Кризис самоопределения

9. Приручение цайтгайста

В глубоком бункере, размещавшемся в подвале Министерства внутренних дел, кампания, направленная на то, чтобы сохранить Англию в Королевстве (#ДавайтеДержатьсяВместе), проводила последнее кризисное совещание из ежедневной череды таких же.

Команда Ко, как они себя обозначили, была межпартийной затеей, которую поддержали и правительство, и оппозиция. Руководили ею Джим, министр референдумов, и Берил, его оппозиционная тень, – фамилии в Уайтхолле перестали быть в ходу, чтобы избежать любого душка хлыщового снобского элитизма. Джим и Берил – два прилежных карьерных политика, два фантастически скучных человека без малейшего “звездного качества”, какие имелись у прославленных “знатных зверюг” из “Англии на выход”.

Осознавая, что харизмы у них никакой, Джим и Берил прибегли к услугам поразительно дорогостоящей маркетинговой компании, которая заверила их, что за несколько миллионов фунтов общественных денег “бренд” Команды Ко окажется “напрямую впаян в цайтгайст”.

Нужда в этом была безотлагательная. Команду Ко загнали в угол.

А вышло это потому, как объяснил Тоби, мужик из поразительно дорогостоящей маркетинговой компании, что “бренд” Команды Ко попросту слишком негативный.

– Вы только и делаете, что говорите людям, как развал Королевства приведет к неизбежному краху экономики, вызванному бессмысленным жестом взбалмошного членовредительства.

– Потому что это правда, – возразил Джим.

– Правда? Что есть правда? Что “правда” вообще значит? – спросил Тоби.

– Это значит, что мы имеем дело с чем-то фактически верным.

– Ха! – отозвался Тоби. – Треп Игрив говорит, что вы просто зациклились на “Проекте Безнадега” и не в силах разглядеть “солнечные вершины” впереди. – Он поставил громадный пенный латте, от которого отхлебывал, и нажал на клавишу у себя на компьютере.

Появился ролик с Ютуба – Треп Игрив стоит на мостовой, изображая государственного деятеля, со своим очередным комментарием, какие ему нравилось выдавать во время спортивной пробежки в безразмерных регбистских трусах из флага святого Георгия. “Я, может, и тугой, как смальцевая коврига^[26] в школьной столовке, – задыхаясь, лопотал он перед преданной сворой медийщиков, следовавших за ним по пятам, – но уж «Проект Безнадега» вижу с ходу. Вот что я скажу этим буревестникам: просто верьте в Англию! Впереди солнечные вершины”.

Тоби ткнул в клавиатуру, и изображение на экране застыло.

– Нам необходимо быть такими же позитивными и проактивными, как они, – сказал он. – И ключ к этому – связь с миллениалами и зетами^[27].

Тут Джим и Берил навострили уши. Миллениалы и зеты – демографические группы, которые, если верить опросам, с большой вероятностью встанут на сторону Англии в составе космополитичного, евроориентированного единого Королевства.

А еще они обожали телепрограмму “Остров любви”.

“Попадание”, как объяснил Тоби, – в том, чтобы никакого ума не надо, сразу понятно. А что, спросил он, у нас сразу понятно, никакого ума не надо?

– “Остров любви”, написанный как “ЛюбОстров”. Прям любовь. Что тут можно не любить? Оно прямиком попадает в цайтгайст.

– Цайтгайст. Мне нравится, – проговорила Берил. – Цайтгайст – это хорошо.

– Программа “Остров любви” – настоящая объединяющая сила в стране, – продолжал Тоби, – и мы упадем ей на хвост.

– Блеск, – счастливо воскликнула Берил.

– Действительно многообещающе, – согласился Джим.

– Да зашибись вообще как многообещающе, – авторитетно заявил Тоби. – “Остров любви” возродил просмотр телевизора по расписанию. Впервые за пятнадцать лет мы все смотрим и обсуждаем один сериал.

– Мы все? – переспросил Джим, личный парламентский секретарь премьер-министра, достаточно взрослый, чтобы помнить, как “От работы кони дохнут” собирали на Рождество по двадцать миллионов зрителей^[28].

– Ну, три миллиона нас, но зато все – миллениалы и зеты, и в демографическом смысле это вам прям Святой Грааль. Гляньте на логотип, ребята. Мы очень довольны. – Тоби ткнул в изображение в ПауэрПойнте. Британский остров, выкрашенный в радужные цвета, помещенный внутрь Союзного гюйса в форме сердечка. – Нам кампания представляется так: берем неоспоримый географический факт, что Англия, Шотландия и Уэльс – части одного острова, и упираем на это. Один остров. Цельный и неделимый. Единство и братство, очерченное единой достославной береговой линией, выдержавшей испытание многих столетий. Единое Королевство воистину ЛюбОстров. В самом реалистичном смысле слова. Англия. Шотландия. Уэльс. Три страны. Один остров. Одна любовь. Вместе, включительно. Это, если угодно, и есть мы. Блин, да! – Тоби взметнул сжатый кулак.

Джим с Берил вгляделись в картиночку. Оба понимали, что чего-то тут не хватает, конечно, однако раздумывали, понимает ли Тоби.

– Это мы… плюс, конечно, Северная Ирландия, – чуть ли не виновато проговорила Берил.

– Прошу прощения? – переспросил Тоби, возвращаясь ладонью к латте.

– Главное в кампании за Англию в составе Союза – собственно Союз. Который, как вы и сказали, охватывает весь этот остров – вы его покрасили в радугу, – где Англия, Шотландия и Уэльс.

– Правильно. ЛюбОстров.

– Угу. Плюс верхушка острова, который левее.

– Прошу прощения?

– Остров. Ирландия.

– Какой еще остров? При чем тут Ирландия?

– Не “еще”, а остров Ирландия. На нем расположена целая единая нация – Ирландская Республика, и она к нам никакого отношения не имеет, это железобетонно, однако есть там и маленький кусочек нашей страны, и вот он к нам очень даже имеет отношение, – это Северная Ирландия.

– Ах вон что.

– Поэтому на самом деле все не совсем так ловко, как вам бы хотелось надеяться. В смысле, по-прежнему ловко. По-прежнему гениально. Вот только нельзя сказать, что Королевство – ЛюбОстров. Можно сказать так: Королевство – это ЛюбОстров плюс макушечка острова полевее.

– Хм-м. Это не прокатит. Боюсь, придется нам пренебречь Северной Ирландией, если вы не против.

– Ну как раз так мы и поступили при Брекзите, – признал Джим.

10. Тело в выдвижном ящике

Старший инспектор Мэтлок, сержант угрозыска Тейлор и констебль угрозыска Клегг вошли в холодный зал полицейского морга. Там их ждала Кэтрин Галлоуэй, бодрый и энергичный молодой патологоанатом из Министерства внутренних дел.

– Хей, Майк. Или Мик? – уточнила она, протягивая руку. – Я Кейт.

Мэтлок все никак не мог привыкнуть, что люди теперь во всех обстоятельствах обращаются друг к другу по имени, как бы несуразно это ни получалось. Тут же морг, ей-богу. Мэтлоку почти пятьдесят четыре. А ей на вид едва-едва на выпускницу вуза годков наберется. И она рвалась звать его Майком – не старшим инспектором Мэтлоком и не Майклом, а Майком, даже Миком. Так-таки прямиком взялась называть его кратенько. Он понимал, что не надо считать это нахальством. Были времена, когда он бунтовал против формальностей – носил школьный галстук предельно расслабленным, на занятия в Хендонский полицейский колледж являлся в джинсах в облипку и “клэшевской” футболке^[29]. Зато теперь не на шутку скучал по правилам поведения в обществе.

Даже электронные письма из банка начинались с “Хей”. “Хей, Майкл. К вопросу о вашем срочном вкладе…” В чем смысл этой настырной чрезмерной фамильярности? В чью пользу? Мэтлок подозревал, что в пользу людей наверху. Очевидно, проще скрыть хищническую суть твоей политики или бизнес-модели, если обращаться к людям, которых собираешься облапошить, унизить и использовать, по имени. Или, как в случае с Мэтлоком, предлагая заметно меньший процент ставки, которая, как ему казалось, была фиксированной в 1,8 %.

Но попробуй заикнись об этом нынче при молодежи.

Он разгрыз еще одну карамельку и приступил к делу, обращаясь к патологоанатому МВД доктору Кэтрин Галлоуэй, с которой был знаком пять секунд, так, будто она ему подружка.

– Хей, Кейт, – отозвался он. – Это…

– Бэрри. Я знаю, мы говорили по телефону. Хей, Бэрри.

– Хей, Кейт, – сказал сержант угрозыска Тейлор. – Это Сэлли.

– Хей, Сэлли, – сказала Кейт.

– Хей, Кейт, – сказала констебль угрозыска Клегг.

– Ну что, Кейт, – произнес Мэтлок. – Бэрри говорит, что у вас для нас мало что есть.

– Боюсь, это так, Мик. А если и есть что, – продолжила Кейт, – я этого не вижу. Сэмми получила всего один точный удар…

– Жертва?

– Да, Сэмми. – Обращение по имени Кейт явно распространяла и на покойников. – Ее сильно ударили по голове чем-то, насколько я могу довольно уверенно судить, похожим на молоток, и это, в общем, все, что нам известно.

Мэтлок ощутил, что слегка дрожит, – и не оттого что в морге холодно. Он так и не привык к смерти, что, как ему казалось, довольно важно для расследующего убийства. Частенько говаривал: если когда-нибудь почувствует, что привык к виду трупов, он тут же подаст заявление о переводе в патрульные.

– Значит, если это было нападение с целью изнасилования, преступник очень быстро удовлетворился? – предположил он.

– Это изнасилование из очень странной категории в таком случае, – отозвалась Кейт. – Ну то есть они все странные, очевидно, однако мне не попадались изнасилования, сводящиеся к одному-единственному удару, да еще и по не интимной части тела – и при этом никаких других признаков насилия.

– Сержант Тейлор говорит, что вы обнаружили семя в анусе у жертвы?

– Если честно, Майк, должна сказать, что я не употребляю слово “жертва”, – сообщила Кейт, – особенно описывая женщину, пережившую нападение. Это лишает ее власти над ситуацией и принижает в ней человека.

– А? – отозвался Мэтлок, не найдясь ни с каким иным откликом.

– Жертвенность пассивна и беспомощна, – продолжила Кейт. – Она отказывает женщине, на которую напали, во власти над собственной персоной. Мы предпочитаем термин “пережившая нападение”.

– Но эта конкретная женщина убита, – обратил внимание Мэтлок.

– Да.

– То есть “пережившая нападение” – термин не очень подходящий.

– Я отдаю себе в этом отчет. Значит, нам нужен новый термин – для тех переживших нападение, которые умерли.

– У вас такой термин есть?

– Нет. Но это важный разговор.

– М-м, – произнес Мэтлок, чуя, как констебль Клегг и сержант Тейлор прыскают у него за спиной. – Может, лучше подберем его в другой раз? Мы обсуждали семя.

– Да. У меня есть проба, – сказала Кейт, – но толку вам от нее не будет почти никакого.

– Почти никакого?

– Она старше нападения на несколько часов.

– Понятно.

Клегг делала пометки у себя в блокноте.

– Может быть, это улика предыдущего нападения, – предположила она. – Может, наш преступник напал на Сэмми раньше, а затем убил ее, ощущая вину – или страх, что его поймают.

Кейт рьяно закивала.

– Да, абсолютно. Верно замечено, Сэл.

– Спасибо, Кейт.

– Но у вас в отчете значится, что никаких физических подтверждений того, что более ранний сексуальный контакт был насильственным, нет, – сказал Мэтлок.

– Это правда, однако не все изнасилования сопряжены с насилием.

– Нет, – согласился Мэтлок. – Ей вполне могли угрожать дальнейшим насилием или словесно принудили к согласию на сексуальное взаимодействие.

– Как сексуальное взаимодействие, на которое идут по принуждению, может быть по согласию? – спросила Кейт, и в ее прежде беззаботном тоне послышался холодок.

Тейлор тихонько присвистнул сквозь зубы и сделал крохотный шажок назад. Очевидно, он желал дать всем понять, что он в этом разговоре нисколько не участвует. Мэтлок тоже уловил, что лед у него под ногами тонкий. Все теперь стало таким каверзным. Его фиаско на пресс-конференции – слишком свежее и болезненное воспоминание.

– В смысле, принудили к неохотному согласию, – поправил себя Мэтлок.

– А это не согласие, Мик.

– Не согласие, да.

– Любой секс, в котором вовлеченность обоих партнеров не отчетлива и не однозначна, – это секс без согласия.

– Да. Конечно, – согласился Мэтлок.

– То есть изнасилование.

– Правда?

– Абсолютно.

– Верно. Ладно. Пусть, – сказал Мэтлок. – Итак, по наличию семени в теле жертвы можем заключить, что у нее был секс приблизительно за семь часов до того, как ее убили, и этот секс мог быть по согласию, или же ее могли ненасильственно изнасиловать.

– Думаю, это странная формулировка – “ненасильственно изнасиловать”, полное противоречие понятий, – отозвалась Кейт, – но пусть.

Мэтлок решил на минутку отвлечься от темы изнасилования. Обратился к Тейлору:

– И мы совершенно уверены, что это не ограбление?

– Настолько, насколько это возможно, шеф. Сумочка была при ней, деньги и карточки на месте. Часы и сережки – на ней. Даже телефон не забрали.

– Итак, в отношении мотива у нас есть возможное, но полностью гипотетическое нападение с целью изнасилования – и больше ничего. – Мэтлок вздохнул. – Давайте на нее глянем.

– Надеюсь, вам удастся что-нибудь найти, – сказала Кейт, таща на себя за ручку один из холодных выдвижных ящиков в стене. – Как я уже говорила, никаких интересных особенностей я не обнаружила.

Появилось укрытое простыней тело, воцарилось молчание. Все четверо присутствующих внезапно осознали, что предмет их абстрактного обсуждения действителен, он перед ними, физически в одной с ними комнате. Совсем недавно – живой, дышащий человек, такой же, как они, со своими надеждами и мечтами, готовый делиться любовью. А теперь – остывший, под простыней в морге.

Когда холодный ящик выдвинулся целиком, Кейт принялась скатывать простыню.

– Сильное лицо и выдающаяся нижняя челюсть, довольно широкие плечи, – произносила она попутно. – Вес тела семьдесят один килограмм. Никаких видимых травм.

– Какая жалость, что этот трусливый мерзавец подобрался к ней сзади, – заметила Клегг. – Сдается мне, эта девушка могла бы постоять за себя.

– Жаль, что ей эта возможность не выпала, – подхватила Кейт. – Смертельный удар нанесли в заднюю часть головы, на передней стороне трупа никаких следов насилия нет. Ни единого ушиба.

– Даже лицо спокойно, – заметил Мэтлок. – Могло б показаться, что она сейчас откроет глаза и выберется из ящика.

Кейт отвернула простыню еще немного, и показались довольно крупные, но упругие груди.

– Бюст наращен, – отметила она. – Минимальные сопутствующие шрамы. По крайней мере годичной давности и с нападением не связаны. Широкий торс. Лишнего веса нет, но талия не выраженная.

Простыня свернулась еще раз.

– Выраженный пенис. Крупные яички. Опять-таки, никаких следов травм. – Кейт полностью сняла простыню. – Ну что ж. Перевернем ее на живот?

11. Они теперь и флирт объявят вне закона!

Историчка-феминистка Крессида Бейнз глубоко вздохнула и собрала волю в кулак. Мало у кого кишка не тонка закатывать публичные скандалы – натура и воспитание Бейнз шумно восставали против. Серьезно, она не хотела устраивать все это, но чувствовала, что выбора у нее нет. Этот вечер должен стать масштабным шагом в ее самопровозглашенной кампании исправления исторического гендерного неравновесия и призыва патриархата к ответу за былые грехи. Прежде ее активизм почти целиком сводился к лоббированию в сети и вежливым сессиям вопросов-ответов на всяких литературных фестивалях, но теперь Крессида Бейнз решила перенести свою борьбу на физическую общественную арену.

– Дамы и господа! – обратилась она к многолюдному театральному фойе. – Спектакль, на который вы сегодня пришли, – не более чем чествование откровенного сексуального хищника! Призываю вас пересмотреть совершенный вами выбор и присоединиться к моему протесту.

Звезда спектакля, против которого протестовала Крессида Бейнз, находился за кулисами у себя в гримерке и понятия не имел, что его жизнь того и гляди переменится.

Родни Уотсон отвел взгляд от зеркала. Нельзя смотреть. Нельзя смотреть.

Они тебе за это устроят. Ой устроят, будь уверен. Они тебе хештег прилепят, глазом моргнуть не успеешь. Хешнут тебе твой блядский тег.

До чего ж скучно. Как же уныло. Как же безрадостно.

Он тосковал по тем денькам, когда можно было не только пялиться на груди своей гримерши, пока она поправляет на нем парик, но и комментировать их. “Как пить дать, твой парень ценит эти твои штуки, моя миленькая!” или “Чуть не забыл – надо прикупить дынь”.

Им это нравилось. В те времена девчонки были закаленнее. Чего ж чуток не позубоскалить. В шутку же всё.

А теперь ему нельзя даже смотреть.

Нельзя жадно смотреть на отражение этих обтянутых футболкой грудей, что чиркали ему по уху, пока ему в волосы вцеплялись зажимы, или обводить взглядом очертания бюстгальтера под тканью. Выискивать намек на сосок. “Ого! Холодина снаружи, моя миленькая? На этих вон можно пальто со шляпой повесить”.

Нельзя теперь. Уже нельзя.

Приходится глазеть в потолок. Только так. Иначе за тебя возьмутся. Эти современные девочки-“снежинки”^[30] с их #ЯТоже, #ВремяВышло и #НеОттенок-блядь-Серого. Они тебя размажут одним твитом.

Его размышления прервал стук в дверь.

– Пять минут до выхода, мистер Уотсон, – послышался голос помощницы режиссера.

– Спасибо! – отозвался Родни. – Доделываю лицо, кисуль.

Это ладно. Обращаться к девушкам “кисуля” позволялось, потому что здесь театр, а в театре люди зовут друг дружку кисулями испокон веку.

Родни давал своего “Пипса”. Свой прославленный спектакль одного актера – простите! спектакль одной персоны – о знаменитом госслужащем и хроникере XVII века. О гении, знаменитом отце современного флота, оставившем к тому же записки очевидца о Пожаре Лондона и Великой чуме.

“Пипса” Родни давал в промежутках между кино- и телепроектами. Краткие провинциальные гастроли или сезоны в каких-нибудь лондонских театрах помельче сближали его с живой аудиторией. Да и очень приятный небольшой заработок получался, спасибо-спасибо, кису-у-уля.

Да и вообще-то жизнь неплохая. Играешь “Пипса”. Встаешь поздно. Выбираешь, где бы славненько пообедать. После обеда – куда-нибудь в галерею или в кино (если ранних спектаклей нет), два часа тебя обожают и тебе аплодируют, а следом приятный пустяковый поздний ужин с друзьями. Конечно, было б веселее, если в антракте пытаться трахнуть свою костюмершу. Он когда-то внимательно следил за тем, чтобы ему доставалась красотка, и получалось хорошее развлечение клеить их, даже если они не поддавались. Охотничий азарт. Но, конечно, такое больше не устроишь. До чего ж уныло. До чего безрадостно. Просто забава такая, да и только. Девчонкам оно было нипочем. Всегда могли сказать “нет”, правда же?

Как бы к “я, блин, тоже” отнесся Пипс?

Да, блин, без восторга.

Пипс ого-го был проказник. Как раз такой, что Родни по душе. Ни единой юбки не пропускал. Потому что любил женщин. Родни женщин тоже любит. Обожает их. Вот во что эти я-блин-тожки не врубаются.

Вот почему играть Пипса так весело – из-за его любви к женщинам. Великий охват истории – дело хорошее, но именно потаенные записи у него в дневнике, те самые, что он зашифровывал, делали спектакль живым. Постоянно тискать служанок, заставлять дрочить ему в экипажах, откровенно выменивать профессиональные одолжения на секс. Да он был просто отпетый! Всегда готов сдать какого-нибудь парня во флот, если женушка у него хороша собой и не возражает. Такие эпизоды публика обожала – похабные эпизоды.

Жми, Пипс! Запирайте ваших дочерей!^[31]

И разумеется, Родни выпадала возможность явить свою комедию. Люди всегда удивлялись, до чего хорош он в комедии. А все оттого, что в кино он всегда играл злодеев. Только такие роли америкашки дают в наше время актерам-бриттам.

Особенно теперь, без Харви. Боже, как он скучал по Харви. Старый хрен, может, и был слегка мерзавцем тихой сапой, зато давал бриттам шикарные роли. Кто теперь в Америке станет подкармливать по-настоящему шикарное британское кино? Фильмы типа “Король говорит”, “Английский пациент”, “Влюбленный Шекспир”, “Моя левая нога”, “Железная леди” и “Королева”? И все прочие. Десятилетиями. Чуть ли не всеми “Оскарами”, которых мы получили за тридцать лет, мы обязаны Харви. Да вы гляньте на наш кинопром без него! Ха! Какой пром? Не-америкосовское англоговорящее кино утратило своего единственного кормильца, потому что единственный весомый американец, которому было не поебать на это самое кино, клеился к нескольким дурацким актрискам. Бля, вы хоть головой-то подумайте.

Именно из-за таких вот дурацких актрисок Родни вообще приходилось играть “Пипса”. Он как оскароносный актер по всем статьям мог бы выбирать себе голливудские роли. Да! Оскароносный, кис-суля! Лучший актер второго плана.

Потому что ему выпала возможность. Настоящий большой прорыв. Он получил эту роль.

Крупнейшая британская киностудия с характерно самоуничижительным пост-ироническим британским названием “Мы с вами ланчуем” взяла его в “Королевский чулан”, и сопродюсировать и распространять этот фильм собирался “Мирамакс”! Харви в игре! Господь, цитируя Мэрил Стрип, собирался пролить свой божественный свет! Лучшая новость, на какую любое британское кино вообще способно рассчитывать. И на этот раз он будет Колином, блядь, Фёртом!^[32] Хоть раз кто-нибудь помимо Колина, блядь, Фёрта сыграет Колина, блядь, Фёрта. И этим человеком будет он, Родни Уотсон! Ничто и никогда его так не воодушевляло. Его агент прислал ему магнум “Круга”^[33].

Но следом настало то утро – 5 октября 2017 года, а с ним возникла статья в “Нью-Йорк Таймс” с подробностями “десятилетий домогательств”.

Домогательств? Хорош заливать, котики.

Хорош, бля, заливать, ум-м-моляю.

Эти девицы понимали, что делают. Неужели все было действительно так ужасно? Да он бы сам хоть отломанной ручкой от метелки в зад – ради “Оскара”-то, кис-суля.

Харви сделался “токсичным”^[34], “Королевский чулан” так и не сняли. Без исполинского влияния Харви очередной британский фильмец об очередном мятущемся, блядь, монархе был никому не интересен.

А потому он вернулся к “Пипсу”. Доброму старому Пипсу. К своему чудесному запасному варианту. Самолично написанному (преимущественно), самолично поставленному, самолично спродюсированному. Никаких отчислений за цитаты из дневников, потому что им четыреста лет. Блеск.

Миленький заработок – да и, блин, отличная потеха.

Пипс оставался при нем.

Парик нацеплен, вислые брыла обрамлены каскадами буклей.

– Мне вам надеть шляпу, Родни? – спросила его гримерша. – Или вы сами?

– Лучше вы, Беки, будьте любезны. – Он крутнулся на кресле, чтобы сидеть к ней лицом.

Пусть надевает спереди. Так ему достанется всё – прямо в лицо. Мило. Он уже чуял ее футболку.

Спасибо и за мелкие радости.

Опять стук в дверь.

– Я и в первый раз вас слышал, кисуль! – крикнул Родни со “звездным” раздражением.

– Вообще-то, Родни, котик, можно я войду? – Нет, это не помощник режиссера – смазливая штучка, но до чего же мрачная. Это Джайлз, управляющий театра. – Неувязка у нас, котик. Вы мне нужны на пару слов.

Джайлз вошел, а костюмерша Беки воспользовалась возможностью убраться вон.

– Вы тогда сами шляпу наденьте, Родни, – сказала она чуть ли не на бегу.

Обманутый в своих ожиданиях крупного плана ее грудей, Родни смотрел вслед удалявшейся попе. Славная попа. Он по-прежнему получал удовольствие, наблюдая, – когда мог, пусть и получалась своего рода пытка. Мелкие радости.

– Неувязка, котик? – переспросил он у Джайлза, болтавшегося в дверях.

– И крупная. Не могу открыть зал, котик. В фойе битком протестующих.

– Протестующих?

– Да, котик. Похоже, это продолжение нового хештега, начатого какой-то феминисткой-историчкой по имени Крессида Бейнз. #ПомнимИх.

– Кого помним?

– Переживших насилие в прошлом.

– В смысле, жертв Сэвила? Или Ролфа Хэрриса?^[35]

– Нет. Я имею в виду умерших переживших… В смысле, переживших, которые с тех пор уже умерли. Естественной смертью. Она призывает всех историков и вообще всех любителей истории сделать движение “ЯТоже” полностью ретроспективным. #ПомнимИх. Понимаете? Она говорит, что Пипс был сексуальным хищником, а вы его чествуете. Что ваш спектакль – апология насилия.

Родни помстилось, что это все наверняка розыгрыш.

– Сэмюэл Пипс – одна из знаменитейших фигур века! Королевский морской музей совсем недавно устраивал полную обзорную экспозицию по нему. Я присутствовал на открытии. Произносил речь. Глазам своим не поверил: вместо полноценной шампани подавали просекко.

– Похоже, как раз об этом мисс Бейнз и говорит. Не о просекко. Об этой самой выставке – и о вашем спектакле. Продолжающееся воспевание секс-чудовища. Вот против чего она выступает.

– Секс-чудовище? Сэмюэл Пипс?

– Она утверждает, что его дневник, по сути, полное уголовное признание в ежедневных нападениях на служанок, домогательствах по отношению к женщинам на улице, в театрах и церквях, а также обмене профессиональной протекции на секс.

– Ну да, все так, это правда, – согласился Родни. – Дневники эти несколько похабны. Но публике эта сторона дневников Пипса всегда казалась в своем роде… обаятельной.

– Обаятельной? Серийные половые домогательства?

– Да. Откровенность Пипса. Он писал об этом так остроумно. И он всегда так кается после. Что ни ночь – он отправляется в постель сокрушенный вдребезги, клянется, что к щелке своей служанки и пальцем больше не притронется. Это, в общем, очаровательно.

– Очаровательно?

– Ну, так это всегда играли. И в театре, и в кино. Стив Куган сравнительно недавно дал Пипса отлично. “Личная жизнь Сэмюэла Пипса”^[36]. Там под завязку всякого трах-тибидоха и ой-ёй-ёй, уверяю вас. Я играю его точно так же. Блистательный старый обалдуй-козлодой, который не умеет держать руки при себе, вечно по девушкам. И жену свою он любит. Это же такая трогательная часть спектакля.

– Времена, боюсь, меняются, Родни.

– Но не для Сэмюэла же, блядь, Пипса, котик! Для него время перестало меняться в 1703 году, когда он помер. Пипс – национальное достояние. И кстати о временах, Джайлз, – мы уже на пять минут опаздываем. Сколько, по вашей оценке, вам понадобится, чтобы убрать их?

– Убрать их?

– Да. Протестующих. Расчистить фойе и впустить людей. У меня в “Плюще”^[37] забронирован столик на десять пятнадцать, и если опаздываешь, они за него усаживают на отпущенные четверть часа кого-нибудь из тех, кого недавно выперли с “Острова любви”.

– Убрать их? – переспросил Джайлз. – Вы хотите, чтобы я силой выгнал законных протестующих, для того чтобы гетеросексуальный белый мужчина изображал на сцене полового преступника в виде жизнерадостного охотника до мокрощелок? Вы спятили? Не собираюсь я их прогонять. Я собираюсь отменить ваш спектакль и размежеваться с вами. Мы уже обнародовали заявление, в котором сообщаем, что ваше представление Сэмюэла Пипса никак не отражает ценностей этого театра. Мы – не таковы.

Родни Уотсон ошарашенно вытаращился на Джайлза.

– Вы отменяете мой спектакль?

– Конечно, отменяем. Пипс – долбаный насильник. Жаль ужасно, однако что тут поделать? Попробуйте взглянуть на это с моей стороны.

Вот тебе и на.

Его бросают на съедение волкам по “ятожкиному” капризу. Как и любой управленец с тех пор, как “Нетфликс” выпер Кевина Спейси^[38], Джайлз ставил на лидера. Применяя при этом молниеносный и бескомпромиссный подход к минимизации ущерба, какой в индустрии развлечений стал теперь обычным делом.

Эта бабища Бейнз разделала его, как селедку. Родни понимал, что он себя отстоять не сможет. Пипс считался достоянием нации триста лет подряд, но с точки зрения двадцать первого века он, очевидно, – гнусный мерзавец. Вайнштейн семнадцатого века, привычно пользовавшийся собственным положением и властью для утоления своих зверских половых аппетитов. И вот стоило кому-то ткнуть в это пальцем, стало ясно, что вся торговая марка “Пипс”, на которую Родни так тяжко трудился и которая в годы, когда не было съемок, обеспечивала шампанское и шикарные обеды, в одночасье и полностью сделалась токсичной.

Как тут выкрутиться?

Воевать с этим без толку. Невозможно защитить кого бы то ни было от преступлений, за которые в наши дни загремишь в тюрьму.

Но молчание ничем не лучше. С этого мига любой поисковый запрос на его имя в Гугле приведет к #ПомнимИх. Что, в свою очередь, разумеется, приведет к #ЯТоже, #НеОК, #ВремяВышло и #ПиздецКарьере.

Вина по ассоциации. Его имя того и гляди добавится к списку, какой в прессе обычно следовал за именем Вайнштейна. Неважно, что ты натворил или в каких проступках тебя обвиняли, – если долбаным медийщикам выпадает возможность впихнуть тебя в список, начинающийся с Вайнштейна, они тебя туда впихнут.

Нужно себя отстоять. И поживее.

Никогда не подставляй зад. Вставай, борись.

– Будьте любезны, отмените спектакль по моему настоянию, Джайлз, – проговорил Родни, – и пригласите мисс Бейнз за кулисы. Я желаю обсудить с ней насущную необходимость преследовать Сэмюэла Пипса по суду.