Кровь изгнанника

Джолан хотел было расспросить Бершада, в чем дело, но краем глаза заметил какое-то движение. Левый коготь дракона чуть подрагивал. Тем временем Морган сосредоточенно рассматривал складки кожистых крыльев шипогорлого вердена. Когда дракон задвигался, целитель чертыхнулся и отступил на несколько шагов, удивленно и сердито, будто ни с того ни с сего взбрыкнула его любимая лошадь.

Одним взмахом когтя дракон снес Моргану голову.

Кровь хлынула струей, обезглавленное тело подергивалось. Приподнявшись на задних лапах, дракон взревел. За спиной Джолана послышались сдавленные крики, а потом истошные вопли: деревенские смельчаки стремглав удирали с поля. Поначалу Джолан оцепенел, а потом бросился между Бершадом и драконом.

Он лихорадочно рылся в карманах, пытаясь отыскать ракушку, чтобы сунуть ее в рот, но так и не нашел.

Земля загудела от удара, когда дракон припал на передние лапы, а потом неуверенно двинулся к Джолану. Оранжевая кровь все еще сочилась из-под копья, застрявшего в глазнице. Дракон принюхался – раз, другой, раздувая влажные ноздри.

Джолан был образованным человеком. Он не верил ни в богов, ни в демонов и не придавал особого значения гигантским ящерам, водившимся в Терре. Они были всего-навсего животными – дикими, опасными и необычайно сильными. Однако же в этот миг ему почудилось, что дракон пытается поведать ему какую-то тайну.

Мимо левого уха Джолана просвистело копье и с такой силой вонзилось в дракона, что пробило череп насквозь. Из дыры в драконьем затылке вылетела струя крови и осколки костей. Драконья шея запрокинулась от удара, а сам ящер обмяк и издох у ног Джолана. Обернувшись, Джолан увидел, что Бершад на ногах – покачивается, но стоит.

– Не может быть… – в третий раз пробормотал Джолан, потому что обычный человек не способен на такой подвиг.

– Помнишь, что я тебе говорил про наблюдательность? – прохрипел Бершад, блеванул и повалился наземь.

Джолан долго искал голову Моргана в бороздах пшеничного поля и в купах деревьев на краю, отчаянно сдерживая слезы в присутствии Роуэна и Бершада Безупречного. Хоть драконьер и лежал без сознания, плакать в присутствии легендарного героя не хотелось.

Деревенские жители мало-помалу выходили из убежищ. Никто не видел, как именно Бершад расправился с шипогорлым верденом, поэтому они принялись обсуждать не нечеловеческую силу драконьера, а как поделить драконью тушу между собой.

По неизвестной причине клыки, шкура, внутренние органы и кости дракона, как правило, сгнивали за несколько дней, а иногда и за несколько часов, так что пользы от них почти не было. Поэтому Бершадов кинжал из драконьего клыка был такой редкостью – готовый клинок обычно превращался в размякшую заплесневелую палочку. А вот мешочек жира у основания каждой драконьей чешуйки легко становился добычей любого дурака. Жир перетапливали, получая из него так называемое драконье масло, которое горело в десять раз дольше, чем любой другой животный жир.

В Альмире барону – повелителю местных владений полагалось три четверти драконьей туши, а остальное разбирали те, кто был похрабрее и озаботился захватить с собой нож. Джолан заметил, что деревенские старательно отмеряют долю барона Нимбу, который недавно построил замок в десяти днях пути от Выдрина Утеса и наверняка пришлет посыльных за драконьим жиром. Судя по величине шипогорлого вердена, это на два или на три года освободит жителей Выдрина Утеса от дани.

Пока крестьяне делили тушу, Джолан продолжал искать голову Моргана. И куда она только подевалась? Двадцатиминутные поиски ни к чему не привели. Тем временем Роуэн соорудил носилки из гибких стволов молодых деревьев, связав их кожаными ремнями и дерюжными лоскутами. Но если не найти голову Моргана, то Джолан не сможет вложить ему в рот ракушку. А без ракушки душа Моргана будет вечно бродить по округе, искать дорогу к Морю Душ. От Выдрина Утеса до моря далеко, душа Моргана наверняка заблудится.

Роуэн уложил Бершада на носилки и привязал их к упряжи осла.

– Хватит уже, малец, – сказал оруженосец, но, видя, что Джолан продолжает свое занятие, добавил: – Может, он сам найдет дорогу к морю.

– А если не найдет? – дрожащим голосом спросил Джолан, с трудом сдерживая слезы.

Роуэн заморгал, а потом коснулся плеча Джолана:

– Жизнь полна горя, малец, а тебе горевать рановато. Не спеши.

Он легонько тряхнул уздечкой и повел осла в деревню.

Джолан плелся в самом конце унылой процессии – Роуэн, осел, обезглавленное тело мастера Моргана и Бершад в беспамятстве – и хмуро обдумывал положение дел.

Срок ученичества Джолана истекал через несколько месяцев, после чего он стал бы подмастерьем Моргана, а значит, получал бы право преемственности на договор с бароном Нимбу. Оставаясь учеником, Джолан обладал теми же правами, что и ножи в его суме или флаконы на полках в аптеке.

То есть никаких прав у него не было.

Если бы барон заплатил гильдии алхимиков, то они прислали бы кого-нибудь взамен Моргана, но Нимбу платить не собирался. За пять лет работы Морган так и не обнаружил действенного средства против красных улиток. Вдобавок барон подозрительно относился к целителю, поскольку больше верил в глиняных истуканов, а не в пузырьки со странными зельями. Морган так и не успел разузнать, почему Нимбу его нанял.

Так что, скорее всего, барон отменит договор с алхимиками, выгодно продаст содержимое аптекарской лавки и выгонит Джолана из своих владений. Противиться этому бесполезно.

Несмотря на все свои знания и опыт, Джолан был совершенно беспомощен. А в довершение всех бед он потерял ларчик с божьим мхом.

Невеселые размышления Джолана прервал всадник на боевом скакуне, преградивший им дорогу. Воин был облачен в легкий серебряный доспех и пурпурную накидку альмирских стражей. Стражи были частью гвардии Мальграва и не подчинялись никому из военачальников, кроме самого короля. Эти отчаянные смельчаки служили разведчиками, посыльными и конными лучниками, но их главной задачей было следить за альмирскими драконьерами и безжалостно расправляться с теми, кто отлынивал от своих обязанностей.

– Это Бершад Безупречный? – осведомился страж.

– Фиг его знает, – ответил Роуэн. – А ты что за хрен?

– Зим, – невозмутимо заявил страж, будто этого было достаточно, и небрежно потянулся к рукояти меча. – Отвечай.

– Бершад это, Бершад, – сказал Роуэн, выпустив уздечку осла, и шагнул вперед.

– Он умер?

– Нет, задремал. Умаялся драконьерствовать, – хмуро пояснил Роуэн.

Прищурившись, Зим поглядел на Бершада:

– Не очень-то похож на прославленного героя.

– Много ты понимаешь! – Роуэн сплюнул и, угрюмо уставившись на стража, тоже сдвинул руку к мечу – старому, обшарпанному, с ягуаром на рукояти с кожаной оплеткой, заскорузлой от грязи и пота.

Зим смерил оруженосца взглядом, что-то решил для себя и расслабился.

– Я этого мерзавца вот уж две недели ищу. – Страж швырнул к ногам Роуэна небольшой свиток. – Когда Бершад Безупречный проспится, пусть прочитает.

– А что там? – недоуменно осведомился Роуэн.

– Я – гонец, а не глашатай.

– Ты – чирей на ослином заду.

– Попридержи язык, мразь, пока не отрезали. Вместе с головой.

– Ладно, чего там зря болтать. Вали отсюда, куда шел. Вот встретимся в глуши, там и разберемся.

Зим что-то прошипел, пришпорил коня и ускакал. Джолан долго смотрел ему вслед, а потом повернулся к Роуэну, который уже читал свиток.

– Что там? – спросил Джолан.

– Вот, возьми и посмотри. Не каждому выпадает честь получить письмо от самого короля.

Джолан взял свиток.

Изгнанник!

Ты должен немедленно явиться в столицу. В каком бы дерьмовом сарае ты ни заночевал, просыпайся. За каким бы драконом ни гонялся, прекращай немедленно. Твоя ссылка отменяется. На время. Возвращайся в Незатопимую Гавань.

Гертцог Мальграв I, король Альмиры

Чуть ниже подписи красовалась королевская печать с изображением орла, распростершего крылья на вершине величественной сосны.

– А что понадобилось королю? – спросил Джолан.

– Что бы там ни было, хуже не будет, – пробормотал Роуэн, снова взялся за носилки и зашагал к деревне.

2
Гаррет

Альмира, к северу от Марлинова Мыса

Под покровом ночи и тумана Гаррет спрыгнул за борт китобойного судна в лиге от альмирского берега и поплыл, подгоняемый приливом. До суши он добрался на рассвете, зачерпнул мокрыми ладонями альмирский песок и ушел подальше от воды. Во рту першило от соли.

К поясу Гаррет прикрепил непромокаемую котомку из козьей шкуры, в которой надежно хранилось все необходимое: простой, но добротно сработанный охотничий нож, пара сапог, компас, кожаная накидка, шесть ярдов пеньковой веревки, курительная трубка, пустая фляжка, восковая гримировочная замазка, клей и два кремня. Шагах в ста от берега Гаррет достал вещи из котомки и разложил на жесткой прибрежной траве, проверяя, не потерялось ли чего.

Вдали виднелись очертания деревни: сторожевые башни, чтобы не пропустить приближения драконов с моря, и некое подобие ограды из пла́вника. Наверное, это и был Марлинов Мыс. Судя по всему, Гаррет попал именно туда, куда и требовалось, а главное – вовремя. Вообще-то, занятия Гаррета отличались непредсказуемостью. Сложности возникали всегда.

Небо посерело, близился рассвет. Перед долгой дорогой Гаррет решил полюбоваться восходом солнца, наслаждаясь тишиной и покоем. Прежде он бывал только в альмирской столице, Незатопимой Гавани, а в эти края не забредал, но, готовясь выполнить задание, изучил десятки карт местности. Сейчас он находился на северо-восточной оконечности Атласского побережья, среди полей и холмов. Обитатели местных деревушек поклонялись каким-то безымянным богам и жили в страхе перед ночными демонами. Незатопимая Гавань, крупнейший порт страны, находилась в южной оконечности побережья, там, где две великие альмирские реки – Атлас и Горгона – впадали в Море Душ. К югу от Незатопимой Гавани простиралась Дайновая пуща – дикие джунгли, где кишели драконы и ягуары. Единственный город в джунглях, Заповедный Дол, издавна принадлежал Бершадам, но альмирский король извел их род. Теперь этими землями владел барон Греалор.

Сам Гаррет направлялся на запад вдоль побережья; ему предстояло пересечь Атлас и попасть в долину Горгоны. Он в последний раз взглянул на море, собрал пожитки в котомку и ушел, отвернувшись от восходящего солнца.

Спустя два дня Гаррет добрался до моста через Атлас. Хотя река не отличалась шириной – берега отстояли друг от друга всего шагов на сто, – переправы были редки, потому что русло было глубоким, а течение бурным. Воды с такой яростью изливались с гор, что не успокаивались, пока не достигали моря. Течение с легкостью сбивало с ног и человека, и упряжку волов. Даже у берега утонуть было проще простого.

У любой переправы через Атлас скапливалось множество торговцев и торговых караванов, что было Гаррету на руку. В толпе легко затеряться, и одинокого путника не запомнят. Он прибился к трапперам, которые как раз переходили через мост, оживленно обсуждая цены на пушнину и лучшие угодья для ловли зверя.

– В Студеном Водопаде за бобровую шкурку дают серебряник, – с гордой ухмылкой заявил один.

– Да ну, там всегда за бобра переплачивают, – отмахнулся другой, пьяно пошатываясь в седле мула. – Для них бобровая шапка будто королевская корона.

– А дороги там как?

– Туда добрался споро, а вот возвращаться было хреново – все тропы размыло, пришлось плестись в обход.

Альмирские дороги всегда были ненадежны, поэтому Гаррет на всякий случай добавил лишние дни к срокам своего путешествия.

Он вслушивался в голоса трапперов, запоминал звуки и ритм произношения. В последний раз он прикидывался альмирцем лет пять назад и многое подзабыл.

Сразу за мостом располагалась фактория. Вдоль раскисшей слякотной тропы стояли лавки с припасами, из дверей выходили покупатели с мешками солонины и овощей. Гаррет зашел в первый попавшийся трактир, где было всего два посетителя. Один пьяно обмяк на стуле, а другой слепил фигурку божества прямо на барной стойке и, высунув язык от усердия, осторожно напяливал на голову болванчика корону из сосновых игл.

Альмирцы славились не только отвратительными дорогами, но и безудержной любовью к лепке глиняных истуканов, якобы изображавших их неведомых богов.

Гаррет сел за стойку и подозвал трактирщика.

– Чего тебе? – промямлил трактирщик, будто набрал полный рот глины.

– Медовухи, и послаще, – ответил Гаррет по-альмирски, выговаривая слова не совсем так, как трапперы, но здесь, в захолустье, к произношению особо не прислушивались.

Трактирщик наполнил замызганную кружку золотистой медовухой и подтолкнул к Гаррету. На поверхности жидкости плавали черничные шкурки и кусочек сот размером с желудь. Гаррет пригубил напиток. Медовуха была сладкой, но вкусной назвать ее было сложно. Сам Гаррет предпочитал горький баларский эль, но сейчас удовлетворенно кивнул, потому что альмирцы обожали свою медовуху.

– Я месяц провел на востоке, – сказал он. – Хочу двинуть в Глиновал. Там как дела?

– Что, пушнину добывал?

Гаррет кивнул:

– Ага. Привез бобровые шкурки в Студеный Водопад. Мне за них денег отвалили, как за золотые. А теперь надо бы запастись провиантом и пойти подальше на запад.

– В Глиновале совсем худо, – вздохнул трактирщик, навалившись грудью на стойку. – Там вроде пока заправляет Тибольт, но его власть висит на волоске. На него какой-то Хрилиан войной пошел.

– Да ты что? – притворно удивился Гаррет.

Альмирские бароны приносили клятву верности королю Мальграву, но постоянно вели междоусобные войны, пытаясь захватить земли соперников. Гаррет догадывался, что король поощряет междоусобицу, поскольку из-за нее баронам некогда зариться на королевский престол.

– Говорят, Хрилиан приволок к городу катапульту, – продолжал трактирщик. – Фиг его знает, где он ее раздобыл, но такую бучу устроил! Осадил город, а Тибольт чудом отбился, хотя созвал на помощь всех своих воинов. В общем, теперь отряды Хрилиана рыщут по лесам, Тибольтово войско стоит под крепостной стеной, к городу никого не подпускают. Так что вряд ли тебе удастся пополнить там припасы.

Гаррет одним глотком допил медовуху и спросил:

– А как дорога на Глиновал?

Трактирщик поморщился, недовольный тем, что посетитель не прислушивается к доброму совету, забарабанил толстыми пальцами по стойке, а потом пожал плечами:

– После недавних ливней тракт раскис, как дерьмо в выгребной яме. Если хочешь добраться до Глиновала к середине лета, придется топать в обход. Ступай на юго-запад, вдоль гряды Демоновы Горбы, глядишь, через неделю и доберешься до Карторнского перевала, там на северном берегу ручья растут желтые цветы. В общем, моли всех богов, чтобы тропу не завалило, оттуда на север прямая дорога к Глиновалу.

Гаррет оставил на стойке две медные монетки и ушел. Время поджимало, не опоздать бы.

3
Бершад

Альмира, Незатопимая Гавань

Рассвело всего час назад, но дорога к Незатопимой Гавани на целую лигу была запружена толпами крестьян, устремившихся на столичный рынок продавать свои товары. Каждому хотелось занять местечко поудобнее. Мычала скотина, квохтали куры, а их хозяева прикрикивали на живность и переругивались между собой. Роуэн глядел на толпу с вершины холма, где они с Бершадом остановились на ночлег. Драконьер со стоном поднялся с подстилки.

– Как нога? – спросил Роуэн.

– Вроде на месте, – ответил Бершад.

Изувеченная нога заживала медленнее из-за двухнедельного путешествия по берегам Атласа в столицу, но усилия ученика целителя не прошли даром.

– А рана закрылась быстрее обычного, – сказал Роуэн, протирая заспанные глаза. – Видно, малец смазал ее чем-то особенным.

После встречи с королевским гонцом Роуэн немедленно увез Бершада из Выдрина Утеса, но драконьер очнулся лишь через день пути. Бершад рассказал оруженосцу о чудодейственной мази и описал мох – темно-зеленый, как мокрые водоросли, испещренный крохотными голубыми цветами. Такого мха они никогда прежде не видели, а возвращаться и расспрашивать мальца было уже поздно.

– Ага, – вздохнул Бершад и потыкал ногу пальцем, чуть морщась от боли.

– И второе копье ты хитро швырнул.

– Хитро – не то слово, – сказал Бершад.

Мох, добавленный мальцом в целительную мазь, придал драконьеру необычайную силу. Тяжелое копье в руке стало легким, как речная галька.

– Что ж, на этот раз рассказ о твоих подвигах будет весьма похож на правду.

– Только если малец проболтается. Все остальные прятались в лесу и ничего не видели.

– И что бы все это значило?

Бершад поглядел на дорогу:

– Понятия не имею. Я расспросил две дюжины алхимиков, но они ничего толком не объяснили, так что ответ вряд ли существует.

– Слушай, мы же однажды на западе забрели в какую-то глушь, и тамошний шаман вроде бы что-то такое говорил… Помнишь его? Он еще волосы себе мазал птичьим пометом. Как его там? Хоракс, Хорлин…

– А, тот придурок, который объявил меня богом демонов в человечьей шкуре? Фигня все это.

– Конечно фигня, – согласился Роуэн. – У демонов бога не бывает.

Бершад хмыкнул. В богов и в демонов он верил не больше, чем в говорящие мечи или в честных королей, но с ним явно что-то происходило. Кости его наливались странным, зловещим жаром, будто костный мозг выжигала лава. Бершада это пугало.

– Что бы там ни было, нам сегодня надо попасть в город, – сказал он, кивая на толпу у главных городских ворот.

– Как только тебя увидят, поднимется переполох, – напомнил Роуэн.

– А до боковых ворот полдня пути, – возразил Бершад. – Уж лучше переполох, чем какой-нибудь прыткий стражник, который не станет читать никаких посланий, а одним махом снесет мне голову. Вдобавок в толпе перепуганных крестьян стражники не полезут на рожон.

– Тоже верно. А ты волнуешься? – спросил Роуэн. – Ну, с королем Гертцогом встречаться и все такое?

– Волнуюсь – не то слово.

«Злюсь» или «свирепею» подошло бы больше.

Роуэн озабоченно посмотрел на Бершада:

– Ты не замышляешь никаких глупостей, а, Сайлас?

– Ни в коем случае. Глупости я обычно совершаю не задумываясь.

По узенькой козьей тропке они спустились с холма к дороге, ведущей к городским стенам. Незатопимую Гавань назвали так потому, что, хотя город и раскинулся между двумя могучими реками, его, в отличие от большинства альмирских городов, не затапливали ни весенние дожди, ни осенние ливни.

Крестьяне, толпившиеся на дороге, с ворчанием расступались перед Роуэном, который вел осла в поводу. Бершад, на голову выше окружающих, следовал за оруженосцем. Им удалось пройти пару сотен ярдов, как вдруг какая-то девчушка сообразила, кто именно протискивается мимо.

Увидев широкие синие прямоугольники на щеках Бершада, малышка задрожала от страха, дернула отца за рукав и прошептала:

– Драконьер!

Отец не обратил на нее внимания, и тогда она завизжала во весь голос.

Испуганные люди порскнули в разные стороны, с безопасного расстояния глазея на отверженных. На городских стенах Незатопимой Гавани голова изгнанника не красовалась с тех самых пор, как Гралор Камнеухий, задремавший на пароме, проснулся на пристани, где палач уже точил свою секиру.

Бершад решил, что лучше подождать. Слухи о появлении драконьера станут передаваться из уст в уста и в конце концов дойдут до стражников, а те, разумеется, прискачут, чтобы с ним расправиться. Вряд ли король удосужился сообщить стражникам, что лично призвал драконьера в столицу. Король Гертцог, упертый старикан, долго помнил обиды. А род Бершадов его весьма уязвил.

Пока Бершад и Роуэн ждали, крестьяне, косясь на них, принялись лепить глиняных божков и бормотать молитвы. Вскоре из городских ворот выехал конный отряд гвардейцев Мальграва. Бершад насчитал двадцать всадников – многовато для того, чтобы расправиться с одним-единственным драконьером. Роуэн отшвырнул шматок бекона и встал слева от Бершада. Крестьяне отступили подальше, а гвардейцы, окружив Бершада и Роуэна, наставили на них копья. Лица всадников закрывали маски в виде орлиной головы – знак повиновения роду Мальгравов.

Командир выступил вперед. Ярко-оранжевая полоса, вертикально пересекавшая орлиный клюв маски, выделяла его среди прочих гвардейцев. На плечи воина, как и подобало его званию, был накинут зеленый плащ, а маску обрамляла жесткая щетка конских волос, выкрашенных в синий цвет.

– Ты сбился с пути, драконьер? – осведомился командир с нарочитой ленцой, будто проделывал это каждый день.

– Я здесь по приказу короля, – ответил Бершад.

– Какое совпадение! Я тоже. Только мне приказано убивать драконьеров, которые осмелятся приблизиться к городу. Как же мне разрешить это противоречие?

Бершад не раз встречался с подобными типами – образованными, из знатных семейств, но без особого влияния при дворе. Скорее всего, командир был третьим или четвертым сыном захудалого рода; он надеялся дослужиться до высокого чина в королевской армии и тем самым помочь упрочить положение семьи, когда ее возглавит старший брат.

– У нас есть подписанный приказ, – сказал Бершад. – Если твои люди меня не убьют, когда я двину рукой, то готов достать его из кармана.

– Не убьют, – заверил командир.

Бершад вытащил из нагрудного внутреннего кармана свиток и швырнул командиру. Тот ловко поймал его одной рукой, не снимая другой с рукояти меча. Хороший боец, подумал Бершад. Всегда настороже. Командир прочел королевский приказ, проверил печать на свету, а потом кивнул гвардейцам, которые дружно наставили копья в небо.

– Эолин, Шермон, с коней! – Командир снял маску и подвесил ее к поясу; оказалось, что он очень молод, с ярко-синими глазами и орлиным носом. – Рад встрече, барон Бершад, – улыбнулся он. – Поедем в город. Король ждать не любит.

– Прости, что не сразу тебя признал, – сказал командир, скача бок о бок с Бершадом по дороге в Незатопимую Гавань.

– А мы знакомы?

– Я – Карлайл Лайавин.

Бершад был прав: род Лайавинов из Дайновой пущи был древним, но захудалым.

– Мой отец много лет служил твоему, – продолжал Карлайл. – А я вместе со всеми провожал тебя в Гленлокское ущелье. Жаль, что для вашей семьи все обернулось так худо.

Ни один барон с Атласского побережья не стал бы выказывать Бершаду такого сочувствия – если драконьер прогневил короля, то до́лжно гневаться и им. Но обитатели Дайновой пущи славились своей независимостью. Бершад это оценил.

– И как же обстоят дела у Лайавинов при новом правителе? – спросил он. – Насколько мне известно, Элден Греалор властвует иначе.

– Вот именно что иначе, – согласился Карлайл. – Барон Греалор не питает особой любви к джунглям. Он построил лесопилки по всей Дайновой пуще и разбогател. Дайновая древесина стоит целое состояние, поскольку до недавних пор купить ее было почти невозможно. – Карлайл замялся. – Прости. Наверное, тебе больно слышать разговоры о родных местах.

– Дайновая пуща мне больше не дом, – сказал Бершад. – И мне насрать, чем там занимается Греалор.

Иногда Бершад даже верил своим словам.

– И все равно это неправильно, – поморщился Карлайл. – Поэтому я собрал своих людей и переехал в столицу. Поступил на службу к принцессе Эшлин Мальграв.

При упоминании Эшлин у Бершада пересохло во рту. Всю дорогу он старался не воображать, как снова встретится с ней, но получалось плохо.

– Разве ты не присягал служить королю?

– Вообще-то, я числюсь в королевской гвардии, но Гертцог Мальграв не питал особой приязни к пятистам воинам из Заповедного Дола, которые, внезапно лишившись владыки, искали нового повелителя. Он отдал нас под начало Эшлин и поручил оборонять столицу. Карауля ворота, особой славы не заслужишь, но, если честно, я этому рад.

– С чего бы?

– Мне изрядно надоели битвы и набеги, столь любезные сердцу нашего короля. Ему ведь надо держать баронов в узде и все такое. Нет, как по мне, так лучше стеречь крепостные стены, зато каждую ночь спать в мягкой постели. Вдобавок Эшлин Мальграв никогда не отправит меня рубить лес.

– Верно, не отправит, – сглотнув, сказал Бершад.

Они скакали к замку по широкому тракту, от которого направо и налево отходили дороги и улочки поуже, запруженные людьми и повозками и усеянные всевозможными лавками.

Вдали виднелась громада замка Мальграв – древней крепости, выстроенной на вершине плато. Гранитные стены уходили ввысь на восемьдесят локтей, а за ними к небу вздымались четыре огромных шпиля. Две башни пониже, одинаковой высоты, были вчетверо выше крепостных стен. На верхушках этих башен некогда сидели лучники, но теперь там располагались роскошные покои для высокородных гостей. Верхний этаж одной из башен был закопчен и разрушен с западной стороны. Бершад сощурился, стараясь получше разглядеть, что там. Поврежденные стены больше походили на оплывший воск, чем на обвалившуюся каменную кладку.

– Что там случилось? – спросил Бершад.

– Пожар, – ответил Карлайл.

– Невиданное дело, чтобы пожар в замке растопил камень.

– Твоя правда. Но начальникам стражи сказали, что вспыхнул пожар. – Карлайл пожал плечами. – Два месяца назад, как раз когда приезжало баларское посольство.

– А ты сам видел, как горело?

– Да, – кивнул Карлайл. – Среди ночи что-то сверкнуло и громыхнуло, будто молния ударила, хотя в небе не было ни облачка. Я выбежал во двор поглядеть, в чем дело, и увидел, что вся западная сторона башни объята пламенем. Только огонь был подозрительным.

– Как это?

– Цвет у него был странный. – Покосившись на закопченную башню, Карлайл многозначительно посмотрел на Бершада. – Богам известно, что я видал много горящих крепостей, да и не одну поджег. Обычно из окон вырываются желтые и оранжевые языки пламени, как в костре. А это пламя было синим. Сплошняком. Причем полыхало не из окон, а горели сами камни, да так, что за миг раскалились добела. И угасло быстро – минут за пять или за десять. Я бросился наверх, проверить, все ли потушили, но принцесса Эшлин меня не пустила.

– Эшлин была в башне?

– Разумеется, – сказал Карлайл, указывая на третий шпиль, вдвое выше двух башен пониже. – Ее личные покои и приемные залы по-прежнему находятся в башне Королевы, но в последние месяцы Эшлин вела какие-то дела в той, где вспыхнул пожар. – Помолчав, он добавил: – Никто не знает, чем именно она там занимается, только ходят всякие слухи. В общем, Эшлин – не обычная высокородная особа.

Бершад знал о пересудах. Поговаривали, что Эшлин Мальграв по ночам варит папирийские зелья из драконьих потрохов в огромном котле, изменяет погоду и наводит порчу на мужчин, лишая их мужской силы. Правда, Бершад знал, что все это чушь.

– Придворные обожают сплетни, – заметил он.

– Верно, – улыбнулся Карлайл.

Мало кто из жителей Альмиры уходил из родного дома дальше чем на день пути. С рассвета до заката альмирцы трудились в полях, а с наступлением темноты поклонялись лесным богам, обитателям лесов за оградами хижин. Такое замкнутое, разобщенное существование порождало суеверия. Все непонятное объявлялось колдовством и чертовщиной. Поведение Эшлин было необъяснимым для замковых стражников, крестьян и всех прочих. Если бы в ее жилах не текла королевская кровь, то Эшлин уже давно объявили бы ведьмой, прислужницей демонов, и под всеобщее ликование сожгли бы на костре.

– Ну, что бы там ни было, – продолжил Карлайл, сворачивая на широкую улицу, – о сгоревшей башне гадать незачем. Нам, вообще-то, нужно вот сюда.

Он указал на четвертую башню, что стояла в самой середине крепостного двора и слыла самым высоким строением во всей Альмире. В башне находились покои, пиршественные залы, зерновые амбары, кухни, бани и оружейные палаты. А еще – Гертцог Мальграв, король Альмиры.

– Угу, – буркнул Бершад, отгоняя мысли об Эшлин, потому что пришло время сосредоточиться.

Карлайл провел его через главные ворота крепости Мальграв, решетку которых днем поднимали. За воротами находилась большая площадь, где торговцы побогаче предлагали свои товары придворным куртизанкам. С лотков продавали пряности из заморских краев, редкостные вина и драгоценные камни для украшения глиняных божков.

Карлайл ловко соскочил из седла, Бершад и Роуэн спешились следом. Конюхи в шелковых рубахах увели коней. Двери в десять локтей высотой, ведущие в замок, были срублены из древнего альмирского дуба и украшены резными изображениями богов.

По обе стороны дверей выстроились две шеренги стражников, по трое в ряд, в масках и сине-черных доспехах, сверкавших на солнце. За роскошным столом сбоку от дверей сидел кастелян – тощий и мосластый, с редкими седыми волосами и глубокими морщинами на лбу и щеках – и торопливо записывал что-то в огромный фолиант.

– Зачем ты пришел в замок Мальграв? – осведомился кастелян, не отрывая взгляда от страницы.

– Я привел Сайласа Бершада, изгнанника-драконьера, и Роуэна, его треклятого щита. Они явились по приказу короля, – формальным тоном объявил Карлайл.

Перо кастеляна замерло. Он уставился на Бершада и спросил:

– А приказ у тебя с собой?

Карлайл извлек свиток из кошеля на поясе и протянул кастеляну. Тот прочел приказ, трижды потыкав пером в королевскую печать.

– Предъяви свою отметину, драконьер, – велел кастелян, все еще разглядывая свиток.

Бершад снял перчатку с правой руки и закатал рукав. От запястья до плеча кожу покрывали синие спирали замысловатой татуировки. Первые завитки, у запястья, были вытатуированы одновременно с синими прямоугольниками на щеках. Древние альмирские символы обозначали бывший титул изгнанника, перечисляли его преступления и указывали причины изгнания. Кастелян огласил их вслух:

– Сын предателя Леона Бершада. Бывший наследник Заповедного Дола и провинции Дайновая Пуща. Бывший жених принцессы Эшлин Мальграв. Бывший полководец Воинства Ягуаров. Нрава буйного, легко ярится, в гневе жаждет крови. Изгнан за кровавое побоище в Гленлокском ущелье.

Эти символы покрывали лишь запястье Бершада, а дальше перечислялись победы драконьера. На коже Бершада корчились в предсмертных судорогах шестьдесят пять драконов. Татуировки, нанесенные разными людьми, сплетались в мозаичную картину невероятных подвигов.

Почти все драконы были убиты ясеневым копьем, поразившим пасть или глаз. Чисто и безупречно. Единственным исключением был желтоспинный гризел, вытатуированный на бицепсе Бершада, – драконьер снес голову этой твари кинжалом из драконьего клыка. Дракон был недомерком, но биться с ним было тяжело, все равно что бороться с взбешенным вепрем, щетинистым, будто дикобраз. Яд острых шипов вызывал безумные видения, которые мучили Бершада целую неделю после битвы. Когда драконьер пришел в себя и отправился в соседнюю провинцию, оказалось, что все только и говорят о его подвиге, потому что прежде никому не удавалось обезглавить дракона, пусть даже недомерка.

При виде татуировок Карлайл присвистнул. Таких татуировок не удостаивался ни один драконьер. Большинство при первой же попытке завершали битву с раковиной во рту, без права даже на одну-единственную татуировку, а редким счастливчикам удавалось обзавестись двумя или тремя.