Голос разума. Философия объективизма. Эссе

7
Вопрос стипендий
Айн Рэнд

Статья опубликована в журнале The Objectivist в июне 1966 г.

У многих студентов, изучающих объективизм, возникают проблемы с моральной дилеммой, с которой они сталкиваются в современном обществе. Мне часто задают вопрос: «Правильно ли с моральной точки зрения принимать стипендии, частные или общественные?» И еще: «Правильно ли с моральной точки зрения принимать правительственный исследовательский грант или должность в государственном аппарате человеку, отстаивающему капитализм?»

Коротко отвечу: «Да». А теперь подробнее поясню свой ответ, так как существует много неясностей, связанных с этими проблемами, созданными под влиянием альтруистической морали.

1. Нет ничего плохого в том, чтобы принять частную стипендию. Тот факт, что человек не должен рассчитывать на других (то есть помогать ему не является моральным долгом других и он не вправе требовать от них помощи), не подразумевает и не запрещает щедрость со стороны других и не делает аморальным предложение или пользование добровольной, нежертвенной помощью.

Альтруизм извратил и искалечил доброжелательность между людьми, рассматривая того, кто дает, как объект жертвоприношения, а того, кто получает, как безнадежно жалкий объект сострадания, пожирающий жизни других. Эта доктрина одинаково вредна обеим сторонам, так как не оставляет людям другого выбора, кроме как стать жертвой или моральным каннибалом. Человек с чувством собственного достоинства не может ни предложить, ни принять помощь на таких условиях.

Как следствие, когда людям действительно нужна помощь, лучшие (те, кому она потребовалась не по их вине) часто предпочитают голодать, но не принимать поддержку, в то время как худшие (профессиональные паразиты) восстают и сполна на этом наживаются (например, студенты-активисты, которые не удовлетворены бесплатным образованием и требуют полной власти над университетом).

Чтобы взглянуть на вопрос о стипендиях с правильного ракурса, необходимо начать с отвержения альтруистических условий и всех их отвратительных эмоциональных послевкусий, а затем заново пересмотреть отношения между людьми. Морально верным будет принять помощь, если она предлагается не в качестве морального долга, а как акт доброй воли и щедрости, когда дающий может себе позволить этот жест (то есть с его стороны нет никакой жертвы) и когда помощь предлагается в ответ на добродетели получателя, а не на его недостатки, слабости, моральные зверства и не на почве его нужды как таковой.

Стипендии – одна из самых наглядных категорий правильного вида помощи. Они предлагаются в помощь способным людям, чтобы наградить интеллект, вдохновить стремление к знаниям, предвосхитить достижения, а не для поддержки некомпетентности.

Если родители талантливого ребенка не могут отправить его в колледж (или если он сирота), принять стипендию не будет моральным проступком ни с их, ни с его стороны. Конечно, отсутствие достаточных средств у подающего надежды подростка не вина «общества», и он не вправе требовать получения образования за чей-то счет; он должен быть готов отработать свою учебу, если это понадобится. Именно такая ситуация и такой подход создают пространство для добровольной поддержки. Если человек или частная организация предлагает подростку помощь в знак признания его способностей и таким образом сохраняет ему годы борьбы, у него есть моральное право эту помощь принять.

Ценность стипендий в том, что они обеспечивают амбициозной молодежи время как подарок тогда, когда оно больше всего нужно: в самом начале. (Тот факт, что в нынешней моральной атмосфере те, кто дает или распределяет стипендии, часто виновны в разных несправедливостях и альтруистических настроениях, не меняет описанного выше принципа. Этот факт лишь отражает неспособность распределителей жить согласно указанному принципу; их честность не находится в зоне ответственности получателя стипендии и никак не влияет на его право принять ее из благих соображений.)

2. Другой принцип и другой ход размышлений требуются по отношению к общественным (то есть государственным) стипендиям. Право принять их основывается на праве жертв на имущество (или его часть), которое было отнято у них насильно. Получатель общественной стипендии морально оправдан до тех пор, пока он относится к ней как к компенсации и противостоит всем формам государства «всеобщего благосостояния». Те, кто отстаивает правительственные стипендии, не имеют на них права; те, кто противостоит им, имеют. Звучит парадоксально, хотя ошибка кроется в моральных противоречиях государства «всеобщего благосостояния», а не в его жертвах.

Поскольку нет права одних людей отзывать права других и нет права государства отбирать собственность одних ради незаслуженной выгоды других, защитники и сторонники государства «всеобщего благосостояния» морально виновны в ограблении своих оппонентов. Тот факт, что такое ограбление узаконено, лишь усугубляет ситуацию. Жертвам необязательно мучить себя дополнительно к тем травмам, что нанесли им другие; им необязательно давать грабителям выигрывать, позволяя распределять деньги исключительно среди возмущенно требующих паразитов. Если законы государства «всеобщего благосостояния» предполагают возмещение, жертвам следует его принимать.

В данном контексте не имеет значения, уплатил или нет индивид объем налогов, равный полученной им стипендии. Во-первых, сумма его индивидуальных потерь не может быть подсчитана, поскольку в философию государства «всеобщего благосостояния» входит обращаться с доходом каждого своего члена как с общественной собственностью. Во-вторых, до достижения возраста поступления в колледж индивид уже уплатил посредством косвенных налогов гораздо больше. Если его родители не в состоянии оплатить его образование, только представьте, какую сумму налогов заплатили они как прямо, так и косвенно, в течение 20 лет жизни своего ребенка, и вы увидите, что сумма стипендии ничтожно мала даже для того, чтобы называться компенсацией.

В-третьих, самое важное: современная молодежь не несет ответственности за аморальное состояние мира, в котором родилась. Те, кто принимает идеологию государства «всеобщего благосостояния», принимают и часть моральной вины. Однако те, кто негативно настроен по отношению к коллективизму, – невинные жертвы, оказавшиеся в безвыходной ситуации: именно этатизм практически закрыл перед ними возможность пробить себе путь в колледж. Еще несколько десятилетий назад поступить было трудно, но возможно; сегодня этот шаг превратился в процесс, близкий к нечеловеческим пыткам. Практически нет трудовой занятости на неполную ставку, где бы оказывали финансовую поддержку при обучении. В качестве альтернативы предлагается работать на полную ставку и посещать учебные занятия по вечерам, что занимает восемь лет, нагруженных трудовыми буднями длительностью от 12 до 16 часов, вместо полноценных четырех лет в колледже. Если ответственные за подобные условия предлагают жертве стипендию, то его право принять ее не подвергается сомнению. И эта компенсация остается слишком незначительной, чтобы быть замеченной на весах справедливости, если учесть все остальные, нематериальные, неизлечимые травмы, которые были нанесены индивиду.

Те же моральные принципы и размышления распространяются и на вопрос о принятии социальных пособий, выплат по безработице и остальных субсидий. Очевидно, что в таких ситуациях человек получает обратно собственные деньги, которые были взяты у него насильно, напрямую и без его согласия, вопреки его выбору. Те, кто отстаивает такие законы, морально виновны, поскольку они соглашаются с «правом» принуждать работодателей и упрямых сотрудников. Жертвы, противостоящие таким законам, имеют полное право на возмещение собственных денег, и они не сделают и шага к свободе, если оставят свои деньги невостребованными, в распоряжении руководства государства «всеобщего благосостояния».

3. Тот же моральный принцип и ход мыслей применяются при рассмотрении проблемы правительственных исследовательских грантов.

Масштабы государства «всеобщего благосостояния» приближаются к стадии, где правительственные деньги становятся практически единственным источником финансирования научных исследований. (Разрушительные последствия такой ситуации и позорное состояние науки, спонсируемой государством, видны уже сейчас, но это предмет отдельного обсуждения; здесь мы занимаемся только моральной дилеммой ученых.) Налогообложение разрушает частные источники финансирования, в то время как государственные деньги наполняют и подчиняют себе сферу научных исследований.

В таких условиях ученый, принимающий грант от правительства, морально оправдан до тех пор, пока он противостоит всем формам государства «всеобщего благосостояния». Так же как в случае с получателями стипендий, ученому не стоит добавлять лишних мучений к тем несправедливостям, от которых он уже страдает. И ему не следует отдавать науку в руки таких людей, как доктор Флойд Феррис [злодею из романа «Атлант расправил плечи», государственному ученому].

Правительственные гранты в основном не влекут за собой никаких обязательств, то есть контроль за интеллектуальной и профессиональной свободой ученых отсутствует (по крайней мере пока). Когда и если государство начнет предпринимать попытки контролировать научные и политические взгляды грантополучателей, то это станет знаком для честных людей, чтобы отказаться от гранта. Сейчас они все еще свободны в своих исследованиях, и они больше, чем другая профессиональная группа, должны охранять свою деятельность от постепенно и незаметно увеличивающегося давления и молчаливого контроля через запугивания, подразумеваемые в таких условиях.

4. Те же принципы и размышления применяются и при устройстве на государственную службу.

Рост числа правительственных институтов уничтожил множество частных рабочих мест и возможностей для частного трудоустройства. Эта ситуация выражена в некоторых профессиях, например учителя, более ярко, чем в других, но спрут «общественного сектора» душит «частный сектор» практически в каждой рабочей сфере. Поскольку люди должны работать для собственного выживания, оппоненты государства «всеобщего благосостояния» не должны мучиться в поисках рабочего места на ограниченном рынке труда, особенно когда так много частных работодателей находятся в первых рядах защитников «общего блага» и тех, кто получает от этого выгоду.

Конечно, существуют моральные ограничения при устройстве на государственную службу: никто не должен устраиваться туда, где требуется идеологическая деятельность, то есть на работу, требующую использования разума для создания пропагандистского материала в поддержку этатизма или практикующую введение неверных, необъективных законов. Здесь действует следующий принцип: будет благоразумно выполнять тот вид работы, который не является плохим сам по себе, исключая тот, что правительство делать вообще не должно (например, медицинские услуги); будет неправильным устраиваться на работу, которую никто не должен выполнять (например, ту, что осуществляется Федеральной комиссией по торговле^[10] и Федеральной комиссией по связи^[11]).

Те же ограничения применяются и к трудоустройству в частном секторе: человек не несет ответственности за моральные или политические взгляды своего работодателя, однако сотрудник может отказаться от работы, которую он считает аморальной или где его задача состоит в нарушении и пренебрежении своими убеждениями, то есть в пропаганде идей, по его мнению неверных или даже губительных.

5. Моральный принцип, задействованный во всех перечисленных случаях, состоит в более точном, по возможности, определении характера и границ собственной ответственности, то есть характера того, что находится во власти человека, а что – нет.

Вопрос о стипендии и грантах в первую очередь идеологический, а не финансовый. Минимизирование финансового ущерба, нанесенного вам законами государства «всеобщего благосостояния», не означает поддержку этатизма (поскольку цель таких законов и состоит в том, чтобы этот ущерб нанести) и не выступает поводом для морального упрека. Тогда как создание, отстаивание или расширение влияния таких законов – выступает.

В свободном обществе считается аморальным оскорблять и противостоять источнику дохода, поскольку участие в его создании добровольно. В подконтрольной или смешанной экономике подобное противостояние обязательно, так как человек действует под влиянием силы и предложенная выгода выглядит как откуп.

Вы морально чисты, пока финансовые соображения не влияют на ваши убеждения, пока вы боретесь с этатизмом (и только пока вы боретесь) и готовы поступиться любыми выгодами в обмен на свободу, пока вы не продаете свою душу или голос. Суть проблемы – в вашем собственном разуме и подходе.

Это серьезная проблема, и есть много неоднозначных и сложных ситуаций, когда нельзя четко определить правильность своих действий. В этом проявляется одно из зол государства «всеобщего благосостояния»: его фундаментальная иррациональность и аморальность принуждает человека впасть в противоречие, где ни одно из действий не будет правильным.

Основная опасность в рассматриваемых вопросах психологическая: опасность быть подкупленным, опасность постепенной, неощутимой, подсознательной деградации, ведущей к компромиссам, уловкам, подчинению и покорности. В сегодняшних условиях человек морально чист, только пока остается интеллектуально неподкупным. В конце концов все эти вопросы – сложнейший тест на вашу собственную целостность. Вы – свой единственный защитник. Действуйте соответственно.

8
О живых мертвецах
Айн Рэнд

Лекция об энциклике Папы Римского Павла VI «О человеческой жизни» от 29 июля 1968 г. прочитана Айн Рэнд на Форуме Форд-холла 8 декабря 1968 г.

Желающие наглядно увидеть роль философии в человеческой жизни могут пристальнее приглядеться к конфликту, происходящему сегодня в католической церкви.

В этом конфликте хорошо виден страх человека определить или поставить под сомнение философские основы: обе стороны готовы противостоять друг другу в тихом смущении, ставя свои убеждения, карьеры и репутацию на кон битвы из-за неназванной причины. Одна сторона преимущественно состоит из тех, кто не смеет эту причину назвать; другая – из тех, кто не смеет ее опознать.

Обе стороны заявляют о своих огорчениях и растерянности от того, что они называют «противоречием» в двух недавних энцикликах Папы Павла VI. Так называемые консерваторы (в религиозном, а не политическом плане) были расстроены энцикликой «О развитии народов» (Populorum Progressio, 1967), которая защищала всемирный этатизм, в то время как так называемые либералы прославляли ее как прогрессивный документ. Теперь же консерваторы прославляют энциклику «О человеческой жизни» (Humanae Vitae, 1968), запрещающую использование контрацептивов, в то время как либералы расстроены. Обе стороны находят эти документы непоследовательными. Однако непоследовательны консерваторы и либералы, а не понтифик. Энциклики строго и безупречно последовательны по отношению к своей основной философии и конечной цели: оба документа исходят из одного взгляда на природу человека и нацелены на установление одинаковых условий для его жизни на земле. Первая энциклика запрещает амбиции, вторая – наслаждение; первая делает человека рабом других, вторая – рабом физических особенностей своего тела; первая проклинает достижения, вторая – любовь.

У доктрины о том, что сексуальность принадлежит к низшему, или животному, уровню человеческой природы, долгая история в католической церкви. Неизбежное следствие из этой доктрины: человек – это не целостное существо, а раздираемое на части двумя антагонистическими, несовместимыми между собой составляющими, то есть его телом, принадлежащим земле, и его душой, относящейся к другому, сверхъестественному миру. Согласно этой доктрине, человеческая сексуальность греховна и порочна независимо от того, с какой целью и каким образом она практикуется: здесь критикуется не ненасытное желание или промискуитет, а способность как таковая.

Веками доминирующее учение церкви считало, что сексуальность – это зло, что только потребность избежать вымирания человечества наделяет секс статусом необходимого зла, и поэтому только производство потомства может ее оправдать. В наше время многие католические писатели не согласны, что взгляды церкви именно такие. А какие они? Писатели так и не дали ответа.

Давайте посмотрим, сможем ли мы найти его в энциклике «О человеческой жизни»^[12].

При обсуждении контроля за рождаемостью в энциклике запрещаются любые формы контрацепции (кроме «метода естественных биологических ритмов»). Запрет полный, строгий и недвусмысленный. Он утверждается как моральный абсолют.

Держите в уме все вытекающие отсюда последствия. Постарайтесь увидеть растянутые во времени и пространстве по всему земному шару на протяжении столетий образы ужаса: образ родителей, которые, как вьючные животные, скованы физическими нуждами подрастающего поколения; образ молодых родителей, преждевременно стареющих в бесконечной битве с голодом; образ костлявых масс нежеланных детей, рожденных без единого шанса выжить; образ матерей-одиночек, умирающих в антисанитарных притонах под руками бездарных врачей, делающих аборты; образ тихого страха, сопровождающего каждую пару в моменты любви. Если одновременно удерживать подобные образы в своей голове и слышать, что этот кошмар не остановить, то первым вопросом будет: «Почему?» Во имя человеколюбия можно предположить, что есть какая-то немыслимая и крайне серьезная причина, заставляющая человека безоговорочно поддерживать эту бойню.

Таким образом, первое, что надо искать в энциклике, – причину, то есть ответ на вопрос «Почему?».

«Вопрос о производстве потомства, – заявляется в энциклике, – как и всякий вопрос, касающийся человеческой жизни… должен рассматриваться так, чтобы они включали всего человека и все то служение, к которому он призван, которое не ограничивается только природными и земными вещами, но простирается и к вещам сверхприродным и вечным» (пункт 7).

И еще: «[А]кт взаимной любви, связанный с ущемлением способности передачи жизни, которую Бог-Творец всех вещей согласно особым законам в нем запечатлел, нарушает Божественный замысел, в согласии с которым установлен брак, и противится воле первого Творца человеческой жизни. Поэтому всякий, кто использует дар Божий, лишая его хотя бы частично, значения и цели, действует вразрез с природой как мужчины, так и женщины и с их интимными потребностями, а потому противится также и замыслу Божию, и святой Его воле» (пункт 13).

И это все. Во всей энциклике это единственная причина (много раз повторенная), по которой люди должны превращать свое высшее проявление счастья, то есть свою любовь, в источник пожизненного мучения. Делайте так, приказывается в энциклике, потому что такова воля Бога.

Я, как атеистка, тут же задаюсь вопросом: «Почему те, кто верит, стали бы приписывать Богу такой садистский замысел, в то время как Он должен быть архетипом милосердия, доброты и благожелательности?» Какой цели служит данная доктрина? Ответ с трудом отыскивается в запутанных формулировках, повторениях и наставлениях.

В темных закоулках этого риторического лабиринта можно найти наброски доводов в сомнительную пользу мистической аксиомы, но эти аргументы лишь возмутительно явные уловки подмены тезиса. Как пример: «…кто наслаждается даром супружеской любви, сохраняя [неповрежденными] законы деторождения, тот рассматривает себя не как господина источника жизни, но, скорее, как служителя замысла, инициированного Творцом. Ибо поскольку человек в целом не имеет неограниченной власти над своим телом, так и, разумеется, по особому замыслу, и над детородными силами как таковыми, ибо сии по своей природе направлены на воспроизводство человеческой жизни, началом которой является Бог» (пункт 13).

Что подразумевается здесь под словами «человек в целом не имеет неограниченной власти над своим телом»? Очевидно то, что человек не может изменить метафизическую природу своего тела, что, конечно, истинно. Однако человек в силах выбирать и направлять действия своего тела, особенно в отношении «детородных сил как таковых», и ответственность за использование этих сил полностью лежит на его плечах. «Рассматривать себя не как господина источника жизни» – значит избегать и нарушать эту ответственность. Здесь снова задействованы те же подмена тезиса и «философский комплект»^[13]. Обладает ли человек властью определять природу своих способностей производить новую жизнь? Нет. Но, приняв эту природу как данность, решает ли он, производить жизнь или нет? Конечно, решает, и он (вместе со своим партнером) – единственный судья, а последствия такого решения влияют и определяют направление его жизни.

Вот ключ к разгадке смысла приведенного отрывка: если бы человек считал, что столь важный выбор, как продолжение рода, не в его власти, то во что бы эта мысль превратила его контроль над собственной жизнью, целями и будущим?

Пассивное послушание и беспомощное сложение ответственности по отношению к физическим способностям своего тела, рождение как неизбежный результат сексуального акта, есть природная участь животных – не людей. В энциклике делается акцент на высшие, духовные особенности человека, на его душу, на святость брака здесь, на земле, и при этом сексуальная жизнь человека опускается до уровня животного. Что это говорит о взглядах на секс?

Как бы предваряя конкретные возражения, в энциклике заявляется:

«Ибо ныне некоторые вопрошают: не разумно ли в данном вопросе при таких обстоятельствах искусственным образом умерять деторождение, если таковые действия лучше содействуют спокойствию и согласию в семье и обеспечивают более благоприятные условия для воспитания тех детей, которые уже родились? На этот вопрос можно дать ясный ответ: Церковь всегда шла впереди в прославлении и побуждении использовать человеческий интеллект в деле, которое человека, наделенного разумом, столь тесно соединяет с его Творцом, и укреплении человеческого интеллекта с тем, чтобы он осуществлял это дело, сохраняя порядок, установленный Богом» (пункт 16).

Чему подчиняется человеческий интеллект? Если ему запрещено думать об основополагающих проблемах своего существования, запрещено облегчать свои страдания, то что эти запреты говорят о выраженных в энциклике взглядах на человека и разум?

На этот вопрос может ответить европейская история. В ней есть период длительностью примерно 10 столетий, прозванный Темными и Средними веками, когда к философии относились как к «служанке теологии», а разум считался скромным приспешником веры. Результаты нам хорошо известны.

Не стоит забывать, что католическая церковь вела борьбу с научными открытиями с эпохи Возрождения: от астрономии Галилео до вскрытия трупов, начала современной медицины и изобретения анестезии в XIX в. – величайшего открытия среди бесчисленных страданий, от которых анестезия избавила человечество. Католическая церковь борется с прогрессом в медицине, руководствуясь тем же доводом: использование знания в целях облегчения страданий человека – это попытка перечить Божьему замыслу. Тот же довод приводится и относительно анестезии во время родов: Бог хотел, чтобы женщина страдала, давая новую жизнь, и у человека нет права вмешиваться (!).

В энциклике не рекомендуется неограниченное потомство. В ней нет возражений против всех способов контроля над рождаемостью – только против тех, что называются «искусственными» (то есть научными). Она не возражает ни против того, чтобы человек «противоречил воле Бога», ни против того, чтобы человек был «господином источника жизни», но при условии, если он использует одобренный церковью метод: воздержание.

При обсуждении вопроса «сознательного родительства» в энциклике утверждается: «Если мы коснемся физических, экономических, психологических и социальных условий, то можно назвать практикующими сознательное родительство тех супругов, которые или, благоразумно взвесив все обстоятельства и движимые великодушием, решаются на большее число детей, или, соблюдая моральные заповеди, ввиду серьезных причин принимают решение на определенное время или даже навсегда отказаться от рождения еще одного ребенка» (пункт 10). «Отказаться» – каким способом? Воздерживаясь от секса.

Строчки, предшествующие данному абзацу, такие: «Если, наконец, посмотреть на этот вопрос в аспекте врожденных инстинктов и душевных порывов, то сознательное родительство с необходимостью требует осуществления того господства, которое разум и воля над ними осуществляют» (пункт 10). Каким образом человек должен заставить свой разум соблюдать иррациональное предписание и что тогда произойдет с его психикой, не упоминается.

Далее под заголовком «Владение собой» в энциклике утверждается:

«Несомненно, что управлять природными импульсами с помощью разума и свободной воли требует аскетизма, ибо знаки любви, свойственной супружеской жизни, согласуются с правильным порядком; что особенно требуется для практики воздержания, соблюдаемого в определенные интервалы времени. В действительности таковая дисциплина, в которой обнаруживается целомудрие супругов, не только не препятствует их любви, но наполняет ее большей человечностью. И хотя таковая дисциплина требует большого напряжения сил, однако ее благотворным действием супруги себя совершенным образом воспитывают и наделяются духовными благами: ибо она придает домашней жизни обильные плоды спокойствия и мира и помогает решать трудности другого рода; она способствует заботе супругов друг о друге, помогает избавиться от неумеренного эгоизма, который противоречит истинной любви; пробуждает в супругах сознание того, что требует от них их призвание» (пункт 21).

Если вы в состоянии вынести стиль, используемый для обсуждения таких вопросов (я считаю его близким к невыносимому) и если вы сосредоточитесь на смысле, то увидите, что «дисциплина», «большое напряжение сил», «благотворное действие», «бо́льшая человечность» относятся к мучениям вследствие сексуального воздержания.

Нет, в энциклике не говорится, что секс – зло само по себе; в ней лишь утверждается, что воздержание в браке – это «бо́льшая человечность». Что подобный пассаж говорит о взглядах церкви на секс и на брак?

Ее видение брака лежит на поверхности. «[Супружеская] любовь чисто человеческая, то есть чувственная и духовная. Поэтому речь идет не только о простом импульсе природы или чувств и также, и главным образом, об акте свободной воли, а именно: воли, стремящейся к тому, чтобы любовь не только сохранилась, но и возросла среди радостей и скорбей повседневной жизни; так чтобы супруги сделались едины душой и сердцем и вместе достигали человеческого совершенства.

Затем речь идет о всеохватывающей любви; то есть о той особенной форме личностной дружбы, в которой супруги все великодушно разделяют, не допуская несправедливой исключительности и не пытаясь заботиться лишь о своих удобствах» (пункт 9).

Рассматривать уникальное чувство романтической любви как форму дружбы – значит уничтожать ее значение: эти эмоциональные категории исключают друг друга. Дружба асексуальна, и она чаще случается между людьми одного пола.

Есть много и других подобных указаний, рассыпанных по всей энциклике. Например: «Эти акты, которыми супруги интимно и целомудренно совокупляются и через которые передается человеческая жизнь, как учит недавний Собор, являются честными и достойными» (пункт 11). В сексе ищут не целомудрия, и описывать его таким образом означает лишать смысла понятие супружества.

В энциклике также есть множественные отсылки к обязанностям супругов, которые должны быть приняты во внимание при сексуальном акте: «обязанности перед Богом, перед самими собой, перед семьей, перед человеческим обществом» (пункт 10). Если есть хотя бы одно понятие, которое в сочетании с сексом превращает человека в импотента, то это понятие «обязанность».

Чтобы в полной мере понять значение изложенных в энциклике взглядов на секс, я попрошу вас определить общий знаменатель, общее намерение, следующих отрывков:

«Таковая доктрина, которая часто излагалась Церковным Учительством, основывается на нерасторжимой связи, установленной Богом, между знаменованием [супружеского] единства и знаменованием продолжения рода, которые оба присущи супружескому акту, и эту связь человеку расторгать по своей воле не дозволено. Ибо супружеский акт по причине интимного своего характера, теснейшим образом соединяя мужа и жену, делает их способными к зачатию новой жизни, согласно законам, присущим самой природе мужчины и женщины» (пункт 12).

«[Супружеские действа] не перестают быть дозволенными, даже если предвидится их бесплодие по причинам, никак не зависящим от воли мужа и жены» (пункт 11, курсив добавлен).

Церковь запрещает «всякое действие, которое как в преддверии, так и во время осуществления супружеского соития либо после него имеет целью или является средством, чтобы воспрепятствовать зачатию» (пункт 14).

Церковь не возражает против «препятствия зачатию», которое может возникнуть в результате исцеления болезни, «это препятствие по какой-то причине не являлось непосредственной целью» (пункт 15, курсив добавлен).

И наконец, церковь учит, что «каждый акт супружеской близости (“quilibet matrimonii usus”) оставался сам по себе нацелен на порождение новой человеческой жизни» (пункт 11).

Что общего у всех этих утверждений? Это не просто постулат о том, что секс как таковой есть зло, все гораздо глубже: это заповедь, благодаря которой секс становится злом, заповедь, отделяющая секс от любви, духовно кастрирующая человека и превращающая секс в бессмысленное физическое потворство. Формулировка заповеди следующая: человек должен считать секс не самоцелью, а средством достижения цели.

Продолжение рода и «замысел Божий» не являются главным предметом беспокойства этой доктрины: они лишь примитивные рационализации, в жертву которым должно быть принесено достоинство человека. Иначе зачем эта подчеркнутая настойчивость в отношении запрета мешать зачатию через волевое решение и сознательный выбор человека? Откуда терпимость к сексуальным актам пар, бесплодным по природе, а не по собственному выбору? В чем сокрыто зло такого выбора? Есть лишь один ответ: этот выбор зиждется на убеждении пары в том, что основная причина секса – их собственное удовольствие. Именно такое видение церковная доктрина пытается запретить любой ценой.