В прихожей хлопает дверь, и в комнате появляется Александр Рувимович Пинский. Это длинный, невообразимо тощий человек, долговолосый, взлохмаченный, с огромным горбатым носом и с неухоженной бороденкой. Он старый друг семьи Кирсановых, живет двумя этажами выше по той же лестнице, поэтому он в пижаме и тапочках, а поверх пижамы – в некогда роскошном восточном халате. В руке у него листок бумаги.
Пинский (возбужденно). Слава богу, вы не спите… Как вам это понравится? (Он швыряет бумажку на стол.) По-моему, это уже переходит все пределы!
К бумажке тянутся все трое, но быстрее всех оказывается Зоя Сергеевна.
Зоя Сергеевна (читает высоким ненатуральным голосом). «Жиды города Питера!..» Что это такое?
Пинский. Читай, читай, дальше там еще интереснее.
Кирсанов (отбирает у жены листок). Позволь. Дай мне. (Читает.) «Жиды…» Так. «Все жиды города Питера и окрестностей должны явиться сегодня, двенадцатого января, к восьми часам утра на стадион „Локомотив“. Иметь с собой документы, а именно: свидетельство о рождении, паспорт, расчетные и абонементные книжки по оплате коммунальных услуг. Все ценности, как-то: меха, наличные деньги, сберегательные книжки, валюту, драгоценности и украшения, а также коллекции – оставить дома в надлежащем порядке. Жиды, не подчинившиеся данному распоряжению, подлежат заслуженному наказанию…» Так. Тут у них что-то зачеркнуто… А, понятно. «Лица, самовольно проникшие в оставленные квартиры, будут наказаны…» Но это как раз вычеркнуто. То есть в оставленные квартиры проникать можно… Ну и, конечно, председатель-комендант-ассенизатор. Подписи опять нет, а печать есть. Та же самая…
Пинский (кипя). Ну что – узнаете? Что вы на меня вытаращились? Неужели не узнаете? Олег Кузьмич, вы же у нас в некотором роде историк, вы же у нас специалист по межнациональным отношениям!.. Вижу, что ни хрена вы не узнаёте и не помните ни хрена. В сорок первом году в Киеве немцы такое же вот расклеивали по стенам, почти слово в слово… «Жиды города Киева»… А потом – Бабий Яр! Неужели не помните?.. (Торжествующе.) Вот они, наконец, высунулись ослиные уши, хулиганье фашистское, доморощенное! И ведь главное – совершенно уверены, что какой-нибудь еврей обязательно с перепугу попрется к восьми часам, а они там будут на него глазеть и ржать, как жеребцы, и пальцами на него указывать…
Зоя Сергеевна (Кирсанову). В последний раз тебя прошу. Позвони Евдокимову.
Кирсанов. Погоди, лапа. Дай разобраться. (Пинскому.) Откуда у тебя эта бумажка?
Пинский. Да только что принес какой-то гад. Наглец хладнокровный, еще расписаться заставил. Откуда я мог знать, что он мне подсовывает? Я думал, это из военкомата. Он ведь, подлец, представился: «Спецкомендатура»…
Кирсанов. Рослый такой парень, в черном плаще?
Пинский. Ну!
Кирсанов. И фонарь во лбу?
Пинский. Да! А ты откуда…
Кирсанов (сует ему в руку свою повестку). На, почитай.
Пинский. Зачем?
Кирсанов. Читай, читай, увидишь.
Базарин. Так-так-так. Это уже серьезно.
Кирсанов (ехидно). А чего тут серьезного? Ну, ходят мои аспиранты, ну, разносят шутливые повестки…
Базарин. Перестань. Может быть, и в самом деле позвонить Евдокимову?
Кирсанов. Но я же не знаю, что ему говорить! Как это все расскажешь? Свежему человеку… в третьем часу ночи…
Пинский (прочитав кирсановскую повестку). Что за чертовщина! Откуда это у тебя?
Кирсанов. Спецкомендатура социальной ассенизации. Здоровенный громила с кейсом и с шахтерским фонарем между глаз.
Пинский. Какой же ты, к едрене фене, богач?
Кирсанов. Да уж какой есть, извини, если не угодил.
Базарин. Вот что. Надо немедленно позвонить в милицию и сообщить, что имеют место хулиганские действия со стороны неизвестного лица.
Кирсанов (раздраженно). Подожди. Давай сначала разберемся. Если это хулиганские действия какого-то идиотского лица, тогда звонить совершенно незачем. Ну, дурак, ну, ходит по квартирам и разносит дурацкие повестки. Ну, напугает дюжину дураков вроде нас… Если дело обстоит таким образом, тогда звонить в милицию – сами звоните. Мне уже повестку принесли, меня уже один раз одурачили, и теперь можно спокойно ложиться спать. Вторую не принесут!
Базарин (задумчиво). Логично.
Кирсанов. А раз логично, тогда давайте ложиться спать. Хватит. Всё.
Пинский (алчно). Догнать бы сейчас этого жлоба и накидать бы ему пачек, чтобы кровавыми соплями умылся, падло позорное…
Кирсанов. Сиди уж, старое дреколье. Да смотри, случайно не пукни, а то развалишься. Догнал он… пачек он накидал…
Пинский. Ничего, ничего, не беспокойся, мне бы его только поймать, а там бы я с ним разобрался, не впервой… Меня ведь, главным образом, что поражает? Меня наглость эта первобытная поражает. Вот они уже по квартирам пошли. Вы понимаете, что это означает? Это означает, что они адрес мой – знают. Спрашивается: откуда? Кто им дал? Зачем? Чувствуете?..
Кирсанов. Между прочим, мой адрес они тоже знают…
Пинский (отмахивается). Да перестань ты! Ты-то здесь при чем? Подумаешь, богачом его обозвали! В первый раз в жизни. Меня жидом всю мою жизнь обзывают! Устно. А теперь вот и письменно начали…
Кирсанов. Знаешь, когда в нашей стране человека обзывают богачом, ничего хорошего в этом нет, уверяю тебя. Еще неизвестно, что хуже.
Пинский. Ах, тебе неизвестно, что хуже? Может быть, ты предпочел бы оказаться жидом?
Кирсанов. Я бы предпочел, чтобы на меня не наклеивали ярлыков. Никаких.
Пинский. А жид – это вовсе не ярлык. Жид – это имманентное состояние. Перестать быть богачом можно, а жидом – нет.
Базарин. Да не о том вы говорите, не о том! Оба хуже, вот в чем беда! Так уж у нас сложилось, что миллионы людей это думают. Что еврей, что богач – плохо. Плохо, и все! И мы не имеем права ни в чем винить этих людей. У них есть все основания так думать. Их так воспитали…
Кирсанов. Но позволь, в самом деле! Какой же я, к черту, богач?
Базарин. Да. Ты богач. С точки зрения тети Моти, которая получает семьдесят рублей пенсии, да еще трешку в месяц ей посылает дочка из Сызрани… с точки зрения этой тети Моти, ты – богач! У тебя пять тысяч на книжке, у тебя автомобиль, у тебя дача, у тебя трехкомнатная квартира, у тебя жена может не работать…
Кирсанов. Так у тебя, наверное, не пять тысяч, у тебя, может быть, двадцать тысяч на книжке… Я же знаю, что ты на вторую квартиру копишь…
Базарин. И я богач! И Александр Рувимович богач. Хотя у него «Жигулей» и нет пока…
Кирсанов. У меня «Жигули» второй год под брезентом стоят, резину не могу купить ни за какие деньги!..
Базарин. «Жигулей» у него пока нет, но он зато дочку отправил в Америку, и она ему оттуда подбрасывает… и не трешку в месяц, уж будьте уверены!
Пинский (рявкает). Я дочку в Америку не отправлял! Это ваш Госконцерт говенный ее туда выжил!
Базарин. Этого тетя Мотя ничего не знает. И знать не хочет. Она одно знает: всю жизнь вкалывала как проклятая, а сейчас, старуха, по помойкам бутылки собирает.
Пинский. И виноват в этом, конечно, еврей Пинский.
Кирсанов. И богач Кирсанов.
Базарин. Да! Еврей Пинский и богач Кирсанов! Потому что никаких других объяснений у тети Моти нет!..
Пинский. Как это – нет! А куда же смотрит работник политпросвещения товарищ Базарин Олег Кузьмич?
Базарин (не слушая). Потому что сначала ей очень хорошо объяснили, что во всем виноваты вредители. Потом ей объяснили, что во всем виноват Гитлер… Да только она не дура. Сорок лет уже нет ни Гитлера, ни вредителей, а жить-то все хуже и хуже… И всю свою жизнь она видит где-нибудь то барина в трехкомнатной квартире с телефоном, то сытого еврея из торговли…
Пинский. А еврея, который в говенном котле всю смену лежит и заклепки хреном выколачивает, – такого еврея она не видела? Так пусть посмотрит! (Тычет себя большим пальцем в грудь.)
Базарин. Представьте себе – такого еврея она не видела. Потому что, простите меня, Александр Рувимович, такой еврей и в самом деле большая редкость…
Кирсанов. Ну ладно, хватит вам, что вы опять сцепились… Не об этом же речь идет. Ей-богу, Олег Кузьмич, ну что ты, в самом деле… Ты что же хочешь мне сказать – сидит где-то какая-то тетя Мотя и сочиняет эти повестки?
Пинский. Не-ет, это не тетя Мотя сочиняет. Это сочиняет сытый, гладкий, вчерашний молодежный вожак, и «Жигули» у него есть, и квартира с телефоном, да только вот бездарный он, к сожалению, серый, как валенок, а потому – убежденный юдофоб… У нас же юдофобия спокон веков – бытовая болезнь вроде парши, ее в любой коммунальной кухне подхватить можно! У нас же этой пакостью каждый второй заражен, а теперь, когда гласность разразилась, вот они и заорали на весь мир о своей парше… Вы, Олег Кузьмич, всегда их, бедненьких, защищаете! Я вас понимаю, сами-то вы выше этого, сами вы все норовите с высоты пролетарского интернационализма проблему обозревать, поэтому у вас всегда и получается, что все кругом бедненькие… даже богатенькие… Мне иногда кажется, Олег Кузьмич, что вы мне просто простить не можете… Это ж надо же, ведь такой был образцово-показательный еврей-котельщик, рыло чумазое, каждое второе слово – мат, подлинное воплощение пролетарского интернационализма, – так нет же, в институты полез, изобретателем заделался, начлабом, дочку в консерваторию пристроил…
Базарин. Перестаньте, Александр Рувимович! Вы прекрасно знаете, что ничего подобного я не думаю и что ничего подобного я не говорил. Я только одно хотел сказать: что в каждой шутке есть доля истины. Даже в самой дурацкой. Мы вот с вами возмущаемся по поводу этих бумажек, а нам бы не возмущаться надо, а задуматься, потому что солома показывает, куда дует ветер…
Пинский хочет ему что-то ответить, но тут Зоя Сергеевна резко поднимается и берет ближайший канделябр.
Кирсанов (всполошившись). Лапа, ты куда? (Пинскому и Базарину.) Да заткнитесь вы наконец! Хватит! Что вы опять сцепились, как цепные собаки! (Зое Сергеевне.) Лапа, не уходи, они больше не будут.
Зоя Сергеевна. Три часа уже. Я пойду вещи соберу.
Кирсанов. Какие вещи?
Зоя Сергеевна. Я еще сама толком не знаю, надо посмотреть… Что они там глупости пишут – смена белья. Зима на дворе. Носки надо шерстяные обязательно взять, рейтузы теплые…
Базарин. Позвольте, Зоечка Сергеевна…
Зоя Сергеевна. Тошно мне вас слушать, честное слово. Вы все делаете вид, будто это шутка, будто развлекается кто-то. Будто вы не чувствуете, что это всем нам конец, начало конца…
Кирсанов (беспомощно). Ты что же – серьезно считаешь, что я должен туда идти?
Зоя Сергеевна. Я ничего не считаю. Я знаю только, что идти придется и что ты пойдешь, и я бога молю, чтобы меня пустили с тобой, потому что без меня ты там погибнешь на третий день…
Кирсанов. Лапушка, опомнись! Ну что ты такое говоришь? Ведь это же все ерунда! Ну хочешь, я в милицию позвоню? Подожди, я сейчас же позвоню! (Он подскакивает к телефону, торопливо набирает 02.) Алло… Товарищ лейтенант, с вами говорят из дома шестнадцать по Беломорской улице. У нас тут по лестницам ходит какой-то деятель и вручает гражданам хулиганские повестки… (Замолкает, слушает.) Так почему же вы ничего не предпринимаете? (Слушает.) То есть как это так? А кто же, по-вашему, должен этим хулиганством заниматься? Что? (Слушает.) Да, получил… (Слушает.) В каком смысле, простите? (Слушает.) Позвольте, вы что же хотите мне сказать… (Слушает, потом медленным движением опускает трубку и поворачивается к остальным.)
Базарин. Ну?!
Кирсанов. Он говорит: получили предписание – выполняйте…
Базарин. Та-ак. Этого и следовало ожидать.
Кирсанов. Он говорит: это не только у нас в доме, это везде. Милиции это, говорит, не касается.
Зоя Сергеевна, не сказав ни слова, уходит из комнаты в спальню, налево.
Базарин. Проклятье. Я тебе тысячу раз говорил, Станислав: не распускай язык! Тебе не двадцать лет. И даже не сорок. В твоем возрасте нельзя быть таким идиотом и горлопаном!
Пинский. Золотые слова! И главное, такие знакомые… Всю жизнь я их слышу. Иногда с добавлением «жидовская морда».
Кирсанов. Какой я вам горлопан? Что вы городите?
Базарин. На митинге Народного фронта ты речи произносил или папа римский? Кто тебя туда тянул? Что они – не обошлись бы без тебя там?..
Кирсанов. Так это когда было… А потом, при чем здесь Народный фронт? Ведь я же богач! Богач я! У меня же драгоценности! У меня меха!
Пинский. Э! Э! Не примазывайся! Меха – это у меня.
Базарин. Вот теперь и я считаю – хватит. Звони Сенатору.
Кирсанов молчит, выкапывает из пепельницы окурок, затягивается.
Кирсанов. Не хочу. Сам звони.
Базарин. Ну, знаешь ли!.. Как угодно. Только я с ним за одной партой не сидел…
И тут за окном, в доме напротив, разом гаснут все оставшиеся еще освещенными окна. И сейчас же гаснут фонари на улице. Остается только светлое низкое небо над крышами. В комнате делается заметно темнее.
Пинский (подбежав к окну). Ого! И в доме десять тоже погасло… Так… И в доме восемь… А вы знаете, панове, во всем квартале, пожалуй, света нет! Знаешь что, Слава, кончай-ка ты выгибать грудь колесом и звони-ка ты своему Евдокимову… если, конечно, он захочет теперь с тобой разговаривать, в чем я вовсе не уверен.
Кирсанов. Нет. Я никогда никого ни о чем не просил и просить не намерен. Пусть будет что будет.
Пинский. А кто говорит, чтобы просить? Спросить надо, а не просить…
Кирсанов. А что, собственно, спрашивать? Тебе вполне определенно сказано: предписание получили? Выполняйте! Старший лейтенант милиции Ксенофонтов…
Из передней доносится стук дверей, топот, приглушенное ржание. Шипящий голос произносит: «Ш-ш-ш! Тихо ты, сундук африканский!..» Щелкает выключатель. «И здесь света нет…» Другой голос отзывается нарочитым баском: «Взлэтаеть… но так – нэвысоко!..» И снова раздается сдавленное ржание. Из прихожей появляется Сергей Кирсанов, младший сын профессора, ладный, сухощавый, среднего роста молодой человек в мокрой кожаной куртке, в «варенках», на голове огромная меховая шапка. И сразу видно, что он основательно навеселе.
Сергей. О, веселые беседы при свечах! Старшему поколению!.. (Срывает с головы шапку и отвешивает низкий поклон. Говорит через плечо в прихожую.) Заходи смело, они, оказывается, не спят. Причем их тут навалом.