Кровь изгнанника

4
Бершад

Альмира, замок Мальграв

Деннис вел Бершада по замку; они шли по длинным коридорам и через просторные залы, спустились на один пролет по ступеням витой лестницы, а потом стали подниматься все выше и выше, в одну из башен. Когда-то все чудеса замка были хорошо знакомы Бершаду – сады, дворики и потайные каморки, где пахло морской солью. Теперь стены и палаты стали для него чужими, он в них путался и терялся.

Злость на Гертцога и потрясение, испытанное при встрече с Эшлин, постепенно развеивались, но какая-то странная растерянность не покидала Бершада. Он не принял предложение Мальгравов из-за ненависти к Гертцогу. Возможно, в этом и заключалась его ошибка. Уже давно ему в обязанности вменялось лишь уничтожение драконов. Наверное, глупо было отказываться исключительно от досады.

В покоях Бершада его дожидался Роуэн. Оруженосец сидел на полу у очага, скрестив ноги, а на тряпице перед ним были рядком разложены шесть копейных наконечников. Седьмой Роуэн держал в руках, бережно проводя точильным камнем по лезвию.

– Что ж, ты все-таки уцелел. Вот и славно. – Роуэн поглядел на Бершада и вернулся к своему занятию. – Твои доспехи у кузнеца, но копейные наконечники я ему не доверил. У него крестьянские руки.

– У кузнеца в замке Мальграв?

– Крестьянские руки, – повторил Роуэн.

– А как тебя сюда пустили? – спросил Бершад.

– Я их уболтал, – ответил Роуэн без дальнейших объяснений.

В покоях стояла огромная кровать и с полдюжины кресел и диванов. Впервые за долгое время Бершад мог поспать не за стойкой в трактире и не на земляном полу.

– Ну, что случилось? – спросил Роуэн.

Оставив без внимания мягкие кресла, Бершад уселся на пол рядом с оруженосцем.

– Нам предложили новую работу.

– Королю не нравится, как ты расправляешься с драконами? – Роуэн положил копейный наконечник на тряпицу и взял следующий.

– Королю не нравится, что я до сих пор жив. Он надеялся, что я давным-давно превратился в кучу драконьего дерьма. – Бершад снял сапоги и вытянул ноги к очагу. – Но балары похитили принцессу Каиру, и Гертцог озлобился на них больше, чем на Безупречного Бершада.

– А какое нам с тобой дело до похищенной принцессы?

– Он хочет отрядить спасателей в Баларию, а мы должны их провести туда через Вепрев хребет. – Помолчав, Бершад добавил: – А еще он хочет, чтобы я убил императора.

Рука с точильным камнем замерла на полувзмахе, а потом Роуэн сказал:

– Ни фига себе. За что это его так?

– Он похитил принцессу.

– А, ну да. А еще за что?

– За то, что он ставит под угрозу светлое будущее и могущество Мальгравов, – сказал Бершад.

– Тогда конечно…

– И если я его убью, то Гертцог обещает отменить изгнание и вернуть мне родные владения. А тебя наверняка сделает военачальником.

– Сайлас, ты же знаешь, чего стоят его обещания.

– Ага.

– Вдобавок не нравится мне это. Слишком замысловато для Гертцога. Он сторонник простых решений.

– Это Эшлин придумала.

– Эшлин в замке?

– Мы с ней только что виделись.

Роуэн негромко рассмеялся:

– Великолепно. И как она выглядит?

– Такая же красавица.

– Что ж, пожалуй, мне следует предположить, что именно из-за нее ты не отправил Гертцога в дальнее плавание.

– Предполагай.

– В таком случае просто прекрасно, что она оказалась в замке. – Роуэн подбросил полено в очаг и снова принялся точить копейный наконечник. – Ну и как, ты согласился?

– Сначала я послал Гертцога куда подальше, но Эшлин упросила меня подумать до утра. – Бершад поморщился, вспомнив, каких глупостей наговорил ей в зале. – Все-таки я ей многим обязан.

Роуэн отложил наконечник копья и точильный камень:

– Судя по твоим рассказам о перевале, мы там все сдохнем. А даже если каким-то чудом доберемся до Баларии, а ты перережешь горло императору, думаешь, поганые шестереночники позволят нам уплыть домой? Это самоубийственная затея, Сайлас.

– Может быть, – пожал плечами Бершад. – Но я выбирался и не из таких переделок. Неужели тебе хочется гоняться за очередным драконом?

– Мне хочется уйти на покой, в тутовый сад, к детям и внукам. Доживать свой век на завалинке, попивая пивко и покуривая трубочку.

Бершад рассеянно усмехнулся:

– Если мы продолжим наши прежние занятия, то такого никогда не случится. Рано или поздно какой-нибудь дракон меня прикончит. После этого задрипанный страж убьет тебя и Альфонсо, а наши головы будут красоваться на крепостных стенах, пока не сгниют дочиста.

– То же самое ты говорил шестьдесят шесть драконов тому назад.

Бершад уставился в очаг.

– Ну, есть и другой выход, – продолжил Роуэн. – Как дойдем до Галамара, можно улизнуть от спасателей и укрыться где-нибудь в глуши.

Оруженосец уже не в первый раз предлагал что-то подобное. Бершад всегда отвечал одинаково:

– Вот только если нас поймают, то живьем освежуют Альфонсо, завернут тебя в его шкуру и поджарят на медленном огне, а меня заставят смотреть. – Бершад не стал упоминать о том, что после этого ему самому выколют глаза, а потом отправят на битву с драконом. – Я на такой риск не пойду. Никогда и ни за что.

– А вот некоторые…

– Только дураки.

Роуэн недовольно хмыкнул, но не стал настаивать.

– Значит, выбирать придется между убийством еще одного дракона и убийством императора, – вздохнул Бершад. – Тебе что больше нравится? За убийство баларина нам все-таки кое-что перепадет.

– Может, и перепадет, – согласился Роуэн и тоже вздохнул. – И вообще, мое мнение здесь ни при чем. В этой закисшей слякотной стране все, кроме меня, относятся к клятвам, будто к байстрюкам. Раз уж я пообещал твоему отцу, что позабочусь о тебе, то нарушать слово не стану. Как ты решишь, так оно и будет.

Бершад кивнул. Он чувствовал себя неловко всякий раз, когда его единственный друг выказывал свою преданность. Роуэн душой и телом был предан отцу Бершада еще со времен баларского нашествия, но сам Бершад вроде бы ничем особо не заслужил такого отношения к себе.

– Ладно, утром разберемся, – решил Бершад. – Знаешь, ступай-ка ты отсюда. А то вдруг Эшлин расчувствуется и решит ко мне заглянуть по старой памяти…

– Ну, как скажешь, – проворчал Роуэн, завернул копейные наконечники в тряпицу и направился к двери, но у порога остановился и поглядел на кровать. – Свезло же тебе. А мне там соломы на пол навалили.

Бершад отыскал кувшин с вином и, глядя в огонь, сделал глоток из серебряной чаши. По коридорам сновали слуги. Бершад не любил скопления народа. Даже в захолустных деревеньках, вот как в Выдрином Утесе, он предпочитал напиваться в одиночестве и впервые за четырнадцать лет проводил ночь в таком большом городе, как Незатопимая Гавань. Шорохи и шумы в замке казались драконьеру шуршанием крыс.

Он опустошил кувшин, разделся догола и лег в постель. После долгих лет отдыха на твердой земле мягкость перин и подушек была какой-то чужеродной и неправильной. Бершад даже не пытался заснуть. Он знал, что сон все равно не придет. И не только из-за мягкой постели. Надо было принять какое-то решение.

В дверь постучали.

Бершад встал, натянул штаны, но так и не справился с пуговицами на рубахе.

– Да ну его нафиг, – пробормотал он и полураздетым пошел к двери.

На пороге стояла Эшлин Мальграв с мечом Бершада и охапкой свитков.

– Я не нарушила твой сладкий сон, Сайлас?

У Бершада сдавило грудь. Отчаянно захотелось сжать Эшлин в объятиях.

– Нет, принцесса.

Он провел ее в покои. Закрыл дверь.

Эшлин постояла, глядя на догорающий огонь в очаге. Тусклые угли высветили очертания тела сквозь просторное шелковое одеяние – руку, изгиб бедер.

Бершад кивнул на меч:

– Ты же знаешь, что вручать его мне – преступление.

Изгнанники лишались права на меч. Любому жителю Терры позволялось обезглавить человека с синими прямоугольниками на щеках, если у того обнаруживали стальной клинок.

– Отвергать дар короля – тоже преступление, – сказала Эшлин, бросив меч на кровать. – Я вошла в зал как раз в тот миг, когда ты готовился убить моего отца.

– Да, готовился.

Эшлин кивнула, сощурив глаза:

– Я с ним не разговаривала десять лет. После того что он с тобой сделал, я не могла даже жить рядом с ним.

– Зато сейчас вы не разлей вода.

– Мои старшие братья погибли, – сдержанно произнесла Эшлин. – А когда умрет и он, кому-то придется повелевать Альмирой. Так что этим займусь я.

– Эшлин, – прервал ее Бершад. – Ничего страшного. Я сам озлобился почти на всех в Альмире из-за того, что со мной случилось. На Гертцога. На отца. Но больше всего – на себя. А вот тебя я никогда не винил. – Он улыбнулся, указав на окно. – Помнишь, как я взбирался на башню, к тебе в спальню?

Напряженные плечи Эшлин чуть расслабились.

– Помню, как я за тебя волновалась, – со смехом произнесла она. – Тебе смерть была не страшна, лишь бы залезть ко мне в постель. Я хотела было дождаться тебя в верхних покоях, но решила, что ты уже не в том возрасте, чтобы карабкаться по стенам. Вдобавок нам с тобой надо поговорить. Без посторонних.

– Неужели ты улизнула от Хайден? – удивился Бершад, вспомнив, что телохранительницы в коридоре не было.

– Нет, она тут неподалеку. Научилась создавать для меня иллюзорное личное пространство. И позволяет мне утолять свои желания в те редкие моменты, когда это возможно.

– Значит, ты не в первый раз бродишь по ночам в башне?

Она взглянула на него с до боли знакомой лукавой улыбкой:

– Ты же сам сказал, четырнадцать лет – это очень долго.

– Да.

– А тебе идут татуировки… – Она приложила руку к своей щеке, туда, где изгнанникам наносили синие прямоугольники. – Повезло. Мало кого они украшают.

Бершад сообразил, что она впервые видит его позорные отметины. Как только он вернулся из Гленлокского ущелья, его схватили у ворот Незатопимой Гавани, отобрали меч, вытатуировали прямоугольники на щеках и отправили восвояси. Никаких прощаний. Никаких последних встреч с любимой.

– Я просил зеленые, под цвет глаз, – сказал он. – Увы, не вышло.

– Синие тоже хорошо, – ответила Эшлин и потупилась.

Заметив, что она умолкла, Бершад сказал:

– Я очень расстроился, когда узнал о смерти твоего мужа.

– Вот только не надо врать, – усмехнулась Эшлин. – Хаванат был дурак и пьяница. Хорошо, что он не станет королем Альмиры.

– А по деревням судачат, что ты его убила. Папирийским заклятьем или как-то еще.

– Ну да, а еще говорят, что у тебя елдак в руку длиной. Но мы-то с тобой знаем, что это не так.

Бершад не смог сдержать ухмылки: ему всегда нравилось, что с прелестных губ Эшлин с легкостью срываются скабрезности.

– Короче, Хаванат дважды в неделю вдрызг напивался на королевской барке. Удивительно, как он раньше не утонул.

Они поглядели друг на друга. Бершад прекрасно понимал, что она пришла убеждать его в необходимости убийства императора Мерсера, но хотел сначала просто поболтать с ней, как в молодые годы. Хотя бы несколько минут. Даже если болтовня была сплошным притворством.

– Судя по слухам, ты все еще интересуешься драконами, – сказал Бершад.

В юности они с Эшлин объездили всю Альмиру в поисках драконов. Эшлин изучала их и делала зарисовки в альбом. Бершад и Эшлин ночевали в лесу и целыми днями разговаривали только друг с другом. Эх, счастливое было время!

– На прошлой неделе мы с Хайден полдня следили за черным рогачом, – чуть улыбнувшись, сказала Эшлин. – Видели, как он боролся с соперником. Как я и подозревала, самцы этой породы сцепляются рогами и мотают друг друга, пока один из них не признает себя пораженным.

– Странно, что король позволяет своей наследнице покидать замок и гоняться за драконами.

Эшлин пожала плечами:

– Короли выбирают, за что воевать. Да, я унаследую корону Мальгравов, прогляжу все глаза, читая свитки и карты, вытерплю бесконечные аудиенции и защищу династию Мальгравов на веки вечные. Однако никто меня не остановит, если мне вздумается отправиться на поиски драконов в окрестностях Незатопимой Гавани. Между прочим, тот черный рогач великолепно продемонстрировал превосходную функциональность костных тканей у особей этой породы.

– Да, ты изменилась, – улыбнулся Бершад. – Но не полностью.

– И ты тоже. – Она оглядела покои и добавила: – Кстати, о костях. Можно мне взглянуть?

Очевидно, Эшлин тоже хотела потянуть время.

– Взглянуть на что?

– На то, что ты принес с собой. Не притворяйся, я же знаю.

Чуть помедлив, Бершад подошел к креслу, куда Роуэн положил переметную суму, вытащил из нее кинжал из драконьего клыка и протянул Эшлин. Она взвесила кинжал в руке, провела пальцем по лезвию.

– Какой породы был дракон? – спросила она, не отрывая взгляда от клинка.

– Серокрылый кочевник, самка. Я завалил дракониху в окрестностях Зеленошпора.

– Ох, сочувствую, Сайлас. Тебе же кочевники нравятся больше всего.

До того как Сайлас стал прославленным драконьером, он любил драконов не меньше Эшлин. Увы, об этом пришлось забыть, иначе было не выжить.

– Да, это был великолепный экземпляр, – прошептал он.

Эшлин печально поглядела на него:

– А как тебе удалось сохранить клык?

Бершад замялся. По правде говоря, дракониха прокусила ему живот, а клык застрял в кишках. Роуэн извлек клык, швырнул в переметную суму и заткнул рану спартанийским мхом, что спасло жизнь Бершаду. О клыке забыли и лишь неделю спустя обнаружили, что он не сгнил.

Однако если рассказать об этом Эшлин, то придется признаваться и во всем остальном. Бершад к этому был не готов.

– С большим трудом, – сказал он. – Зато теперь его невозможно повредить. Видишь, на лезвии нет ни единой зарубки или отметины.

Эшлин кивнула, понимая, что расспрашивать дальше бесполезно.

– Зато на тебе отметин много, – сказала она, рассматривая шрамы под расстегнутой рубахой.

– Ага.

Когда Бершаду было шестнадцать, он целую неделю провел без сна на подоконнике своих покоев в замке, раздумывая, стоит ли взбираться в опочивальню Эшлин.

На этот раз он не испытывал ни малейшей неуверенности.

Он подошел к Эшлин и поцеловал ее. Провел ладонями по щекам, по черным кудрям, ниспадавшим до бедер. Он целовал ее сотни раз. Тысячи. Но четырнадцать зим и четырнадцать лет не вытравили знакомый вкус ее губ. У Бершада задрожали руки.

Разомкнув объятья, Эшлин кончиками пальцев погладила шрамы под расстегнутой рубахой Бершада.

– Даже не верится, что ты жив, – прошептала Эшлин. – Не верится, что этот жестокий мир позволит мне снова обнять тебя. Я так соскучилась… – Она поцеловала его шею. Скулу. Татуировки на щеках. Губы. – Мне так тебя не хватало.

– Мне тоже тебя не хватало.

Бершад погладил ей руку, помедлил у запястья. У внутренней стороны запястья, под шнурком из акульей кожи, скрывался папирийский нож длиной в палец. Эшлин обзавелась этим ножом, когда ей исполнилось десять лет.

– Ты с ним так и не расстаешься? – спросил Бершад. К кожаному шнурку добавилась странная прозрачная нить, но в остальном ни шнурок, ни нож не изменились.

– Ты же знаешь Хайден. Она утверждает, что меня легче уберечь, если я сама могу дать отпор врагам.

Бершад коснулся ее щеки:

– Воспоминание о твоих чертах я пронес через всю Альмиру. Ничего дороже у меня не было. Но сейчас оно кажется незначительным, словно я хранил гальку, притворяясь, будто она – огромный валун.

Эшлин снова поцеловала его. По ее щекам струились горячие слезы. Она легонько прикусила его нижнюю губу, как делала всегда, когда у нее не было слов, чтобы выразить свои чувства.

Наконец он высвободился из ее объятий. Притворство не имело смысла.

– Эшлин… Я понимаю, почему Гертцогу хочется, чтобы императору скормили раковину. Твой отец ни за что не потерпит измывательств над родными и близкими. А вот на тебя это не похоже. В двенадцать лет ты, чумазая девчонка, верхом на боевом коне въехала в зал, где заседал верховный совет, и потребовала, чтобы король прекратил выдавать грамоты на драконьерство в долине Горгоны, потому что в тот год убили слишком много речных кикимор. А теперь ты жаждешь смерти императора. Почему?

– Потому что если Мерсер доживет до лета, то уничтожит всех драконов Терры.

– Как это? – удивился Бершад.

– Сейчас объясню. – Эшлин кивнула на ковер у очага, и оба уселись к огню. – Когда балары согласились приехать в Незатопимую Гавань, я сказала верховному совету, что они хотят договориться о торговом соглашении с Альмирой, чтобы наконец-то прекратить тридцатилетнюю изоляцию Баларии. Частично это было правдой. Мы с императором обсудили торговлю лесом, солью, пряностями, опиумом, драконьим маслом и сталью. Вдобавок мы обсудили кое-что еще.

Поразмыслив, Бершад сказал:

– Брачный союз.

– Верно. Мой забулдыга-муж утонул четыре года тому назад, а жена Мерсера умерла, так и не родив наследника. Вполне естественно, что нам следовало подумать о браке. Наша свадьба давала Мерсеру возможность исправить промах его отца и завоевать Альмиру без кровопролития.

– А тебе?

– Мерсер Домициан безраздельно властвует на восточном берегу Моря Душ, но я ничего не знала ни о его нраве, ни о его устремлениях, хотя неоднократно пыталась внедрить соглядатаев в императорский дворец. Мне нужно было узнать замыслы противника. Торговые переговоры дали мне такую возможность. Я наконец узнала, кто такой Мерсер Домициан. И меня это насторожило.

– В каком смысле?

– Зная, что мне нравится изучать драконов, Мерсер поделился со мной своими… кхм, пристрастиями. Он думал, что это подчеркнет общность наших интересов, но, насколько я могу судить, наши интересы прямо противоположны. Вот, взгляни. – Эшлин развернула один из свитков – карту, где были отмечены все драконьи логовища на восточном побережье Терры. – Уже много лет ходят слухи, что балары усиленно охотятся на драконов, чтобы обеспечить неутолимую потребность Бурз-аль-дуна в драконьем масле. Однако лишь два месяца назад я поняла, как далеко зашло дело. Если верить Мерсеру, то с прошлого Великого перелета, то есть вот уже пять лет, в округе на неделю пути от Бурз-аль-дуна не появлялся ни один дракон. В Баларии осталось одно-единственное логовище, крупнейшее в стране. Драконы прилетают туда гнездиться. – Она указала на зеленый треугольник в восточной части карты. – Его называют Зыбучей падью. Людям туда не пробраться, потому что логовище окружено непроходимыми мангровыми лесами. Каждые пять лет туда прилетают на гнездовья тысячи драконов. Молодняк рождается летом, когда зной прогревает болота. Вот уже три года император Мерсер прокладывает тракт через мангровые леса, а еще начал производство нового типа катапульт, способных подбить дракона в полете, за тысячу локтей в воздухе. Мерсер показал мне чертежи – я даже не представляла, что в рычаге лебедки может быть столько шестеренок и болтов. Катапульты перезаряжают с необыкновенной быстротой, с помощью механизма, работающего на драконьем масле. Впрочем, неудивительно, что в стране, где вот уже пятьсот лет поклоняются богу-машине, а не глиняным истуканам, новое изобретают быстрее. – Эшлин раздраженно тряхнула головой. – В день летнего солнцестояния, когда драконы Терры вернутся в Зыбучую падь, Мерсер окружит болота сотнями новых катапульт и перестреляет всех ящеров.

– А зачем ему разом убивать всех драконов?

– Затем, что в Бурз-аль-дуне за месяц расходуют больше драконьего масла, чем во всей Альмире – за год. Драконье масло используют для всего в городе. Мерсер изобрел новый способ перегонки драконьего масла. В концентрированном виде оно превращается в превосходное экономичное топливо, однако с каждым годом его требуется все больше и больше. Если в Зыбучей пади истреблять драконов постепенно, то запасы масла удовлетворят потребности нескольких поколений, но Мерсер хочет уничтожить их разом, чтобы обеспечить себе почти монопольное владение самым ценным товаром в мире. Тогда Мерсер сможет устанавливать цены и поставлять драконье масло на своих условиях не только империи, но и всем остальным народам Терры.

– А почему он тебе все это рассказал?

– Он полагал, что после свадьбы я точно так же поступлю с Дайновой пущей и монополия станет всеобъемлющей.

– Это ужасно.

– Да.

– А почему ты этого не сказала в зале Алиор?

– Сайлас, ты же сам не дал мне возможности ничего объяснить. Вдобавок я не говорила отцу о предложении Мерсера. Если честно, я боялась, что он согласится выдать меня замуж за императора. Да, я предложила его убить, но Гертцог счел это хорошим признаком и решил, что я стала безжалостной и жестокой владычицей, достойной унаследовать престол. Что я готова окропить клинок кровью, защищая династию Мальгравов. – Эшлин умолкла, разглядывая карту. – Для народов Терры драконы важнее войн и династических устремлений. Драконы поддерживают равновесие в нашем мире. Из-за повального истребления драконов Балария почти превратилась в пустыню. В Галамаре свирепствует голод, в Листирии тоже острая нехватка продовольствия.

– Ты не обязана помогать странам на противоположном конце Терры.

– Может, и нет, но половина альмирских драконов во время Великого перелета отправляются в баларское логовище – и серокрылые кочевники, и курносые дуболомы, и шипогорлые вердены, и призрачные мотыльки. Неизвестно, почему они предпочитают гнездиться в дальних краях, а не в Дайновой пуще, но так было всегда. По-моему, это очень похоже на то, как лососи каждое лето уходят из глубин Западного моря нереститься в речной воде.

– Эшлин, послушай… – Сглотнув, Бершад продолжил: – Я знаю, что тебя волнует судьба драконов, но ты все-таки наследница альмирского престола, и тебе следует оберегать альмирцев, а не гигантских ящеров.

– Я и оберегаю своих подданных.

Эшлин развернула еще один свиток, с нарисованной ею собственноручно картой восточной Альмиры.

– Ты только что вернулся из Выдрина Утеса, верно?

– Ага.

Она указала деревню на карте.

– А ты заметил, что на берегах реки слишком много глиняных истуканов?

– Не помню. Меня больше занимал шипогорлый верден, которого я должен был убить по приказу твоего отца.

– Так вот, их там полным-полно. Жители Выдрина Утеса лепят их без устали, потому что вот уже пять лет в окрестностях царят голод и болезни. – Эшлин указала на четыре деревни выше по течению. – И с каждым днем заразный недуг распространяется все дальше. Через несколько месяцев зараза придет в Выдрин Утес.

– А при чем тут драконы?

Эшлин накрыла карту ладонью:

– Для серокрылых кочевников провинция Блакмар издавна служила охотничьими угодьями, но мой отец приятельствовал с отцом Креллина Нимбу. Во время баларского нашествия они сражались бок о бок. Поэтому Гертцог вот уже много лет посылает туда драконьеров. За последние два десятилетия в этом районе уничтожено тридцать кочевников.

Бершад кивнул. С начала своего изгнания он убил одиннадцать кочевников, но уже давно не получал грамот на драконьерство в северных краях.

– Теперь там кочевников нет вообще.

– Они сообразили, что к чему, и покинули провинцию, – сказала Эшлин. – К великому огорчению рода Нимбу. Правители Блакмара собрали столько драконьего масла, что могли бы стать богатейшим семейством в Альмире, но вместо этого спустили все деньги на драгоценные камни для украшения глиняных божков. Глупо. – Она покачала головой. – Как бы то ни было, серокрылые кочевники – единственные хищники в этом регионе, представлявшие угрозу для альмирских черных медведей. Теперь, когда медведям больше не нужно прятаться в чаще всякий раз, как над речной долиной мелькнет драконья тень, они каждый год отъедаются перед зимней спячкой и за две осени уничтожили все поголовье выдр. В реке выдр почти не осталось.

– А при чем тут люди?

– Сейчас объясню. Выдры питаются рыбой. Насекомыми. Червями. В общем, чем придется. – Эшлин облизнула губы. – А еще красными улитками-катушками, которые водятся только в этой провинции. Улитки ядовиты для всех живых тварей, кроме выдр. Когда выдры исчезли, улитки начали бесконтрольно плодиться. К северу от Выдрина Утеса их так много, что по их раковинам можно перебраться через реку, будто по мосту. В небольших дозах яд не смертелен для людей, но его постоянное употребление вызывает сыпь, чирьи, судороги и галлюцинации. – Эшлин снова указала на поселения к северу от Выдрина Утеса. – И вот уже пять лет именно такие хвори донимают жителей местных деревень. Я заставила Нимбу нанять алхимика, чтобы тот отыскал противоядие, но пока что все его старания так же безуспешны, как попытки остановить прилив веслом. В северных деревнях от помощи алхимика отказались – там надеются, что глиняные божки спасут от лесных демонов. Впрочем, даже если б они согласились, никакой помощи он предложить не смог бы. Мастер Моллеван вот уже пять лет безуспешно ищет противоядие.

Бершад решил покамест не говорить Эшлин о гибели ее алхимика. Лучше как-нибудь в другой раз.

– Если альмирские драконы этим летом улетят в Баларию и не вернутся, то во всех городах и селениях Альмиры произойдет то же самое. А в Дайновой пуще будет хуже всего.

– Почему? – спросил Бершад.

– Потому что это уникальные джунгли. Корни дайновых деревьев образуют единую подземную систему, которая простирается на многие лиги. Корневая система поражена белым плесневым грибком, однако деревья не погибают – курносые дуболомы обгладывают ядовитую плесень с древесных корней, поскольку она прочищает хронически забитые носовые пазухи этих драконов.

Бершад почесал подбородок:

– Значит, если дуболомы не вернутся, то…

– Тысячи лиг заповедных джунглей сгниют на корню. А потом первый же сезон дождей размоет почву и превратит все в грязевую хлябь. Погибнут тысячи людей. И через несколько лет на месте Дайновой пущи будет безжизненная пустыня.

Бершад рассматривал карту на полу. Один участок карты был помечен большим красным кружком, а на полях виднелись какие-то записи о призрачных мотыльках. Эшлин потеребила край карты, но не стала ничего объяснять.

– И откуда ты знаешь, что убийство Мерсера поможет все это предотвратить? – спросил Бершад. – Если уничтожение драконов приносит немалые деньги, то следующий баларский император наверняка задумает то же самое.

– Вполне возможно, – согласилась Эшлин. – Но смерть Мерсера приведет к кризису баларского правительства. Ганон, младший брат Мерсера и его преемник, слишком юн и глуп. Его больше занимают роскошные празднества, устраиваемые в честь Этерниты, баларской богини времени. Перевозка катапульт в драконье логовище – дело непростое и затратное, требующее массовых усилий и поддержки баларских государственных чиновников. Так что этим летом Ганон не успеет ничего организовать, даже если бы и задумал продолжить начинание брата. Мы выиграем время. Драконы вернутся с зимовий в Терру, прежде чем Балария оправится от гибели Мерсера. А следующий Великий перелет будет только через пять лет.

В юности Эшлин всему на свете предпочитала книги и смущалась, приказывая конюхам оседлать коня… А теперь, не моргнув глазом, повелевает убить императора. За прошедшие годы она очерствела.

– Похоже, ты абсолютно все продумала.

– Абсолютно все продумать невозможно, но теперь я понимаю, что происходит в мире. – Она сделала шаг к Бершаду. – Драконы – опасные хищники. Однако же они не только пожирают стада, но и влияют на окружающее их царство растений и животных, включая самих альмирцев. Без драконов естественный порядок нарушится. Все вокруг – и выдры, и ряска, и леса – зависит от существования драконов. Если Мерсер исполнит свой замысел, то начнутся хвори и голод. Долина Горгоны превратится в ядовитое болото. Дайновая пуща станет безжизненной пустыней. А ты можешь помочь мне остановить все это.

Бершад сжал кулак. Потом раскрыл ладонь. Несколько часов тому назад он был готов расстаться с жизнью в пиршественном зале, залитый кровью короля и пронзенный двадцатью пятью мечами. Как быстро все меняется!

– Я верю тебе, Эшлин. Извини, что я так дурно вел себя. Я ошибся, думая, что ты изменилась. – Он помолчал, подбирая слова, чтобы лучше объяснить свой внутренний разлад. – Видишь ли, изменился я сам. – Бершад закатал рукав. – Я своими руками убил шестьдесят шесть драконов. Четырнадцать лет я только и делал, что скитался и убивал. Исчезло все то, что с детских лет связывало меня с драконами. Я растратил все свои убеждения. И все то, что ты во мне любила, давным-давно рассыпалось прахом. Я больше никому не могу помочь.

Эшлин внимательно рассматривала его татуировки, скользила взглядом по карте шрамов на руках, на груди и на животе.

– Сайлас, тебе пришлось совершить немало дурного, чтобы выжить. Я тебя не виню. Но эти поступки не определяют твоего характера. Мой отец стар и болен. Он скоро умрет. И что ты будешь делать после этого? Кем станешь?

Бершад так долго жил исключительно ненавистью к Гертцогу, что уже не помнил, кто он на самом деле. И вспоминать не хотел.

– Не знаю.

Эшлин свернула свиток, отложила его в сторону.

– Твой отец грозился убить Роуэна и Альфонсо, если я откажусь, – вздохнул Бершад. – Что ты задумала?

– В порту Незатопимой Гавани стоят два корабля. Один завтра отправляется в Галамар. А вот другой… Вы с Роуэном и ваш ослик можете немедленно отправиться на нем в плавание через Великий Западный океан, за пределы Терры.

Бершад опешил.

– Путешествие через океан куда опаснее дороги через Вепрев хребет, – продолжила Эшлин. – Но это путь к свободе. Там, на дальнем океанском берегу, синие татуировки изгнанника ничего не значат. Там на них никто не обратит внимания.

Не нужно было объяснять, что Эшлин он больше никогда не увидит.

– Мне нужна помощь, Сайлас. Но я не хочу взваливать на тебя еще одну заботу. Твоих тягот на десяток жизней хватит. Ты давным-давно искупил свои грехи за то, что случилось в Гленлокском ущелье. Если ты покинешь Альмиру, мне тебя будет очень не хватать, но я пойму и приму твое решение.

У Бершада пересохло во рту. Он тяжело сглотнул:

– Ну, не знаю… Все эти годы… все, что делал я… все, что сделали со мной… вряд ли я смогу вернуться к той жизни, которой нас лишили. Хотя мне этого очень хочется… – Он осекся, не в силах найти слов.

– Не обязательно знать наверняка, – сказала Эшлин. – А решение можно принять позже. У нас еще есть время. – Она коснулась его татуированной руки, сплела его пальцы со своими. – И что бы ты ни решил, кое-что не терпит до восхода солнца.

Она притянула его к себе и обняла. Крепко поцеловала, снова прикусила ему нижнюю губу. Они стояли, впитывая тепло тел. Бершад чувствовал, как бьется сердце Эшлин. Ее рука скользнула по его груди и животу, к поясу штанов, затеребила завязки. Он стянул шелковое платье к ее талии, упал на колени и сдернул одеяние на пол. Погладил бедро Эшлин, ощутил жар у нее в паху. До кровати они так и не добрались, упали на мягкий ковер у камина. Как в добрые старые времена. Провалились друг в друга.

Потом Эшлин, закрыв глаза, лежала у него на груди. Крошечная родинка на левом веке Эшлин была знакома Бершаду с их самой первой ночи. Больно было видеть ее снова. Он с легкостью воссоздавал в памяти их прошлую жизнь, полную смеха и наслаждений, но вернуться к ней было невозможно.