127 часов. Между молотом и наковальней

Я не верю своим глазам, впадаю в некий временный паралич, наблюдая, как моя рука исчезает в невероятно маленькой щели между упавшим валуном и стеной каньона. Через несколько мгновений болевая реакция преодолевает первоначальный шок моей нервной системы. Боже мой, моя рука! Сильная боль повергает меня в панику. Гримаса искажает лицо, я громко кричу: «Черт!» Мой мозг приказывает телу: «Убери руку оттуда!» Я три раза дергаю руку в наивной попытке вытащить ее. Бесполезно, я застрял.

Беспокойство заставляет мозг работать; жгучая боль пронзает мою руку от запястья до плеча. Я в бешенстве кричу: «О дерьмо, дерьмо, дерьмо!» Мозг в отчаянии вызывает в памяти историю, возможно придуманную, о том, как мать под воздействием адреналина в состоянии шока поднимает перевернувшуюся машину, чтобы освободить своего ребенка. Я бы даже поспорил, что эта история ненастоящая, однако я точно знаю, что сейчас, когда в моей крови бушует адреналин, это лучший шанс для того, чтобы предпринять попытку освободиться при помощи грубой силы. Я толкаю большой валун, пытаясь сдвинуть его с места, упираюсь в него левой рукой, встав на колени, всей массой тела наваливаюсь на него. Хорошей опорой для меня служит тридцатисантиметровый выступ под ногами. Стоя на нем, я бедром упираюсь в валун, пытаюсь подтолкнуть его снизу вверх, хрипло повторяя: «Давай… двигайся!» Ничего.

Я отдыхаю, а затем снова наваливаюсь на камень. Опять ничего. Я меняю положение ног. Понимая, что наиболее удобный захват с нижней части валуна, я упираюсь перевернутой левой рукой на выступ в скале, глубоко вздыхаю и врезаюсь в валун с большим напором, чем во время любой из предыдущих попыток. «Охх…», – напряжение выдавливает воздух из легких, заглушая тихий, глухой звук качающегося валуна. Движение камня практически незаметно; все, что я получаю, это всплеск уже невыносимой боли, от которой задыхаюсь: «Ой! Вашу мать!»

Я сдвинул валун на несколько миллиметров, и он еще больше придавил мое запястье. Этот камень весит намного больше, чем я думал, – это свидетельствует о том, насколько сильно я был взволнован, когда передвинул его, – все, что я теперь хочу – это вернуть его назад. Я снова занимаю прежнее положение, вытягиваю левую руку, кладу ее поверх камня и слегка сдвигаю его назад. Боль немного утихает. При попытке передвинуть камень я ободрал кожу и получил ушиб четырехглавой мышцы бедра. С меня льется пот. Левой рукой я снимаю рубашку с правого плеча и вытираю лоб. Моя грудь вздымается. Я испытываю жажду, но когда сосу шланг своего камелбэка, обнаруживаю, что мой резервуар для воды пуст.

У меня еще остается литр воды в пластиковой бутылке «Лексан», которая лежит в рюкзаке, но мне требуется несколько секунд, чтобы понять, что я не смогу снять рюкзак с правой руки. Я снимаю с шеи фотоаппарат и кладу рядом с собой. Как только я освобождаю свою левую руку от лямки рюкзака, я увеличиваю лямку с правой стороны, просовываю голову в петлю и протягиваю ее через левое плечо таким образом, чтобы он охватывал мой торс. Вес оснастки для скалолазания, видеокамера и бутылка с водой тянут вниз мой рюкзак, я переступаю ногами через лямку и снимаю рюкзак со спины. Достав темно-серую бутылку с водой со дня рюкзака, я откручиваю крышку и прежде, чем осознаю важность того, что я делаю, выпиваю три больших глотка воды, затем останавливаюсь, чтобы перевести дыхание. Я поражен: за пять секунд я выпил треть всего оставшегося запаса воды.

«О черт, чувак, закрой это и убери. Больше никакой воды», – я плотно завинчиваю крышку, опускаю бутылку в рюкзак, упирающийся в мои колени, и делаю три глубоких вдоха. «Хорошо, надо расслабиться. Адреналин не вытащит тебя отсюда. Давай посмотрим на это снова, посмотрим, что мы имеем».

Удивительно, прошло полчаса с момента происшествия. Решение посмотреть на ситуацию объективно, прекратить торопиться и совершать бесплодные попытки освободиться позволило мне успокоиться. Это не скоро закончится, поэтому мне нужно начать думать. Для этого нужно быть спокойным.

Первое, что я решил сделать, это осмотреть место, где валун прижал к стене каньона мою руку. Гравитация и сила трения втиснули валун, теперь висящий на высоте немногим более метра от дна каньона, в новые точки сжатия. С трех сторон противоположные стены удерживают камень. С ближней к дну каньона стороны валуна моя рука и запястье образуют четвертую точку опоры, поскольку они попали в тиски этого ужасного рукопожатия. Я понимаю: «Моя рука не просто застряла там, она фактически удерживает этот валун у стены. Да, чувак, ты попал».

Пальцами левой руки я дотягиваюсь до своей правой руки там, где она видна у северной стены каньона. Через маленькую щель над местом придавливания правой руки я касаюсь большого пальца, который уже болезненно серого цвета. Он отогнут вбок и выглядит ужасно неестественно. Я выпрямляю большой палец передним и средним пальцами левой руки. Я совершенно не чувствую свою правую руку. Я принимаю это с чувством отрешенности, как будто диагностирую чужую проблему. Подобная беспристрастность успокаивает меня. Из-за отсутствия чувствительности мне кажется, что это не моя рука – если бы это была моя рука, я бы почувствовал, когда касался ее. Самая крайняя часть руки, которую я чувствую – это мое запястье в том месте, где оно прижато валуном. Судя по внешнему виду, отсутствию хруста сломанных костей во время несчастного случая и по тому, что не нарушена чувствительность моей правой руки, переломов у меня, вероятно, нет. Однако, учитывая характер происшествия, у меня есть значительные ушибы мягких тканей и, насколько мне известно, что-то может быть сломано в середине руки. В любом случае ничего хорошего.

Исследуя нижнюю часть валуна, я могу коснуться мизинца правой руки и определить его положение. Моя правая рука согнута, частично сжата в кулак, ее мышцы, кажется, вынужденно сокращены. Я не могу расслабить руку или вытянуть пальцы. Я стараюсь пошевелить каждым из них по отдельности. Не получается. Я пытаюсь напрячь мышцы, чтобы сильнее сжать кулак, однако нет даже малейшего подергивания. Вдвойне ничего хорошего.

Придвинувшись грудью ближе к стене, я пытаюсь левым указательным пальцем руки снизу коснуться запястья правой руки. Мой мизинец с трудом может пройти в промежуток между валуном и стеной, чтобы дотронуться до косточки на боковой стороне запястья. Я вытаскиваю левую руку, смотрю на левое запястье и вижу, что его ширина составляет примерно семь с половиной сантиметров. Мое правое запястье сжато до одной шестой своей нормальной толщины. Если бы не кости, валун бы расплющил мою руку. Судя по бледности моей правой руки и отсутствию кровотечения после травмы, в травмированной руке нет кровообращения. Отсутствие ощущений и невозможность двигать рукой может означать, что ее нервы повреждены. Какими бы в действительности ни были травмы, моя правая рука кажется полностью изолированной от системы кровообращения, нервной и двигательной систем моего тела. Втройне ничего хорошего.

Внутренний голос взрывается ругательствами при таком прогнозе:

– Черт! Как это случилось? Что за хрень? Как, черт возьми, ты позволил придавить свою руку этому гребаному валуну? Посмотри на это! Твоя рука раздавлена; она умирает, чувак, и ты с этим ничего не поделаешь. Если в течение пары часов кровообращение не будет восстановлено, ее уже ничто не спасет.

– Нет, это не так. Я выберусь. Я понимаю, что если не выберусь, то потеряю больше, чем свою руку. Я должен выбраться отсюда! – это говорит разум, но не он контролирует ситуацию, адреналин еще не полностью прошел.

– Ты попал в переплет, твою мать, тебе не повезло.

Я не хочу быть пессимистом, но дьявол, сидящий на моем левом плече, знает лучше меня, нет смысла притворяться. Маленький мерзавец прав: мои перспективы безрадостны. Однако еще слишком рано, чтобы отчаиваться.

– Нет! Заткнись, это бесполезно!

Гораздо полезнее продолжить осмотр места и проанализировать все, что я узнал. Тот, кто обращается ко мне, сидя на моем правом плече, предлагает хорошую идею – это не моя рука, мне не стоит волноваться. Есть более важная проблема. Излишнее внимание к проблеме второго порядка только лишь растратит мои ресурсы. Сейчас мне надо сосредоточиться на сборе дополнительной информации. Приняв такое решение, я смиряюсь с ситуацией.

Я смотрю направо. На северной стороне, сантиметрах в тридцати над вершиной валуна я вижу крошечные кусочки своей кожи, волосы с руки и пятна крови, образовавшие подтеки на песчанике. Когда я пытался протащить свою руку вдоль стены, валун и гладкий песчаник Навахо как теркой соскребли с нее верхние слои кожи, отрывая ее тонкими полосками. Вглядываясь в нижнюю часть руки, я пытаюсь увидеть, есть ли еще кровь, однако ее нет, нет даже одиночных капель.

Поднимая голову, я задеваю козырьком бейсболки камень, солнцезащитные очки слетают с головы и падают на рюкзак у моих ног. Подняв их, я вижу, что в течение последнего часа, с момента, когда они были на мне на солнечной стороне каньона, на них появилась трещина. «Не так уж важно», – говорю я себе, но все же кладу их на вершину валуна с левой стороны.

Наушники слетели с ушей, и теперь, уже успокоившись, я слышу звук аплодисментов, который доносится с работающего CD. Звук исчезает, когда диск останавливается, внезапное молчание еще больше усугубляет мою ситуацию. Я бесповоротно и окончательно пойман в ловушку, стою на тускло освещенном дне каньона и не могу двигаться, только на несколько сантиметров вверх или вниз, либо из стороны в сторону. Мои физические страдания усугубляются осознанием того, что никто, кто заподозрит, что я пропал, не будет знать, где я нахожусь. Я нарушил основное правило перемещения в условиях дикой природы, не оставив ответственному лицу записку с подробным описанием маршрута. Я нахожусь в тринадцати километрах от своего пикапа, один в глухом, редко посещаемом месте, и у меня нет возможности связаться с кем-либо, на расстоянии пяти метров от меня только стены каньона, моих криков никто не услышит.

Я один в ситуации, которая очень скоро может оказаться фатальной.

На моих часах 15:28. Почти сорок пять минут назад валун придавил мою руку. Я провожу инвентаризацию того, что у меня есть с собой. По очереди левой рукой достаю из рюкзака находящиеся в нем вещи. В пластиковой сумке для продуктов рядом с обертками от шоколада и пакетом из булочной с крошками от шоколадного кекса лежат два маленьких буррито из фасоли, в каждом около пятисот калорий. В наружном сетчатом кармане рюкзака лежит мой CD-плеер и диски, запасные батарейки, маленькая цифровая видеокамера. В сумке также лежат многофункциональный инструмент и фонарь с тремя светодиодами. Я достаю электронику и мультиинструмент, кладу их на валун рядом с солнцезащитными очками.

Кладу фотоаппарат в тканевый чехол для защитных очков, который защитит аппаратуру от попадания песка, и бросаю его в сетчатый пакет вместе с другими гаджетами. За исключением пластиковой бутылки с водой и пустого кэмелбэка, в рюкзаке остаются зелено-желтая альпинистская веревка в черной сумке на молнии, обвязка для скалолазания и небольшой набор снаряжения для спуска на веревке, который я взял с собой, чтобы использовать при спуске с Большого сброса.

Моя следующая мысль – устроить мозговой штурм для выявления всех возможных способов, при помощи которых я мог бы выбраться отсюда. Сначала в голову приходят простые идеи, хотя некоторые из них скорее утопичны, чем реалистичны. Быть может, другие каньонеры пройдут через эту часть расщелины и найдут меня – возможно, они смогут помочь мне освободиться или дадут мне вещи, еду и воду, а сами отправятся за помощью. Или Меган и Кристи подумают, что что-то произошло, когда я не приду на встречу, как обещал, и они отправятся на поиски моего пикапа либо решат уведомить о моем исчезновении Службу парка. Быть может, мои друзья из Аспена – Брэд и Лия Йоль – поступят так же, когда не увидят меня на сегодняшней большой вечеринке Скуби-Ду в пустыне. Но они не знали наверняка, что я приду, потому что я не позвонил им, когда был в Моабе вчера. Завтра воскресенье, все еще выходные – может быть, кто-то придет сюда в свой выходной. Если мне не удастся выбраться к вечеру понедельника, мои соседи по дому наверняка хватятся меня, они могут даже обратиться в полицию. Или менеджер магазина, где я работаю, позвонит моей матери, если я не приду на работу во вторник. Людям может потребоваться несколько дней, чтобы выяснить, куда я поехал, однако они смогут организовать поиски только к среде, и если они найдут мой пикап, дальнейшие поиски не займут много времени.

Основным препятствием для моего спасения может стать то, что у меня слишком мало воды и я не могу ждать долго – немногим более полулитра воды осталось после трех громадных глотков, которые я сделал несколько минут назад. Среднее время выживания в пустыне без воды составляет от двух до трех дней, иногда можно продержаться всего лишь день, если температура воздуха превышает 37°C. Я считаю, что смогу продержаться до вечера понедельника. Если спасение придет раньше, это может быть только случайно забредший сюда каньонер, а не специально обученный поисково-спасательный персонал. Иными словами, спасение кажется таким же вероятным, как и выигрыш в лотерею.

По своей натуре я очень нетерпелив. Когда ситуация требует от меня ожидания, мне нужно что-то делать, чтобы время шло быстрее. Можете назвать меня представителем поколения «быстрого удовлетворения». А может быть, мое воображение было подавлено слишком большим количеством телепередач, но спокойно сидеть на месте я не могу. В моей нынешней ситуации это, наверное, хорошо. У меня есть проблема, которую нужно решить – я должен выбраться отсюда, – поэтому я сосредоточился на том, что могу сделать, чтобы сбежать из этой западни. Отбросив пару слишком глупых идей (например, разломать мои батарейки на валуне в надежде, что кислота подвергнет его эрозии, но не разъест мою руку), я выстраиваю другие варианты в порядке предпочтения: сколоть камень вокруг моей руки при помощи мультиинструмента; обвязать камень веревками и поднять вверх, чтобы снять валун с моей руки; или ампутировать мою руку. Но у меня не будет необходимой силы тяги даже при использовании системы блоков, чтобы переместить валун, хотя это решение кажется мне наилучшим. У меня нет ни инструментов, ни знаний, ни эмоционального состояния для того, чтобы отрезать свою собственную руку.

Возможно, из тактических соображений я решил отложить обдумывание варианта самоампутации. Вначале следует поработать над более простым вариантом – отколоть кусок камня, чтобы освободить мою руку. Я достаю мультиинструмент, извлекаю наиболее длинное из двух лезвий. Внезапно испытываю радость оттого, что решил взять его с собой.

Выбираю легкодоступное место на валуне на уровне моей груди, в нескольких дюймах от моего правого запястья, и процарапываю кончиком лезвия линию длиной в десять сантиметров. Если я смогу отколоть камень ниже этой линии примерно на пятнадцать сантиметров, то смогу освободить руку. Но из-за того, что полоса камня, отмеченная для выдалбливания, местами имеет толщину около восьми сантиметров, мне придется удалить около ста восьмидесяти квадратных сантиметров камня. Это довольно много, и я знаю, что выдалбливание песчаника – крайне утомительная работа.

Моя первая попытка сделать скол вдоль линии, отмеченной на валуне, лишь слегка поцарапала камень. Я пытаюсь снова, в этот раз нажимая сильнее, но тыльной стороне рукоятки ножа гораздо проще надрезать мой указательный палец, чем режущему лезвию нанести удар по скале. Я изменяю хватку инструмента и теперь, держа его как Норман Бейтс, вонзаю лезвие в камень в том же месте. Нет какого-либо заметного эффекта. Я пытаюсь определить линию разлома в валуне или более мягкое место валуна, хоть что-то, что я могу использовать, но ничего нет. Даже если я сфокусируюсь на небольшом кристаллическом выступе в скале над моим запястьем, который я смогу отколоть, потребуется слишком много часов работы, прежде чем я смогу удалить даже этот крошечный минерализованный участок.

Я ударяю камень рукой, которая все еще держит нож, и громко раздраженно ору: «Какого черта этот песчаник такой твердый?!» Мне кажется, что каждый раз, когда я когда-либо поднимался по песчаному образованию, я оставлял в нем углубление, в которое можно было бы положить руку и использовать ее в качестве опоры. В этом же валуне я не могу оставить даже вмятины. Я решился провести быстрый эксперимент, чтобы проверить относительную твердость стены. Держа нож, как ручку, я легко вырезаю заглавную букву «Г» на северной стене каньона, примерно в тридцати сантиметрах над моей правой рукой. Постепенно я вырезаю еще несколько печатных букв в нижнем регистре «e-o-л-o-г-и-ч», затем делаю паузу, чтобы измерить пространство глазами и мысленно расположить на нем остальные буквы. В течение пяти минут я выцарапываю еще три слова, затем подправляю их до тех пор, пока не прочитываю фразу «Геологическая эпоха включает в себя настоящее время».

Я воспроизвел цитату из «Классических заповедей альпинизма», написанных Джерри Роучем, альпинистом и автором путеводителя «Тринадцатитысячники Колорадо». Таким образом он изящно советует: «Берегись падающих камней». Многие люди, живущие по линиям тектонических разломов, хорошо осведомлены о том, что процессы формирования земной коры идут постоянно. Линии разломов плавно передвигаются, дремлющие вулканы внезапно извергаются, с горных склонов спускаются грязевые сели.

Я помню переход вместе с моим другом Марком Ван Экхоутом через валунное поле и столкновение с валуном размером с дом. Мы сказали друг другу: «Ух ты, посмотри, какой громадный!» Мы представили, какое это было бы зрелище, если бы мы могли увидеть, как что-то подобного размера откалывается от скалы высотой в тридцать метров и падает, с грохотом увлекая за собой другие камни, в апокалиптическом хаосе разрушая все вокруг.

Но скалы не образуются просто так в ночи, когда никто их не видит. Я видел, как обрушиваются берега рек, откалываются ледники и затем рассыпаются гигантскими ледопадами, а валуны падают с высоких вершин. Заповедь Джерри Роуча напоминает альпинистам, что камни падают постоянно. Иногда они спонтанно отрываются; иногда падают от удара. Иногда они падают, когда вы так далеко, что даже не видите их, вы слышите только грохот их падения; иногда они срываются, когда вы или ваши товарищи забираетесь под них, когда лезете на гору. Иногда камень начинает шататься, даже если вы едва коснетесь его; а другой падает после того, как вы уже встали на него или когда используете его, как зацепку, и он сдвигается… когда твоя голова оказывается на его пути, и ты поднимаешь руки, чтобы спасти себя…

Это редкость. Но это бывает. И это случилось.

Этот валун, придавивший мое запястье, застрял в расщелине задолго до того, как я пришел туда. И он не только упал на меня, он поймал в ловушку мою руку. Я потрясен и сбит с толку. Как будто валун специально был помещен сюда как капкан на зверя и ждал меня. Я планировал простую, легкую поездку с минимальным риском, которая была бы мне вполне по силам. Я не собирался в одиночку подниматься на вершину горы зимой, я просто хотел отдохнуть. Почему последний человек, который был здесь до меня, не сдвинул с места этот валун? Он должен был бы сделать те же движения, что и я, чтобы пройти через каньон. Почему «повезло» именно мне, и булыжник, провисевший здесь многие века, освободился в ту долю секунды, когда мои руки оказались на его пути? Несмотря на очевидные доказательства обратного, то, что произошло, кажется мне невероятным.

А что дальше – каковы шансы на спасение?

Глава 2. Начало

Горы – это средство, человек – это цель.

Задача состоит не в том, чтобы достичь вершины, а в том, чтобы помочь человеку стать совершенным^[8].

В августе 1987 года, когда мне было двенадцать лет, моя семья собиралась переехать из Индианаполиса, штат Индиана, в Колорадо, где мой отец должен был продолжить свою профессиональную карьеру. В июле того же года, находясь в гостях у друга нашей семьи в сельской местности на востоке штата Огайо, я нашел энциклопедическую книгу о пятидесяти штатах, в которой прочитал, как будет выглядеть место, в которое мы собирались переезжать. До этого я ни разу в жизни не уезжал далее тридцати километров к западу от реки Миссисипи. В преддверии неизбежного переезда на Запад я хотел выяснить, что меня ждет. Я признаю, что был предубежден – у меня были предвзятые представления о всадниках, лыжниках, и я считал, что в этом штате так много снега, что он покрыт им круглый год.

То, что я нашел в книге, не только подтвердило мои представления, но и испугало меня. В книге была фотография горы Пайкс, вид с которой, согласно подписи под фото, вдохновил автора песни «Прекрасная Америка» на ее написание. Фотография выглядела как карикатура на дикую природу и показалась двенадцатилетнему ребенку, каким я был в то время, чрезвычайно суровой. В то время я не знал, что существуют железная дорога и автомобильная дорога, которые ведут до самой вершины, а на вершине есть парковка около ресторана и магазина подарков. На этом этапе моей жизни концепция «нахождение на открытом воздухе» была довольно ограниченной и подразумевала прогулки в лесу за моим домом, поездку на велосипеде по грунтовой дороге около дома моего друга Криса Лэндиса, выезд на водохранилище Игл-Крик на окраине Индианаполиса. В моем привычном мире не было гор. И особенно это касалось гор высотой более четырех тысяч метров. Испуганный, я перевернул страницу. И увидел фотографии людей, катающихся на лыжах на опасных для жизни скоростях по невероятно крутым склонам. Несмотря на то, что я бесстрашно съезжал на своих санках «Флаер» со всех плотин, берегов карьеров, гонял по улицам нашего квартала в Индианаполисе и даже спускался с достаточно высокого холма, находящегося недалеко к северу от нашего дома, я всегда мог вытянуть ноги, чтобы затормозить. А как тормозить на лыжах?

Я снова перевернул страницу, и последняя картинка потрясла меня до глубины души. Это была фотография, изображающая людей, идущих на лыжах по улицам Денвера после зимнего бурана. На дорогах не было автомобилей, только лыжни, оставшиеся от людей. Я в ужасе захлопнул книгу. Мое воображение начало работать, дополняя этот сценарий. В Колорадо люди никуда не ездят в автомобилях, они просто ходят на беговых лыжах. В школу, на работу, в продуктовый магазин, куда бы они не направлялись, они ездят только на лыжах, как в какой-то северной стране чудес. Даже в середине лета. Для ребенка, который родился в Огайо и прожил сознательные годы своей жизни в штате Индиана, был воспитан на принципе тройных ценностей, которыми были баскетбол, еще раз баскетбол и гонки «Индикар», катание на лыжах даже на ровной местности было таким же странным, как езда верхом на верблюде.

По мере того, как я все больше и больше узнавал о том месте, куда моя семья должна была переехать, я начал представлять себе Колорадо как страну лыжников, в которой ландшафт изобилует лыжными трассами, а распределение по социальным группам осуществляется в зависимости от имеющихся навыков катания на лыжах. Как же я смогу вписаться в это общество, если я даже не умею кататься на лыжах? Я плакал в постели каждый вечер в течение недели после того, как прочитал эту книгу. Мне было грустно расставаться с друзьями, но мои друзья были в восторге от того, что я переезжаю в Колорадо. Они говорили мне, что кататься на лыжах будет очень весело. Они не понимали, что это именно то, что так напугало меня. Обнаружив, что у меня красные глаза и я весь в соплях, родители за ужином проявили беспокойство:

– Ты, кажется, плакал. Что случилось? – спросил папа.

– Я боюсь, – соврал я. Я был не напуган, я был в ужасе от мысли о переезде в Колорадо.

Папа пытался утешить меня, сказав:

– Я знаю, что переезжать очень тяжело. Мы оставляем здесь наших друзей. Но знаешь, у тебя появятся новые друзья, не правда ли?

– Да. Но я боюсь не поэтому.

– Почему ты напуган?

Как только я рассказал о книге, мои родители улыбнулись и заверили меня, что снега не так много, как я думаю, и мне не придется ездить в школу на лыжах. Мое настроение сразу же улучшилось. Мы съездили в Колорадо до того, как окончательно перебрались туда. И несмотря на сильный солнечный ожог, который я получил в аквапарке, я обнаружил, что Колорадо гораздо гостеприимнее, чем мне думалось вначале. Когда мы переехали в Колорадо насовсем, я вступил в лыжный клуб своей средней школы и к концу второго дня катания на лыжах в декабре того же года уже ездил по несложным трассам, обгоняя всех своих новых друзей. Потом я обкатал сложные трассы в зоне Мэри-Джейн Уинтер-парка, который стал моим самым любимым местом для занятий лыжным могулом – катанием на горных лыжах по бугристой трассе.

Моя адаптация к новой среде продолжилась летом следующего года, когда я принял участие в туристическом походе по национальному парку Роки-Маунтин. Двухнедельная поездка вместе с другими 13–14-летними подростками в удаленные уголки национального парка была первым путешествием, во время которого я переносил тяжести и ночевал на открытом воздухе. И это было действительно на лоне природы, а не в нескольких минутах ходьбы от дома или трейлера. Полноценный лыжный сезон, который был у меня прошедшей зимой, немного ослабил страх, который я испытывал перед горами. Не зная об этом, я был на грани любовного романа. Тогда я еще не осознавал этого, но в глубине души уже был готов полюбить горы.

В первый день нашего похода, в конце июня, я пришел в такой восторг от того, что оказался в таком грандиозном природном заповеднике, как западная часть парка, что скакал и прыгал по тропе, несмотря на тяжелый рюкзак за спиной. Благодаря своей безумной энергии я вскоре заслужил прозвище «Зверь», как у барабанщика группы Muppet. Два сопровождающих нашу группу инструктора изо всех сил пытались удержать меня от бега впереди группы. После обеда они увеличили вес моего рюкзака, добавив к нему огромное ведро арахисового масла, которого должно было хватить на пять обедов для нашей группы из пятнадцати человек, пока мы снова не пополним наши запасы. Но даже тогда я бежал вдоль тропы и исчезал из вида после каждого поворота, пока один из инструкторов не начинал кричать: «Зверь! Подожди нас!»

В первый вечер, когда уже приближались сумерки, мы разошлись вокруг нашего лагеря, разбитого на высоте почти трех тысяч метров на Биг Медоус. У каждого из нас был блокнот и громадное желание записать или зарисовать то, что нам встретится. Я сидел в высокой траве посреди луга, рядом с ручьем, дно которого было выложено мелким гравием, и играл с водой. Проведя несколько минут на берегу, я увидел, как взрослый чернохвостый олень выходит из-под покрова деревьев к ручью, дергая ушами и качая головой, чтобы отогнать насекомых. Я застыл на месте, зачарованный, когда лань вышла на луг, слева от меня. Я был дальше всех из группы, все остальные были ближе к палаткам. Лань подошла к воде, я отступил назад, чтобы достать свой блокнот, осторожно открыл его, опасаясь, что любой шорох может испугать ее. В течение следующих пяти минут, которые показались мне пятью часами и одновременно пятью секундами, я рисовал лань в своем блокноте, пока та пила воду из ручья, затем она повернулась и ушла обратно в лес.

В течение пятнадцати минут, отведенных на самовыражение, все вели себя тихо и были погружены в себя. Когда время истекло, я ворвался в лагерь со своим рассказом о встрече с оленем. Дети были впечатлены, и я похвастался своим рисунком, он, конечно, не был выполнен блестяще, но, во всяком случае, был исполнен с душой. Через два дня мы поднялись по каменистому склону высотой более трехсот метров, и мне понравилось карабкаться по большой каменной глыбе высотой с дом. Потом мы окунулись в небольшую заводь с такой холодной водой, что ее берега были покрыты снегом, который не таял в воде. Вечером того же дня я совершил непростительную ошибку, оставив на ночь промокшие потные ботинки около палатки. Водившиеся в этих местах дикообразы съели кожаный верх ботинок, шнурки и язычки, превратив их в шлепанцы на вибрамной подошве.

Следующим летом, в 1989 году, я отправился в спортивно-приключенческий лагерь, пребывание в котором включало в себя различные походы по территории всего штата, в том числе и скалолазание около Эстес Парк, рафтинг по порогам реки Колорадо у Гранд-Джанкшен и уроки верховой езды на ранчо возле Ганнисона. Я не сразу стал знатоком, но что-то росло во мне, и четыре года спустя, когда я отправился в колледж в Питтсбурге при университете Карнеги-Меллона, я почувствовал, что стал частью Запада. В своей душе я уже был колорадцем – «перемещенным коренным жителем». В Пенсильвании, когда я тосковал по дому, мне не хватало необъятных пространств, солнца и горных вершин моего западного дома. И когда люди спрашивали, откуда я, мне нравилось видеть, как загораются их глаза после того, как я говорил им, что из Колорадо. В течение двух лет я был единственным студентом из Колорадо, который учился в КМУ. Не имея друзей-колорадцев, с которыми я мог бы разделить тоску по Скалистым горам, я безутешно тосковал по снежным лыжным склонам.

Я поднялся на свой первый «четырехтысячник», пик Лонгс – одну из пятидесяти девяти гор в Колорадо, высота которых выше магической отметки в 4000 метров, – в июле 1994 года вместе с моим лучшим другом Джоном Хейнрихом. Пик Лонгс возвышается над северной частью Передового хребта Скалистых гор в Колорадо, к северо-западу от Боулдера. Его высота – 4346 метров, это шестнадцатая по высоте гора в государстве и одна из самых известных. В то время как ее восточная сторона, самая впечатляющая, известная под названием «Даймонд», привлекает высококлассных альпинистов своими отвесными гранитными склонами, на вершину горы также можно попасть по относительно легкому пешему маршруту, проходящему через Кейхол, что позволяет тысячам туристов совершать восхождение на эту вершину каждое лето. Джон и я получили несколько советов от Дика Риго, отца нашего друга Брэндона. Дик Риго был предводителем бойскаутов и сам поднялся на несколько десятков четырехтысячников. Мистер Риго рассказал нам об основных принципах пешего восхождения на высокие пики: стартовать рано, брать с собой воду и еду, дождевики, карту, уходить с вершины до полудня, чтобы избежать ударов молний от практически ежедневных гроз. Большинством этих советов мы, конечно, пренебрегли.