Кирсанов. Да каяться-то в чем? В чем каяться? И перед каким таким строем? Перед общественным, что ли?
Базарин. Я не знаю, в чем ты должен каяться. Это тебе виднее. Я тебе уже говорил, что с определенной точки зрения и ты, и я, и он, мы все – зажравшиеся баре, которые берут много, а отдают мало. Мы привыкли к этому, и нам кажется, что так и должно быть. Мы сами построили себе свой модус вивенди, мы сами построили себе удобную в употреблении мораль… Ты вот защищаешь Саньку, что он у тебя бабник не простой, а законопослушный, но ты пойми, что, с точки зрения тети Моти, он и есть самый настоящий распутник! В тридцать лет – две жены, каждой по ребенку заделал, а теперь пожалуйста – у него еще и какая-то Галина… Ну что это – не распутство?
Пинский. Ну хорошо. Положим, Саньку можно кастрировать, в крайнем случае. А со мной что вы прикажете делать? Тетя Мотя ведь не еврей, а я – еврей, дрянь этакая…
Базарин. Перестаньте, Александр Рувимович! При чем здесь опять евреи? Вы меня знаете, я не антисемит, но эта ваша манера сводить любую проблему к еврейскому вопросу…
Пинский. Ну да, конечно! А как насчет вашей манеры – все сводить к мнению тети Моти?..
Базарин (проникновенно). Когда я говорю о тете Моте, я имею в виду мнение большинства. Того самого большинства, к которому все мы склонны относиться с таким омерзительным высокомерием… Я подчеркиваю: я тоже грешен! Но я хотя бы пытаюсь хотя бы иногда встать на эту точку зрения и посмотреть на себя с горы…
Пинский (с нарочитым еврейским акцентом). Таки себе хорошенький пейзажик, наверное, открывается с этой вашей горы!
Базарин. Вы, Александр Рувимович, совершенно напрасно все время стараетесь меня вышутить. Остроты отпускать – самое простое дело. И самое пустое! Вы понять попытайтесь. Понять! Не до шуток сейчас, поверьте вы мне…
Пинский. А это уж позвольте мне самому решать. По мне так с петлей на шее лучше уж шутки шутить, чем каяться… А если уж и каяться, то никак уж не перед вами и не перед загадочной вашей тетей Мотей!
Базарин (бормочет). Гордыня, гордыня… Все мимо ушей…
Кирсанов (вдруг). Да, гордыня. Это верно. Хватит. (Подходит к телефону, набирает номер.) Сенатор? Ох, слава богу, что ты не спишь… Это Слава говорит. Слушай, мы здесь попали в какую-то дурацкую переделку. Представь себе: моему Саньке вдруг приносят повестку… (Замолкает, слушает.) Нет… нет-нет… «Распутники города Питера»…(Слушает.) Понятно… Понятно… И что ты намерен делать? (Слушает.) Нет, Зоя не получила, а я получил…(Слушает.) Понятно… Ну, значит, все будет как будет. Прощай. (Вешает трубку.) Он уже упаковался. Он у нас отныне «политикан города Питера»!
Освещенное небо за окном гаснет. Город погружается в непроглядную тьму.
КОНЕЦ ПЕРВОГО ДЕЙСТВИЯ
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Два часа спустя. Та же гостиная, озаренная свечами. Кирсанов за столом, придвинув к себе все канделябры, что-то пишет. Зоя Сергеевна пристроилась тут же с какой-то штопкой. Больше в комнате никого нет. Тихо. На самом пределе слышимости звучит фонограмма песен современных популярных певцов.
Зоя Сергеевна. Что ты пишешь?
Кирсанов (раздраженно). Да опись эту чертову составляю…
Зоя Сергеевна. Господи! Зачем?
Кирсанов (раздраженно). Откуда я знаю? (Перестает писать.) Надо же чем-то заняться…(Пауза.) А эти молодцы все развлекаются?
Зоя Сергеевна. Надо же чем-то заняться…
Кирсанов. Надрались?
Зоя Сергеевна. Нет. Во всяком случае, в меру. Слушают музыку и играют в какую-то игру. На специальной доске.
Кирсанов. В нарды, что ли?
Зоя Сергеевна. Нет. Какое-то коротенькое название. То ли японское, то ли китайское…
Кирсанов. В го?
Зоя Сергеевна. Да, правильно. В го.
Пауза. В отдалении Гребенщиков стонуще выводит:
Этот поезд в огне – и нам не на что больше жать,
Этот поезд в огне – и нам некуда больше бежать.
Эта земля была нашей, пока мы не увязли в борьбе…
Кирсанов. Вождь из племени га сидит и играет в го.
Зоя Сергеевна. Сережка деньги отдал. Двести рублей.
Кирсанов. Что еще за двести рублей?
Зоя Сергеевна. Говорит, ты ему давал в долг. В прошлом году.
Кирсанов. Гм… Не помню. Но похвально. (Пауза.) Ты ему все рассказала, конечно…
Зоя Сергеевна. Конечно.
Кирсанов. Ну и как он отреагировал?
Зоя Сергеевна. Сначала заинтересовался, стал расспрашивать, а потом ехидно спросил: «Веревку велено свою приносить, или казенную там на месте дадут?»
Кирсанов. Замечательное все-таки поколение. Отца забирают черт-те знает куда, а он рассказывает по этому случаю анекдот и садится играть в го…
Зоя Сергеевна. Он считает, что нам с тобой вообще никуда не следует ходить…
Кирсанов (раздраженно). Ну да, конечно! Он хочет, чтобы они пришли сюда, чтобы вломились, заковали в наручники, по морде надавали… (Некоторое время угрюмо молчит, а потом вдруг с невеселым смешком произносит нарочито дребезжащим старческим голоском.) «Что, ведьма, понарожала зверья? Санька твой иезуит, а Сережка фармазон, и пропьют они добро мое, промотают!.. Эх, вы-и!»
Зоя Сергеевна (утешающе). Я думаю, ничего особенно страшного не будет. Отправят куда-нибудь на поселение, будем работать в школе или в детском доме… Обыкновенная ссылка. Я помню, как мы жили в Карабутаке в сорок девятом году. Была мазанка, печку кизяком топили… Но холодина была зимой ужасная… А вместо сортира – ведро в сенях. Тетя Юля, покойница, она языкастая была… вернется, бывало, из сеней и прочтет с выражением: «Я люблю ходить в ведро, заносить над ним бедро, писать, какать, а потом возвращаться в теплый дом»… Две женщины немолодые, девчонка – и ничего, жили…
Кирсанов (с нежностью). Бедная ты моя лапа… (Слышится стук в наружную дверь.) Погоди, я открою. Это, наверное, Кузьмич, совесть его заела…
Он выходит в прихожую и возвращается с П и н с к и м. Пинского не узнать: он в старом лыжном костюме, туго перетянутом солдатским ремнем, на голове – невообразимый треух, на ногах – огромные бахилы. В руке у него тощий облезлый рюкзак типа «сидор».
Пинский. Я решил лучше у вас посидеть. Одному как-то тоскливо. Кстати, куда мне ключ девать? Сережке отдать, что ли? Я надеюсь, ему повестку еще не прислали?
Кирсанов. Еще не прислали, но могут и прислать. «Разгильдяи города Питера!»…
Пинский. Да нет, вряд ли. Молод еще. Хотя, с другой стороны, тетя Мотя у нас ведь непредсказуема.
Кирсанов. Правильнее говорить не «тетя Мотя», а «Софья Власьевна».
Пинский. А это одно и то же. Софья Власьевна, а кликуха у ей – тетя Мотя.
Кирсанов. Да-а, юморок у нас с тобой, Шурик… предсмертный.
Пинский. Типун тебе на язык, старый дурень! Не дрейфь, прорвемся. В любом случае это ненадолго. Агония! Предсмертные судороги административно-командной системы. Я даю на эти судороги два-три года максимум…
Кирсанов. Знаешь, в наши годы – это срок.
Пинский. Зоя, что это ты делаешь?
Зоя Сергеевна. «Молнию» пришиваю.
Пинский. Ну и глупо. Завтра она у него сломается, и что тогда прикажете делать? Пуговицы надо! Самые здоровенные… И никаких «молний», никаких кнопочек… Слушай, пойдем посмотрим, что ты там ему упаковала… Пошли, пошли!
Кирсанов. Тоже мне – старый зек нашелся.
Пинский. Давай, давай, поднимайся… Зек я там или не зек, а на зеков нагляделся – я с ними две стройки коммунизма воздвиг, пока ты в кабинетах задницу наедал!..
Все трое уходят в спальню налево, и некоторое время сцена пуста. Слышен сдавленный голос Виктора Цоя:
Мы хотели пить – не было воды,
Мы хотели света – не было звезды,
Мы шли под дождь и пили воду из луж…
Мы хотели песен – не было слов,
Мы хотели спать – не было снов…
Из прихожей справа появляется Базарин.
Базарин. Можно? У вас там опять замок заклинило…
Проходит на середину комнаты, озирается, останавливается у стола и, зябко потирая руки, читает оставленную на столе опись. Потом пожимает плечами, снова озирается, берет телефонную трубку и быстро набирает номер. Некоторое время слушает, потом нервным движением бросает трубку. Из спальни выходит Кирсанов.
Кирсанов. А, это ты… Куда звонишь?
Базарин. Да так… Занято все время… Ну, можешь меня поздравить. «Дармоед города Питера».
Кирсанов (не поняв). То есть? (И тут до него доходит.) Ну да?! Тоже получил?
Базарин. Пожалуйста, прошу полюбоваться… (Вынимает из нагрудного кармана и протягивает Кирсанову сложенную повестку.)
Кирсанов (кричит). Шурка! Зоя! Идите сюда! Кузьмич повестку получил!
Первым выскакивает Пинский, за ним появляется Зоя Сергеевна с теплыми кальсонами в руках.
Пинский. Что такое? Что случилось? Епиходов кий сломал?
Кирсанов. Нашего полку прибыло. (Читает с выражением.) «Дармоеды города Питера! Все дармоеды города Питера и окрестностей должны явиться сегодня, двенадцатого января, к восьми часам утра на площадь перед городским крематорием…» Ого! Ничего себе, выбрали местечко!
Пинский. Какие все-таки подонки!
Кирсанов (продолжает читать). «…иметь при себе документы, в том числе: аттестат, диплом и удостоверения об окончании специализированных курсов, а также необходимые письменные принадлежности…» Заметьте, ни о деньгах, ни о драгоценностях – ни слова. «Дармоеды, не подчинившиеся данному распоряжению, будут мобилизованы приводом. Председатель-комендант…» Ну и так далее. Что ж, все как у людей.
Пинский (глубокомысленно). Это они, видимо, придурков набирают.
Кирсанов (с укоризной). Шура!
Пинский. Ничего не Шура! Ты не понимаешь! Придурок в лагере – фигура почетная, дай нам бог всем стать придурками… Олег Кузьмич, а кто вам эту штуку доставил? Все тот же самый?
Базарин. Представьте себе, нет. Такой маленький, толстенький, немолодой уже… В очках, очень вежливый. Но ничего, конечно, толком не объяснил, потому что и сам не знает.
Пинский. Ясно. Ну что ж, Олег Кузьмич, надо вам собираться… Позвольте несколько советов. Берите вещи теплые, поношенные, прочные, но самые неказистые. Никакого новья, никакой «фирмы», вообще лучше никакого импорта… Сало есть у вас дома? Возьмите сала.
Базарин. Да откуда у меня сало?
Пинский. А что – вы не любите сало? Вот странно! Глядя на вас, никогда бы не подумал…
Базарин. Я, если хотите знать, вообще свинины не люблю и не ем.
Кирсанов (мрачно усмехаясь). «Для чего же ты не ешь свинины? Только турки да жиды не едят свинины…»
Зоя Сергеевна (из спальни). Слава, иди сюда!
Кирсанов. Иду! (Уходит.)
Пинский. Прошу прощения, Олег Кузьмич, я тоже вас покину, а то они там без меня наворотят… Этот обалдуй электробритву хотел с собой взять, еле-еле я успел перехватить. (Уходит.)
Базарин сейчас же подходит к телефону и снова набирает номер. Видимо, снова занято.
Базарин. Ч-черт…
Вешает трубку, принимается нервно ходить взад-вперед, лихорадочно моя руки воздухом. Слышно, как в отдалении играет музыка и Юрий Шевчук хрипло кричит: «Предчувствие-е-е… гражданской войны!..» Базарин останавливается около телефона, кладет руку на трубку и снова настороженно озирается. Потом снимает трубку и набирает номер.
Базарин. Алло. Семьсот два дайте, пожалуйста… Николай Степанович? Ах, это Сергей Сергеевич… Пардон, не узнал вас… Да, богатым будете… Вы знаете, Сергей Сергеевич, мне тут не совсем удобно разговаривать, поэтому разрешите, я коротко. Понимаете, я получил довольно странную повестку. Я бы даже сказал, оскорбительную. И дело не в том, что я напуган, как здесь некоторые, мне бояться нечего, но я не желаю принимать этот тон, все эти выражения, это оскорбительно… мне кажется, я этого не заслужил. Во-первых, я не понимаю, кто, собственно, проводит это мероприятие… что это за организация такая – «Социальная Ассенизация»? И что это за должность такая – «председатель-комендант»? Это же несерьезно, это же оперетта какая-то! Такое впечатление, будто это мероприятие имеет только одну цель – оскорбить человека… Что?.. Представьте себе: в крематорий! Это же просто издевательство какое-то… Что?
Входит Александр, волоча за лямку потрепанный рюкзак. Базарин смотрит на него, но в то же время как бы и не видит – все внимание его приковано к разговору.
Базарин. Это я понимаю… Это я п… Да, все это правильно, но я всегда полагал, что есть граждане, само положение которых… Что?.. Ах, вы так ставите вопрос… Ну, тогда конечно… хотя я со своей стороны… Да, разумеется… Хотя я со своей стороны… Что? Слушаюсь. Понял. Хорошо. (С расстроенным видом кладет трубку.) Канцелярия чертова, аппаратчики…
Александр(жадно). А что они вам сказали?
Базарин. Что они мне сказали? Хе! Что они мне могли сказать? (Словно очнувшись.) Кто это – «они»? Ты про кого спрашиваешь?
Александр. Ну эти… с которыми вы разговаривали. Я понял, это какое-то большое начальство…
Базарин (неприязненно). Начальство, мочальство… Ты, собственно, чего сюда приперся? Рано еще.
Александр. Не знаю. У меня там все спят. А я заснуть никак не могу… Так что они вам сказали?
Базарин (язвительно). Они мне сказали, что мероприятие находится под контролем. Под полным контролем! Так что, голубчик мой, можешь собирать свои вещички и отправляться в свой крематорий.
Александр (тупо). Мне не в крематорий назначено, мне на стадион «Красная Заря»… А может быть, вы еще кому-нибудь позвоните, Олег Кузьмич?
Базарин. Все. Больше некому.
Александр (нещадно хрустя суставами пальцев). Я все-таки никак не могу понять, что же это такое с нами происходит? Куда нас, в конце концов, забирают? Это что – мобилизация какая-то? Или, наоборот, наказание? Или еще чего-то? Что мы там – каналы будем копать? Или это переподготовка какая-нибудь? Или перевоспитание очередное? А может быть, и вообще тюрьма? Только если это тюрьма, то абсолютно непонятно – за что? У нас же сейчас не тридцать седьмой год! Даровая рабсила понадобилась? Опять же не те времена: мы же съедим больше, чем настроим. Сколько раз уже сказано было и доказано было, что рабский труд нерентабелен… И вообще, как это можно – всех под одну гребенку? А если у меня бронхиальная астма? Я хоть завтра достану справку, что у меня бронхиальная астма… Я вообще не понимаю, кому это все понадобилось? Зачем? Это же просто экономически не выгодно! И без того вся экономика по швам трещит, а они тут разыгрывают такие мероприятия… Я, между прочим, системный программист, какой же смысл меня на лопату ставить, на киркомотыгу какую-нибудь?