Божественная комедия

Песня двадцать четвертая

Данте смущается волнением Вергилия. Оба вступают на мост, перекинутый через новый вертеп. Святотатцы, терзаемые змеями. Предсказание о будущей судьбе Белых и Черных.

 
¹ В те дни, когда с задумчивых небес
Не часто смотрит вечное светило,
Мелькнет и быстро скроется за лес,
 
 
⁴ И ночь глухая, смотришь, наступила;
Когда в снегах лежат еще поля,
И ярко-белым саваном уныло
 
 
⁷ Покрыта охладевшая земля,
Крестьянин в поле скудное выходит,
О солнце и тепле Творца моля,
 
 
¹⁰ И только нивы снежные находит;
В отчаянье тогда махнув рукой,
Глазами даль печальную обводит
 
 
¹³ И в дом свой возвращается с тоской,
Где холодно, где хлеба часто нету,
Где для него давно пропал покой,
 
 
¹⁶ Когда ж опять, в надежду веря эту,
Которая так часто нас живит,
Заметит он, что время ближе к лету,
 
 
¹⁹ Он стадо гнать на пастбище спешит
И забывает горе и ворчанье.
Так точно и поэта скорбный вид
 
 
²² Сперва во мне лишь возбудил страданье,
Когда ж его высокое чело
Яснее стало, полно обладанья,
 
 
²⁵ С моей души как будто отлегло
Большое горе. Только мы вступили
На мост, давно разрушенный, тепло
 
 
²⁸ Учитель на меня взглянул, и были
Те взгляды нежны снова, как тогда,
Когда впервые мы заговорили.
 
 
³¹ Вкруг нас развалин высилась гряда,
И, пред собою видя разрушенье,
Певец мой, рассудительный всегда,
 
 
³⁴ Сообразил свой путь в одно мгновенье,
Потом меня в объятия схватил
И быстро, погруженный в размышленье,
 
 
³⁷ Которому и здесь не изменил,
Принес меня, как ношу дорогую,
На верх скалы и там проговорил,
 
 
⁴⁰ Рукою указав скалу другую:
«На этот дикий камень ты всползи,
Но прежде осмотри его вблизи,
 
 
⁴³ Чтоб под тобою он не подломился».
Для грешников, прошедших мимо нас
Под тяжестью свинцовых ряс,
 
 
⁴⁶ Тот переход едва ли бы годился.
Вперед я подвигался, еле жив,
И только лишь при помощи решился
 
 
⁴⁹ Переползти с обрыва на обрыв.
Когда бы страшный путь тот продолжался,
То, верно бы, учителя обвив
 
 
⁵² Своей рукой, я с духом не собрался
Ползти вперед в изнеможенье сил;
Но, к счастью, путь дальнейший улучшался
 
 
⁵⁵ И на верху скалы окончен был.
Она была последней. Я дыханье
В усталости едва переводил
 
 
⁵⁸ И сел недвижный, словно изваянье,
Так как идти я далее не мог
И двигаться уж был не в состоянье.
 
 
⁶¹ Но тут меня поэт предостерег:
«Ты лености не должен предаваться:
Для нашей славы легких нет дорог.
 
 
⁶⁴ Известности не может тот дождаться,
Кто нежиться привык в пуховиках
И на постели шелком прикрываться.
 
 
⁶⁷ Без трудностей нет славы и в веках;
Без подвигов исчезнешь ты бесследно,
Как пена волн, как ветер в небесах.
 
 
⁷⁰ Бездействие для человека вредно.
Так встань же и усталость победи
И с мужеством, которое победно
 
 
⁷³ Ведет в борьбе, иди за мной, иди,
Когда еще осталась сила в теле:
Награда ожидает впереди.
 
 
⁷⁶ С тобой еще мы не достигли цели.
По лестнице идти нам предстоит
Еще длиннейшей. В нашем трудном деле
 
 
⁷⁹ Конец для нас не близок. Путь лежит
Печальный, многотрудный и опасный,
Но пусть тебя теперь он не страшит.
 
 
⁸² Иди и верь в совет мой беспристрастный».
Тогда я встал и словно новых сил
В себе нашел родник. С улыбкой ясной
 
 
⁸⁵ Наставнику тогда я говорил:
«Иди, я бодр! С тобой пойду я всюду…»
И мы пошли чрез каменную груду
 
 
⁸⁸ Скалы, изрытой ямами, крутой,
Где ноги истомленные скользили,
А по бокам скалы ужасной той
 
 
⁹¹ Зияли бездны… Выше мы всходили,
И чтоб свою усталость только скрыть,
Пока мне силы вновь не изменили,
 
 
⁹⁴ С учителем я начал говорить.
Вдруг там, где часть утеса раскололась,
Из бездны раздался неясный голос,
 
 
⁹⁷ Но слов его не мог я различить.
Напрасно их я разгадать старался
И думал смысл речей тех уловить.
 
 
¹⁰⁰ Но от усилий тщетных отказался.
Я только лишь одно тогда постиг,
Когда к тому вертепу приближался,
 
 
¹⁰³ Что гневен был и бешен чей-то крик.
Над бездной я склонился осторожно,
Но мрак ее был непроглядно дик.
 
 
¹⁰⁶ И рассмотреть мне было невозможно
Тех, кто кричал на темном адском дне.
И я сказал учителю тревожно:
 
 
¹⁰⁹ «О, помоги в вертеп спуститься мне:
Я слышу крик, но слов не понимаю;
Кого-то вижу в темной глубине,
 
 
¹¹² Но образа его не различаю.
Прошу тебя – сведи меня с стены,
Близ пропасти я правду всю узнаю».
 
 
¹¹⁵ «Мы действовать, а не болтать должны, —
Сказал поэт, – и действовать в молчанье
В обители ужасной сатаны…»
 
 
¹¹⁸ И, исполняя спутника желанье,
К вертепу он тогда меня привел,
И в яме гнусной той сверх ожиданья
 
 
¹²¹ Таких презренных гадов я нашел,
Что в жилах кровь моя оледенела:
Невольно я глаза от них отвел.
 
 
¹²⁴ Пусть Ливия не славится так смело
Пустынными песками, где живут
И жалами убийственными жгут
 
 
¹²⁷ Хелидры, амфисбены и якули^{130};
Нет, даже там не знаю я, найду ли,
Как и среди египетских степей,
 
 
¹³⁰ Таких же ядовитых, страшных змей,
Которые в той пропасти крутились.
И среди них несчастный сонм теней
 
 
¹³³ Я увидал. Давно они лишились
Спокойствия, земной покинув гроб.
Напрасно эти грешники стремились
 
 
¹³⁶ Избегнуть гадов, и гелиотроп^{131}
Искали вкруг для своего спасенья,
Но гады то в их голову, то в лоб
 
 
¹³⁹ Вонзали жало в бешеном шипенье;
Их руки были скручены назад
И змеями завязаны… Вот гад
 
 
¹⁴² Вкруг грешника обвился и на теле
Его пестрел тройным своим кольцом,
А голову связал с своим хвостом.
 
 
¹⁴⁵ Вот змей другой ждать долго не заставил,
На грешника одним прыжком вскочил
И в шею между плеч его ужалил,
 
 
¹⁴⁸ Едва такую казнь он совершил,
Едва свой хвост свернувшийся расправил,
Как грешник загорелся, зачадил,
 
 
¹⁵¹ И в миг один огонь его расплавил
И в пепел обратил его. Потом,
Когда не стало пламени кругом,
 
 
¹⁵⁴ Из пепла вновь восстал он прежней тенью
И образ прежний принял на себя.
Так, если древних следовать ученью,
 
 
¹⁵⁷ Себя в ужасном пламени губя,
Известный феникс молча умирает
И вновь потом из пепла воскресает.
 
 
¹⁶⁰ Питается не хлебом, не травой,
Но амми^{132}, и усталой головой
Склоняется на нард^{133} он или мирру^{134};
 
 
¹⁶³ Таинственный, вполне безвестный миру,
В бессилии, на землю он падет,
Как будто бы недуг его гнетет
 
 
¹⁶⁶ Иль ненавистный демон сокрушает;
Когда ж потом он снова восстает, —
Что было с ним – он сам того не знает
 
 
¹⁶⁹ И, озираясь, далее идет.
Восставший грешник в том же состоянье,
Казалось, был! О, правосудный гнет!
 
 
¹⁷² Как грозен ты в немом своем каранье!
«Кто ты? – ему учитель мой сказал. —
И здесь за что ты терпишь наказанье?»
 
 
¹⁷⁵ «Недавно из Тосканы я упал
Вот в эту бездну, – молвил нам несчастный. —
Я жизнь скота людской предпочитал
 
 
¹⁷⁸ И не хочу скрывать: я скот ужасный!
Мне имя Ванни Фуччи^{135}. Для меня
Берлогою достойной и прекрасной
 
 
¹⁸¹ Была Пистойя». В это время я
К учителю с словами обратился:
«Скажи ему, чтоб он не шевелился
 
 
¹⁸⁴ И скоро так от нас не уходил;
Спроси его, какое совершил
Ужасное он прежде преступленье.
 
 
¹⁸⁷ Сварлив и кровожаден очень был
При жизни он…» Но в думу углубленный,
Успел понять тот грешник осужденный,
 
 
¹⁹⁰ Что мнения такого я о нем.
Он уходить от нас не торопился,
Лишь только щеки вспыхнули стыдом
 
 
¹⁹³ И взгляд его на мне остановился.
И он сказал: «Страдаю я, поверь,
Сильней гораздо более теперь,
 
 
¹⁹⁶ Чем в миг, когда я с жизнью распростился.
Не скрою я, за что сюда попал:
Из ризницы сосуды я украл,
 
 
¹⁹⁹ Но, совершив такое преступленье,
Из трусости я друга оболгал.
Который был казнен за похищенье.
 
 
²⁰² Но не затем себя я унижал
Перед тобой, чтоб вызвать сожаленье.
И если ты из мрака этих скал
 
 
²⁰⁵ Вновь выйдешь в мир, то приложи старанье
Запомнить в мире это предсказанье:
Теперь Пистойя гонит Черных стан;
 
 
²⁰⁸ Флоренция и нравы и граждан
Спешит менять, но час иной настанет:
С долины де ла Магра Марс восстанет,
 
 
²¹¹ И грянет гром в далеких облаках,
И дрогнут вдруг все городские стены
И ужас в человеческих сердцах
 
 
²¹⁴ Найдет приют, и на поля Пичены
Тогда гроза ужасная слетит
И Белых всех мгновенно истребит.
 
 
²¹⁷ Так ожидай ты этой перемены».
 

Песня двадцать пятая

Богохульство грешника и страшное наказание. Другие призраки. Превращение человека в змею и змеи в человека.

 

 
¹ Сказавши то, презренный этот плут,
С гримасой гадкой, поднял обе руки,
Шиш показал и начал нагло тут
 
 
⁴ Хулить Творца за кару и за муки,
Но змей один – я их люблю с тех пор —
При первом же его презренном звуке,
 
 
⁷ Сдавил ему всю шею, чтобы вор
Не в силах был произнести ни слова;
И смолк кощун, потупя наглый взор.
 
 
¹⁰ Другой же гад скрутил ему сурово
В одно мгновенье руки назади,
Сдавил все тело, так что никакого
 
 
¹³ Не мог движенья сделать он… – Пади
И в пламени, Пистойя, ты исчезни,
Своим примером людям не вреди,
 
 
¹⁶ И навсегда погибни в адской бездне!..
Везде распространяешь ты разврат…
Хотя бы обошли мы целый Ад,
 
 
¹⁹ В нем не нашли бы грешника наглее,
Который богохулить так дерзал,
И даже тот, кто с фивских стен упал^{136},
 
 
²² Мог показаться лучше и сноснее…
Проклятый тать куда-то убежал,
Хулы своей оканчивать не смея.
 
 
²⁵ Затем как будто вырос из земли
Центавр, ужасным бешенством пылавший
Который мог страшить и издали,
 
 
²⁸ Центавр с угрозой дьявольской кричавший:
«Где этот вор низверженный? Где он,
Свои хулы в вертепе извергавший?»
 
 
³¹ Был тот центавр обвит со всех сторон
Пучками змей, которых и в Маремме
Нельзя найти. С его спины дракон,
 
 
³⁴ Раскрывши крылья, грозно в это время
Метал огонь и мимо шедших жег.
Тогда путеводитель мой изрек:
 
 
³⁷ «Перед тобою Каккус^{137}; исполинской
Он силою когда-то обладал,
И прежде за горою Авентинской
 
 
⁴⁰ Озера крови в битве проливал;
Он с братьями не шел одной дорогой
И воровски однажды он угнал
 
 
⁴³ Чужое стадо. Мстительный и строгий,
Сам Геркулес потом его сразил…»
Пока путеводителя с тревогой
 
 
⁴⁶ Я слушал, тот центавр в то время был
Уж далеко. Три тени вдруг явились
Из-под моста, куда в тот час всходил
 
 
⁴⁹ С поэтом я. Мы так заговорились,
Что не могли заметить их сперва,
Когда ж заговорить они решились,
 
 
⁵² Спросив: «Кто вы такие?» – их слова
Заставили нас обратить вниманье
На призраков, но лиц их очертанье
 
 
⁵⁵ Мне было незнакомо, и затем, —
Судьба нам помогала постоянно, —
Я понял – очутился перед кем,
 
 
⁵⁸ Когда один из призраков нежданно
Другого назвал: «Слушай, где ты там,
Чианфа^{138}?» В этот миг к своим губам
 
 
⁶¹ Я поднял тихо палец в знак молчанья,
Чтобы певца внимание привлечь…
Теперь мое дальнейшее сказанье,
 
 
⁶⁴ Читателя хочу предостеречь, —
Сомненье может вызвать, что понятно:
Мне было самому невероятно
 
 
⁶⁷ Все то, что видел сам я в этот час.
Пока я, двух теней узнать желая,
С них не сводил своих усталых глаз,
 
 
⁷⁰ Змей шестиногий, быстро налетая,
На третьего из призраков напал,
Его в одну минуту обвивая,
 
 
⁷³ Сдавил живот и сзади руки сжал,
Зубами в щеки грешника вцепился,
Хвост за его спиною замотал
 
 
⁷⁶ И словно плющ вокруг его обвился.
Нам невозможно было уловить.
Как быстро грешник тот преобразился:
 
 
⁷⁹ Кто дух, кто змей – не мог я отличить;
Они слились в одно живое тело,
Которого нельзя вообразить,
 
 
⁸² Как ни было б воображенье смело.
Перемешались вместе их цвета:
Полутемно все было, полубело.
 
 
⁸⁵ Так пепел от бумажного листа
Бывает и не черным, и не белым…
В то время с видом грустным и несмелым
 
 
⁸⁸ Два призрака проговорили вслух:
«Аньэло! О, несчастный, бедный дух!
Как быстро ты, как страшно изменился!
 
 
⁹¹ Ты не один теперь, да и не два…»
Из двух голов – я с ужасом дивился —
Одна лишь появилась голова;
 
 
⁹⁴ Единый, страшный образ возродился
Из двух различных образов. Из рук,
Из ног, грудей, спины и брюха вдруг
 
 
⁹⁷ Явились члены новые; такого
Я безобразья в мире не видал:
В них было все чудовищно и ново.
 
 
¹⁰⁰ Первоначальный образ их пропал;
Два существа в чудовище сливалось
И тихими шагами подвигалось.
 
 
¹⁰³ И в этот миг, как ящерица днем
Зеленый куст неслышно покидает
И, солнечным палимая лучом,
 
 
¹⁰⁶ Как молния наш путь перебегает,
Так полз другой черно-багровый змей
К двум грешникам. Одну из двух теней
 
 
¹⁰⁹ Кровавый гад ужалил вдруг во чрево
И распростерся, падая, пред ней,
А призрак неподвижно и без гнева
 
 
¹¹² Как после сна тяжелого зевал,
И у него из раны и из зева
Пылающего змея вылетал
 
 
¹¹⁵ Какой-то дым, в одну струю сливаясь.
На змея тень смотрела, и свой взгляд,
Кольцом огнеподобным извиваясь,
 
 
¹¹⁸ От призрака не отводил тот гад.
Певец Лукан! Умолкни ты, стараясь
Нам передать картин ужасный ряд,
 
 
¹²¹ Где воины Сабелла и Назидий^{139}
Являются страдальцами. О, ты,
Умолкни тоже, чудный наш Овидий
 
 
¹²⁴ С повествованьем, полным красоты,
О Кадме с Аретузой: обратился
Один в змею, а из другой явился
 
 
¹²⁷ Источник. Ты, Овидий, обменять
Природу двух созданий не решился;
Плоть одного другому передать
 
 
¹³⁰ Не думал ты. Меж тем передо мною
Стал образ человека принимать
Проклятый змей с гноящейся спиною,
 
 
¹³³ А человек вид гада принимал.
У гада хвост мгновенно раздвоился,
А человек так плотно ноги сжал,
 
 
¹³⁶ Что след их разделения вдруг скрылся.
Процесс перерожденья совершился
В моих глазах: хвост одного не стал
 
 
¹³⁹ Похож на хвост, вид членов принимая,
Которые бывают у людей;
А у другого руки, исчезая,
 
 
¹⁴² Сливались тихо с телом, и длинней
Меж тем у гада ноги вырастали.
И походил все более тот змей
 
 
¹⁴⁵ На человека. Прежний вид теряли
И человек, и ядовитый гад.
Они друг с друга взгляда не спускали,
 
 
¹⁴⁸ И у обоих дик был страшный взгляд.
Вот первый пал, другой же приподнялся,
И у него – я молча изумлялся —
 
 
¹⁵¹ Явились уши, губы, вырос нос,
А у другого вытянулось рыло
И скрылись уши. Видеть мне пришлось:
 
 
¹⁵⁴ Язык у человека раздвоился,
А жало змея медленно срослось
В один язык – и Дым вдруг прекратился.
 
 
¹⁵⁷ Дух в гадину позорно превратился
И с свистом в мрак пропасти пропал,
А змей переродившийся сказал:
 
 
¹⁶⁰ «Пусть здесь Буозо будет пресмыкаться,
Как пресмыкался некогда я сам».
И начал змей презрительно плеваться.
 
 
¹⁶³ Едва лишь веря собственным глазам,
В Аду я видел это превращенье,
И хоть я был смущен, взволнован там,
 
 
¹⁶⁶ Хотя мой ум от страха был растерян,
Но Пуччьо Шианкато я узнал,
Да, то был он, и в этом я уверен:
 
 
¹⁶⁹ Из трех теней лишь он не испытал
Мучение того перерожденья,
А в третьей, мрачной тени угадал
 
 
¹⁷² Я Гверчьо Кавальканте привиденье^{140}.
 

Песня двадцать шестая

Восьмой вертеп восьмого круга. Души коварных советчиков. Улисс и Диомед, погубившие Трою. Рассказ Улисса о путешествии в неизвестную страну.

 

 
¹ Ликуй, ликуй, Флоренция! Везде
Могущество твое неотразимо;
Известна ты на суше и воде,
 
 
⁴ И даже Ад готов неутомимо
О флорентийских гражданах кричать…
Когда передо мной скользнули мимо
 
 
⁷ Пять извергов, и в них я мог узнать
Твоих граждан, мне сделалось обидно,
Не мог я крика гнева удержать,
 
 
¹⁰ И за тебя мне стало больно, стыдно…
Когда мои предчувствия не лгут,
Еще ты испытаешь, как постыдно
 
 
¹³ Тебе немало бедствий предрекут
Озлобленные жители из Прато^{141},
И их проклятья к худу приведут.
 
 
¹⁶ К прошедшей славе нет уже возврата,
И если б над тобою, город зла,
Пороков, злодеяний и разврата,
 
 
¹⁹ Беда, как туча черная, всплыла
В минуту эту – я б не удивился:
Да, на себя, Флоренция, звала
 
 
²² Давно все кары… Пусть бы разразился
Гром над тобой, когда осуждена
На бедствия несчастная страна;
 
 
²⁵ Скорей бы суд ужасный совершился…
Еще страшнее в поздние года
Казаться будет мне твоя беда.
 
 
²⁸ И далее пошли мы… Возвратился
По тем же скатам ментор мой тогда,
Которыми со мною он спустился.
 
 
³¹ Меж безднами и трещинами скал
Уединенный путь наш продолжался,
И в бездну я наверно бы упал,
 
 
³⁴ Когда б порой за камни не держался
Руками. Бесконечная тоска,
В тот час, когда вперед я подвигался,
 
 
³⁷ Была неотразима, велика,
И я скорблю в минуту эту снова,
Когда воспоминания былого
 
 
⁴⁰ Припоминаю вновь, и обуздать
Хочу свой ум, чтоб Неба благодать
И добродетель – поприща земного
 
 
⁴³ Вожатого – не мог я потерять…
Как селянин простой, – в ту пору года,
Когда на небесах начнет сиять
 
 
⁴⁶ Июльский день, и южная природа
Вкруг рассыпает щедрые дары, —
Как селянин следит порой у входа
 
 
⁴⁹ В свой дом, как в небе вьются комары,
Так я следил в вертепе за огнями,
За переливом странной их игры,
 
 
⁵² Когда пришли мы тихими шагами
К окраине, откуда видно дно:
Восьмая пропасть встала перед нами,
 
 
⁵⁵ Где было все таинственно-темно.
Как тот пророк, которого в Вéфиле
Медведицы лесные защитили^{142},
 
 
⁵⁸ Смотрел, как колесницу Илии
На небо быстро кони уносили,
И очи Елисея не могли
 
 
⁶¹ Следить за бегом их неуловимым
И только наблюдали лишь с земли,
Как пламя их исчезло в небе дымом,
 
 
⁶⁴ Так двигались в вертепе те огни,
И в каждом призрак грешника скрывался.
Чтоб рассмотреть, как двигались они,
 
 
⁶⁷ Я с краю моста к бездне наклонялся,
И если бы за камень не держался,
То, верно, б там свои окончил дни
 
 
⁷⁰ И в пропасти бездонной потерялся.
За мной путеводитель наблюдал
И на вопрос немой ответ мне дал:
 
 
⁷³ «В светильниках, перед тобой зажженных,
Сокрыты души многих осужденных,
Чтобы огонь их вечно пожирал…»
 
 
⁷⁶ «Учитель, – отвечал я, – догадаться
Мог я и сам, увидевши в огне
Мелькающие тени, но дознаться
 
 
⁷⁹ Хотелось бы теперь, учитель, мне,
Кто это стал к нам ближе приближаться
Вон в пламени, и тот огонь на дне
 
 
⁸² Двойным костром теперь вдали пылает,
И страшный мне костер напоминает,
Где Этеокл и брат его сгорел».
 
 
⁸⁵ И был ответ: «В том пламени страдает
Сам Диомед и вместе с ним – Улисс^{143}:
Одна их казнь теперь соединяет,
 
 
⁸⁸ И здесь в Аду опять они сошлись,
Как на земле сошлись для преступленья.
Их деревянный конь сгубил, и вниз
 
 
⁹¹ В кромешный Ад за ложь без сожаленья
Повержены они. Они должны,
Не ведая пощады искупленья,
 
 
⁹⁴ Гореть в жилище адском сатаны:
За их обман страдает и в могиле
Теперь Деидамия об Ахилле.
 
 
⁹⁷ И к довершенью страшной их вины
Караются они за похищенье
Палладиума». Молвил я в волненье:
 
 
¹⁰⁰ «Когда они способны говорить
И в пламени, то дай мне разрешенье,
Учитель мой, – могу ль о том просить? —
 
 
¹⁰³ Тех двух теней дождаться приближенья;
Тебе известны, мудрый мой поэт,
Все тайные души моей стремленья…»
 
 
¹⁰⁶ И мне Вергилий дал такой ответ:
«Мой сын, твое желанье одобряю, —
Поистине, дурного в этом нет,
 
 
¹⁰⁹ А потому его я исполняю,
Но об одном прошу, чтоб ты привык
Воздерживать, где нужно, свой язык.
 
 
¹¹² Все помыслы твои я понимаю,
А потому мне предоставь ты речь
С тенями; должен я предостеречь
 
 
¹¹⁵ Тебя, что эти греки, может статься,
С тобой и говорить не захотят…»
Когда к нам пламя стало приближаться,
 
 
¹¹⁸ В котором тени двигалися в ряд,
Не в силах на пути разъединяться,
И отступить вперед или назад,
 
 
¹²¹ Тогда мой спутник молвил им: «О, тени!
Когда хоть чем-нибудь мог угодить
Я вам в своем высоком песнопенье,
 
 
¹²⁴ Не торопитесь быстро уходить,
И пусть один из вас мне повествует
О том, за что он осужден страдать
 
 
¹²⁷ И в этом вечном пламени тоскует».
Тогда один светильник задрожал, —
Так ветер иногда огонь волнует, —
 
 
¹³⁰ И в тихом колебанье зароптал.
Тень перед нами тихо закачалась,
Как будто бы – за ней я наблюдал —
 
 
¹³³ Заговорить с усилием сбиралась.
И, наконец, я услыхал слова:
«Когда вперед куда-то порывалась
 
 
¹³⁶ Моя душа, и кинул я едва,
Не в силах совладать с собой, Цирцею,
Жизнь впереди казалась мне нова,
 
 
¹³⁹ И увлечен я был невольно ею,
Забыл отца, свою отчизну-мать,
Расстался с Пенелопою своею.
 
 
¹⁴² В себе тоски не мог я обуздать,
Не мог забыть прекрасную затею:
Хотелось мне весь свет скорей узнать:
 
 
¹⁴⁵ Его пороки, славные деянья,
И подвиги людские на земле;
И очутился вдруг без колебанья
 
 
¹⁴⁸ В открытом море я на корабле
С немногими, мне верными, друзьями,
Помчался по волнам в туманной мгле,
 
 
¹⁵¹ Марокко любовался берегами,
Сардинией, прекрасною страной,
И многими другими островами,
 
 
¹⁵⁴ Стоявшими в пустыне водяной.
Состарились мы все, когда приплыли
До Геркулеса грани роковой:
 
 
¹⁵⁷ Его столбы в проливе узком были
Поставлены – чтоб далее никак
В своих ладьях пловцы не заходили.
 
 
¹⁶⁰ Но я сказал, увидя этот знак:
«Друзья! Для нас тяжка была дорога,
До запада достигли мы сквозь мрак,
 
 
¹⁶³ И так как жить осталось нам немного,
То счастье попытаем и рискнем
Проникнуть в мир безлюдный, где тревога
 
 
¹⁶⁶ Людская неизвестна. О своем
Припомните вы все происхожденье.
Не для того на свете мы живем,
 
 
¹⁶⁹ Чтоб скотски прозябать со дня рожденья,
Но для того, чтоб на земле найти
Познания и высшие стремленья!»
 
 
¹⁷² Так говорил друзьям я на пути,
И речь моя всех их так оживила,
Что трудно удержать потом их было,
 
 
¹⁷⁵ Когда вперед мы принялись грести.
Корабль свой мы к востоку повернули
И словно птица далее порхнули
 
 
¹⁷⁸ В своем безумном беге. В небесах
Сверкали звезды полюса другого,
Пять раз луна светила в облаках
 
 
¹⁸¹ И исчезала с неба голубого
С тех пор, как мы сквозь роковой проход
Скользнули в бездну моря, нам чужого,
 
 
¹⁸⁴ И убегали далее… Но вот
Вдали гора пред нами показалась,
Черневшая из белой пены вод,
 
 
¹⁸⁷ И та гора громадной нам казалась.
Обрадовались все мы ей тогда,
Но эта радость тотчас же умчалась
 
 
¹⁹⁰ От нас, сменившись ужасом, когда
От той горы поднялся вихрь ужасный
И на корабль наш хлынула вода.
 
 
¹⁹³ Три раза поднимался он, несчастный,
Напором волн, и вот в четвертый раз,
Не выдержав с грозой борьбы напрасной,
 
 
¹⁹⁶ Пошел на дно: закрыло море нас.
 

Песня двадцать седьмая

Появление в светильнике призрака Гвидо де Монтефельтро. Рассказ Вергилия о состоянии Романьи. По удалении призрака путники переходят из восьмого в девятый вертеп.

 
¹ Вновь светоч колебаться перестал,
И неподвижный, тихо умолкая,
От нас он удаляться снова стал.
 
 
⁴ Учителя желанье исполняя,
Тогда другой дрожащий огонек,
Что следом шел за ним, не уставая,
 
 
⁷ К себе мое внимание привлек.
Внутри его – я слышал – раздавался
Какой-то странный ропот, на упрек
 
 
¹⁰ Похожий, как тогда мне показался.
Как медный бык^{144} впервые застонал,
И в его реве голос отозвался
 
 
¹³ Того, кто вид и формы зверя дал
Тому быку, – и полон был страданья
Тот страшный рев, хотя он вылетал
 
 
¹⁶ Из медного, литого изваянья,
Так точно вылетало из огня
Неуловимо-странное роптанье
 
 
¹⁹ И пронеслось около меня.
Когда ж оно на волю вдруг прорвалось
Из пламени, тогда услышал я,
 
 
²² Как постепенно в звуки облекалось
Роптанье то, и раздались слова,
В которых скорбь и горе выражалось^{145}:
 
 
²⁵ «О, смертный, ты, лишь молвивший едва
Здесь по-ломбардски: «Можешь удалиться».
Прошу тебя на миг остановиться.
 
 
²⁸ Пришел я слишком поздно, может быть,
Но я молю тебя не торопиться,
Молю тебя со мной поговорить:
 
 
³¹ Исполни же несчастного желанье…
Когда сюда ты свергнут в наказанье,
Покинув край латинский, где грешить
 
 
³⁴ Я научился прежде, то нельзя ли
Поведать мне: война иль мир теперь
В Романии? В довольстве иль в печали
 
 
³⁷ Живет народ? Мне дороги, поверь,
Известья те. В горах, между Урбино
И тем хребтом, где – чудная картина! —
 
 
⁴⁰ Берет начало Тибр, я был рожден».
Я слушал эти речи со вниманьем
И в любопытство весь был обращен,
 
 
⁴³ Тогда учитель молвил с состраданьем:
«С ним сам ты говори: латинец он…»
И я, осмелен этим замечаньем,
 
 
⁴⁶ С ответом уж готовым на губах,
Немедленно воскликнул: «Дух горящий!
В Романии – в тиранах и рабах,
 
 
⁴⁹ Как в жизни прошлой, так и в настоящей,
Всегда живет и будет жить раздор
И вечных распрей страх непроходящий,
 
 
⁵² Но, к счастию, пока до этих пор
Войны там нет, о ней нет слухов даже;
Равенна же несчастная все та же,
 
 
⁵⁵ Чем и была. Орел Поленты^{146} там
Гнездится, как и прежде, распустивший
Над Червиею крылья… Городок,
 
 
⁵⁸ В кровавой битве галлов истребивший
И при осаде давший им урок,
Теперь не тот, чем прежде быть он мог:
 
 
⁶¹ О подвигах великих позабывший,
Зеленых лап^{147} теперь узнал он гнет.
Веррукио^{148}, названье пса носивший,
 
 
⁶⁴ С своим щенком по-прежнему грызет
Свою добычу… Помнишь ты, наверно:
Им был убит Монтаньо^{149} в свой черед.
 
 
⁶⁷ При двух реках Ламоне и Сантерно
В двух городах по-прежнему царит,
Меняя убежденья лицемерно,
 
 
⁷⁰ «Лев в поле белом»^{150}. Также всех дивит
Тот городок^{151}, что Савио волнами
У берега цветущего обмыт:
 
 
⁷³ Как прежде, меж свободой и цепями,
Живет доныне он, расположён
Между своей долиной и горами;
 
 
⁷⁶ По-прежнему теперь несчастлив он…
Ты видишь, я не медлил на ответы,
Вопросами твоими не смущен.
 
 
⁷⁹ Теперь: кто ты? ответь без страха мне ты,
И долго в мире Божьем пусть живет
Твое, о призрак, имя». В свой черед
 
 
⁸² Я призрака ответа дожидался,
И призрак колебаться тихо стал,
И наконец ответ я услыхал:
 
 
⁸⁵ «Когда б я хоть минуту сомневался
В том, что попавший в этот темный Ад
Уж никогда не вырвется назад,
 
 
⁸⁸ То моего не знал бы ты ответа,
Но так как хорошо известно мне,
Что все, кого вмещает бездна эта,
 
 
⁹¹ Навечно отдаются сатане,
То я готов прервать свое молчанье,
Забыв про стыд в подземной глубине.
 
 
⁹⁴ Так выслушай правдивое сказанье:
Я воином когда-то в мире был,
Потом, чтоб все греховные деянья
 
 
⁹⁷ Простились мне, в монахи я вступил,
Надеялся, что пост и воздержанье
Спасут меня – и я бы заслужил
 
 
¹⁰⁰ Прощение, принявши сан духовный,
Когда бы мне – позор ему и грех! —
Не помешал тогда отец верховный.
 
 
¹⁰³ Меня поверг он в бездну прежних всех
Моих грехов… О днях печальных тех
Ты выслушай рассказ мой хладнокровный.
 
 
¹⁰⁶ Когда я молод был и на земле
Жил в образе из крови и из тела,
Я львенком не являлся в мире смело,
 
 
¹⁰⁹ Но был лисой и действовал во мгле,
Обманы все узнал, все ухищренья,
И выгоды ловил я в каждом зле.
 
 
¹¹² Лукавые такие похожденья
Печальную известность дали мне
И скоро разнеслись по всей стране…
 
 
¹¹⁵ Меж тем дни шли, и юность уходила.
И для меня то время наступило,
Когда седеют наши волоса
 
 
¹¹⁸ И опускать нам нужно паруса;
И вот когда все то мне опостыло,
К чему я жадно некогда рвался,
 
 
¹²¹ Я обратился к Богу, ожидая
Спасенья в покаянии… О, мог
Покаяться, спасти себя тогда я,
 
 
¹²⁴ Но в бездну грешных дел опять увлек,
Все помыслы хорошие рассеяв,
Меня владыка новых фарисеев^{{152}
 
 
127} И бросил снова в гибельный поток.
В то время вел войну он – не с жидами,
Не с сарацинами: его врагами
 
 
¹³⁰ Являлись христиане. Никогда,
Никто из них под Акрой не являлся
За лаврами победы в те года
 
 
¹³³ И с областью Судана не старался
Входить в дела торговые тогда.
На них похожим папа не казался.
 
 
¹³⁶ Он свой верховный сан забыл вполне
С величием святого постриженья,
Забыл, что были вервия на мне,
 
 
¹³⁹ В которых находили искупленья
Монахи, их носившие во сне
И наяву в своем уединенье.
 
 
¹⁴² И как молил Сильвестра Константин^{153}
Ему дать от проказы исцеленье,
Так и меня духовный властелин
 
 
¹⁴⁵ Просил спасти его от исступленья
Неодолимой гордости. В ответ
Ни слова не сказал я, опьяненье
 
 
¹⁴⁸ Какое-то в той просьбе видя. «Нет, —
Он продолжал, – забудь свое смущенье;
Я отпущу твой грех, но дай совет,
 
 
¹⁵¹ Как взять мне Пенестрино без сраженья.
Ты знаешь – Рай я отпирать могу
И два ключа от Неба берегу,
 
 
¹⁵⁴ Хоть Целестин^{154} от них и отказался…»
При тех речах не мог я устоять
И быстро искушению поддался.
 
 
¹⁵⁷ Я отвечал: «Когда мне отпускать,
Святой отец, грехи ты в состоянье,
То помнишь же: чтобы преград не знать
 
 
¹⁶⁰ И выполнять заветные желанья,
Как можно больше людям обещай,
Но обещаний тех не исполняй,
 
 
¹⁶³ Тогда-то все твои предначертанья
Исполнятся, и твой святой престол
Получит новый блеск и обаянье».
 
 
¹⁶⁶ Когда моей кончины час пришел,
Когда святой Франциск за мной явился,
То близ меня он демона нашел,
 
 
¹⁶⁹ Который так к святому обратился:
«Оставь его! Он мне принадлежит!
За что меня ты оскорблять решился?
 
 
¹⁷² Он мой теперь и в Тартар полетит
За свой совет лукавый прежде смерти;
С тех пор его Ад целый сторожит
 
 
¹⁷⁵ И в волоса его давно вцепились черти.
В одно и то же время он хотел
И каяться, и предавать умел…»
 
 
¹⁷⁸ «О, горе!» – крикнул я, когда тот демон
Схватил меня, и продолжал меж тем он:
«Подумал, вероятно, ты, что мне
 
 
¹⁸¹ И логика людская не под силу?
Не думай дурно так о сатане».
Тогда сюда в подземную могилу
 
 
¹⁸⁴ Он к Миносу принес меня, а тот
Своим хвостом раз восемь окрутился
Вокруг спины, раскрыл кровавый рот,
 
 
¹⁸⁷ Сам укусил себя и разразился
Проклятием: «Попал ты в тот проход,
Где грешников огонь навек пожрет…»
 
 
¹⁹⁰ С тех самых пор в огне я поселился
И в пламенной одежде стал страдать…»
Рассказ души погибшей прекратился…
 
 
¹⁹³ Тень двинулась и начала стонать,
Колеблясь и крутясь в своем движенье.
И далее мы стали путь держать
 
 
¹⁹⁶ Туда, где в новом, мрачном помещенье
Томились души с очень давних пор
За то, что не боялись преступленья,
 
 
¹⁹⁹ За то, что в мире сеяли раздор.