Хромая судьба

– Здравствуйте, – сказал он. – Что вы так припоздали?

– Да вот, обстоятельства, – сказал Виктор, дивясь такому либерализму.

Солдатик оглядел его и вдруг подобрался.

– Ваши документы, – сказал он сухо.

– Какие там документы, – сказал Виктор весело. – Я же говорю – обстоятельства.

Солдат поджал губы.

– Вы что привезли? – спросил он.

– Книги, – сказал Виктор.

– А пропуск есть?

– Конечно, нет.

– Ага, – сказал солдат, и его лицо прояснилось. – То-то я гляжу… Тогда подождите. Тогда подождать вам придется.

– Имейте в виду, – сказал Виктор, подняв указательный палец. – За мною может быть погоня.

– Ничего, я быстро, – сказал солдат и, придерживая на груди автомат, забухал сапогами к караулке.

Виктор вылез из кабины и, стоя на подножке, поглядел назад. Ничего не было видно за дождем. Тогда он вернулся за руль и закурил. Было очень забавно. Впереди, за проволокой и за воротами, тоже крутился дождь, там угадывались какие-то темные сооружения – то ли дома, то ли башни, но разобрать что-нибудь определенно было невозможно. Неужели не пригласят посмотреть? – подумал Виктор. Свинство будет, если не пригласят. Можно, правда, попытаться воззвать к Голему, он сейчас где-нибудь здесь… Так и сделаю, подумал он. Зря я, что ли, для них геройствовал…

Солдатик снова вышел из караулки, а за ним выскочил старый знакомец, прыщавый мальчик-нигилист в одних трусах, очень сейчас веселый и безо всяких следов всемирной тоски. Обогнав солдата, он вспрыгнул на подножку, заглянул в кабину, узнал, ахнул и засмеялся.

– Здравствуйте, господин Банев! Это вы? Вот здорово… Вы ведь книги привезли? А мы ждем-ждем…

– Ну что, все в порядке? – спросил подошедший солдатик.

– Да, это наша машина.

– Тогда загоняйте, – сказал солдатик. – А вам, сударь, придется выйти и подождать.

– Я хотел бы повидать доктора Голема, – сказал Виктор.

– Можно вызвать сюда, – предложил солдатик.

– Гм, – сказал Виктор и выразительно поглядел на мальчика. Мальчик виновато развел руками.

– У вас пропуска нет, – объяснил он. – А без пропуска они никого не пускают. Мы бы с радостью…

Ничего не оставалось, пришлось вылезать под дождь. Виктор соскочил на дорогу и, подняв капюшон, смотрел, как распахнулись ворота, грузовик дернулся и рывками пополз за ограду. Потом ворота закрылись. Сквозь шум дождя Виктор еще некоторое время слышал завывание двигателя и шипение тормозов, потом ничего не стало слышно, кроме шороха и плеска. Вот так так, подумал Виктор. А я? Он ощутил разочарование. Только теперь он понял, что совершал свои подвиги не бескорыстно, что он надеялся многое увидеть и многое понять… проникнуть, так сказать, в эпицентр. Ну и черт с вами, подумал он. Он поглядел вдоль бетонки. До перекрестка шесть километров, и от перекрестка до города километров двадцать. Можно, конечно, от перекрестка до санатория – два километра. Свиньи неблагодарные… Под дождем… Тут он заметил, что дождь ослабел. И на том спасибо, подумал он.

– Так вызвать вам господина Голема? – спросил солдат.

– Голема? – Виктор оживился. Вообще неплохо бы прогнать старого хрыча под дождем взад и вперед, и потом у него – машина. И фляга. – А что же, вызовите.

– Это можно, – сказал солдатик. – Вызовем. Только навряд он выйдет, обязательно скажет, что занят.

– Ничего, ничего, – сказал Виктор. – Вы ему скажите, что Банев спрашивает.

– Банев? Ладно, скажу. Только он все равно не выйдет. Ну, да мне нетрудно. Банев, значит… – И солдатик ушел, симпатичный такой солдатик, ласковый, сплошные веснушки под каской.

Виктор закурил сигарету, и тут раздался треск мотоциклетного двигателя. Из туманной пелены на сумасшедшей скорости выскочил «харлей» с коляской, подлетел вплотную к воротам и остановился. В седле сидел тот самый полицейский с недовольным лицом, и еще один, до глаз закутанный в брезент, сидел в коляске. Сейчас начнется, подумал Виктор, надвигая капюшон поглубже. Но это не помогло. Полицейский с недовольным лицом слез с мотоцикла, подошел к Виктору и рявкнул:

– Где грузовик?

– Какой грузовик? – изумленно озираясь, сказал Виктор, чтобы выиграть время.

– А вы не прикидывайтесь! – заорал полицейский. – Я вас видел! Вы под суд пойдете! Угон арестованной машины!

– Вы на меня не орите, – возразил Виктор с достоинством. – Что за хамство? Я буду на вас жаловаться.

Второй полицейский, разматывая на ходу брезентовые покровы, подошел и спросил:

– Тот?

– Ясно, тот! – сказал полицейский с недовольным лицом, извлекая из кармана наручники.

– Но-но-но! – сказал Виктор, отступая на шаг. – Это произвол! Как вы смеете?

– Не отягчайте вины сопротивлением, – посоветовал второй полицейский.

– А я ни в чем не виноват, – нагло заявил Виктор и сунул руки в карманы. – Вы меня с кем-то путаете, ребята.

– Вы угнали грузовик, – сказал второй полицейский.

– Какой грузовик? – вскричал Виктор. – При чем тут грузовик? Я пришел сюда в гости к господину Голему, главному врачу. Спросите у охраны. При чем здесь какой-то грузовик?

– А может быть, не тот? – усомнился второй полицейский.

– Ну как не тот! – возразил полицейский с недовольным лицом. Держа наготове наручники, он надвинулся на Виктора. – А ну, давай руки! – сказал он деловито.

В этот момент дверь караулки хлопнула, и высокий пронзительный голос прокричал:

– Прекратить скопление!

Виктор и полицейские вздрогнули. На пороге караулки стоял веснушчатый солдатик, выставив из-под накидки автомат.

– Отойти от ворот! – пронзительно крикнул он.

– Ты, там, потише! – сказал полицейский с недовольным лицом. – Здесь полиция.

– Ска-апление у ворот спецзоны более одного постороннего человека запрещается! После третьего предупреждения стреляю! Отойти от ворот!

– Давайте-давайте, отходите, – озабоченно сказал Виктор, тихонько подталкивая в грудь обоих полицейских. Полицейский с недовольным лицом растерянно поглядел на него, отвел его руку и шагнул к солдату.

– Слушай, парень, ты что, сдурел? – сказал он. – Этот тип угнал грузовик.

– Никаких грузовиков! – протяжно и пронзительно проорал симпатичный ласковый солдатик. – Па-аследнее предупреждение! Двоим отойти на сто метров от ворот!

– Слушай, Рох, – сказал второй полицейский. – Давай отойдем, ну их к богу. Никуда он от нас не денется.

Полицейский с недовольным лицом, багровый от негодования, открыл было снова рот, но тут в дверях караулки появился толстый сержант с обкусанным бутербродом в одной руке и со стаканом в другой.

– Рядовой Джура, – сказал он, жуя. – Почему не открываете огонь?

На веснушчатом лице под каской появилось выражение озверелости. Полицейские бросились к мотоциклу, оседлали его, развернулись мимо Виктора, принявшего позу регулировщика, и ринулись прочь. Багровый полицейский прокричал ему что-то неслышное за треском мотора. Отъехав шагов на пятьдесят, они остановились.

– Близко, – сказал сержант с неодобрением. – Что же ты смотришь? Близко ведь!

– Дальше! – пронзительным голосом завопил солдатик, взмахивая автоматом. Полицейские отъехали дальше, и их не стало видно.

– Повадились посторонние толпиться у ворот, – сообщил сержант солдатику, глядя на Виктора. – Ну ладно, продолжай нести службу. – Он вернулся в караулку, а веснушчатый солдатик, понемногу остывая, несколько раз прошелся взад-вперед перед воротами.

Выждав несколько минут, Виктор осторожно осведомился:

– Прошу прощения, как там насчет доктора Голема?

– Нет его, – буркнул солдатик.

– Какая жалость, – сказал Виктор. – Тогда я пойду, пожалуй… – Он посмотрел в туман и дождь, где скрывались полицейские.

– Как так – пойдете? – встревоженно сказал солдатик.

– А что, нельзя? – спросил Виктор, тоже встревоженно.

– Почему нельзя, – сказал солдатик. – Я насчет грузовика. Вы уйдете, а грузовик как же? Грузовики от ворот положено уводить.

– А я здесь при чем? – спросил Виктор, тревожась все больше.

– Как так – при чем? Вы его привели, вы его… это… Всегда же так, а как же?

Черт, подумал Виктор. Куда я его дену?.. С расстояния в сто метров доносился треск мотоциклетного мотора, работающего на холостых оборотах.

– Вы его в самом деле угнали? – спросил солдатик с любопытством.

– Ну да! Полиция задержала шофера, а я, дурак, решил помочь…

– Да-а, – сочувственно протянул солдатик. – Прямо и не знаю, что вам посоветовать.

– А если я сейчас, скажем, пойду себе? – вкрадчиво спросил Виктор. – Стрелять не будете?

– Не знаю, – честно признался солдатик. – Вроде бы не положено. Спросить?

– Спросите, – сказал Виктор, соображая, успеет он удрать за пределы видимости или нет.

В эту минуту за воротами раздался гудок. Ворота растворились, и из зоны медленно выкатился злосчастный автофургон. Он остановился рядом с Виктором, дверца распахнулась, и Виктор увидел, что за рулем сидит уже не мальчик, как он ожидал, а лысый сутулый мокрец и смотрит на него выжидательно. Виктор не сдвинулся с места, и тогда мокрец снял с руля руку в черной перчатке и приглашающе похлопал по сиденью рядом с собой. Соизволили снизойти, горько подумал Виктор. Солдатик радостно сообщил:

– Ну вот и хорошо, вот все и устроилось, поезжайте с богом.

У Виктора мелькнула мысль, что раз уж мокрец намерен сам доставить грузовик в город или куда там еще, словом, намерен сам иметь дело с полицией, то хорошо было бы тут же распрощаться и дунуть прямо через поле в санаторий, в обход засевшего в засаде «харлея».

– Там впереди полиция, – сказал он мокрецу.

– Ничего, садитесь, – сказал мокрец.

– Дело в том, что я украл этот грузовик из-под ареста.

– Я знаю, – терпеливо сказал мокрец. – Садитесь.

Момент был упущен. Виктор вежливо и сердечно попрощался с солдатиком, забрался на сиденье и захлопнул дверцу. Грузовик тронулся, и через минуту они увидели «харлей». «Харлей» стоял поперек шоссе, оба полицейских стояли рядом и делали жесты – к обочине. Мокрец затормозил, выключил двигатель и, высунувшись из кабины, сказал:

– Уберите мотоцикл, вы загородили дорогу.

– А ну, к обочине! – скомандовал полицейский с недовольным лицом. – И предъявите документы.

– Я еду в полицейское управление, – сказал мокрец. – Может быть, поговорим там?

Полицейский несколько растерялся и проворчал что-то вроде «знаем мы вас». Мокрец спокойно ждал.

– Ладно, – сказал, наконец, полицейский. – Только машину поведу я, а этот пусть перейдет в мотоцикл.

– Пожалуйста, – согласился мокрец. – Но, если можно, в мотоцикле поеду я.

– Еще лучше, – проворчал полицейский с недовольным лицом. У него даже лицо просветлело. – Вылезайте.

Они поменялись местами. Полицейский, зловеще покосившись на Виктора, принялся ерзать и изгибаться на сиденье, поправляя плащ, а Виктор, косясь на полицейского, смотрел, как мокрец, еще сильнее сутулясь и косолапя, похожий со спины на огромную тощую обезьяну, идет к мотоциклу и забирается в коляску. Дождь снова хлынул как из ведра, и полицейский включил дворники. Кортеж двинулся.

Хотел бы я знать, чем все это кончится, с некоторой томительностью подумал Виктор. Смутную надежду, впрочем, подавало намерение мокреца явиться в полицию. Обнаглел мокрец нынешний, изнахалился… Но штраф, во всяком случае, с меня сдерут, этого не миновать. Чтобы полиция да потеряла случай содрать с человека штраф… А, плевать я хотел, все равно придется уносить отсюда ноги. Все хорошо. По крайней мере, душу отвел… Он вытащил пачку сигарет и предложил полицейскому. Полицейский негодующе хрюкнул, но взял. Зажигалка у него не работала, и пришлось ему хрюкнуть еще раз, когда Виктор поднес ему свою. Вообще его можно было понять, этого немолодого дядьку, лет сорока пяти, наверное, а все ходит в младших полицейских, очевидно, из бывших коллаборационистов: не тех сажал и не ту задницу лизал, да и где ему в задницах разбираться – та она или не та… Полицейский курил, и вид у него уже был менее недовольный: дела его оборачивались к лучшему. Эх, бутылку бы мне сюда, подумал Виктор. Дал бы ему хлебнуть, рассказал бы ему пару ирландских анекдотов, поругал бы начальство, у которого сплошь любимчики верховодят, студентов бы обложил, – глядишь, и оттаял бы человек.

– Надо же какой дождь хлещет, – сказал Виктор.

Полицейский хрюкнул довольно нейтрально, без озлобления.

– А ведь какой раньше здесь климат был, – продолжал Виктор. Тут его осенило. – И вот заметьте: у них там в лепрозории дождя нет, а как подъезжает человек к городу, так сразу ливень.

– Да уж, – сказал полицейский. – Они там в лепрозории ловко устроились.

Контакт налаживался. Поговорили о погоде – какая она была и какой, черт подери, стала. Выяснили общих знакомых в городе. Поговорили о столичной жизни, о мини-юбках, о язве гомосексуализма, об импортном бренди и о контрабандных наркотиках. Естественно, отметили, что порядка не стало – не то что до войны или, скажем, сразу после. Что полицейский – собачья должность, хотя и пишут в газетах: добрые, мол, и строгие стражи порядка, незаменимая шестерня государственного механизма. А пенсионный возраст увеличивают, пенсии уменьшают, за ранение на посту дают гроши, да еще вот теперь оружие отобрали, – и кто при таких условиях будет лезть из шкуры вон… Словом, обстановка создалась такая, что еще бы пару глотков, и полицейский сказал бы: «Ладно, парень, бог с тобой. Я тебя не видел, и ты меня не видел». Однако пары глотков не было, а момент для вручения красненькой не успел созреть, так что, когда грузовик подкатил к подъезду полицейского управления, полицейский снова поугрюмел и сухо предложил Виктору следовать за ним и поторапливаться.

Мокрец отказался давать объяснения дежурному и потребовал, чтобы их немедленно провели к начальнику полиции. Дежурный ему ответил, что пожалуйста, начальник лично вас, вероятно, примет, а что касается вот этого господина, то он обвиняется в угоне машины, к начальнику ему идти незачем, а нужно его допросить и составить на него соответствующий протокол. Нет, твердо и спокойно сказал мокрец, ничего этого не будет, ни на какие вопросы господину Баневу отвечать не придется, и никаких протоколов господин Банев подписывать не станет, к чему имеются обстоятельства, касающиеся только господина полицмейстера. Дежурный, которому было безразлично, пожал плечами и отправился доложить. Пока он докладывал, появился шоферишка в замасленном комбинезоне, который ничего не знал и был сильно поддавши, так что сразу принялся кричать о справедливости, невиновности и прочих страшных вещах. Мокрец осторожно взял у него накладную, которой тот размахивал, примостился на барьере и подписал ее по всей форме. Шофер от изумления замолчал, и тут мокреца с Виктором пригласили к начальству.

Полицмейстер встретил их сурово. На мокреца он глядел с неудовольствием, а на Виктора избегал глядеть и вовсе.

– Что вам угодно? – спросил он.

– Разрешите присесть? – осведомился мокрец.

– Да, прошу, – вынужденно сказал полицмейстер после небольшой паузы.

Все сели.

– Господин полицмейстер, – произнес мокрец. – Я уполномочен заявить вам протест против вторичного незаконного задержания грузов, адресованных лепрозорию.

– Да, я слышал об этом, – сказал полицмейстер. – Водитель был пьян, мы вынуждены были его задержать. Думаю, что в ближайшие дни все разъяснится.

– Вы задержали не водителя, а груз, – возразил мокрец. – Однако это не столь уж существенно. Благодаря любезности господина Банева груз был доставлен лишь с небольшим опозданием, и вы должны быть признательны присутствующему здесь господину Баневу, ибо существенное опоздание груза по вашей, господин полицмейстер, вине могло бы послужить для вас источником крупных неприятностей.

– Это забавно, – сказал полицмейстер. – Я не понимаю и не желаю понимать, о чем идет речь, потому что, как должностное лицо, я не потерплю угроз. Что же касается господина Банева, то на этот счет существует уголовное законодательство, где такие случаи предусмотрены. – Он явно отказывался смотреть на Виктора.

– Я вижу, вы действительно не понимаете своего положения, – сказал мокрец. – Но я уполномочен довести до вашего сведения, что в случае нового задержания наших грузов вы будете иметь дело с генералом Пфердом.

Наступило молчание. Виктор не знал, кто такой генерал Пферд, но зато полицмейстеру это имя было явно знакомо.

– По-моему, это угроза, – сказал он неуверенно.

– Да, – согласился мокрец. – Причем угроза более чем реальная.

Полицмейстер порывисто поднялся. Виктор с мокрецом тоже.

– Я приму к сведению все, что услышал сегодня, – объявил полицмейстер. – Ваш тон, сударь, оставляет желать лучшего, однако я обещаю лицам, уполномочившим вас, что разберусь и, коль скоро обнаружатся виновные, накажу их. Это в полной мере касается и господина Банева.

– Господин Банев, – сказал мокрец, – если у вас будут неприятности с полицией по поводу этого инцидента, немедленно сообщите господину Голему. До свидания, – сказал он полицмейстеру.

– Всего хорошего, – ответствовал тот.

В восемь вечера Виктор спустился в ресторан и направился было прямо к своему столику, где уже сидела обычная компания, но его окликнул Тэдди.

– Здорово, Тэдди, – сказал Виктор, привалившись к стойке. – Как дела? – Тут он вспомнил. – А! Счет… Сильно я вчера?

– Счет – ладно, – проворчал Тэдди. – Не так уж и много – разбил зеркало да рукомойник своротил. А вот полицмейстера ты помнишь?

– А что такое? – удивился Виктор.

– Так я и знал, что ты не упомнишь. Глаза у тебя были, брат, что у вареного порося. Ничего не соображал… Так вот ты, – он уставил Виктору в грудь указательный палец, – запер его, беднягу, в сортирной кабине, припер дверцу метлой и не выпускал. Ни в какую. А мы-то не знали, кто там, он только что пришел, мы думали, что это Квадрига там. Ну, думаем, ладно, пусть посидит… А потом ты его оттуда вытащил, стал кричать: ах, бедный, весь испачкался! – и совать его головой в рукомойник. Рукомойник своротил, и еле мы тебя, брат, оттащили.

– Серьезно? – сказал потрясенный Виктор. – Ну и ну. То-то он сегодня на меня весь день волком смотрит.

Тэдди сочувственно покивал.

– Да, черт возьми, неудобно, – проговорил Виктор. – Извиниться надо бы… Как же он мне позволил? Ведь крепкий еще мужчина…

– Я боюсь, не пришили бы тебе дело, вот что, – сказал Тэдди. – Сегодня утром тут уже ходил один легавый, снимал показания… шестьдесят третья статья тебе обеспечена – оскорбительные действия при отягчающих обстоятельствах. А может, и того похуже. Террористический акт. Понимаешь, чем пахнет? Я бы на твоем месте… – Тэдди помотал головой.

– Что? – спросил Виктор.

– Говорят, сегодня к тебе бургомистр приходил, – сказал Тэдди.

– Да.

– Ну и что он?

– Да чепуха. Хочет, чтобы я статью написал. Против мокрецов.

– Ага! – сказал Тэдди и оживился. – Ну, тогда в самом деле чепуха. Напиши ты ему эту статью, и все в порядке. Если бургомистр будет доволен, полицмейстер и пикнуть не посмеет, можешь его тогда каждый день в унитаз заталкивать. Он у бургомистра вот где… – Тэдди показал громадный костлявый кулак. – Так что все в порядке. Давай я тебе по этому поводу налью за счет заведения. Очищенной?

– Можно и очищенной, – сказал Виктор задумчиво.

Визит бургомистра представился ему теперь в совсем новом свете. Вот как они меня, подумал Виктор. Да-а… Либо убирайся, либо делай что велят, либо мы тебя скрутим. Между прочим, убраться тоже будет нелегко. Террористический акт, разыщут. Экий ты, братец, алкоголик, смотреть противно. И ведь не кого-нибудь, а полицмейстера. Хотя, честно говоря, задумано и выполнено неплохо… Он по-прежнему не помнил ничего, кроме кафельного пола, сплошь залитого водой, но очень хорошо представлял себе всю сцену. Да, Виктор Банев, любимый ты мой человек, порося ты мое вареное, оппозиционер кухонный, и даже не кухонный – прибанный, любимец господина президента… да, видно, пришла и тебе пора, так сказать, продаваться… Роц-Тусов, человек опытный, по этому поводу говорит: продаваться надо легко и дорого – чем честнее твое перо, тем дороже оно обходится власть имущим, так что, и продаваясь даже, ты наносишь ущерб идеологическому противнику, и надо стараться, чтобы ущерб этот был максимальным… Виктор опрокинул рюмку очищенной, не испытав при этом никакого удовольствия.

– Ладно, Тэдди, – сказал он. – Спасибо. Давай счет. Много получилось?

– Твой карман выдержит, – ухмыльнулся Тэдди. Он достал из кассы листок бумаги. – Следует с тебя: за зеркало туалетное – семьдесят семь, за рукомойник фарфоровый большой – шестьдесят четыре, всего, сам понимаешь, сто сорок один. А торшер мы списали на ту драку… Одного не понимаю, – продолжал он, наблюдая, как Виктор отсчитывает деньги. – Чем это ты зеркало умудрился раскокать? Здоровенное зеркало, в два пальца толщиной. Головой ты в него бился, что ли?

– Чьей? – хмуро спросил Виктор.

– Ладно, не горюй, – сказал Тэдди, принимая деньги. – Напишешь статеечку, реабилитируешься, гонорарчик отхватишь – вот все и окупится… Налить еще?

– Не надо, потом… Я еще подойду, когда поужинаю, – сказал Виктор и пошел на свое место.

В ресторане все было как обычно – полутьма, запахи, звон посуды на кухне; очкастый молодой человек с портфелем, спутником и бутылкой минеральной воды; согбенный доктор Р. Квадрига; прямой и подтянутый, несмотря на свой насморк, Павор; расплывшийся в кресле Голем с разрыхленным носом спившегося пророка. Официант.

– Миноги, – сказал Виктор. – Бутылку пива. И чего-нибудь мясного.

– Доигрались, – сказал Павор с упреком. – Говорил я вам: бросьте пьянствовать.

– Когда это вы мне говорили? Не помню.

– А до чего ты доигрался? – осведомился доктор Р. Квадрига. – Убил, наконец, кого-нибудь?

– А ты тоже ничего не помнишь? – спросил его Виктор.

– Это насчет вчерашнего?

– Да, насчет вчерашнего… Этот алкоголик, – сказал Виктор, обращаясь к Голему, – напился, как зюзя, загнал господина полицмейстера в клозет…

– А-а! – сказал Р. Квадрига. – Это все вранье. Я так и сказал следователю. Сегодня утром ко мне приходил следователь. Понимаете, изжога зверская, голова трещит, сижу, смотрю в окно, и тут является эта дубина и начинает шить дело…

– Как вы сказали? – спросил Голем. – Шить?

– Ну да, шить, – сказал Р. Квадрига, протыкая воображаемой иглой воображаемую материю. – Только не штаны, а дело… Я ему прямо сказал: все вранье, вчера я весь вечер просидел в ресторане, все было тихо, прилично, как всегда, никаких скандалов – словом, скучища… Обойдется, – ободряюще сказал он Виктору. – Подумаешь… А зачем ты это сделал? Ты его не любишь?

– Давайте об этом не будем, – предложил Виктор.

– Так о чем же мы будем? – спросил Р. Квадрига обиженно. – Эти двое все время препираются, кто кого не пускает в лепрозорий. В кои веки случилось что-то интересное, и сразу – не будем.

Виктор откусил половину миноги, пожевал, отхлебнул пива и спросил:

– Кто такой генерал Пферд?

– Лошадь, – сказал Р. Квадрига. – Конь. Дер пферд. Или дас.

– А все-таки, – сказал Виктор, – знает кто-нибудь такого генерала?

– Когда я служил в армии, – сказал доктор Р. Квадрига, – нашей дивизией командовало его превосходительство генерал от инфантерии Аршманн.

– Ну и что? – сказал Виктор.

– Арш по-немецки – задница, – сообщил молчавший до сих пор Голем. – Доктор шутит.

– А где вы слыхали про генерала Пферда? – спросил Павор.

– В кабинете у полицмейстера, – ответил Виктор.

– Ну и что?

– И все. Так никто не знает? Ну и прекрасно. Я просто так спросил.

– А фельдфебеля звали Баттокс, – заявил Р. Квадрига. – Фельдфебель Баттокс.

– Английский вы тоже знаете? – спросил Голем.

– Да, в этих пределах, – ответил Р. Квадрига.

– Давайте выпьем, – предложил Виктор. – Официант, бутылку коньяку!

– Зачем же бутылку? – спросил Павор.

– Чтобы хватило на всех.

– Опять учините какой-нибудь скандал.

– Да бросьте вы, Павор, – сказал Виктор. – Тоже мне абстинент.

– Я не абстинент, – возразил Павор. – Я люблю выпить и никогда не упускаю случая выпить, как и полагается настоящему мужчине. Но я не понимаю, зачем напиваться. И уж совершенно ни к чему, по-моему, напиваться каждый вечер.

– Опять он здесь, – сказал Р. Квадрига с отчаянием. – И когда успел?..

– Мы не будем напиваться, – сказал Виктор, разливая всем коньяк. – Мы просто выпьем. Как это делает сейчас половина нации. Другая половина – напивается, ну и бог с ней, а мы просто тихонько выпьем.

– Вот в том-то все и дело, – сказал Павор. – Когда по стране идет поголовное пьянство, и не только по стране, по всему миру, каждый порядочный человек должен сохранять благоразумие.

– Вы полагаете нас порядочными людьми? – спросил Голем.

– Во всяком случае, культурными.

– По-моему, – сказал Виктор, – у культурных людей гораздо больше оснований напиваться, чем у некультурных.

– Возможно, – согласился Павор. – Однако культурный человек обязан держать себя в рамках. Культура обязывает… Мы вот сидим здесь почти каждый вечер, болтаем, пьем, играем в кости. А сказал кто-нибудь из нас за это время что-нибудь, пусть даже не умное, но хотя бы серьезное? Хихиканье, шуточки… одно хихиканье да шуточки.

– А зачем – серьезное? – спросил Голем.

– А затем, что все валится в пропасть, а мы хихикаем да шутим. Пируем во время чумы. По-моему, стыдно, господа.

– Ну хорошо, Павор, – примирительно сказал Виктор. – Скажите что-нибудь серьезное. Пусть не умное, но хотя бы серьезное.

– Не желаю серьезного, – объявил Р. Квадрига. – Пьявки. Кочки. Фу!

– Цыц! – сказал ему Виктор. – Дрыхни себе… Правильно, Голем, давайте поговорим хоть раз о чем-нибудь серьезном. Павор, начинайте, расскажите нам про эту вашу пропасть.

– Опять хихикаете? – сказал Павор с горечью.

– Нет, – сказал Виктор. – Честное слово – нет. Я ироничен – может быть. Но это происходит оттого, что всю свою жизнь я слышу болтовню о пропастях. Все твердят, что человечество валится в пропасть, но доказать ничего не могут. И на поверку всегда оказывается, что весь этот философский пессимизм – следствие семейных неурядиц или нехватки денежных средств…

– Нет, – сказал Павор. – Нет… Человечество валится в пропасть, потому что человечество обанкротилось.

– Нехватка денежных средств, – пробормотал Голем.

Павор не обратил на него внимания. Он обращался исключительно к Виктору, говорил, нагнув голову и глядя исподлобья.

– Человечество обанкротилось биологически: рождаемость падает, распространяется рак, слабоумие, неврозы, люди превратились в наркоманов. Они ежедневно заглатывают сотни тонн алкоголя, никотина, просто наркотиков, они начали с гашиша и кокаина и кончили ЛСД. Мы просто вырождаемся. Естественную природу мы уничтожили, а искусственная уничтожает нас… Далее, мы обанкротились идеологически – мы перебрали все философские системы и все их дискредитировали; мы перепробовали все мыслимые системы морали, но остались такими же аморальными скотами, как троглодиты. Самое страшное в том, что вся эта серая человеческая масса в наши дни остается той же сволочью, какой была всегда. Она постоянно жаждет и требует богов, вождей и порядка, и каждый раз, когда она получает богов, вождей и порядок, она делается недовольной, потому что на самом деле ни черта ей не надо, ни богов, ни порядка, а надо ей хаоса, анархии, хлеба и зрелищ. Сейчас она скована железной необходимостью еженедельно получать конвертик с зарплатой, но эта необходимость ей претит, и она уходит от нее каждый вечер в алкоголь и наркотики… Да черт с ней, с этой кучей гниющего дерьма, она смердит и воняет десять тысяч лет и ни на что больше не годится, кроме как смердеть и вонять. Страшно другое – разложение захватывает нас с вами, людей с большой буквы, личностей. Мы видим это разложение и воображаем, будто оно нас не касается, но оно все равно отравляет нас безнадежностью, подтачивает нашу волю, засасывает… А тут еще это проклятие – демократическое воспитание: эгалитэ, фратернитэ, все люди – братья, все из одного теста… Мы постоянно отождествляем себя с чернью и ругаем себя, если случается нам обнаружить, что мы умнее ее, что у нас иные запросы, иные цели в жизни. Пора это понять и сделать выводы: спасаться пора.

– Пора выпить, – сказал Виктор. Он уже жалел, что согласился на серьезный разговор с санитарным инспектором. Было неприятно смотреть на Павора. Павор слишком разгорячился, у него даже глаза закосили. Это выпадало из образа, а говорил он, как и все адепты пропастей, лютую банальщину. Так и хотелось ему сказать: бросьте срамиться, Павор, а лучше повернитесь-ка профилем и иронически усмехнитесь.

– Это все, что вы можете мне ответить? – осведомился Павор.

– Я могу вам еще посоветовать. Побольше иронии, Павор. Не горячитесь так. Все равно вы ничего не можете. А если бы и могли, то не знали бы что.

Павор иронически усмехнулся.

– Я-то знаю, – сказал он.

– Ну-с?

– Есть только одно средство прекратить разложение…

– Знаем, знаем, – легкомысленно сказал Виктор, – нарядить всех дураков в золотые рубашки и пустить маршировать. Вся Европа у нас под ногами. Было.

– Нет, – сказал Павор. – Это только отсрочка. А решение одно: уничтожить массу.

– У вас сегодня прекрасное настроение! – сказал Виктор.

– Уничтожить девяносто процентов населения, – продолжал Павор. – Может быть, даже девяносто пять. Масса выполнила свое назначение: она породила из своих недр цвет человечества, создавший цивилизацию. Теперь она мертва, как гнилой картофельный клубень, давший жизнь новому кусту. А когда покойник начинает гнить, его пора закапывать.

– Господи, – сказал Виктор. – И все это только потому, что у вас насморк и нет пропуска в лепрозорий? Или, может быть, семейные неурядицы?..

– Не притворяйтесь дураком, – сказал Павор. – Почему вы не хотите задуматься над вещами, которые вам отлично известны? Из-за чего извращаются самые светлые идеи? Из-за тупости серой массы. Из-за чего войны, хаос, безобразия? Из-за тупости серой массы, которая выдвигает правительства, ее достойные. Из-за чего Золотой Век так же безнадежно далек от нас, как и во время оно? Из-за косности и невежества серой массы. В принципе Гитлер был прав, подсознательно прав, он чувствовал, что на земле слишком много лишнего. Но он был порождением серой массы и все испортил. Глупо было затевать уничтожение по расовому признаку. И кроме того, у него не было настоящих средств уничтожения.

– А по какому признаку собираетесь уничтожать вы? – спросил Виктор.

– По признаку незаметности, – ответил Павор. – Если человек сер, незаметен – значит, его надо уничтожить.

– А кто будет определять, заметный это человек или нет?

– Бросьте, это детали. Я вам излагаю принцип, а кто, что и как – это детали.

– А чего это ради вы связались с бургомистром? – спросил Виктор, которому Павор надоел.

– То есть?

– На кой черт вам понадобился этот судебный процесс? Мельчите, Павор! И ведь всегда так с вами, со сверхчеловеками. Собираетесь перепахать мир, меньше чем на три миллиарда трупов не согласны, а тем временем то беспокоитесь о чинах, то от триппера лечитесь, то за малую корысть помогаете сомнительным людям обделывать темные делишки.