Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова

Глава четвертая
Семилетняя война

Первая война – как первая любовь: впечатления самые сильные, переживания самые острые, уроки опыта самые глубокие, потому что все здесь в первый раз и на всю жизнь. И противник здесь достался русской армии такой, что спаси и сохрани, – король Фридрих был первейшим полководцем Европы. Нам придется встречаться с ним еще не раз на страницах этой книги, так не лучше ли познакомиться с ним поближе?

Люди одаренные рождаются нечасто, а среди монархов тем более. Фридрих II был и человек, и монарх очень способный. Философ и циник, скептик и рационалист, законодатель и полководец, трудолюбивец, писатель, дипломат, ценитель музыки, человек, совершенно аморальный в вопросах политики, – все это сразу и одновременно уживалось в нем. В молодые годы он пытался бежать из Пруссии, а став королем, превратился в рачительного хозяина и слугу королевства: едва вступив на престол, молодой король раз и навсегда запретил процессы по обвинению в колдовстве, заявив, что это позорный предрассудок. Завоевав у австрийцев Силезию, законодательно ограничил там крепостное право, все 46 лет правления старался строить народные школы в деревнях, был образцово веротерпим, заботился об Академии наук, построил здание Оперы в Берлине, коллекционировал живопись и скульптуру, сочинял музыку для флейты. И постоянно занимался делами королевства, чего нельзя было сказать ни о Людовике XV, ни о Елизавете Петровне. Он был сыном века Просвещения и старался быть философом на троне, как писал о нем Вольтер. Яркий представитель просвещенного абсолютизма, он имел право сказать о себе: «Я верный раб долга, который приковывает оковами пышными, но крепкими к моей родине»^[92].

Но сколь был он нужен и полезен для Пруссии, столь же и опасен для ее соседей. Если видел он, что соседнее княжество или провинция в Германии плохо управляется либо слабо, как, например, Саксония, Силезия или Речь Посполитая, то считал недостойным не воспользоваться этим и не урвать кусок для приумножения прусского государственного тела. Четырежды его неутомимый аппетит разжигал войну в Центральной Европе, самой значительной из них стала Семилетняя. Отношение его к России было сдержанно-настороженным: короля пугали огромные размеры и все возрастающие силы северной империи, самим фактом своего существования она нарушала все политические планы, вызревавшие в его мозгу. Он старался избежать столкновения, но рассудок пасовал перед чувствами, твердившими о неизбежности схватки. Час ее пробил.

В начале лета 1756 г. Фридрих II, благодаря измене Ф. Менцеля, чиновника саксонского Министерства иностранных дел, получил неопровержимые документальные доказательства тайного союза Австрийской империи, России и Саксонии против него, а также детали планировавшегося вторжения австрийцев и русских в Пруссию. То, что он своей политикой захватов и интригами провоцировал обе империи на это, король признавать не хотел, считая себя правым в надвинувшемся конфликте. В июле он стал требовать от австрийской императрицы Марии Терезии официального заявления о желании сохранить мир, но она уже готовилась к вторжению и концентрировала в Чехии большую армию для вторжения в Пруссию через Саксонию. Естественно, императрица ответила обвинениями в захвате 15 лет назад Силезии и ничего не сказала о том, что не намерена атаковать Пруссию. Это послание было получено в Берлине 25 августа 1756 г.

К этому дню в течение двух месяцев Фридрих готовил все для превентивного удара, рассчитывая, и вполне справедливо, что русская армия пока что не сможет немедленно выступить в поход, а значит, его внезапный удар выведет сразу из строя Саксонию и Австрию. В такой обстановке ни Франция, ни Россия не вмешаются, и он быстро заключит выгодный мир. Он явно рассчитывал на блицкриг. 28 августа король встал во главе своих войск и повел их через границу Саксонии. Война началась, и никто не мог предположить, что продлится она семь долгих лет.

Вот каковы были международные обстоятельства, когда обер-провиантмейстер Александр Суворов инспектировал армейские «магазейны» в Новгородской губернии. То, что в начале его проверок было лишь отдаленной перспективой, через шесть месяцев стало реальностью: война вспыхнула, и склады оказались на важнейшей операционной линии наших войск. Государыня Елизавета Петровна соизволила отдать приказ им выступить в поход. Но на деле все оказалось гораздо сложнее: хотя война и была тогда же объявлена, но армия наша, как и предполагал король прусский, перейти в наступление не была готова. Необходимо было стягивать полки к Риге и Смоленску, производить дополнительный рекрутский набор, пополнять некомплект конского поголовья, передвинуть к пунктам сбора войск полевую и осадную артиллерию, понтонные и инженерные парки, пополнить продовольственные и фуражные магазины и пр.

Во главе армии был поставлен бывший командир нашего героя по лейб-гвардии Семеновскому полку Апраксин, которому государыня заблаговременно, 5 сентября (старый стиль), пожаловала чин генерал-фельдмаршала, забыв, очевидно, что не чин делает полководцем. Однако же как бы ни был далек от военного искусства этот ловкий вельможа, но и он понимал, что не готовая к войне армия выступить в поход не может. Потому, получив в октябре 1756 г. инструкцию Конференции при Высочайшем дворе, составленную для руководства военными действиями, о переходе польской границы, попросил Степан Федорович аудиенцию у императрицы и объяснил ей неблестящее положение войск наших и невозможность выполнить инструкцию Конференции в ближайшие месяцы. Результатом этого доклада был форменный скандал при Высочайшем дворе; государыня обвинила генерал-фельдцейхмейстера П. И. Шувалова в прямом обмане и сокрытии от нее действительного положения вещей^[93].

Во время этих событий определением Военной коллегии по высочайшему указу Александр Суворов был вызван 28 октября из Новгорода в Петербург, «по прибытии <…> сдал в главной провиантской канцелярии письменные дела и деньги, а также представил бывшего при нем писаря»^[94], ибо теперь все тем же указом назначен был он генерал-аудитор-лейтенантом и стал членом Государственной военной коллегии. Должность эта означала, что теперь он был заместителем главы военно-юридического, судебного ведомства российских вооруженных сил. Правда, на посту этом пробыл он всего 36 дней и по определению все той же Военной коллегии переименован был в премьер-майоры (со старшинством с 28 октября 1756 г.). А уже через два дня, 4 декабря, определен в пехотные полки команды еще одного новоиспеченного фельдмаршала из ближнего круга Елизаветы Петровны – А. Б. Бутурлина. Этот государственный муж представлен был к важному делу формирования третьих батальонов для полков действующей армии. Наконец-то наш герой получил задание, хоть косвенно, но делавшее его причастным к начинающейся войне.

Необходимо отметить, что за одиннадцать месяцев 1756 г. он продвинулся далеко по лестнице чинов: не командуя до сих пор строевым подразделением, он в начале года стал капитаном, а в конце был уже премьер-майором, перепрыгнув сразу через чин секунд-майора. Новый чин давал право командовать батальоном либо занимать ответственную должность в начальствующем штабе дивизии. И все эти перемещения и чинопроизводства – менее чем за год, тогда как при обычном течении службы на это потребовалось бы не менее 10–12 лет. У нас нет оснований сомневаться в его добросовестном инспектировании новгородских военных складов, но генерал-аудитор-лейтенантом пробыл он все-таки 36 дней, и вероятно, такой рывок в карьере и такие изящные служебные перемещения были бы невозможны, если бы не направляла его в эти месяцы сильная и опытная в карьерных изворотах рука его родителя. К счастью, родственная протекция в этот раз помогала достойному.

Пока русская армия «сражалась» с постыдным несовершенством своей военной администрации и чудовищным казнокрадством придворных любимцев, ее временному бессилию откровенно радовались два европейских монарха – Фридрих II и Людовик XV. Первый, естественно, потому, что ее отсутствие на театре военных действий облегчало его замысел молниеносного разгрома Саксонии и поражения Австрии. Король же Франции видел в России прямую угрозу для своих притязаний на руководство «европейским концертом» государств, опасного притеснителя традиционных союзников монархии Бурбонов: Швеции, Речи Посполитой и Оттоманской империи. Решительное вступление русских в войну могло привести их к таким успехам, что была бы разбита и разгромлена не только Пруссия, но пришлось бы потесниться и золотым лилиям Бурбонов.

Из-за вынужденного бездействия русских король прусский в считаные дни без единого выстрела захватил Саксонию, вторгся в Чехию, принадлежавшую Марии Терезии, в конце сентября разбил австрийского фельдмаршала Броуна при Лобозице, 14 сентября саксонская армия капитулировала в Пирне. Правда, уже 21-го прусскому послу велели покинуть Париж, но войну пока не объявляли. Год заканчивался вроде бы успешно, но. Вена не предлагала ему мира и торопила Россию завершать приготовления к походу на Пруссию. И русские прилагали усилия, а 26 декабря Елизавета Петровна подписала акт о присоединении к Версальскому договору. В наступающем году летом можно было ждать гостей из России в Восточной Пруссии.

И 14 мая 1757 г. русские войска во главе с Апраксиным переходят Западную Двину. Поход начался. Через полтора месяца русскими был осажден Мемель (ныне Клайпеда в Литве), а 5 июля город был сдан. Почин наш в Восточной Пруссии был успешен. Следующие три недели армия медленно углублялась в страну неприятельскую, хотя чуть ли не вдвое превосходила силы фельдмаршала Левальдта, оборонявшего провинцию. Разведка противника велась Апраксиным вяло, а казаки, башкиры и калмыки скорее грабили мирных жителей, нежели выявляли расположение неприятеля. В результате подобного ведения дел на рассвете 30 августа 1757 г. Левальдт, имея 23 тысячи, атаковал Апраксина во время марша нашей армии по лесным дорогам у Гросс-Егерсдорфа. Русская армия насчитывала в строю 50–55 тысяч старых солдат и около 20 тысяч рекрутов^[95]. Столь дерзкое нападение малочисленных пруссаков объяснялось их отличной выучкой и огромной уверенностью в слабой подготовленности русской армии.

Сражение было кровопролитным, но благодаря стойкости наших солдат и инициативе, проявленной молодым генерал-майором Румянцевым, победа осталась за русскими. После этого перед Апраксиным открывался путь на Кенигсберг, но фельдмаршал, не проявивший особенного таланта в битве, после нее поступил еще хуже: он трое суток протоптался на поле битвы, а потом столь неудачно сманеврировал, что армия оказалась застигнута начавшимися осенними дождями в глухой болотистой лесистой местности при остром недостатке продовольствия. В конце концов 8 сентября фельдмаршал, не исчерпав средств к доставке продовольствия, повелел начать отступление на восток. Так бесславно заканчивался первый поход русских войск в Пруссию.

Судьба Апраксина была плачевна: он был отстранен от командования, арестован и попал под следствие в октябре 1757 г. Важно отметить, что пока фельдмаршал находился под арестом, «состоять при нем» был назначен В. И. Суворов. Пробыл он при опальном до самой его кончины и исполнял свои обязанности, видимо, так хорошо, что уже 7 января 1758 г. был произведен в генерал-поручики, оставшись присутствовать в Военной коллегии^[96].

Мы можем только подозревать, что творилось в душе Александра Суворова в эти непростые месяцы 1757 г.: русская армия изготовилась, выступила в поход, вступила в землю неприятельскую, дала генеральную баталию, отступила, преодолевая бескормицу, враждебность населения и тяготы осенней непогоды. А он? Что делал он, пока все сражались, рисковали жизнью, пожинали первые лавры? Он был лишен всего этого! Лишен того, к чему так настойчиво готовил себя все предыдущие годы и к чему так прилежала его душа. Да, конечно, он стал быстро продвигаться в чинах, но шли они не за подвиги на поле брани, поэтому не приносили ему полноценной радости. Как же должен был сетовать он на злодейку-судьбу, принявшую облик сурового и опытного отца, с которым так просто не поспоришь и не настоишь на своих желаниях! Ибо стоит только приступиться к нему с прошением, сам же потом будешь не рад, так веско и бесспорно докажет он тебе свою правоту и твое недомыслие. Оставалось только терпеть.

Между тем война шла своим чередом: Фридрих II весь 1757 г. то наносил удары австрийцам, то терпел от них поражение, то занимал Чехию, то оставлял ее. Поражение при Гросс-Егерсдорфе не очень расстроило его, но уход Апраксина обрадовал. Благодаря этому глухой осенью он смог разгромить французов при Росбахе, а 5 декабря победил австрийцев в Силезии при Лейхене. Обе последние победы оказались возможны именно из-за ухода русских.

Таким образом, наличие либо отсутствие русской армии на театре войны становится непременным фактором победы либо поражения антипрусской коалиции. Вот почему французский и австрийский дворы теперь требуют возобновления действий русской армии в Восточной Пруссии, а потом через Речь Посполитую в Силезии.

Уже в ноябре 1757 г. нашу армию возглавил генерал-аншеф В. В. Фермор:

«И как сей генерал, – пишет известный очевидец событий А. Т. Болотов, – известен был всем под именем весьма разумного и усердного человека, то переменою сею была вся армия чрезвычайно довольна. Он и не преминул тотчас стараниями своими и разумными новыми распоряжениями оправдать столь хорошее об нем мнение»^[97].

Так как императрица и Конференция требовали от него быстро исправить ошибки Апраксина, то Фермор энергично взялся за дело:

«Первое и наиглавнейшее попечение сего генерала было в том, как бы удовольствовать всю армию своими нужными потребностями, а потом овладеть… королевством прусским <…> ибо, как между тем получено было известие, что король прусский все свое прусское королевство обнажил от войск, употребив оные. для изгнания шведов из Померании…» ^[98].

Фермор хотел идти с войсками из Мемеля к заливу Куриш-Гаф по льду и ждал, когда этот путь «покроется столь толстым льдом, чтоб по оному можно было идти прямым и кратчайшим путем на Кенигсберг войску со всею нужною артиллериею. Нетерпеливость его была столь велика, что с каждым днем приносили ему оттуда лед для суждения по толстоте его, может ли он поднять на себе тягость артиллерии»^[99]. Наконец вожделенный момент наступил:

«Граф Фермор еще в последние числа минувшего года переехал из Либавы в Мемель, а тут, изготовив и собрав небольшой корпус и взяв нужное число артиллерии, пошел 5-го числа генваря по заливу прямо к Кенигсбергу, приказав другому корпусу под командой генерал-майора графа Румянцева^[100] в самое то ж время вступить в Пруссию со стороны Польши и овладеть городом Тильзитом»^[101].

Поход был стремителен и удачен, прусские города сдавались без единого выстрела: Тильзит, Гумбиннен и прочие открывали свои ворота по первому требованию. Уже 11 января 1758 г. войска русские вступили в Кенигсберг: провинция покорилась без сопротивления, фельдмаршал Левальдт посчитал за благо отступить за Вислу. Через три дня, в тот самый день 14-го (старый стиль) января, когда обычно праздновался день рождения Фридриха II, все жители провинции приносили присягу на верность и послушание российской государыне. Повсюду герб Гогенцоллернов был снят и заменен российским, многие обыватели вывешивали его над дверями домов, а в некоторых аристократических особняках появились портреты Елизаветы Петровны и ее наследника.

Теперь уже королю надо было зорко следить за действиями русской армии и обязательно принимать ее в расчет при планировании операций. Это обстоятельство и привело Фридриха II на поле у бранденбургской деревеньки Цорндорф, где между ним и русской армией под предводительством Фермора 25 августа (новый стиль) произошло кровопролитное сражение. Вот что писал о нем спустя полтора века знаменитый немецкий военный историк Г. Дельбрюн:

«Сражение при Цорндорфе <…> также не привело к тому решительному исходу, которого желал Фридрих. Русские удержались на своих позициях, а затем отступили вдоль прусского фронта^[102], причем Фридрих не решился вновь их атаковать, хотя они и очистили территорию Новой Марки, но осадили Кольберг^[103]. Того же результата король мог бы достигнуть, следуя совету генерала Рюитса: вместо того чтобы атаковать русских, овладеть их обозом и запасами, которые были отделены от армии. После сражения соответственная попытка была им сделана <…> но <…> не увенчалась успехом»^[104].

О мужестве наших воинов свидетельствует и приближенный короля Г. де Катт:

«Русские валились целыми рядами, их рубили саблями, но они лежали на своих пушках и не бежали. раненные и уже свалившиеся, они еще стреляли. Им не давалось никакой пощады»^[105].

Один из прусских офицеров так отозвался о них:

«Что касается русских гренадер, то можно утверждать – никакие другие солдаты не сравнятся с ними»^[106].

Сам король в разговоре с де Каттом признавался вечером после битвы:

«Сегодня ужасный день, в какой-то момент мне показалось, что все летит к черту. Так оно и случилось бы, если бы не мой храбрый Зейдлиц и не отвага правого фланга <…> Поверьте, мой друг, – они спасли и меня, и все королевство. Признательность моя будет жить столько же, сколь и добытая ими слава. Но я никогда не прощу эти прусские полки, на которые я так рассчитывал. Сии скоты удирали, как старые б…и, и мне было смертельно больно смотреть на это. Их охватил необоримый панический ужас. Сколь тяжело зависеть от такой толпы мерзавцев»^[107].

 

Фермор не проявил высоких дарований в этой битве, хотя в ожидании сражения и дал войскам тактическую инструкцию, содержавшую ряд положительных моментов. Мы уделили ей столько внимания, потому что через год военная судьба приведет Александра Суворова под начальство Фермора, наш герой будет в его штабе в день великого сражения при Кунерсдорфе, когда русские вырвут военную победу и великую славу из рук Фридриха II. Там увидит молодой офицер, на пороге своего тридцатилетия, этих самых великолепных русских гренадеров и мушкетеров, которым еще за год до того отдали дань уважения их противники на поле Цорндорфа.

Но чем же занят Александр Суворов в этот боевой 1758 год? Он оказался привлечен к работе по снабжению нашей действующей армии продовольствием. Еще в 1757 г. его командировали в Курляндию с этой целью:

«Отряду генерала Фермора при операциях против Мемеля^[108] было назначено довольствоваться из Либавского магазина, пополнявшегося из местных средств Курляндии, из складов в Риге и из Санкт-Петербурга, при посредстве торгового флота. От Либавы же до Мемеля провиант было приказано сплавлять по озеру до реки Гелии, откуда до осадного корпуса – транспортом из пятнадцати роспусков, предназначенных к постоянному движению между Будендинсгофом и расположением осадного корпуса. Эта операция возложена была на знаменитого впоследствии Суворова, бывшего тогда в распоряжении майора Гротенгейльма, заведывавшего этапным пунктом в Курляндии»^[109].

Но выполнить это задание (и это редчайший случай в его военной биографии) Суворов не смог по объективным причинам:

«Факты показывают, что одновременно с движением отряда Фермора на соединение с главной армией действительно были приняты меры для доставки запасов из Мемеля в Тильзит; но несмотря на личное участие в этом деле Фермора, несмотря на то, что сплав запасов и тяжестей был поручен знаменитому Суворову, запасы “по неспособности реки” не могли быть доставлены из Мемеля в Тильзит, а к концу августа их доставили из Ковно»^[110].

На следующий 1758-й год Суворов продолжал состоять при формировании третьих батальонов в Лифляндии и Курляндии, по завершении их комплектации ему поручили в команду 17 сформированных батальонов, которые он препроводил в Пруссию, после чего был оставлен комендантом в Мемеле^[111]. Здесь он снова занимался не только комендантской службой, но и вопросами снабжения нашей армии, так как город был важным складским и перевалочным пунктом. Из документов видно, что к началу марта в Либаве было приготовлено к отправке в Мемель 10 тысяч четвертей ржаной муки, а к 21 марта в Будендиденсгоф доставлена на подводах значительная партия муки и овса, почти целиком перенаправленная в Мемель^[112].

Думается, что на этой сложной службе Суворов делал все очень исправно, ибо 8 ноября 1758 г. «на основании рескрипта бывшего при Высочайшем дворе Конференции на имя генерал-фельдмаршала Бутурлина произведен в подполковники»^[113]. Числился же он тогда в Казанском пехотном полку. Вскоре жизнь сделала наконец поворот в желанном для него направлении: в 1759 г. Александр Суворов оказывается в действующей армии «при правлении дивизионного дежурства бессменно»^[114], как говорится в его формулярном списке. Однако там не сказано, в каком месяце и какого числа это произошло. А эти календарные подробности необходимы, чтобы правильно понять скрытый механизм чинопроизводств и служебных перемещений Суворова-младшего.

Он пробыл в чине премьер-майора с 6 декабря 1756 г. по 8 ноября 1758 г., в боевых действиях не участвовал, выполнял, конечно, ответственные, но не исключительной важности поручения, и тем не менее был повышен в звании. После этого через несколько месяцев и без высочайшего повеления был переведен в действующую армию, но не на строевую, а на штабную должность в начальствующий дивизионный штаб. И это при том, что все, что мы знаем о его службе в гвардии, говорит об увлечении Суворова именно строевой службой. Вся совокупность перечисленных обстоятельств позволяет предположить следующее: быстрое продвижение в чинах без участия в боях не могло быть для него возможным без продолжения вмешательства отца. Однако, судя по всему, именно он не допускал единственного сына на поля сражений. Но, думается, Александр постоянно просил отца именно об этом, справедливо полагая, что лишь там сможет не только исполнить по-настоящему свой офицерский долг, но и быть счастлив, ибо дух его стремился не к богатству и власти, не к обладанию женщинами, ибо этого жаждет посредственность. Нет, он хотел быть охваченным пламенем сражения, ибо только оно поглощало его беспокойный дух без остатка.

Очевидно, в начале 1759 г. его очередной натиск на отца достиг такой силы, что старший Суворов решил пойти на определенную уступку: подполковника нашего перевели в действующую армию, но на ответственную штабную должность, которая не позволяла бы ему очертя голову лезть в самое пекло. Должность бессменного дежурного штаб-офицера при дивизионном штабе была именно таковой, а чин подполковника позволял занимать ее.

Как сам отмечал впоследствии наш герой, он оказался сперва под началом князя М. Н. Волконского, человека видного, перед Семилетней войной занимавшего пост русского посла в Речи Посполитой. Когда молодой Суворов вступил в эту должность и сколько времени в ней пробыл, нам, увы, неизвестно. Но достоверно то, что в конце весны 1759 г. он был переведен на точно такую же должность в гораздо более важный по значению штаб графа Фермора. Как это произошло – нам неизвестно, но можно предположить, что не без участия отца.

Фермор был фигурой непростой. Сын русского генерала, происходившего из Шотландии, родился в Пскове в 1702 г. Всю жизнь прослужил в русской армии, во время войны с турками в 1735–1739 гг. был начальником штаба у фельдмаршала Б. Х. Миниха. Отличный инженер, он руководил строительством Зимнего дворца и ансамбля Смольного монастыря. В Семилетнюю войну после отрешения фельдмаршала Апраксина с октября 1757 г. по май 1759 г. стоял во главе нашей армии, теперь же, сдав ее П. С. Салтыкову, был оставлен в ней помощником главнокомандующего. Хотя его смещение было результатом секретного следствия, проведенного Конференцией, он все-таки оставался в армии и официально занимал в ней почетное по значимости место.

В отличие от Апраксина, Фермор всегда был привержен партии императрицы Елизаветы Петровны и в придворные интриги не вмешивался. Несмотря на все косвенные обвинения в покровительстве немцам и чуть ли не фридриховским шпионам, которые бросает ему Н. М. Коробков^[115], этот же автор вынужден был признать:

«…несмотря на нерешительность главного командования, результаты действий русской армии имели громадное стратегическое и политическое значение. Прочная оккупация Восточной Пруссии давала базу для развития дальнейших наступательных операций к самой столице Фридриха; в то же время она ставила Россию в чрезвычайно выгодное положение при мирных переговорах»^[116].

Что же касается обвинений в покровительстве пруссакам, то, думается, итог в этом вопросе «подбил» император Петр III, наградивший Фермора. отставкой 6 апреля 1762 г. Вот к какому военачальнику в штаб был определен Александр Суворов.

Когда прибыл он в действующую армию? Точной даты в формулярном списке нет, но в автобиографии сказано: «…был при занятии Кроссена в Силезии»^[117]. Известно, что Кроссен был занят нашими частями 15 июля 1759 г.^[118] Значит, еще до этого числа наш герой уже находился в штабе князя Волконского, но 12 июля было сражение при Пальциге, которое он никак не упоминает. Отсюда можно предположить, что в тот день Суворова еще не было в строю. Зато 1 августа состоялась генеральная баталия при Кунерсдорфе, армия под предводительством Салтыкова сражалась с самим Фридрихом II, и была одержана победа. О своем участии в ней и о должности в тот день Суворов пишет определенно:

«Отправлял должность генерального и дивизионного дежурного при генерале графе Вилиме Вилимовиче Ферморе, был на франкфуртской баталии и в разных партиях»^[119].

Таким образом, он в течение двух недель переменил место службы, и переменил с повышением в должности, ибо в том месте, где написано о Волконском, рассказ более «скромный» и неконкретный:

«Был при занятии Кроссена в Силезии, под командою генерала князя Михаила Никитича Волконского»^[120].

Такой обтекаемый текст дает возможность для разных толкований.

Сражение при Кунерсдорфе – это не просто битва, в которой русская армия разгромила непобедимого прусского короля. Фридрих II и до этого проигрывал. Дело даже не в том, что русские солдаты в этот день продемонстрировали, что морально они сильнее пруссаков, хотя это очень важно. Но еще важнее, что это первое сражение, которое увидел Суворов.

Оно должно было произвести на него сильнейшее впечатление, ибо это было то, к чему он готовил себя долгие годы, может, со дня прибытия в лейб-гвардии Семеновский полк, а может, и ранее. И это было не в мечтах, а наяву, и сразу же с первоклассным противником и под началом такого полководца. Такие дни, как этот, для развития способностей и таланта значат не менее, чем несколько лет обычной рутинной службы, а стоят и того больше.

До нас не дошло его воспоминаний или писем об этом дне, мы знаем лишь, что вместе с корпусом Фермора он находился на правом фланге русской позиции и, следовательно, в первую фазу боя мог «спокойно» наблюдать, как неприятельская пехота атакует сначала холм Мюльберг, а потом Большой Шпиц. Очевидно, Суворов увидел то же, что видел двумя годами ранее А. Т. Болотов в день Гросс-Егерсдорфа, – великолепную выучку прусской пехоты и стойкость русской:

«Первый огонь начался с неприятельской стороны, и нам все сие было видно. Пруссаки шли наимужественнейшим и порядочнейшим образом атаковать нашу армию. <…> Это было в первый раз, что я неприятельский огонь по своим одноземцам увидел. <…> Пруссаки, давши залп, не останавливаясь, продолжали наступать и, зарядивши на походе ружья и подошед еще ближе к нашим, дали по нашим порядочный другой залп всею своею первою линиею. <…> Продолжая смотреть, увидели мы, что Пруссаки и после сего залпа продолжали наступать далее и на походе заряжали свои ружья, а зарядив оные и подошед гораздо еще ближе, дали по нашим третий преужасный залп <…> не успел неприятель третий залп дать, как загорелся и с нашей стороны пушечный и ружейный огонь, и хотя не залпами и без всякого порядка, но гораздо еще сильнее неприятельского. С сей минуты перестали уже и Пруссаки стрелять залпами. Огонь сделался с обеих сторон беспрерывным ни на одну минуту, и мы не могли уже различать неприятельской стрельбы от нашей. Одни только пушечные выстрелы были отличны, а особливо из наших секретных шуваловских гаубиц, которые, по особливому звуку и густому черному дыму, могли мы явственно видеть и отличать от прочей пушечной стрельбы, которая, равно как и оружейная, сделалась с обеих сторон наижесточайшая и беспрерывная»^[121].

Мы увидели Гросс-Егерсдорфское сражение глазами офицера Архангелогородского полка, чей уровень образования и культуры несущественно отличался от уровня подполковника Суворова. Их различие лишь в том, что Болотов более никогда не рвался попасть в адский пламень битвы и постарался укрыться в безопасной тыловой кенигсбергской канцелярии, а Суворов наоборот – стремился вырваться из канцелярской духоты на свежий воздух поля сражения.

Если Болотов видел только смертельную опасность, источаемую огнем мушкетов и орудий, то Суворов увидел здесь прямое подтверждение верности того, чем он так полюбил заниматься на ротном плацу, правильность необходимости постоянных занятий офицера с солдатами, занятий, позволяющих добиться слаженности действий и высокой интенсивности огня. Это и был урок, преподанный ему прусской пехотой и хорошо им усвоенный. Но одновременно увидел он и другое, то, к чему инстинктивно прикоснулся в годы солдатства и что увлекло его душу: русский солдат любит учиться, если учение разумно, благодарен, если начальник хочет понять его солдатскую душу, и тогда стойкость его, помноженная на выучку, способна творить чудеса. Пехота наша, потеряв Мюльберг, удержалась на Большом Шпице.

В этот момент Салтыков начал переводить постепенно с правого фланга «пакетами» русские полки Фермора, подкрепляя ими войска Румянцева и Вильбуа, оборонявшие Большой Шпиц. Около трех часов дня пруссаками были взяты развалины Кунерсдорфа. Теперь они штурмовали Большой Шпиц. Атака велась на узком пространстве, построить правильные длинные линии было невозможно: приходилось атаковать узким фронтом, боевые порядки уплотнялись, в том числе и в глубину, до такой степени, что Салтыков в своей реляции прямо охарактеризовал его:

«…неприятель <…> сделав из всей своей армии колонну, устремился со всею силою сквозь армию вашего величества до самой реки продраться»^[122].

Именно это видел Суворов, находясь рядом с Фермором на опоясанном дугой ружейного огня Большом Шпице. Но одновременно видел он, что противопоставили Румянцев, Салтыков и другие русские генералы: