Одиночество-12

Merging aesthetics

На самом деле мой кабриолет VW Beetle 1969 года был шикарен. Прост, красив, надежен и недорог в обслуживании. Никому в голову не могло прийти, что владелец пиар-агентства ездит на нем из экономии. Просто у него (владельца) такой стиль. Немного вудстоковский. Sex, drugs, rock-n-roll.

От его покупки меня отговаривали все, кроме Антона. Мотя, который ездил на «ренджровере», предложил одолжить денег и не страдать херней. Я сказал, что любовь не купишь.

Маша сказала, что если машине больше лет, чем ей, то ездить на ней опасно. Я отвечал, что машина стареет медленней.

В общем, я не пожалел. Мой Beetle был крепенький и совершенно не собирался рассыпаться на ходу, как обещали скептики. Нет гидроусилителя руля? Зато накачаем бицепсы! Нет гидроусилителя тормозов? Тормоза придумали трусы.

А когда я несколькими быстрыми движениями снимал с него крышу, превращая в настоящий кабриолет, то у любой стоящей рядом девушки захватывало дыхание. Ей, наверно, казалось, что вот так же уверенно я буду раздевать ее. Я бы так и делал, если бы не Маша.

Наши вкусы с ней расходились во всем. Она любила фейсбук и инстаграм, для нее они были окном в мир новых людей, идей и новостей, я же старался минимизировать зависание в соцсетях. Мне казалось, что сначала я сам своими лайками и кликами сформировал свою ленту, а теперь эта лента формирует меня и не выпускает из сложившейся парадигмы. Может быть, мне пора уже узнать что-то новое, а лента выдачи тебе этого нового не дает, наоборот, кормит тебя старым. Поэтому я предпочитал телеграм и его каналы, куда больше похожие на традиционное СМИ: у каждого канала свой круг интересов, своя редакционная политика, свой способ подбора новостей и текстов, своя аргументация и фактчекинг; не нравится – не читай, надоело – отпишись.

В одежде наши вкусы тоже не совпадали. Я любил старое и надежное, она – новое и модное. Однажды Маша со вздохом отметила, что процесс merging aesthetics уже завершился, рваные джинсы и потертые ботинки продаются в модных дорогих магазинах. Я возмутился. Я настаивал, что мои ботинки и джинсы рваные и потрепанные «по-настоящему», без присмотра дизайнера высокой моды, и что моя эстетика поэтому честнее. Она только улыбнулась.

Я любил классический рок и с огромным трудом въезжал в академическую классику. Она мне казалась неоправданно сложной. Нет, я пытался. И у меня даже что-то начинало получаться. Но для Маши в классической музыке не было никакой сложности – она разбиралась в ней с детства и получала искреннее удовольствие не только от Рахманинова, но и от пуантилизма или серийной додекафонии.

Риск ссоры с любимой

– Так что у тебя? – спросила она.

Виски окончательно освободил меня от обязательств, данных в расписке, и я был откровенен. То, что я говорил, очень не нравилось Маше.

– Так что думаешь? – спросил я.

– Да ничего, – сказала Маша. – Ты получил заказ от богатого идиота, который помешался на оккультизме. Какая тут может быть связь с Химиком? Тем более что умер он не от калипсола.

– Какая связь? Лиля вздрогнула, когда я сказал про Дейр-эль-Бахри. И спросила, не оттуда ли я. Начала что-то говорить про шкатулку.

– Какую еще шкатулку?

– Хрен ее знает. Какого-то убежища. Или приюта. Без подробностей.

При упоминании шкатулки Маша задумалась, или мне так показалось. Но так просто Машу было не пронять.

– Тебе показалось. Лиля чувствует свою вину в смерти Химика. Уехала зачем-то в Питер, оставила его один на один с отморозками. Она хотела, чтоб ты отвязался. По крайне мере, это следует из твоего же рассказа.

– Нет, дорогая! Не надо меня успокаивать. Все это как-то связано между собой. Я уверен.

– Послушай, Герман тоже иногда колется калипсолом. И что теперь? Жив-здоров. Никаких Дейр-эль-Бахри.

– Что? Что я слышу? Ты вышла замуж за наркомана?

– Прекрати! Он не наркоман. Он это делает несколько раз в год.

– Вот, значит, еще и Герман в этом замешан. А я помню. Я все помню. Ты сама говорила, что в твоем Германе есть какая-то тайна.

Когда речь заходила о Машином муже, я неизменно приходил в бешенство.

– Хватит! Слышишь? Хватит! У тебя теперь любой человек, попробовавший калипсол, будет замешан во все самое страшное. Выбрось все из головы и займись работой. У тебя в кои-то веки появился шанс скопить на первый платеж за квартиру.

Я решил взять себя в руки, не вступать в бессмысленную ссору и ответил народной мудростью, что всех денег не заработаешь и часть придется украсть.

– Что и откуда ты можешь украсть? – довольно весело спросила у меня Маша.

Ты не тот, за кого себя выдаешь

– Ну что-то же я могу? Есть у меня хотя бы одно достоинство в этой жизни? Или мне стоит поставить на себе крест? Считать себя конченым лузером, который даже украсть ничего не может?

– Дорогой, – примирительно сказала Маша, – у тебя масса достоинств.

– Например? Можешь зачитать краткий список?

– Ну, во-первых, я тебя люблю.

От таких слов (Маша ими не бросалась) я, конечно, немного растаял. Но сдаваться не хотел.

– Любят, как известно, не за что-то, а вопреки. А вопреки чему меня любить, существует отдельный список, его можешь не зачитывать, я с ним знаком.

– Ну, как хочешь.

– Что «как хочешь»? Я хочу, чтобы ты мне рассказала, что ты во мне такого нашла. Почему ты меня терпишь и даже любишь? Просто потому что любовь зла?

– Ну нет. – Маша опять немного загадочно усмехнулась. – Я точно знаю, что ты не тот, за кого себя выдаешь.

Я чуть не закашлялся.

– Да, твоя интуиция тебя не подвела. Вот она – съемка в инфракрасном свете! Ты видишь невидимое. Карты на стол, господа! Все кончено. Я раскрыт. На самом деле меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. Просто у меня сейчас тяжелое задание – играть тупого неудачника.

– Ну хорошо. Ты не тот, кем ты себя считаешь.

– А кто я? – Я даже не знал, радоваться мне, удивляться или злиться такому повороту разговора.

– Ты – избранный, – просто сказала Маша.

Тут уж я закашлялся по-настоящему.

– Может, я прямо сразу избранный народ?

Маша, как бы извиняясь, развела руками.

– Кем избранный, Маша? Тобой?

– И мной.

Я понял, что Маша просто хочет задобрить меня бессмысленными комплиментами. Вообще говоря, ничего плохого в психотерапии нет. Но нервы у меня были ни к черту, я счел это манипуляцией и разозлился.

– Нет, Маша, я не избранный. Я такой же, как все. И я не вижу в этом ничего плохого. И уж точно не нуждаюсь в том, чтобы ты мне повышала самооценку. К женщинам, которые так стимулируют своих мужчин, я тоже отношусь с подозрением.

У них мало что получается. С умными людьми, по крайней мере.

Маша обиделась.

– Я не пыталась повысить тебе самооценку. Просто сказала, что чувствую.

– Тогда какого хрена ты не живешь со мной, Маша! Если я такой весь из себя избранный?

– Мы это уже сто раз обсуждали. Ты хочешь меня расстроить? Или разозлить?

Я сказал, что не хочу ее расстраивать, и предложил ей не злиться. Маша сказала, что она не злится, что ей пора. Она поклонилась по-японски. Как гейша. Потом ушла не оглядываясь.

Я продолжил читать и пить, а когда виски кончился, все-таки вернулся домой на машине, потому что пьяному мне проще вести машину, чем ходить.

Слава богу, менты по дороге меня не тронули. Я пообещал себе, что сел пьяным за руль в последний раз.

Мы живы, и это надо ценить

В среду я пришел на работу необычно рано. С похмелья не спалось. Все утро разбирал ксероксы с мониторингом слов ФФ в СМИ. Крыса вела себя подозрительно тихо. Не шутила. Не язвила. Смотрела на меня осторожно. Я приписал это полученной из моих рук премии.

Когда мы сидели с ней, обсуждая дальнейшие действия, зазвонил телефон. Это была Любочка, поэтому, нажав кнопку громкой связи, я ответил: «Да».

«Вам звонят из прокуратуры». Я вздрогнул и тут же перевел громкую связь на тихую. Меня очень пугают такие звонки. От них хорошего не жди. Я поднял глаза на Крысу. Она не шелохнулась. Мне пришлось дополнить свой взгляд словами: «Могу я поговорить один?» Крыса недовольно поднялась и вышла.

– Любочка, кто там? Зачем мы прокуратуре?

– Он сказал, что его зовут Новиков. Что вы знаете.

Капитан Новиков, он же Писатель, был следователем по делу Химика. Я, естественно, взял трубку.

– Иосиф Яковлевич, мы могли бы увидеться?

– Что-нибудь случилось?

– Да. Вроде того. Когда вы можете к нам подъехать?

– А что такое?

– Лучше не по телефону.

Я решил ехать сразу. Терпеть не могу ждать неприятностей. Интересно, почему они каждый раз случаются после того, как я напьюсь?

В машине я включил Бреговича.

Низкий раскачивающийся бас Игги Попа, который и не пел вовсе, а веско и сочно докладывал обстановку. Это насыщало пространство вокруг меня какой-то мрачной энергией.

А когда он выдохнул вместе со странным славянским хором: In the death car, we're alivеаа-а-а-ааа-ааа, я подумал, что мы живы и это, кажется, пора начинать ценить.

#всё потеряно

Я вошел в прокуратуру, ожидая увидеть синий свет жужжащих дневных ламп, местами отодранный линолеум и обитые дерматином двери. Но ни фига подобного. Место, где проводилось расследование, больше всего напоминало офис. Абсолютно бездушный и оттого немного жутковатый. От старых времен осталась только Доска почета. Дежурный переписал мои паспортные данные и тяжелым похмельным голосом сказал самому себе: «Двадцать восьмой».

– Это я – двадцать восьмой? По счету? – не понял я.

– Кабинет двадцать восьмой. Второй этаж.

Двадцать восьмой кабинет чем-то напоминал своего хозяина: неуютный, невзрачный, мрачноватый. Писатель поднял голову. Мешки под глазами. Много работает? Еще больше пьет?

– Здрасьте, – сказал он, немного щурясь, как будто от меня исходило сияние. – Спасибо, что пришли. У нас тут такие дела…

– Что случилось?

– Лилия Донская умерла. Жена вашего друга. Основная версия – самоубийство. Есть записка.

Конец десятой главы

Глава одиннадцатая

Извинитесь за меня перед соседкой

Это очень неприятное ощущение – моментально высохший рот. Как будто тебе туда напихали ваты, а потом сразу убрали. Рот был сухой изнутри, как пещера в пустыне. Я попробовал пошевелить языком. Затем я потрогал края губ. Все сухо. Покачал головой. Оперся рукой на спинку стула. Сел без приглашения. Затем, как Матвей, попробовал пощупать свой пульс, но не смог его найти – руки дрожали. И наконец решился открыть рот.

– Я у нее был два дня назад.

– Да? – Он ничуть не удивился. – В котором часу?

– Днем. Между двенадцатью и двумя. Можно воды?

– Конечно. – Он подвинул ко мне свою воду в пластиковой бутылке. – А что вы делали?

– Говорили. Я спрашивал, отчего умер Химик. То есть Илья. Что она думает…

– И что она ответила?

«Стоп, – сказало что-то во мне ясным и чистым голосом. – Стоп!» Я вздрогнул и решил прислушаться.

– Да так… – Я пожал плечами. – Что она сама ничего не понимает. Попью?

– Конечно.

Я решил взять этот тайм-аут, чтобы сосредоточиться. Первая мысль была простая: все потеряно. Вторая мысль: но ведь Игги Поп только что спел мне, что мы живы. Тут же неизвестно откуда в голову пришел дурацкий анекдот: оптимистичный русский футбольный комментатор сообщает, что, хотя Россия проигрывает Бразилии 0:4, расстраиваться рано. Еще ничего не потеряно. Идет всего лишь пятнадцатая минута матча. Анекдоты, как любые тексты, привязываются к определенным тегам, подумал я. «Все потеряно» – это тег. И относиться надо к нему как к тегу. А не как к факту.

Тем не менее жизнь на глазах выходила из-под контроля. Такая хорошая, спокойная московская жизнь. С работой и тусовками, романами и кинотеатрами, книгами и футболом. К половине стакана мне стало окончательно страшно и захотелось рассказать кому угодно, хоть Писателю, хоть директору ФСБ, хоть Антону с Мотей обо всем, что происходит. Снять с себя ответственность. Переложить на кого-то еще.

Я был уверен на сто процентов, что смерть Лили была связана с моим визитом. Нет, я не был уверен. Я знал это. Просто знал. Причем я знал, что связь эта была создана мной – то ли моими дурацкими вопросами, то ли тем, что я рассказал Лиле про ФФ. Ведь больше ничего существенного я ей не сообщил. Как и она мне. Какой ужас!!!

Зачем я связался с ФФ? Зачем подписал эту дурацкую бумажку? Зачем потом забил на это?

Fuck, fuck, fuck. И что мне теперь делать? Бежать к ФФ и требовать объяснений? Рассказать все органам? Позвонить Маше и наорать на нее за дурацкий скептицизм? Ну нет, Маша-то тут при чем.

Смерти нет

Вода в бутылке кончилась. И уж не знаю зачем, наверно, просто так, чтобы еще потянуть время, я как-то жалобно сказал:

– Давайте поедем к ним на квартиру. Посмотрим, что там.

– Да были мы там. Ничего интересного. К тому же, если экспертиза подтвердит самоубийство, то вообще вопросов нет. Депрессия. Да и из записки следует, что она немного не в себе.

– А что в записке?

– В принципе, вам это показывать нельзя. Но ладно. Вот.

Смерти нет. Я ухожу к Илье. Я ему там нужнее, чем здесь. Дорогие родители, простите, если можете. Прошу не искать виноватых в моей смерти прямо или косвенно. Цианистый калий в капсулах приготовил мой муж.

Лиля.

P.S. Извинитесь, пожалуйста, за меня перед соседкой еще раз.

Соседкой… «Родителей жалко до слез», – подумал я. Но вслух сказал совершенно другое:

– Не так уж она и не в себе. Беспокоится, чтоб никто не пострадал из-за яда.

– Это да. А как вам начало записки?

– Поехали, а? – попросил я уже совсем жалобно. Голова у меня постепенно вставала на место. Я точно должен увидеть все сам.

– Ну, поехали. Если это освежит вашу память. Только я печать возьму. Квартира-то опечатана.

Аккуратная девушка

Мы вошли в квартиру. Никаких признаков борьбы не было. Обычный беспорядок, тот же, что и два дня назад.

Я уже знал, что хочу проверить. Я включил компьютер, с печалью представляя, что ломать пароль придется ментам и что они первыми получат доступ к файлам. Но не тут-то было. Жесткий диск iMac'a был переформатирован, как будто Лиля подготовила его к продаже. Она оказалась аккуратной девушкой: не просто вышла из всех аккаунтов в соцсетях и в почте, а уничтожила собственный хард. Я полез в стол. Писатель наблюдал за мной молча. В столе была куча фотографий, сломанных часов, ручек, брелоков, визиток и всякой дряни, но ни одной sd-карты или флешки. Лиля и здесь проявила аккуратность.

Мой взгляд упал на лампу, стоявшую на полу. Я подошел к яблочной колонке и нажал на сенсорную панель. Вместо Сезарии Эворы зазвучала органная музыка Баха.

– Надо найти ампулу калипсола и шприц, – сказал я. – Тогда кое-что прояснится.

– Что? – удивился Писатель, но приступил к поискам вместе со мной.

Я проверил под постелью и в ванной. Через минуту из кухни вышел Писатель, глядя на меня, как доктор Ватсон на Шерлока Холмса. В руках у него была салфетка, а в ней пустая ампула от калипсола и маленький шприц.

– Есть, – сказал он. – Нашел в мусорном ведре. Как вы догадались?

– Она говорила, что употребляет калипсол.

– Что это дает следствию? Это все-таки самоубийство?

– Да. Она сначала укололась калипсолом, потом легла в постель, включила нижний свет и музыку. Когда калипсол начал действовать, съела капсулу с цианистым калием. Минут через пять капсула растворилась. Вот и всё.

– Нет, не всё. Она написала письмо соседке, вставила ее в дверь. Попросила вызвать нас и выломать дверь.

Я высказался в том духе, что записка подтверждает версию о самоубийстве на сто процентов, а находка шприца и пузырька однозначно указывает на его способ, что явная причина всего этого – депрессия и что я в любое время дня и ночи готов встречаться со следствием по этому и любому другому поводу. После чего я попрощался с Писателем, решив, что больше слова лишнего никому не скажу.

Скучно не будет

Я позвонил Антону и сказал, что вчера был у Лили, рассказал ей про заказ ФФ, а после этого Лиля покончила с собой – и что мы должны встретиться втроем. У меня был такой голос, что Антон задал мне единственный вопрос: «Сколько времени тебе ехать до „Кофемании“ на Никитской?» Я ответил, что по этим пробкам около часа. Он пообещал, что позвонит Моте и введет его в курс дела, если тот приедет раньше.

Подойдя к «Кофемании», я увидел Мотю и Антона: они сели на улице, вероятно из соображений безопасности. Глаза у Антона были темные, Мотя угрожающе сгорбился над столиком. Он даже не поздоровался и сразу обратился ко мне, не обращая внимания на официантку:

– Ты уверен, что это твой ФФ?

– Как сказать… И не мой он, в общем…

– Давай мне его мобильник.

– Подожди, Мотя, подожди. Что ты собираешься ему сказать?

– Не твое дело. Дай мне его номер.

Я в легком испуге посмотрел на Антона. Тот был совершенно невозмутим, как будто дело его не касалось. Я пожал плечами и не стал сопротивляться давлению Моти, а просто продиктовал номер телефона ФФ. Мне страшно не понравился звук собственного голоса, когда я это делал. Хотя я просто произносил цифры. Голос был фальшивый и очень неуверенный. Мотя тут же стал набирать номер на своем телефоне.

– Постой!

На предпоследней цифре Антон наконец-то вмешался. Хотя я восхищаюсь сочетанием отмороженности и физической силы, но в некоторых случаях Мотю просто боюсь, потому что знаю: ждать от него можно чего угодно. Не обращая внимания на слова Антона, он строго смотрел на меня, ожидая последней цифры.

– Мотя!

– Что такое?

Мотя перевел взгляд на Антона. Я знал этот светлый удивленный взгляд. Он предвещал общение с самыми темными сторонами Мотиной натуры.

– Я предлагаю сначала разработать план. А не подставлять Иосифа идиотскими звонками на номер, который, скорее всего, знает только он один. Твоя лихая кавалеристская атака не пройдет. У противника надежная защита.

Антон был спокоен, как всегда. Мне сразу стало легче. Мотя понял, посмотрел на меня и бросил телефон на стол.

Антон продолжал как ни в чем не бывало:

– Но сначала, ребята, до всяких планов, мы должны ответить самим себе и друг другу на простой вопрос: надо ли нам ввязываться в эту историю? И если да, то зачем? Напоминаю, если кто забыл: мертвых нам не воскресить. Скорее наоборот, мы своими действиями можем увеличить количество трупов.

Слова Антона меня немного приободрили. По крайней мере, не я один теперь несу за все ответственность. Но признаваться в собственной трусости я совершенно не собирался, тем более что первая истерика у меня прошла. Поэтому я попытался, взяв голос под контроль, сказать как можно более безразличным тоном:

– Я – как все.

– Ты как раз, Иосиф, не как все. Ты уже внутри, – довольно зло усмехнулся Мотя. – Антон спрашивает меня, что нам делать: вытаскивать тебя за уши из этой истории или вписываться в нее самим.

– Тем более, – немного офигев от Мотиной откровенности, сказал я уже совсем естественным голосом. – Вот вы и решайте.

– Нечего здесь решать. У нас убили друга. А теперь Лиля. Да если бы мы вовремя впряглись, а не понадеялись на тупых ментов, то она была бы жива. Ты понимаешь, что это значит: ж-и-в-а?!!

– Хватит, Мотя. Мы тебя поняли. – Мне показалось, что Антон был недоволен словами Моти.

Вероятно, его зацепило Мотино обвинение, потому что он попросил меня рассказать о том, что мне удалось расследовать. Я сделал акцент на том, что Лиля упомянула коптов.

– Что именно она сказала? – переспросил Матвей.

– Передаю почти дословно: «Это, наверно, копты. Время храмов и монастырей прошло».

– Хм. – Матвей был скептичен, как никогда. – Теперь еще и копты. А ты уверен, что это было самоубийство, а не убийство?

– Записка, ампулы, обнуленный компьютер, – немного растерянно перечислил я.

– Записку можно подделать, ампулы подбросить.

– Все можно, Мотя, сделать. Но только вид у нее был как у человека, который уже почти умер.

– Что это значит? – очень зло спросил Мотя.

– Ну такой, как тебе объяснить? Отстраненный. Благостный. Такой вид бывает у человека перед смертью. Виноватый чуть-чуть. Прощающийся. Как у того, кто собрался в дальнюю дорогу. Он одной половиной сознания тут, с тобой, отвечает на вопросы, а другой уже там, на новом месте.

– Ну-ну, – не очень поверил мне Мотя. – Ладно. В общем, мы вписываемся, правильно я понимаю, Антон?

Антон внимательно посмотрел на каждого из нас.

– Помнится, кому-то наша жизнь еще недавно казалась скучной? Я готов пообещать вам, ребята: скучно больше не будет.

Концессия «О-12»

Мы наметили основные линии расследования: Химик с Лилей, египетская линия (копты как прямые наследники древних египтян) и, конечно, ФФ.

По Химику с Лилей много сделать не удастся, учитывая, что все бумаги, если они и были, Лиля наверняка уничтожила вместе с жестким диском. Тем не менее остается почтовая переписка на сервере провайдера, и мы, возможно, сумеем ее достать. При связях Антона я в этом почти не сомневался.

Я напомнил Антону с Мотей про некий дзен-буддистский монастырь в Японии, куда собирался Химик. Антон сказал, что невозможно объять необъятное и связи с монастырем он не видит. Мало ли кто куда когда собирался.

– А Древний Египет?

– Какой еще на хрен Древний Египет? – Мотя чуть не задохнулся от возмущения.

В Древний Египет я верил. Тем более после того, что узнал о похоронных традициях египтян периода мумификаций – об отрезанных головах. Копты были единственной нитью, соединявшей современность и невыносимую древность, и на Ближнем Востоке их тьмы. Нужно расспросить кого-то из их лидеров про Дейр-эль-Бахри.

Антон не возражал против включения Египта в план расследования и нашел выход. В Иерусалиме, в храме Гроба Господня, где служит второй по значимости коптский иерарх, связи у Антона были. Правда, журналистские, но Антон убедил меня, что журналист, про которого шла речь, – Аркан Карив – знает в Иерусалиме всех и может договориться с кем угодно о чем угодно. К тому же родной язык у него русский, и с ним мне будет общаться легко и приятно. Ехать выпало именно мне: Антон не мог бросить работу, а Матвея он хотел использовать для разработки ФФ. Я был рад грядущей поездке. Хотелось развеяться.

ФФ был, конечно, самым близким и самым лакомым куском. Антон с Мотей проследят связи ФФ, выяснят его биографию и вычислят его шефов. Хорошо бы устроить наружное наблюдение и прослушивание мобильного телефона. Здесь Антон нахмурился. С его точки зрения, бюджета на это у нас могло не хватить.

Мы подошли к важной проблеме. Частное расследование стоит денег. И немалых в условиях российской коррупции. Но и без всякой коррупции одна поездка в Иерусалим уже тянула на приличную сумму. Я сказал:

– Я могу дать тысяч десять. Причем, что смешно, это как раз деньги ФФ.

– Я, – сказал Антон, – тоже дам десять тысяч. Причем, что грустно, это мои собственные деньги.

– Я, – сказал Мотя, – дам столько, сколько надо.

– Вот и создалась концессия, – сказал Антон.

– Надо как-то ее назвать, – предложил я.

– «Дейр-эль-Бахри», – предложил Матвей. – Жестко. Я бы даже сказал брутально.

– Брутально, но хрен выговоришь, – возразил я. – Давайте лучше «Одиночество». Это слово мы еще не расшифровали.

– Слишком печально, – покачал головой Матвей. – И не круто.

– «Одиночество-12», – сказал Антон.

– Почему двенадцать?

– Просто так. Лучше звучит. Как Catch 22. И вообще, двенадцать – счастливое число. Можно называть сокращенно: «О-12».

Все согласились, хотя Мотя проворчал, что ему это больше напоминает не Catch 22, а Горки-10. Антон продолжал:

– У меня есть три предложения. Во-первых, мне кажется, что Иосифу надо прекратить рассказывать об этом деле всем своим знакомым и полузнакомым. Ну, как минимум тем, кто еще не в курсе.

– Да ты что, Антоша, – перебил его я обиженно. – Кому я что рассказал? Вам и чуть-чуть Маше.

– Прекрати болтать на всех углах, – продолжал Антон, как будто не заметив моей реплики. – Ты уже поделился своими проблемами с Машей, Крысой, Лилей, Матвеем и мной. Это много. Надеюсь, ты хоть следователя пощадил.

– Следователя я пощадил.

– Я передаю тебе от него большое человеческое спасибо.

– Что дальше?

– Во-вторых, мы должны завести себе новые сотовые с анонимными симками. В-третьих, мы сейчас поедем в Hi-Tech Computers, я их консультирую. У них там сегодня выступает забавный чувак – Антон Носик. Мой старый израильский приятель. Он их чему-то учит на семинаре. Он покажет разные специальные приемы поиска в тех местах, где обычные поисковые машины типа Гугла не работают. Номерами новых сотовых обменяемся уже по безопасной почте. Все. Пошли. Пропуска на вас обоих готовы.

– А чему их учит Носик?

– Понятия не имею. Носик может учить кого угодно чему угодно. Он профессионал.

Я почувствовал себя заметно лучше. Все-таки хорошо, что есть друзья. И хорошо, что друзья готовы мстить за своих друзей. Не бояться и тихо перешептываться, а с высоко поднятой головой идти в атаку.

Конец одиннадцатой главы