Цветение сиреневой вишни

1

Первого сентября студент, студентка, студенты, как школьники в этот день собираются в школу, приготовились в институт, университет. Но особенно студенты первого курса, что встали на новый путь, взлетать ли, вcкарабкаться до вершины, над которой полыхает огненно зовущая, надежды мерцанием эта яркая, сияющая звезда – высшее образование и, конечно же, такой важнейший атрибут в дальнейшей жизни, как диплом о высшем образовании. И он тоже встал на этот путь.

Первый календарный день осени выдался тёплым по-летнему – тёплое сияющее солнце, отличная погода. Да, ничем не отличается от августовских дней: такие же цветущие тополя с налитой зеленью листьев, никак не собирающихся опадать. Да, прекрасная погода, но как-то не было того волнительно приподнятого настроения, когда в биографии начинается такое вот новое, кардинально новое, что может оказаться чем-то революционным в жизни. А ведь так и было, так и есть. С этого дня ты – действующий студент.

Первый курс собрали в двадцать пятой аудитории. То была ещё не лекция, представляли преподавателей, кураторов групп. Но и рассаживали пока по группам. Три группы под наименованием трёх первых букв алфавита «а», «б», «в». Он попал в группу «б», в которой юноши преобладали численностью, как и в группе «в». А вот группе «а» преобладали девушки. И получалось так, что по курсу числом преобладали юноши. Наверное, специфика специальности гуманитарного толка философской направленности. Конечно, времена меняются, и всё более от прекрасной половины человечества постигают то, что раньше было прерогативой лишь сильного мужского пола. Разве бы мог предположить такое сам Аристотель, в учениках которого пребывал никто иной, как сам Александр Македонский.

Как все, он тоже стал немного озираться вокруг, ведь, как никак, а с этими людьми ему предстоит учиться вместе, пройти целых пять лет по пути биографии. Когда он будет учиться на пятом курсе?

Парни, как парни, да в основном вчерашние школьники, как и он. Как понимает он, что вряд ли кто поступил из дембелей. Отец говорил, что он сам когда-то поступил уже будучи дембелем после армии. Ну, а девушки? Юные прекрасные личики, лица сплошь одухотворённые, сияющие от счастья преисполненной мечты. Конечно, в силу возраста и будут резвиться, но в меру, в меру, ибо и нацелились на серьёзное, на самое серьёзное, что есть учёба. Но, всё равно началась самая весёлая пора молодости, её лучшая пора, что есть студенческие годы.

Конечно, посреди юных представителей противоположного, такого прекрасного пола находились такие, что претендовали на роль признанных красавиц. И понимал, что вокруг них будут, ещё как будут увиваться превосходные кавалеры, и не только из их первого курса, но, поди же, и из старших курсов могут нагрянуть. Во время такого обтекания взглядом не будущих, уже ныне однокурсниц, взгляд затормозился, остановился, чтобы посмотреть, разглядеть пристально…

Она сидела за кафедральным столом, за такой партой впереди вбок, далеко от него, занявшего место в задних рядах. По всему видна была сосредоточенность её, что делало красоту её, да именно красоту девичью, такой прекрасной заострённо. Что ж, и перед ней будут изощряться и манерами, и словами возвышенного толка предполагаемые кавалеры, однокурсники, да и ребята, что курсом повыше, постарше. И вдруг память в связи с этой девушкой, что ничуть не подозревает о пристальности его взгляда, выдернула из памяти то событие, что всегда прятал, хранил в далёких тайниках памяти, чтобы не будоражить душу свойством такого отрицательного качества. Почему? Потому, что он там просто напросто опростоволосился, можно сказать, сел в лужу, что выглядело тогда вот такой самой наглядной демонстрацией его слабости, не больше, не меньше. То было два года назад, когда он учился в десятом классе. Но та ли самая девушка, она ли? Двойников, непроизвольно похожих друг на друга и не подозревающих об этом хватает в мире, ещё как.

Видит её он не очень отчётливо, к концу школы, а точнее зимой в одиннадцатом классе, как заметил он, у него немного ухудшилось зрение. Когда, по настоянию родителей, проверился, то у него оказалось не стопроцентное зрение. Прописали очки, но он не стал их надевать, носить, и так видит сносно, только дома телевизор смотреть. Постеснялся. А что в этом такого? Это раньше очкариков были единицы, а уж ныне в первой половине 21 века чуть ли не полстраны, чуть ли не половина цивилизованного мира носит очки самого, самого разного дизайна.

Вот так после первой ознакомительной лекции, конечно, не мгновенно, не быстрым вихрем ещё парой лекции, ещё парой семинара и пролетел первый учебный день студента в университете, чтобы долгих, не долгих, пять лет сопровождать вот эти радостные годы молодости, как есть. Что ж, начало положено.

По пути домой на трамвае стоило вспомнить, стоило поразмышлять, нет, не о первом учебном дне, и не об этой девушке, этой на самом деле красавице, что учится то ли в группе «а», то ли в группе «в», потому что сам он попал в группу «б». Стоило проанализировать, что же с ним произошло накануне, потому что произошло с ним накануне такое, что явилось событием из разряда необъяснимого, сверхъестественно необыкновенного.

Позавчера 30 августа он должен был ночевать у родственников, об этом предупредил родителей по мобильному, они тогда были на работе. И вот после обеда он поехал к родственникам, однако, по пути зайдя в кинотеатр. Посмотрел голливудский приключенческий фильм. Уже вечерело, солнце приближалось к закату. То под впечатлением фильма, то ли ещё чего, но решил он найти кое-что в интернете, потому и решил поехать обратно домой. Конечно, он мог и у родственников зайти в интернет, но он всегда предпочитал заходить в интернет на своём ноутбуке в своей комнате, чтобы во всём была своя интимная атмосфера в пору блужданий, изысканий, времяпровождения в интернете. Вот потому и решил поехать домой. Вот и ехал, ехал на трамвае и какой-то туман перед глазами, туман в голове…

Сколько времени продолжалось это? А затем снова прояснение, и снова мерный ход, покачивание трамвая. И ехать бы так дальше, но как-то привлёк его свет, свет солнца, что было не таким, каким и должен быть в это время перед вечером. Лучи от светила лились не оттуда, откуда и должно было быть, они проливали свет с другой стороны. Да и само светило было на другой стороне, на рассветной стороне. Но как, почему так? И как-то непроизвольно взглянул на мобильник и… обомлел. На мониторе высвечивалось число 31 августа, и время было утреннее.

В этот день, то есть вчера, мать была дома, не на работе. Когда он переступил порог дома, то она ничему не удивилась, лишь только спросила: «Как там Александр? Как племянники? И больше ничего. Александром звала своего младшего брата.

Да, конечно, родители не связывались с родственниками в эти сутки, да и не спрашивали о том, мол, приехал ли он к ним. Зачем? Уже не школьник, уже студент. Да и родственники не звонили им, потому что они не были предупреждены, что он может приехать к ним заночевать. И потому вот эта ночь с 30 августа на 31 августа прошла для всех самым спокойным образом. Но вот возникает вопрос именно у него, обставляясь сплошь загадкой, упрятав, далеко упрятав его решение. Так где же он был вечером 30 августа, ночью с 30 на 31, и ранним утром 31 августа? Не мог же он кататься на трамвае всю ночь? Да и на ночь трамвай уходит в депо, и его, если он спал, могла бы спокойно разбудить кондуктор. Да, вот такая загадка, что протянулась таким шлейфом таинственности на данное время на данном отрезке его биографии, ничем примечательной биографии.

2

Наступил первый учебный год в университете, пошли занятия совсем несвойственные, непохожие, что были в школе. Но и пошла череда знакомств, началась обтирка характеров, разных характеров. Конечно же, старались все выказать себя должным образом как на выставке преподнести такую вот витрину собственного Я. И он бы, должен был, поступать точно как все, выставив такую вот начищенную витрину своей территории, своего пространства под наименованием личность. Должен был, но как-то такого с ним не случилось в эти первые дни прекрасной поры студенчества, ибо окунулся он в учёбу по специальности, о которой не думал никогда, не мечтал никогда. Ведь поступил-то, потому что многие поступают, потому что надо получить вот этот заветный диплом о высшем образовании. И думал, что учиться-то будет он не ахти, да хотя бы в середняках держаться. Но нет, он не только пошёл, он побежал, разогнался, чего с ним такого никогда не бывало в школе. Вот так да! Он сам себя не узнавал.

Девушек в их группе было немного, как и в параллельной группе «в». Но ничего, не сказать, что видные красавицы, но всё нормально. Хотя, и из их числа, конечно же, выйдут в будущем хорошие жёны. Так что, красота – это тоже как витрина. Ибо и неприметная внешностью может показаться кому-то самой красивой на свете, ибо и неприметная внешностью может осчастливить кого-то на всю жизнь. Так что относительно всё это.

По истечении второй недели, когда все три группы шли на лекцию в большую двадцать пятую аудиторию, он увидел её снова, как в тот первый ознакомительный день. Весь в увлечённости учёбы, чего с ним раньше в школе никогда такого не бывало, он вдруг остановился в буквальном смысле, и в смысле этой гонки за знаниями в потоке бешеной ли гонки учёбы. И, видимо, стоило этого…

Она шла со всеми из группы «а», в которой преобладали девушки, в которой истинно по предположению сильной половины курса, учились на самом деле несколько уж таких видных красавиц, что взоры ох как обращались в сторону этой группы «а». А обращал ли он внимание? Да, нет, и это было так, но почему, да потому что он с того самого дня, с той ночи с 30 на 31 августа становился каким-то другим, что порой помимо учёбы приходилось задумываться и об этой стороне своей жизни, что от него самого притаилась какой-то загадочностью…

Прекрасные глаза её карие были скорей задумчивы, но как-то лился свет в них каким-то фоном доброты, выказывая неведомую светлость души, что вот так и изливалась аура некой сокровенностью чистоты, что невольно и придёт, воспрянет в трепет и разум, и дух сути юношеского, как птиц полёт мечтательности порыв. И в этом ли ауры волшебство, что разом и вздыбит почвенность, что взвеет, пожнёт высокие начала, от которых и проявится робкая ли, не робкая влюблённость, что так и вскинется. встрепенётся сердце юноши. И какая же симметрия, её торжество высокое?! Первозданная, природой одаренная красота линий не может не очаровать, не восхитить взор иль пристальный, иль мимолётный, как и есть, как и будет. Светлость белизны со здоровым оттенком солнечного загара, нос прямой линией и румянец щёк, что воздадут хвалу той же симметричности, отметив искренности притягивающей и женственности, и красы светло чарующей, что так и воскликнешь душой невольно о могуществе природы созидающей. Да, во всём, во всём сотворившей, что выразилось вдобавок и в фигуре всего тела, что так и есть истинность выражения чистой свежести девичьей. Как юная поросль берёзы, как нежной пальмы порыва светлого. И ветер благодатности…, из мгновения в мгновенье. И в этом чудо жизни ли…? О, миг подаренный!

Стоило встрепенуться, а не так, встать подобно вкопанному столбу. Стоило вернуться от мига волшебного, что сердце вздыбилось, вернуться в нормальное русло реальности и продолжить поход за знаниями, что определят высшее образование. А она уже заходила в двадцать пятую аудиторию, как и все. И он потянулся за всеми. Когда уселись все, то поискал невольно взором. Она была там, впереди, но как и тогда сбоку впереди, что точно угадывался профиль, столь же прекрасный, отмечающий принадлежность к красавице. И опять, уже в который раз память достаёт тот день, тот миг, от которого он давно хотел убежать, забыть, забыться.

То было в то лето года два назад. То было на озере Ногон-нур. То было на пирсе, не так уж длинном, но широком. Тогда он решил порыбачить с пирса. Не он один был такой. И старичок какой-то также решил побаловаться удочкой. Но по всему видно было, что все они, облачившиеся удочкой, никакие уж там закоренелые, заядлые рыбаки. Уж те давно на лодках да с раннего утра до самого позднего вечера. Но кроме вот таких рыбаков с удочками на пирсе тогда были и другие, пришедшие посмотреть на закат, на удивительный закат по своей красоте. Тогда было многолюдно, тогда над всеми возвышался порой заливистый смех, тогда пирс окутывала хорошая, прекрасная аура. И быть бы тогда так, и продолжаться так, но неожиданно для всех присутствующих набежала чёрная туча зловещей ауры.

Эти парни были навеселе, у этих парней было, слегка ли, изменённое состояние сознания, одним словом чуть во хмели, но не сказать, что вот так и пьяные. И были они ненамного постарше его, тогда пятнадцатилетнего подростка, подступившего к порогу юности. Но ощущалось, как-то ощущалось, что они вот из этой, как говорят, «золотой молодёжи». Да, конечно, на берега такого прекрасного, уютного озера на таких (о!) изумительно шикарных автомобилях, на таких концепт-карах могли подкатить только сыночки из таких уж высокопоставленных, из таких уж олигархических. И видно было, понимали все, что не отдыхают они здесь, нисколько не отдыхают, а просто вот так и подкатили, чтобы оторваться, оттянуться. Что им вот это озерко, что им Ногон-нур, когда можно запросто махнуть и на Канары, и на Сейшелы, и на Мальдивы, и так далее, и так далее.

Да ладно бы приехали так отдохнуть, оттянуться, насладиться всегда вожделенностью мгновений сладкой жизни, уж это их дело, но надо было им ещё и продемонстрировать, что они в этой жизни получше остальных, похлеще, покруче, да повыше по иерархии жизни, что всегда должно принадлежать то, на что наткнулись. Вот и этот пирс на вот это время и должен принадлежать им, и только им. Потому и воцарилась на берегу озера другая аура, тёмно зловещая аура.

И стали приставать они к девушкам, которых оказалось несколько на пирсе. Да ладно бы шуры-муры, да ладно бы в движении двустороннем, но ведь не так было, далеко не так. Не оказались эти девушки вот так, и просто так. И в тот протекающий миг пока не вакханалии, но грубости, бесцеремонности и вмешался этот вроде бы неказистый старичок с удочкой, сделав вот этим держателям всего, всего ли слегка замечание тоном лёгкого внушения, говоря о том, что не одни они здесь на пирсе, что можно было поразвлечься и в другом месте. И в ответ старичок этот услышал и в свой адрес, и в адрес всех (о!) такие отборнейшие слова, словечки, всякие жаргоны, что уж и повяли уши, и души холодной изморозью заволокло. Совсем почернела и так тёмно зловещая аура на берегу уютного озера.

Он не выдержал тогда, он посмел тогда вступиться за этого дедушку преклонных лет. Но какое там. Он далеко не Брюс Ли, Джеки Чан, Чак Норрис, Стивен Сигал и им подобные лихие трюкачи, герои, мастера единоборств из голливудских фильмов, его любимых фильмов. И потому не стоило уподобляться им, и потому с точки зрения здравого смысла была сделана ошибка с его стороны. И потому спустя некоторое время, он получил сначала словесные удары изысканного свойства, а затем последовал удар в физическом плане, но удар не рукой, а ногой, и притом поставленный удар. Да, один из этой «золотой молодёжи» потренировал на нём такой поставленный удар, что он сразу же и перемахнулся через перила пирса поневоле, и таким подобием будто мешка с картошкой и обвалился, плюхнулся в воду, что оказалась ему по колено. А сверху на пирсе уж разразился громоподобный смех. «Здорово поставлен удар», – такое комментирование и раздалось посреди этого зловеще недоброго смеха.

Удар был силён, что он, привстав, опять плюхнулся в воду, как в лужу, тем самым удвоив и без того раскатисто зловещий смех. И как-то предательски слеза бессилия потекла по его щеке, щеке подростка, что ещё год и вступит в пору юности. Потому и отвернулся, и попытался ещё раз встать, что получилось у него неуклюже. И вот тут-то он почувствовал чью-то руку, что предлагала опору, предлагала помощь. И когда взглянул, то оторопел немного. То была девчонка, нет, не из той группы девушек, те были постарше его, то была девчонка подросткового, примерно равного с ним возраста. И как-то понимал, что была она не на пирсе, а где-то в стороне, на берегу. И как-то понимал, что она видела всё это, и вот это его падение отчётливо. И сквозь слезу бессилия он видел, подметил точно, что прекрасна она, красива…

Лекция протекала своим чередом, а он продолжал вот так и поглядывать на ту сторону аудитории, на её профиль склоненный над столом, в котором угадывалась точно сосредоточенность, такое, действительно рвение к знаниям, что будут изливаться, приходить, добываться в течение целых пяти лет. Вот сколько времени отведено, чтобы взором на лекциях вот так и всматриваться, любоваться ли профилем её, что даже издалека как-то да видит он ауру прекрасную…

И будет так, будет, но чувствует он, что-то не то творится с ним в последнее время после того вечера, ночи, утра с 30 на 31 августа, когда он пропал, прежде всего, пропал для себя. Вот так и изъята память, и заслонён тот отрезок времени такой вот дверью непроницаемости. И как достучаться? И что за тайна за этой дверью? Да, с ним что-то такое происходит…

3

Сомнений не могло быть в том, что она та самая девчонка, что помогла ему встать, когда он сидел бессильным, беспомощным по колено в воде у берега, у пирса. Будто сидел в луже, хоть в переносном, хоть в прямом смысле. Выходило так, что она из группы «а», в которой большинство девушки. Выходило так, что они могут на неделе иногда встречаться на больших лекциях, что слушает весь курс. Что ж, возможны встречи, скорей не встречи, а то, что он будет тайно вскидывать взгляд в её сторону, да так, чтобы не заметила она, та самая свидетельница того самого положения в том событии, в котором он выглядел уж очень неприглядно. Какой уж там Жак Клод ван Дамм, какой уж там Чингачгук, Брюс Ли, Джеки Чан и тому подобные герои, на которых он подростком так и восхищался, на которых ох как заглядятся девчонки, девушки. Потому и стоило, если и взглянуть на неё, то под прикрытием неизвестности, да так, чтобы она не заметила никак, не почувствовала ничего, не узнала никогда.

Конечно, можно было бы и не вскидывать утаённый взгляд, вообще не сворачивать в её сторону голову, будто её нет, не подозревает о её существовании, но получилось, случилось так, что он в эти дни даже стал как-то ждать вот этих объединённых лекций, чтобы как будто ненароком, всё также тайно да вскинуть взгляд неприметный. И как побороть такое чувство, такую нацеленность что ли?

Изучил, запомнил расписание как следует. И когда наступала очередная лекция, то сердце его в возвышенном возбуждении ожидало наступления данной лекции, когда он пристраивался в задних рядах, будто выискивая удобный плацдарм, чтобы оттуда временами во время лекции нет, нет да взором опрокидываться в ту сторону, где просматривается её профиль, что было чаще всего.

Да ладно бы так, но ведь стал преследовать её образ не сказать, что повсюду, но часто и в разных местах, но особенно перед тем, как заснуть. И видел ведь, что иногда подходят кто-то из парней до лекции, или же после лекции, или же усаживаются рядом, но по большей части из её же группы «а», и вот так и слушают лекции, и пишут, вот так и вгрызаются в гранит науки. Но отнести ли это к таким играм особенных взаимоотношений? Не знал, как ответить на такой вопрос, что задавал сам же себе? Но если даже так, то есть ли у него право на ревность?

Бывало так, что проходила она мимо или одна, или с кем-нибудь из девушек из своей группы, а то и в компании нескольких девушек. Но точно не видел, чтобы рядом постоянно присутствовал кто-либо из парней из её, не её группы. А то ведь уже наметились кое-какие пары. Ну, да ладно. Но нечто другое также стало волновать его…

Чувствует он, что-то не то творится с ним в последнее время. И как-то понимает, что что-то не то именно после той ночи с 30 на 31 августа, когда он никак не переночевал у родственников, а был неизвестно где. И никак не вспомнить предпосылки своей пропажи. Был вечер в трамвае, и стало утро в трамвае. Может, кто-то незаметно уколол шприцем со снотворным, что он ушёл в небытие, ушёл в сон без сновидений. Затем привезли его в какую-нибудь явочную квартиру, а там убедились, что он-то никакой не шпион, не разведчик, что взять с него. Или похитили с целью выкупа, но убедились, что он никакой не сын каких-нибудь олигархов, банкиров, и что взять с него опять, же, нечего, потому и отпустили, да так, что он снова очутился в трамвае. Но вот вопрос – в том ли трамвае он очнулся? Вот на это-то он не обратил внимания. И не подумал об этом.

Да, что-то творится с ним в последнее время, ибо чувствует он, и как понимает про это изнутри какой-то интуицией неведомой. Но что за перемены?

Когда в этот день на лекции украдкой он вскидывал на неё затаенный взгляд, то видел её на этот раз как-то более отчётливо. Вчера надел очки, чтобы посмотреть очередной увлекательный голливудский фильм, то почувствовал неприятную резкость в глазах. Очки вдруг, будто ни с того, ни с сего мешали смотреть кино по плазменному телевизору с чётким изображением, как никак а «Самсунг», но неуютна резкость в глазах, какое-то жжение. Потому и снял очки, а изображение тем временем приобрело более острые черты и глазам комфортно, как и бывало всегда с рождения. Вот такая перемена да притом в лучшую сторону. Даже можно сказать – большая перемена, очень приятная, сверхприятная перемена. Но одним ли этим ограничилось?

На лекциях по истории философии лектор, преподаватель, доцент требовал писать исключительно ручкой на тетради, на толстой тетради вслед за его словами, которые из его уста вытекались самой разной тональностью, в которых не то что угадывался, а подчёркивался некий артистизм. Никаких там записывающих устройств на мобильниках, смартфонах, айфонах, в общем, никакого подобия гаджетов. Всё должно быть в строго академическом стиле. И вот тут-то он стал обнаруживать в себе и другое изменение, которое заключалось в том, что без всяких записывающих устройств, без ничего он стал запоминать всё то, о чём с усердием, но в общем-то с талантом, говорил лектор, то бишь доцент. Откуда взялась такая память?!

Благо он сидел в задних рядах и был для него непримечателен, что до него не дошли замечания от всевидящего, столь упивающегося историей философии, самим процессом передачи знаний студентам, решившим посвятить свою жизнь столь важному делу, у истоков которого стояли аж Сократ, Платон, Аристотель и иже с ними ещё с древних, древних времён Великой Греции – Эллады.

На одной из таких лекций он опять тайно вкинул взором в ту сторону, где она, чуть наклонившись, корпела над тетрадью. И вдруг в один из таких моментов он чуть было не слетел, нет, не седла, но со скамьи, чуть не поперхнувшись. И было отчего. Он взором упёрся на взгляд, на её взгляд навстречу.

4

Глаза в глаза. И будто немой вопрос, но о чём? Прекрасный лик…

Он застыл от внезапности и миг спустя отворотил в поспешности глаза, взгляд, что могли обозначать они, увидел бы со стороны, но, скорей, хватало того явления, как оконфузился, как тогда, когда в беспомощности, в бессилии под ореолом нокдауна барахтался в воде на берегу, как слизняком по луже. И больше не посмел взором туда, в её сторону.

И целый день не давал покоя этот взгляд, её взгляд, в котором не сумел, не смог что-либо прочитать, узнать. И не было никакой радости от этого.

Последующие дни, когда выдавались по расписанию лекции для всего курса, старался не поворачивать голову в ту сторону, в которой бывало, что проходили в аудиторию несколько юношей и девушки, составляющие большинство в группе «а». Но, всё же, невольно ли, но приготовлено и направлял взгляд в эту сторону. при этом сам затерявшись за спины.

Она шла посреди всех, или же молча задумчиво, или же переговариваясь весело с кем-либо из новых подруг по курсу, по группе, ибо всё новое на первом курсе. В аудитории она садилась почти на то же самое место, да и он уже будто навсегда забронировал себе место в самом арьергарде, на Камчатке аудитории.

Как понимал он, что с ней бывало и общаются юноши из её группы, но того, чтобы к ней подходили с приветствиями ребята из других групп, не видел. Конечно, в её группе была и другие видные красавицы, к которым подходили, именно подходили бравирующие парни из группы «б» и «в». И возникал весёлый переливчатый тоном разговор о том, о сём, пока не заходил в аудиторию какой-нибудь преподаватель, доцент, облачённый ли в мантию важности, такой вот значимости на этом перевале жизни. И тогда снова обостренность внимания, снова вгрызание уж сильного твёрдого гранита знаний, внутри которого упряталось вот это само высшее образование.

Говорил себе, твердил себе, что не повернёт ни за что головы в ту сторону аудитории, откуда, как током, вдарило взглядом от неё, но поневоле да и вскидывался взгляд, и если она всё также корпела над тетрадью, то и задерживался взором. Но уже наготове, чтобы не попасть впросак, как в тот раз.

В университете проходили занятия по физкультуре на всех факультетах, и этот полезный предмет также не обошёл стороной факультет философии. Во времена Аристотеля философы были ох как спортивны, ещё как. И сам Александр Македонский постигал науку у великого философа, впоследствии сам ставший величайшим из великих.

Юноши занимались отдельно от девушек, но всё равно оба противоположных пола бывали на виду друг у друга. Издалека, не боясь быть пойманным в пристальности взгляда, видел он её, её, действительно, красивую, спортивную фигуру, что выражалась в такой изящно женственной стройности, от которой да всегда возрадуется дух мужской.

Сначала бег, затем различные разминочные упражнения. Преподаватель такой пожилой, старенький, однако, телом дородностью не обиженный мужичок, так позанимавшись со всеми, выдав футбольный мяч, отправлял юношей на футбольное поле, тогда как сам усердно приступал к занятиям с девушками, изыскивая для них различные упражнения, различные методику, уж потом предоставлял им баскетбольную или волейбольную площадку. Пока осень, так и шли занятия на стадионе университета, чтобы зимой перекинуться или в какой-нибудь спортзал, но по большей части в пригородный лес на лыжах.

В этот день осени противно заморосил дождь. Подумали: или в спортзал, или заставит этот, однако, вредный мужичок, если что пугающий незачётом так и заставит пробежаться под моросящим дождём и так далее. Но нет, в этот день преподаватель торжественно объявил, что сегодня занятия пройдут в бассейне, ибо у всех есть прививки и всё необходимое для занятий в бассейне. Такое его известие дружно всеми было встречено на «ура».

Перед занятиями в воде, помывшись в душе, все засобирались к бассейну. И он также, под струей душа, как следует, напитавшись свежести, подался наружу,

Это не ушло от внимания, от всеобщего внимания, и вот это «это» был его выход в пределы бассейна.

Он шёл тихо спокойно, шёл размеренно упруго, и с походкой его расцветала отточённая статность тела, упругость его, юношеская стройность его, уж точно вобравшая истинно мужскую силу. И если у кое-кого из парней могли блеснуть тускло какие-либо огоньки зависти, то уж у прекрасной половины курса точно всколыхнулись огни восхищения. Нет, мышцы, мускулы были не выпуклы, не отливались как у приверженцев атлетизма, они отливались, выражались, кричали спортивностью, именно спортивностью, взбодренной чисто свежестью юношеской и бодрой отменностью здоровья. О, как идеально, достойно красивы могут быть создания от вида человек homo sapiens!

Он понимал, прекрасно понимал, что к нему в этот миг заострилось всеобщее внимание. Но одного не понимал, почему в последние дни он становится таким. И откуда всё это у него? И смутная догадка как бы говорила, что потянулся весь этот шлейф загадочности от того вечера до утра, того отсутствия памяти сознания с 30 на 31 августа. Вот такая густота тьмы, в которой и укрылся недоступно кусочек его биографии, жизни.

Перед тем, как войти в воду устремил таки взором в ту сторону, где предположительно была группа «а», где была она, устремил и увидел…

Глаза в глаза. И нет вопроса. Прекрасный лик. Нет, он не застыл от внезапности, ибо шёл на это приготовлено, ибо и осмелился.

Проблески или же огни восхищения на миг отразились от взгляда её, что сердце взбудоражится, готовым устремиться на любой подвиг, лишь намекни, скажи иль взглядом поведи. И не только. Ему показалось, что она, наконец-то вспомнила его от той картины, когда он пребывал в самом неприглядном виде, ему показалось, что она удивилась, изумилась такой уж истинно невообразимой метаморфозе, что случилась с его телом. И восхитилась. И вот это искреннее восхищение ему уж точно никак не показалось. И потому он был на высоко высочайшей вершине подиума такой уж ярко, ярко блистательной звездой, таким вот олимпиоником от той, именно той передовой обозначенной Ойкумены, что тогда звалась всегда Великая Греция – Эллада.

5

На первом курсе, по обыкновению, многие юноши примериваются друг к другу в плане физической силы, в плане силы духа бойцовского направления. Но редко доходит до драки, всё ж таки, институт, университет, здесь далеко не армия. Он же ни к кому не примеривался по таким мерилам, и не пытался себя как-то выставить, выпятить свои достоинства и по параметрам физическим, и духовным, и интеллектуальным. Нет, не оттого, что шла в нём такая неведомая трансформация от того неведомого отрезка жизни, которого не помнил, не мог вспомнить. Нет, не от этого, не от этого.

Он на самом деле был таким уж настоящим прибежищем скромности. И вот тот самый случай на пирсе, когда он решил заступиться за старика, за девушек, заступиться за светлую ауру того берега озера Ногон-нур, был единственным случаем в его жизни, когда неожиданно даже для него самого проявилось такое движение души, когда и взметнулся бликом духа мужского ранга. Неожиданно ли, может, истинно детское, подростковое восхищение киношными героями возвело его на эту ступень самоотверженной отваги, откуда вмиг слетел от удара, от пинка в грудь, что перелетел через перила пирса, да плюхнулся в воду ниспровергнутым наглостью, грубой физической силой, злом, в тот раз одержавшем верх, истинно одержавшем победу над добром, над порывом добра вот так легко, высокомерно, издевательски. Тогда нечисть бытия восторжествовала, тогда оно – победно торжествующее зло довольно ехидно, злорадно ухмыльнулось…