущий рабочий день или нет, в центре портрет Дзержинского, как положено по штату, а у главного на этом же самом месте висит портрет Путина или любого действующего президента, это тоже такой негласный порядок, обшарпанные стулья, давно не новые, хотя через пол года обещают закупить отличную мебель, но не известно, когда это в действительности произойдёт. Как часто на этих стульях за этим вот столом собирались все опера и следователи, совместно ведущие какое-нибудь дело, чтобы отчитаться перед начальством, возникали споры, дебаты, нагоняи. Но бывало и такое, что за этим вот самым столом лилась водка, звучали поздравления в адрес какого-нибудь отличившегося сотрудника, например оперуполномоченного Денисова, особенно в канун праздников. Тогда наступала расслабуха, жизнь казалась прекрасной, а запутанные, слишком запутанные дела вовсе не такими уж запутанными.

Мила ненавидела свою работу и не потому, что жалела об отличном окончании юридического факультета, нет, ей надоела вся эта грязь, грубость, рутина. Раньше она убеждала себя, что освобождает общество от подонков и отморозков, однако теперь всё чаще и чаще ей казалось, что у руля сидят вот эти самые отморозки и отдают команды, распоряжения, а она является их негласным исполнителем. Сколько раз порывалась она уйти, просто так уйти, написать заявление и оставить его на столе у главного, а на следующий день оформиться на какое-нибудь коммерческое предприятие и не думать ни о каких сроках и проценте раскрываемости преступлений, но откладывала и дотянула до того, что «угробила двенадцать лет своей жизни на прокуратуру», дослужившись до майора.

На экране появился Степан Гаврилович Смехов, только в камеру он казался почему-то худее, чем был на самом деле. Мила сразу же оценила подтянутую фигуру своего начальника в милицейской униформе с погонами. Корреспондент в это время говорил:

– Мы находимся в прокуратуре нашего города. Скажите, Степан Гаврилович, что Вам известно об убийстве Борисова, и связано ли убийство заместителя Главы Администрации с убийством помощника оружейного завода Переяславцева?

– Связь несомненно есть, потому что это почерк одного и того же заказчика. Этим сейчас занимаются наши сотрудники, но в интересах следствия я не могу огласить результаты нашего расследования.

На экране появилась длинная полоска титров, и Мила прочла практически машинально «Старший следователь городской прокуратуры Степан Смехов». Полоска исчезла, в кадре снова возникло лицо корреспондента:

– Будем надеяться, что основной заказчик будет найден.

Мила нажала на кнопку пульта, экран погас. Всё это она давно уже знала с тех пор, как три месяца назад вернулась из Москвы в свой родной городок и вновь пришла работать в прокуратуру следователем по особо важным делам. Хотела побыстрее освободиться от шумной суеты столичной жизни, стереть всю память о муже, чтобы каждый уголок пространства кричал ей, что для неё начались другие времена, времена свободной независимой женщины почти бальзаковского возраста, особенно когда тебе почти год назад стукнуло тридцать пять и разочарования в безоблачное семейное счастье уже успели поселиться в твоей душе.

Мила повернула в сторону почтамта – довольно старого здания с такими же обшарпанными стенами, поморщилась, видя как мрачное давно знакомое по детству строение встретило её. То ли дело в Москве на Центральном почтамте. Везде тебя окружают аккуратные стены, идёшь медленно к окошечку почтальона, с тобой мило беседуют, принимая от тебя очередной заказ, и ты уже не замечаешь, что кругом суета, море народа, равнодушного, занятого лишь своими мелочными проблемами, ты видишь только этот лоск нового народившегося капиталистического мира с волчьими законами, и не все ещё успели привыкнуть к этим законам. Москвичи привыкли. Это в далёкой глубинке до сих пор ощущается страх, растерянность перед сильными мира сего, кто уже негласно называет себя капиталистами. Всем хочется богатства, власти, но не все могут пойти на сделку с собственной совестью или с тем, что осталось от совести.

В первый раз рассматривая с близкого расстояния почтамт после прибытия в Каменск, Мила подумала: «Куда делись средства, ведь здание нуждается в капитальном ремонте? А впрочем, это риторический вопрос для России». Ей даже не пришлось открывать дверь, потому что навстречу ей вышло несколько человек, и она успела прошмыгнуть внутрь серенького такого же мрачного, как и остальное здание помещения. Кто-то довольно настойчиво задержал её за рукав пальто, и ей пришлось остановиться.

– Здравствуй, Мила, я так рада тебя видеть? Давно ты в Каменске и надолго ли? Хоть бы зашла ко мне, а то старухе небось скучно сидеть в четырёх стенах. А тут ещё такое творится, по телевизору жуткие сообщения передают, аж противно смотреть.

На неё смотрела маленькая хрупкая женщина в драповом пальто и белом пуховом платке, скрывавшем густые седые волосы, глаза подслеповатые, лицо изъедено глубокими морщинами, в руках кошёлка с продуктами.

– Боже мой, Зоя Всеволодовна, Вы ли это! Я Вас даже поначалу не узнала. Как поживаете?

Мила действительно с трудом узнала мать Нади. Как она постарела за это время с тех пор, как с Надеждой произошла трагедия, сгорбилась даже, а горевший когда-то в глазах огонёк, угас, теперь взгляд её был каким-то пустым, далёким что-ли. Когда-то Зоя Всеволодовна была учительницей в школе, преподавала русский и литературу, знала много стихов, устраивала домашние Пушкинские чтения. На эти чтения собиралось много учеников, приходили и старшеклассники приобщиться к красивой русской поэзии, затем устраивались чаепития с горячими пирожками, бубликами и обязательно вареньем, которое Зоя Всеволодовна готовила своими руками. Как это было давно. Двадцать лет назад. А словно совсем в другой жизни.

– На пенсии я теперь, вот пришла получать, сказали рано. Надюша-то мне каждый месяц деньги высылала, хоть я её и просила не делать этого. Откуда у неё такие деньги? А ты здесь какими судьбами, родители твои и брат в Москве обосновались, когда ты в университет поступила.

– Я месяца три уж как тут живу в Каменске, решила вернуться в родной город. Зоя Всеволодовна, я ведь в разводе, свободная женщина.

– Другие наоборот в Москву за престижем едут, а ты в провинцию.

– Надоел он этот престиж, тесно там как-то дышать нечем, люди злые, вечно куда-то спешат, за чем-то гонятся. В общем, написала заявление, собрала вещи и приехала сюда.

– Ты работаешь?

– Да вот попросила административный отпуск, нужно свои нервы в порядок привести. Вы ведь знаете, следователи так живут. Они должны быть всегда хладнокровными, иначе….

Мила не договорила, в глазах Зои Всеволодовны блеснули слёзы.

– Смотрю я на тебя, а думаю о Наденьке, вы ж подругами были, она тебя очень любила. Неужто такая трагедия могла разом приключиться, мужа недавно схоронила, и вот теперь думаю, за что мне это. До сих пор не могу оправиться.

Мила огляделась вокруг, на них никто не обращал внимания, народ входил, выходил, хлопал дверями, обычная нудная обстановка.

– Зоя Всеволодовна, так Вы считаете, что автокатастрофа случилась не просто так?

– Я в этом уверена. Кто знает, с какими людьми она там в Москве общалась, кому мешала. Она ж у меня красивой была, а возле красивых всегда вьются бандиты всякие, их сейчас много развелось.

– Честно говоря, я тоже в этом уверена, но как следователь могу сказать одно, у меня никаких улик нет, а в прокуратуре это расценили как обычную трагедию, хотели было дело завести, да главный отказал. Мало ли на дорогах ДТП.

Зоя Всеволодовна понизила голос:

– Вот что я тебе скажу, не лезь в это дело, Надьку мою уже не вернёшь, а ты работай спокойно. Говорила я ей, не кидайся в омут головой, а она своё. Разве в наши дни молодёжь старшее поколение слышит? Им бы только больше денег, да роскошной жизни, которая каждый день в рекламах мелькает. Ладно, не буду загружать твою голову, заходи почаще, чай попьём, Пушкина вместе почитаем, это куда лучше. Помнишь старые времена?

– Помню. Обязательно зайду, как только свободное время будет. А варенье у Вас всегда вкусное получается.

Когда они распрощались, Мила с сожалением подумала, что как раз со свободным временем у неё большая проблема, да и Денисову нужно многое объяснить, а за этот день у неё родилось столько новых идей насчёт следствия, вот только надо всё по полочкам разложить, нарисовать схему заказного убийства, расставить по местам заказчика и исполнителя, в центре нарисовать мотив. Всё как в знакомых романах Агаты Кристи, которыми она зачитывалась с утра до ночи ещё со школьной скамьи. Только уж больно запутанная история получается, слишком много неизвестных. В маленькое пластиковое окошко из-под очков на неё посмотрела почтальонша. В такой мороз Мила была без шапки, и это сразу бросалось в глаза.

– Что у Вас?

– Бандероль нужно отправить в Москву.

– Давайте, – равнодушно произнесла почтальонша.

Мила протянула небольшой свёрток, который тут же попал на весы.

– Сорок восемь рублей, пятьдесят копеек.

Она пошарила в кошельке, который как всегда наполовину пустовал, протянула мелочь. В свёртке была завёрнута репродукция Леонардо да Винчи «Мадонна с младенцем», её любил брат Димка и просил выслать при первой возможности. Димка учился на втором курсе физмата, мечтал стать программистом и уже подрабатывал в какой-то крупной фирме, занимающейся программным обеспечением, подавал большие надежды. «Я никогда не советовала бы ему стать следователем», – решила Мила. Послышался запах сургуча, её свёрток через пять минут уже лежал в груде остальных свёртков и посылок. Она снова вышла на свежий воздух, надела капюшон, после Рождественских торжеств морозы ударили, как никогда, а ей нравилось смотреть на побелённые инеем ветки деревьев особенно на фоне густо синего неба.

Вообще Каменск отличался своей особенностью. Маленький городок почти в самом центре России, ухоженный, летом утопающий в зелени деревьев, зимой в сугробах, весной в сумятице и грязи, а осенью в кучах пожелтевшей пожухлой сухой листвы. Вот Комсомольская площадь с памятником Ленину. Сколько раз сюда приходили молодые пары и приносили свежие цветы. Но это тоже было, кажется, совсем в другой жизни, в другом времени. Несколько выросших, как грибы магазинчиков с яркими витринами и надписями типа «Пельменная братьев Глухарёвых», «Рюмочная», «Обувная лавка» и т. д. Улочки узкие, мощёные кое-где, поток народа небольшой в сравнении со столицей. Всё зависит от погоды, если ветер, людей мало, кое-где пробегают бездомные собаки, по углам сидят попрошайки с протянутыми руками, грязные, оборванные, пропитые, дышащие перегарным смрадом. На проезжей части дороги абсолютно новенький «мерседес» серого цвета, совсем не вяжущийся с окружающей обстановкой, потому что в Каменске мало иномарок, а уж тем более таких и подавно нет. В Москве – другое дело, там даже внимания никто не обратит, привычная картина. Высокий представительный мужчина в чёрном пальто и запахнутым воротником прямо посреди дороги выяснял отношения с какой-то темноволосой женщиной, одетой тоже не для провинциалки.

Природная наблюдательность заставила её остановиться. Мила пригляделась. В мужчине мелькнуло нечто знакомое, не Димка ли это Степанов, да и что он здесь может делать, когда он живёт в Москве и, скорее всего, давно женат и счастлив. Мила сразу же отогнала от себя эту мысль и внимательно посмотрела на женщину в длинном кожаном пальто. Но её лица с далёкого расстояния она не смогла рассмотреть. Мужчина жестикулировал, она не двигаясь смотрела на него, всё походило на типичную семейную ссору, однако не посреди же тротуара.

Пошёл мелкий снежок, становилось теплее, Мила сняла капюшон и зашагала дальше вдоль улицы Кирова. В конце концов, какое ей дело до того, что происходит в чужих семьях, а может, это была вовсе не семья, а парочка проштрафившихся любовников, один из которых мечтает связать другого прочными узами брака, а другой с таким же успехом освободиться от этих уз. Мила встряхнула головой, ей не хотелось вспоминать Сергея бывшего мужа, не хотелось думать о семейных ссорах, которые были давно уже позади, и кто знает, повторятся ли они когда-нибудь. Не дай бог. Хочется пожить спокойно для себя.

«Теперь только для себя». Мила дала себе такой зарок сразу по выходе из ЗАГСа, когда государство развело их с Сергеем в разные стороны, да и что до этого государству. Жили люди, разошлись, не сложилось у них, кому какое дело.

Мила с сожалением представила себе лицо мужа. Наверное, сейчас у него есть кто-нибудь. Скорее всего, она тихая уютная женщина, ничего не требующая взамен, привыкшая довольствоваться малым, лишь бы только рядом был кто-то. Несомненно, она блондинка, у неё лицо Барби с несколько глуповатым выражением, какой по мнению всех мужчин должна быть идеальная женщина, во всяком случае, она никогда не должна показывать, что у неё есть ум и прикидываться, что во всём согласна со своей второй половиной.

С сожалением Мила поняла, что сердце её всё ещё сжимается от ревности, значит, она не вырвала из своей груди память о Сергее, обо всём, что было и могло быть у них. А могло ли? В порыве она открыла свою сумочку, где среди привычной косметики было небрежно брошено маленькое карманное зеркальце. Взглянула на своё некрасивое лицо с большим ртом, который она всегда старалась уменьшить, используя светлые тона губных помад, непропорциональный нос делал её лицо ещё более некрасивым, только густые обесцвеченные волосы сглаживали общее впечатление. Нет, несомненно, она не выдерживает никакой конкуренции со своей воображаемой соперницей. Да и нужно ли думать об этом, когда всё уже кончено, и нет пути назад?

Села в автобус, проехала четыре остановки от Комсомольской площади до Дубровки, пересекла небольшой тротуар и оказалась внутри церкви, которая располагалась прямо среди Каменска. Церковь построили лет пять назад на месте бывшей разрушенной во времена Салинских репрессий по эскизам художника Васильева, и она уже приобрела респектабельный вид. Народ шёл сюда хорошо особенно после праздников и в Рождество, когда устраивалось всенощное бдение, горело множество свечей возле тёмных от копоти икон святых.

В Москве Мила не часто посещала храмы, раньше её привлекало лишь художественное оформление, пение хора на клиросе, теперь нечто совсем другое, она не могла объяснить себе что конкретно, потому что это невозможно выразить простыми человеческими словами, ведь язык чувств намного богаче нежели слова. Креститься рука не поднялась, потому что была не крещёной, купила две свечи, сдачи не взяла.

– Оставьте на реконструкцию храма, – бросила Мила продававшей свечи бабке.

Та перекрестилась, пробормотала:

– Дай бог тебе здоровья.

Мила нагнулась к ней и прошептала, чтобы не помешать службе:

– Где тут у вас за упокой свечи ставят?

Бабка указала на самый дальний угол, где стоял деревянный крест с распятым Христом. Возле креста располагался аналой, на плоской позолоченной поверхности размещались красиво оформленные углубления для свечей.

– А вон там в углу.

Мила тихо почти на цыпочках пробралась к кресту, стараясь обойти присутствовавших прихожан, подошла к аналою, поставила свечу. Вторую свечу она поставила к иконе какого-то святого, просто она больше всех понравилась ей.

Вышла из церкви, задумалась. Снег по-прежнему падал мелкими хлопьями. Значит, совсем будет тепло, ей всегда нравилось смотреть прямо на слепящее Солнце…

12 3 4 5 Kolejny

Душа мертвеца

Дара Преображенская

ДУША

МЕРТВЕЦА

ЧАСТЬ 1

«Перед закрытой дверью»

ГЛАВА 1

Osoby, które czytają tę książkę, przeczytały również

Inne książki tego autora