Голая экономика. Разоблачение унылой науки

С каждой рыночной сделкой улучшается положение всех участвующих в ней сторон. Как уже не раз говорилось, компании, как и потребители, действуют ради соблюдения своих интересов. Эта простая идея несет в себе огромную мощь. Рассмотрим довольно эпатажный пример: главная проблема азиатской «потогонной» системы состоит в том, что предприятий, использующих рабский труд, недостаточно. Взрослые работники соглашаются работать на вредных производствах с низким уровнем оплаты труда добровольно. (Это не касается принудительного и детского труда, там совсем другой случай.) Следовательно, истина заключается в том, что либо работники соглашаются на рабские условия труда потому, что это наилучший вариант трудоустройства из всех им доступных; либо все работающие на таких предприятиях обладают низким уровнем интеллекта, если при наличии массы более привлекательных предложений о работе они предпочитают работать на «потогонном» производстве.

Большинство аргументов против глобализации косвенно базируются на второй, весьма спорной, предпосылке. Демонстранты, бившие окна в Сиэттле, пытались донести до мира идею, что для рабочих из развивающихся стран было бы лучше, если бы мы свернули международную торговлю, в результате чего закрылись бы незаконные рабские производства, на которых в огромных количествах шьют обувь и сумки для граждан из развитых стран. Но каким образом закрытие производства улучшит жизнь людей в бедных странах? Очевидно, что новых возможностей такая мера не создает. Единственный способ повышения общественного благосостояния состоит в том, чтобы уволенные с «потогонных фабрик» люди заняли новые, лучшие рабочие места, воспользовавшись шансом, которым они предположительно пренебрегли, согласившись работать на «потогонном» производстве. Вы можете назвать случай, когда закрытие завода в США было воспринято его работниками как радостная новость?

Конечно, по западным стандартам, «потогонные» предприятия отвратительны. И кто-то из вас может сказать, что Nike должна просто из чистого альтруизма платить своим иностранными рабочим более высокую заработную плату. Однако такое производство – симптом, а не причина бедности. Nike платит типичному работнику одной из своих вьетнамских фабрик около 600 долларов в год. Жалкие гроши. А между тем эта зарплата вдвое превосходит годовой доход среднестатистического вьетнамского рабочего^[23]. На самом деле «потогонные» производства сыграли весьма важную роль в развитии таких стран, как Южная Корея и Тайвань, о чем мы подробнее поговорим в главе 12.

В связи с базовой экономической предпосылкой, основанной на том, что люди последовательно действуют так, как для них выгоднее всего, у вас может возникнуть вполне логичный вопрос: а действительно ли люди поступают рационально? Оказывается, далеко не всегда. Одно из самых неоспоримых опровержений идеи безусловной рациональности нам дает на первый взгляд довольно праздное наблюдение. Несколько лет назад экономист Ричард Талер пригласил на ужин гостей и до начала трапезы предложил им орехи кешью. Он заметил, что люди весьма охотно поедали орешки, скорее всего, рискуя испортить себе аппетит перед отличным ужином. И Талер убрал миску с орехами, за что гости искренне поблагодарили хозяина^[24].

Хотите верьте, хотите нет, этот ничего не значащий эпизод выявляет важную ошибку в основных постулатах микроэкономики: в теории повысить уровень благосостояния рациональных индивидов путем лишения их тех или иных вариантов выбора невозможно. Если люди не хотят набить желудок орехами перед вкусным обедом, им нужно просто перестать их есть. Но они этого не делают. И это открытие распространяется на все, а не только на поедание кешью. Например, если людям недостает самодисциплины, чтобы делать то, что, как им известно, в долгосрочной перспективе улучшит их жизнь (сбросить лишний вес, перестать курить, копить деньги на старость), общество предположительно может взять эту функцию на себя и помочь им (либо принудить их) делать то, что в противном случае они не стали бы или не смогли бы делать. В сущности, речь идет о том, чтобы, образно говоря, убрать из гостиной миску с кешью, только на уровне государственной политики.

Область поведенческой экономики возникла на стыке психологии и экономики; она помогает нам разобраться в весьма сложном вопросе: как люди в действительности принимают решения. Дэниел Канеман, профессор психологии из Принстонского университета, в 2002 году получил Нобелевскую премию по экономике за исследования решений в условиях неопределенности, в частности, «как решения человека могут систематически отклоняться от решений, предсказываемых стандартной экономической теорией»^[25].

Канеман и другие ученые разработали концепцию «ограниченной рациональности», суть которой заключается в том, что большинство людей принимают решения, полагаясь либо на интуицию, либо на опыт. Это напоминает нас, которые смотрят на небо, чтобы определить, пойдет ли дождь, вместо того чтобы тратить часы на детальное изучение прогноза погоды. И в большинстве случаев этот подход срабатывает. Но иногда нет. Специалисты в области поведенческой экономики изучают, какими способами эти эмпирические правила могут приводить к совершению поступков, в долгосрочной перспективе уменьшающих для нас полезность.

Например, люди не всегда очень тонко чувствуют риск и часто неправильно воспринимают вероятность. Недавно я получил отличное подтверждение этого. Прогуливаясь по улице в Нью-Гемпшире (в этом штате мотоциклисты не обязаны по закону ездить в шлемах), я выразил искреннее восхищение большущим мотоциклом Harley Davidson, припаркованным у тротуара. Заметив мой восторг, владелец спросил: «Может, хотите его купить?» Я ответил, что считаю мотоцикл слишком опасным видом транспорта, на что парень воскликнул: «Но ведь на самолете вы летаете!»

На самом деле езда на мотоцикле в расчете на километр пути в 2000 раз опаснее, чем авиаперелеты. Конечно, это не совсем справедливое сравнение, ведь на мотоцикле, как правило, ездят на несравненно более короткие расстояния. Тем не менее поездка на мотоцикле, независимо от дальности, заканчивается гибелью в 14 раз чаще, чем любой авиаперелет. Согласно объяснению традиционной экономики, некоторые люди ездят на мотоциклах (в шлемах или без), потому что польза, получаемая ими от быстрой езды на двух колесах, перевешивает риски, которые они при этом несут. И это совершенно рациональное суждение. Но если человек, принимающий решение, не понимает истинного риска, в этом случае оно может оказаться совсем не разумным компромиссом.

Специалисты в области поведенческой экономики разработали каталог потенциальных ошибок данного типа, и многие из них явно представляют собой неотъемлемую часть нашей повседневной жизни. Следует признать, не всем людям свойственны самоконтроль и самообладание, которые мы хотели бы иметь. Скажем, 80 процентов американских курильщиков говорят, что хотят бросить курить, но у большинства из них ничего не получается. (По инсайдерским сведениям из Белого дома, президенту Обаме не удалось избавиться от этой вредной привычки даже после переезда в Овальный кабинет.) Некоторые очень известные экономисты, в том числе один лауреат Нобелевской премии, вот уже не первое десятилетие утверждают, что существует такое явление, как рациональная зависимость. Это означает, что, покупая свою первую пачку сигарет Camel, люди вполне осознают вероятность привыкания к курению и всех издержек, с ним связанных. Экономист из Массачусетского технологического института Джонатан Грубер, всесторонне изучивший поведение курящих людей, считает это полной чушью. Он убежден, что потребители вовсе не взвешивают рационально выгоды удовольствия от курения, сравнивая их с будущими рисками для здоровья и прочими издержками, как предполагает традиционная экономическая модель. По словам Грубера, «эта модель базируется на описании решения о начале курения, противоречащем полученным лабораторным путем доказательствам, фактическому поведению курильщиков, результатам эконометрического [статистического] анализа и здравому смыслу»^[26].

В некоторых ситуациях для принятия разумных решений нам просто не хватает знаний. Аннамария Лусарди из Дартмутского колледжа и Оливия Митчелл из Уортонской школы бизнеса при Пенсильванском университете обследовали большую выборку американцев старше пятидесяти, чтобы оценить их финансовую грамотность. Как оказалось, только треть респондентов способны произвести простые расчеты процентных ставок; большинство не понимает концепцию диверсификации инвестиций. (Если вы тоже не знаете, что это такое, то после прочтения главы 7 будете знать.) На основании этих исследований профессор Лусарди пришла к неутешительному выводу: финансовая безграмотность – широко распространенное явление^[27].

И все это отнюдь не отвлеченные забавные факты, которыми профессора любят делиться друг с другом, попыхивая трубками в комнате отдыха для университетского преподавательского состава. Плохие решения могут привести к плохим результатам – для всех нас. Глобальный финансовый кризис, возможно, коренится именно в нашем иррациональном поведении. Одно из «эмпирических правил» поведения человека таково: мы видим закономерности в том, что на самом деле является случайностью, и в результате предполагаем, что все, что происходит сейчас, будет происходить и в будущем, даже если факты, теория вероятности или краткий анализ ситуации указывают на нечто совершенно противоположное. Монету, которая четыре раза подряд выпадает «орлом», мы считаем везучей, а баскетболиста, три раза подряд попавшего в кольцо, – счастливчиком.

Важнейший вклад в исследование этого вопроса сделала команда когнитивных психологов, которая развенчала идею «везучести» в баскетболе, воспользовавшись для этого данными НБА и проведя серию экспериментов на базе мужских и женских баскетбольных команд Корнельского университета. (Я говорю о редкой научной публикации, включающей интервью с баскетболистами из команды Philadelphia 76ers.) Оказывается, 91 процент болельщиков считают, что «баскетболист забросит мяч в сетку скорее, если незадолго до этого он сделал пару удачных бросков, чем после того, как пропустил два-три мяча». На самом деле не нашлось никаких доказательств в подтверждение того, что шансы игрока забить гол возрастают после удачных предыдущих бросков – ни во время игры на поле баскетболистов из Philadelphia 76ers, ни при выполнении штрафных бросков игроками Boston Celtics, ни тогда, когда баскетболисты-студенты Корнельского университета бросали мяч в корзину в ходе контролируемого эксперимента^[28].

Болельщиков данный вывод очень удивляет – точно так же удивлялись многие домовладельцы, когда в 2006 году цены на недвижимость вдруг перестали расти. Множество людей взяли огромные ссуды исходя из предположения, что то, что растет сейчас, продолжит расти. В результате мы стали свидетелями мощной волны потерь права выкупа с поистине разрушительными последствиями для всей глобальной экономики – этот негативный эффект, безусловно, неизмеримо больше, чем последствия набивания живота кешью перед полезным и вкусным обедом. В главе 3 мы обсудим, какой должна быть государственная политика, чтобы повлиять на наши иррациональные поведенческие тенденции, и нужно ли вообще предпринимать что-либо в этом направлении.

Всем известна знаменитая фраза Джона Кеннеди: «Жизнь несправедлива». Капитализм в некоторых его важных аспектах тоже несправедлив. Насколько же хороша эта система?

Я утверждаю, что рыночная экономика играет в экономическом развитии такую же роль, какую демократия играет в развитии государства: это достойный, хоть и не безупречный выбор из целого ряда неудачных вариантов. Рынки соответствуют нашим представлениям о свободе личности. Мы можем расходиться во мнениях о том, должно ли государство заставлять нас носить мотоциклетные шлемы, но большинство согласится с тем, что оно не должно указывать нам, где жить, чем зарабатывать на жизнь или как тратить свои деньги. Действительно, невозможно оправдать трату денег на торт ко дню рождения собачки, когда на них можно было вакцинировать нескольких африканских детишек. Но любая система, которая принуждает меня тратить деньги на вакцинацию, а не на торт к собачьим именинам, может держаться только на подавлении. Коммунистические режимы XX века регулировали экономику своих стран посредством жесткого контроля жизни своих граждан, и зачастую это негативно сказывалось и на тех, и на других. Достаточно сказать, что в XX веке эти режимы в мирное время в результате репрессий и голода уничтожили около 100 миллионов человек.

Рынки функционируют в полном соответствии с человеческой природой и, следовательно, невероятно эффективно мотивируют нас реализовывать свой потенциал. Я пишу эту книгу, потому что люблю писать. Я пишу эту книгу, потому что считаю ее тему интересной для читателей. И я пишу эту книгу, потому что очень хочу купить летний домик в Нью-Гемпшире. Мы работаем больше, когда работа приносит нам непосредственную выгоду, и этот упорный труд часто приносит нам весьма существенные социальные преимущества.

И наконец, последнее и самое главное: мы можем и должны использовать государства для изменения рынков в самых разных направлениях. В XX веке экономическая битва велась между капитализмом и коммунизмом. Капитализм, безусловно, победил. Даже мой зять-левак не верит ни в эффективность коллективного сельского хозяйства, ни в целесообразность государственной собственности на металлургические заводы, хоть однажды он и заявил, что был бы совсем не против, если бы наша система здравоохранения была построена по принципу почтовой службы США. Тем не менее разумные люди зачастую весьма сильно расходятся во взглядах на то, когда и как правительство должно вмешиваться в рыночную экономику или какую систему защиты мы должны предложить тем, к кому капитализм явно не благосклонен. Иными словами, в экономических битвах XXI века копья будут ломаться в споре о том, насколько свободными должны быть наши свободные рынки.

2. Стимулы имеют значение: как спасти жизнь, укоротив нос (если ты черный носорог)

Черный носорог входит в число животных, которым одними из первых грозит полное уничтожение. Сегодня численность этого биологического вида (черные носороги живут на юге Африки) составляет около четырех тысяч особей, в то время как в 1970 году их было примерно 65 тысяч. Это яркий пример настоящей экологической катастрофы. А еще в этой ситуации основы экономики могут объяснить, почему животное оказалось в такой беде, и, возможно, даже подсказать, как исправить положение.

Почему люди убивают черных носорогов? По той же причине, по которой они продают наркотики или мошенничают с налогами – потому что это позволяет им заработать много денег, несмотря на риск попасться на горячем. Во многих азиатских странах рог черного носорога считается мощным афродизиаком и жаропонижающим средством. Он также используется для изготовления рукояток традиционных йеменских кинжалов. Один-единственный рог носорога может стоить на черном рынке до 30 тысяч долларов – огромные деньги для стран, где доход на душу населения составляет около тысячи долларов в год и неуклонно снижается. Иными словами, для жителей обедневшей Южной Африки мертвый черный носорог несравненно ценнее, чем живой.

К сожалению, естественным способом этот рынок скорректировать себя не может. Компании не могут произвести новых черных носорогов, заметив, что их запасы истощаются, подобно тому, как производят, например, автомобили или персональные компьютеры. В сущности, тут действует совершенно противоположная сила: по мере того как черному носорогу грозит все большая опасность, цена на его рог на черном рынке растет, давая браконьерам еще больше стимулов выследить и убить последних оставшихся в живых животных. Порочный круг усугубляется еще одним важным моментом, характерным для многих экологических проблем: большинство черных носорогов – общественная, а не частная собственность. Казалось бы, это замечательно, но в действительности такая ситуация больше природоохранных проблем создает, чем решает. Представьте себе, что все черные носороги оказались в руках одного алчного владельца ранчо, у которого нет никаких сомнений в том, что рога этих животных предназначены именно для изготовления рукояток для кинжалов. Этого фермера совершенно не волнуют проблемы экологии. Он вообще до такой степени эгоистичный и злой человек, что иногда даже пинает свою собаку просто потому, что это доставляет ему удовольствие. Разве корыстный негодяй допустил бы, чтобы поголовье принадлежащего ему стада черных носорогов сократилось за последние тридцать лет с шестидесяти пяти до четырех тысяч? Да никогда в жизни! Он бы старательно разводил и тщательно оберегал животных, чтобы постоянно иметь большой запас для поставки на рынок, как поступает большинство владельцев ферм крупного рогатого скота. И это не имеет ничего общего с альтруизмом – все дело в стремлении каждого человека максимизировать ценность имеющегося в его распоряжении дефицитного ресурса.

Сохранность ресурсов, находящихся в общественной собственности, сопряжена с некоторыми уникальными проблемами. Во-первых, люди, живущие бок о бок с черными носорогами, не получают от этого соседства никаких выгод. Напротив, такие крупные животные, как носороги или слоны, нередко причиняют огромный ущерб их сельскохозяйственным угодьям. Попробуйте поставить себя на место местных жителей. Представьте, что африканцев вдруг всерьез обеспокоила судьба североамериканских коричневых крыс и что важный элемент их природоохранной стратегии охрана и размножение этих существ в вашем доме. А теперь вообразите, что к вам пришел браконьер, который предлагает вам деньги за то, что вы покажете ему, где именно в вашем подвале гнездятся крысы. Вам будет нетрудно сделать выбор, не правда ли? Без сомнения, для миллионов людей во всем мире в сохранении таких биологических видов, как черный носорог или горная горилла, есть польза. Но это, очевидно, лишь часть проблемы: легко получать какие-то блага, перекладывая бремя защиты экологии на другого человека или некую организацию. Вот, например, сколько времени и денег вы лично потратили в прошлом году на сохранение исчезающих биологических видов?

Туристические агентства и сафари-операторы, немало зарабатывающие на том, что привозят богатых туристов посмотреть на редких диких животных в естественных условиях обитания, сталкиваются с подобной проблемой с такими же желающими, что называется, загребать жар чужими руками. Одна туристическая фирма вкладывает значительные средства в охрану природы, а другая, не потратившая на защиту экологии ни гроша, все равно пользуется выгодами от спасения носорогов первой компанией. Соответственно, первая фирма фактически терпит на рынке убытки. Чтобы окупить свои инвестиции в охрану природы, ей приходится продавать свои туры дороже – или согласиться на меньшую маржу прибыли. Понятно, что определенную роль в природоохранной деятельности играет государство. Но правительства стран Африки к югу от Сахары в лучшем случае располагают очень ограниченными ресурсами, а в худшем – крайне коррумпированны и совершенно неэффективны. Единственная сторона, имеющая в данной ситуации явный и мощный стимул к активным действиям, – это браконьер, который получает поистине царскую прибыль, выслеживая и убивая носорогов, чтобы отпилить их рога. Все это, безусловно, удручает.

Экономика помогает нам получить хотя бы некоторое представление о том, как можно спасти черных носорогов и другие исчезающие виды фауны. Для этого стратегия в области защиты экологии должна надлежащим образом согласовывать побудительные мотивы людей, живущих неподалеку от мест обитания черных носорогов. Перевожу на человеческий язык: надо обеспечить местных жителей конкретной причиной желать, чтобы животные оставались в живых, а не погибали. Кстати, эта идея легла в основу зарождающегося сегодня экотуризма. Если туристы готовы платить огромные деньги за то, чтобы увидеть и сфотографировать черных носорогов в естественной среде обитания и, что еще важнее, если жители африканской страны получают свою долю доходов от туризма, то у местного населения появляется мощный стимул защищать и охранять этих животных. Этот принцип уже неплохо сработал, например, в Коста-Рике: страна сумела защитить тропические леса и другие компоненты своей уникальной экологии, создав более чем на 25 процентах своей территории национальные парки. В настоящее время туризм приносит этому государству свыше миллиарда долларов годового дохода, что составляет 11 процентов национального дохода Коста-Рики^[29].

К сожалению, приходится отметить, что противоположным образом дело обстоит с еще одним исчезающим биологическим видом – горными гориллами, которых в свое время прославила Дайан Фосси, автор книги Gorillas in the Mist^[30]. По подсчетам ученых, сегодня в джунглях Восточной Африки осталось всего 620 особей этих животных. Страны этого региона – Уганда, Руанда, Бурунди и Конго – втянуты в бесконечную череду гражданских войн, которые практически уничтожили их туристический бизнес. В прошлом местные жители старательно сохраняли поголовье горилл – не потому, что испытывали любовь или уважение к этим животным, а потому, что могли заработать больше денег на туристах, чем на вырубке лесов, составляющих среду обитания горилл. Но теперь из-за всплеска насилия в этом регионе все изменилось. Один местный житель сказал в интервью New York Times: «[Гориллы] важны для нас, когда они приводят туристов. В ином случае они не важны. Если туристы к нам не едут, мы попытаем удачи в лесу. Раньше мы были хорошими лесорубами»^[31].

Тем временем чиновники от экологии экспериментируют с еще одной любопытной идеей, практически такой же основополагающей, как главная предпосылка экономики. Черных носорогов убивают, потому что их рога приносят баснословную прибыль. Если нет рогов, предположительно, нет и причин убивать животных. Исходя из этого, в некоторых местах экологи начали отлавливать черных носорогов, спиливать им рог и отпускать обратно в дикую природу. В результате носороги хуже защищены от некоторых хищников, зато снижается вероятность того, что на них будет охотиться их самый страшный враг, человек. Сработал ли это подход? Данные по этому поводу противоречивы. Браконьеры продолжают убивать лишившихся рога носорогов, хоть и не так активно. Во-первых, убив животное без рога, браконьер может быть уверен, что в следующий раз уже не потратит время на охоту за конкретно этим бесполезным для него безрогим носорогом. Во-вторых, кое-какие деньги можно получить и за то, что осталось от спиленного рога. Кроме того, к сожалению, мертвые носороги, даже без рогов, ставят этот вид под еще большую угрозу исчезновения, потому что повышается стоимость существующих запасов рогов.

Во всем вышесказанном сбрасывается со счетов вторая сторона уравнения – спрос. Должны ли мы позволять торговлю изделиями из кожи, рогов или костей животных, которым грозит исчезновение? Большинство ответит на этот вопрос отрицательно. Изготовление кинжалов с рукоятью из рога носорога в странах вроде США признано незаконным, что, само собой разумеется, снижает общий спрос на такие изделия и, соответственно, уменьшает стимулы для браконьеров охотиться на этих животных. В то же время существует и противоположное и вполне обоснованное мнение. Некоторые чиновники-экологи утверждают, что ограниченная торговля легально заготовленными рогами носорогов (или, в случае со слонами, слоновой костью) приведет сразу к двум позитивным последствиям: во-первых, позволит собрать средства и помочь нищим правительствам африканских стран оплатить борьбу с браконьерством; а во-вторых, приведет к снижению рыночной цены на незаконные товары и, следовательно, умерит желание браконьеров убивать животных.

Как в любом сложном политическом вопросе, здесь нет единственно правильного ответа, зато существует несколько путей решения данной проблемы; одни более эффективные, другие менее. Суть в том, что сохранение черных носорогов как вида имеет к экономике как минимум не меньшее отношение, чем к биологии. Нам известно, как размножаются черные носороги, чем они питаются и где обитают. Теперь же нам предстоит найти способ заставить людей прекратить их убивать. А для этого требуется понимание того, как ведут себя люди, а не черные носороги.

Стимулы имеют значение. Если наш труд оплачивается комиссионными, мы работаем больше и усерднее; если цена бензина идет вверх, мы меньше ездим на автомобиле; если моя трехлетняя дочь знает, что получит любимое печенье, начав плакать, когда я разговариваю по телефону, она наверняка захнычет, как только я подниму трубку. Именно об этом писал Адам Смит в своем The Wealth of Nations^[32]: «Не от благожелательности мясника, пивовара или булочника ожидаем мы получить свой обед, а от соблюдения ими своих собственных интересов». Билл Гейтс бросил учебу в Гарварде не для того, чтобы вступить в Корпус мира, он сделал это, чтобы основать Microsoft и превратиться в одного из самых богатых людей на планете. А заодно он начал революцию в мире персональных компьютеров, которая привела к повышению уровня благосостояния всех людей. Именно корысть заставляет мир вертеться – эта идея настолько очевидна, что может показаться глупой. Тем не менее ее постоянно игнорируют. Старый лозунг «От каждого по способностям, каждому по потребностям» хорош в фольклоре, но как экономическая система он ведет лишь к неэффективности, а со временем и к массовому голоду. В любой системе, не построенной на рынках, личные стимулы, как правило, существуют в отрыве от продуктивности. Компании и рабочие не получают вознаграждения за инновации и упорный труд, и их не наказывают за лень и низкую эффективность.

Насколько плачевными могут быть результаты такого подхода? По оценкам экономистов, к тому времени, как рухнула Берлинская стена, некоторые восточногерманские автомобилестроительные предприятия фактически уничтожили стоимость своей продукции. Производственный процесс был настолько неэффективным, а конечный продукт настолько дрянным, что заводы производили автомобили, которые стоили дешевле, чем ресурсы, используемые для их изготовления. В сущности, они брали превосходную сталь и портили ее! Подобная неэффективность также встречается в номинально капиталистических странах, где крупные секторы экономики находятся в собственности государства и под его управлением, например, в Индии. К 1991 году Hindustan Fertilizer Corporation существовала 12 лет^[33]. Каждый день 1200 сотрудников трудились не покладая рук над достижением общей цели – производством удобрений. Была только одна небольшая проблема: завод производил удобрение, которое никто не покупал. Вообще никто. Государственные бюрократы тратили на управление заводом государственные средства, но установленное на нем оборудование никогда не работало как следует. И все равно тысяча с лишним рабочих ежедневно приходили на работу, и правительство продолжало платить им зарплату. По сути, все предприятие в целом было своего рода промышленно-экономической шарадой. Оно продолжало влачить существование только потому, что не было механизма для его закрытия. Когда бизнес финансируется государством, насущной потребности производить продукт и продавать его по цене, превышающей затраты производства, нет.

Подобные примеры могут показаться по-своему забавными, но это совсем не смешно. В настоящее время экономика Северной Кореи находится в таком упадке, что страна не может себя прокормить и не производит ничего достаточно ценного, чтобы торговать с внешним миром и получать взамен сколько-нибудь значимые объемы продуктов питания. По утверждению дипломатов, официальных лиц из ООН и других наблюдателей, эта нация находится на грани массового голода, который станет трагическим повторением трагедии 1990-х годов, когда голод убил около миллиона человек, а 60 процентов северокорейских детей страдали от недоедания. Журналисты тогда писали, что голодающие корейцы едят траву и ходят по железнодорожным путям в поисках кусков угля или продуктов питания, иногда падающих с проходящих поездов.

Сегодня в США много говорят и спорят о двух вопросах, касающихся энергетики: нашей зависимости от иностранной нефти и влиянии выбросов CO₂ на окружающую среду. Надо сказать, мнение экономистов относительно решения этих двух взаимосвязанных проблем совпадает с мнением неспециалистов. Все единодушно сходятся на том, что следует повысить стоимость энергии на основе углерода. Если она будет стоить дороже, мы будем меньше ее использовать, а значит, и меньше загрязнять окружающую среду. У меня сохранились детские, очень живые воспоминания об отце; его не слишком заботили проблемы экологии, но он, как говорится, мог выжать монетку даже из камня. Отлично помню, как он ходил по дому и закрывал двери чуланов, бурча при этом, что не намерен платить за их проветривание.

В то же время функционирование нашей системы государственного образования гораздо больше напоминает Северную Корею, чем Кремниевую долину. Не стану углубляться в дебри платежных ведомостей средних школ, предлагаю обсудить одно действительно поразительное явление, связанное со стимулами в сфере среднего образовании, о котором я писал в Economist^[34]. Зарплата американских учителей никак не привязана к эффективности их труда; учительские профсоюзы всегда упорно выступали против каких-либо надбавок за результативность работы педагогов. Вместо этого почти во всех школьных округах США (речь идет о государственных школах) зарплаты рассчитываются по строгой формуле, основанной на опыте и преподавательском стаже, то есть на факторах, которые, по мнению исследователей, не связаны напрямую с эффективностью и результативностью учительского труда. Такая унифицированная шкала начисления зарплаты формирует ряд стимулов, который экономисты называют «неблагоприятным отбором». Поскольку самые талантливые учителя, скорее всего, могут преуспеть и в других областях профессиональной деятельности, у них появляется сильный стимул уйти из школы туда, где заработная плата больше увязана с фактической продуктивностью. Что же касается менее талантливых, то их стимулы прямо противоположны.

Интересная теория, а факты просто поражают. Как показывают тесты оценки способностей, яркие и одаренные люди, как правило, изо всех сил сторонятся профессии школьного учителя. Самые умные и яркие студенты с наименьшей вероятностью выбирают педагогику в качестве профилирующего предмета; а студенты, которые все же на это решаются, реже всего становятся учителями. А среди тех, кто пришел работать в школу, люди с более высокими результатами тестов с наибольшей вероятностью довольно быстро уходят из этой профессии. Все это, безусловно, доказывает, что американским учителям платят недостаточно. Многие из них не получают заслуженного вознаграждения, особенно те одаренные люди, которые остаются в профессии из чистой любви к педагогике. Их самоотверженность, разумеется, не решает проблему в целом: система, предусматривающая одинаковую плату для всех учителей, создает почву для того, чтобы самые талантливые искали работу за стенами школы.