Здесь все рядом

Часть 1. Наследство

Бабушка умерла через два дня после того, как ей исполнилось девяносто.

Приняла поздравления от всех, кто позвонил, начиная с родственников и заканчивая управлением здравоохранения Москвы. Выпила с семьёй шампанского – настоящего, “Moet&Chandon”, а не какого-нибудь простенького просекко! На следующий вечер сходила с невесткой на органный концерт в соборе Петра и Павла, придя домой, попросила ещё бокальчик шампанского и легла спать. А утром попросту не проснулась…

После похорон мы с мамой сели на кухне, пытаясь осознать: как это, мы тут вдвоём? Всегда же была бабушка!

– Таточка, надо завтра к нотариусу сходить, – сказала мама, рассеянно собирая со скатерти хлебные крошки.

«Вот досталось бы нам от бабушки за такой беспорядок!» – пронеслось у меня в голове.

Вытряхнув эти мысли, я переспросила:

– К нотариусу? Зачем?

– Ну так завещание же!

– Ма, какое завещание? Что туда вносить, эту квартиру? Больше у нас ничего нет!

Мама тяжело вздохнула, и я поняла, что не так всё просто, как мне всегда казалось.

– У Александры Михайловны был счёт в банке и ячейка в хранилище, – объяснения прозвучали для меня странно.

– Ячейка? А там фамильные брильянты? – я хихикнула.

Ну, не вязалась в моём воображении бабушка, врач с шестидесятилетним стажем и характером «железной леди», и нечто, спрятанное за сейфовыми дверями в банке.

– Не знаю, что там, мне не сообщали, – сухо ответила мама. – Но мне известно, что Александра Михайловна стала хранить там какие-то свои вещи после твоего замужества.

Тут я заткнулась, разумеется.

Наверное, надо кратко пояснить, как всё это скрутилось в такой странный узел…

Итак, я зовусь Татьяна… Поскольку преподаю, ученики называют меня по имени и отчеству, Татьяна Константиновна, но такой вариант остаётся в стенах школы. Имя это я не люблю, поэтому откликаюсь только и исключительно на Тату, и впредь так будет. Несмотря на вполне солидный возраст – а мне исполнилось в мае двадцать девять – жила я с мамой и бабушкой, вернувшись в родной дом после развода. Брак оказался плохой идеей. Может быть, именно этот человек для меня не подходил, или я для него, но ничего у нас не вышло.

Бабушка, Александра Михайловна, была матерью моего отца. Да, вот такой странный альянс… Отца я практически не помню, мне было лет шесть, когда он решил с мамой развестись, после чего отбыл в неизвестном направлении. А мы остались.

Надо ли говорить: то, что мы остались в квартире на улице Фадеева, было решением бабушки?

Всю жизнь мама называла её по имени и отчеству, слегка побаивалась, но, кажется, любила. И кажется, не без взаимности. Я же сходила замуж на пару лет, вернулась домой и продолжала жить и работать как раньше. Ах, да, забыла сказать: я преподаю сольфеджио в музыкальной школе. Обычной, районной.

Ну вот, а теперь бабушка умерла, и нужно как-то устраивать нашу жизнь… по-другому. Без неё. Вот, например, сходить к нотариусу.

Мама давно мне что-то говорила, но я не слушала, задумавшись. Наконец она привлекла моё внимание, хлопнув ладонью по столу. Я очнулась и подняла глаза:

– Прости, не расслышала, что ты говорила?

– Господи, а как ты будешь жить, когда я помру? – мама возвела глаза к небу; ну, то есть, к потолку. – Спрашивала я, спрашивала! Ты завтра работаешь?

– Нет, я же в отпуске до двадцать пятого августа.

– Тогда завтра с утра и пойдём. Александра Михайловна накануне… знаешь, словно чувствовала! Она мне дала координаты нотариуса, к которому обращалась.

– Хорошо, пойдём с утра, – покладисто согласилась я. – Прости, я иду спать, устала. Да и ты отправляйся, посуду завтра помоем.

– Вот ещё глупости! – мама энергично встала. – Александра Михайловна этого бы не одобрила. Да и что там работы-то, в посудомойку загрузить! Иди ложись, тебе тоже досталось.

Ну, досталось, не буду спорить: на меня свалились бабушкины бывшие коллеги, а это не фунт изюму. Коллег этих осталось не так уж много, но их средний возраст далеко переваливает за сто пятьдесят.

Шучу.

Бабушка была самой старшей, но остальные тоже уже сильно немолоды, забывчивы и обидчивы. Всех нужно было утешить, поговорить, выслушать и не учесть, у кого какие пищевые фобии. Досталось, да…

Я долго ещё лежала в кровати, смотрела, как проползает по потолку свет фар от машин, проезжающих по нашей тихой когда-то улице Фадеева, прислушивалась к неумолчному шуму Садового кольца где-то там, вдалеке… И сама не заметила, как уснула.

В нотариальной конторе я доселе не бывала. Просто незачем было – не имелось у нас никаких родственников, от которых можно было бы получить наследство, а других причин для пользования этими услугами я и не знала.

– И что? – спросила я у мамы. – Мы просто вот так пойдём в первую попавшую нотариальную контору и спросим, нет ли завещания?

Мама усмехнулась не без яда.

– Ну что ты! Александра Михайловна всё расписала в подробностях. Вот, смотри…

На листке бумаги чётким бабушкиным почерком были указаны имя нотариуса, адрес и телефон конторы, часы работы и перечень документов, которые нужно иметь при себе. Ещё была приписка: позвонить и записаться на определённое время, и прийти за пятнадцать минут.

– Ладно, это всё прекрасно. А само завещание где?

– Там, – мама кивнула куда-то в сторону окна. – Вот у этой самой Любови Николаевны Фукиной. Мне в руки Александра Михайловна документ не отдала, сказала, что я его потеряю.

Я не стала это комментировать: рассеянность мамина и в самом деле по десятибалльной шкале тянула на одиннадцать…

Нотариальная контора, указанная бабушкой, была совсем недалеко от нашего дома, буквально на соседней улице. Первое, что бросилось мне в глаза – длинный и какой-то извилистый коридор, неожиданно забитый людьми. На немолодую даму, сидящую за стойкой с табличкой «дежурный администратор», наседали со всех сторон с вопросами, документами, справками, копированием и заверением. Дама умело отбивалась. Я посадила маму на освободившийся стул, глубоко вдохнула и растолкала толпу.

– Нам назначено на двенадцать тридцать, – сказала я администратору. – Завещание.

– Да, вас ждут в пятом кабинете, – кивнула она. – Проходите.

И мы прошли.

Ничего неожиданного в завещании не было: квартира завещана мне, с обязательством заботиться о маме. Счёт в банке – нам обеим, в равных долях. Правда, на счету было слишком много денег, и это уже показалось мне странным. Конечно, бабушка всю жизнь работала, и работала с утра до ночи, но всё же цифра была… внезапной, да.

А ещё к завещанию прилагался адресованный лично мне конверт.

– Александра Михайловна особо оговорила, чтобы вы прочли это письмо вечером и в одиночестве, – поджав губы, сообщила нотариус; мне показалось, что поджатые губы и общее неодобрение всего вокруг в принципе прописались на её лице навеки.

– Хорошо, – кивнула я. – Так и сделаю.

– Вы, конечно, знаете, что вступить в права наследования вы сможете только через полгода? Это время отводится на то, чтобы проверить, нет ли других наследников, в завещании не упомянутых, но имеющих право на долю в имуществе. Однако Александрой Михайловной было оговорено в особом распоряжении, что часть денег со счёта должна быть выделена вам на этот период для использования. Это понятно?

– Вполне, – я поднялась. – Мы, конечно, кое-что зарабатываем, но деньги нам пригодятся. Когда мы можем получить справку для банка?

Видно было, что маме страшно любопытно, что же в письме, но она молчала до возвращения домой.

– Ну? – спросила она, едва за нами захлопнулась дверь.

– Сказано же – вечером, – покачала я головой. – Ты же знаешь, бабушка ничего не делала просто так, у неё для этого было слишком мало воображения.

Вздохнув, мама привычно согласилась, и мы занялись домашними делами: после поминок надо было убрать посуду, пропылесосить и сделать прочие неинтересные, но необходимые вещи.

Прочитав бабушкино письмо, я взяла назад свои слова о том, что у неё не было воображения: судя по написанному, его было слишком много!

«Таточка, есть две вещи, которые я не желаю доверять чужому человеку, поэтому в завещании не указываю. Первое: в офисе Сбербанка у метро на моё имя имеется ячейка; ты там указана совладельцем, так что можешь пойти и получить всё, что в этой ячейке лежит. Второе: не знаю, помнишь ли ты, что мой отец – а твой прадедушка, Михаил Иванович, – жил и умер в городе Бежицы Тверской области. К сожалению, я не была на его могиле уже больше двадцати лет. Это плохо, но… были обстоятельства. Так вот, я прошу тебя поехать в Бежицы, разыскать на городском кладбище могилу моего отца, привести её в порядок и заказать поминальную службу. К сожалению, наш дом был снесён после его смерти, так что тебе придётся найти, где остановиться. Все документы, касающиеся жизни и смерти отца, в письменном столе, нижний ящик. Я знаю, что пять лет назад была жива моя троюродная племянница, твоя совсем уж дальняя родственница. Если она по-прежнему жива – а почему бы нет, Розалия меня почти на тридцать лет моложе! – она поможет тебе сориентироваться. Розалия Львовна Науменко, улица Кашинская, дом тридцать два. Будь счастлива, Таточка, пожалуйста!»

Да уж, Александра Михайловна, озадачить вы умеете…

Что самое странное, мне и в голову не пришло, что бабушкину просьбу можно не выполнять! Тяжело вздохнув, я посмотрела на календарь: через неделю мой отпуск заканчивается, двадцать пятого у нас педсовет, раздадут какие-нибудь свеженькие программы… Конечно, в сольфеджио мало что меняется, но ведь методисты из минобразования непременно придумают что-нибудь новенькое! А там и начало занятий не за горами.

Получается, что ехать надо практически немедленно.

А как добираются до этого самого города? И я полезла с вопросом в интернет.

Минут через двадцать ко мне в комнату заглянула мама и удивлённо подняла брови:

– Таточка, я таких слов от тебя не слышала с твоей юности!

– Извини, мам, не удержалась. Просто проблема неожиданно оказалась сложнее, чем я думала.

– Какая проблема?

Вместо ответа я протянула ей бабушкино письмо.

– И что ты собираешься делать? – почему-то она совершенно не удивилась прочитанному.

– Поеду в этот самый городок, осмотрюсь. Надеюсь, в администрации кладбища есть схема захоронений. Не уверена я, что мне хочется обращаться к этой неведомой дальней родственнице…

– Возможно, ты и не права, – мама покачала головой. – У нас с тобой ведь практически никого нет.

– Почему это? У тебя есть я, у меня есть ты. Мне хватает! И почему-то же бабушка тоже с ней не общалась, с этой Розалией Львовной? Ладно, это неважно, пока что нужно до Бежиц добраться. Грустно то, что от Твери придётся ехать автобусом, сто двадцать километров. Два часа.

– Разве там нет вокзала?

– Есть. Но поезда в Бежицы идут из Питера. А из Твери – нет.

– Ну поедешь автобусом, тоже мне проблема!

– Ненавижу автобусы… – пробормотала я, сдаваясь.

Автостанция в городе Бежицы находилась на главной площади: слева парк и обнесённый забором храм, прямо – монумент воинам и старые торговые ряды. Деревянные двухэтажные дома, редкие прохожие, ещё более редкие машины. Тихий маленький городок. Я вытянула из кармана телефон и полезла смотреть, где же находится единственный отель города. Оказалось – совсем рядом, в одном квартале. Свежеотремонтированный особняк, безликий номер с большой кроватью, душевая кабина… Всё как надо.

Портье, усталая блондинка с отросшими тёмными корнями волос, моему вопросу не удивилась; впрочем, кажется, её вообще уже ничто удивить не могло.

– Кладбище? Не очень далеко, минут десять идти. У нас всё недалеко, – она усмехнулась. – Выйдете из отеля, поверните направо и до упора, там снова направо и уже собор разглядите. Обедать здесь будете?

Я посмотрела на часы: половина второго.

– Не знаю пока. Может, где-то в городе поем.

– В городе? – усмешка словно прилипла к губам женщины. – Ну-ну…

Ох, эти московские представления о жизни…

Администрация кладбища? Серьёзно? На мой вопрос женщина, продающая в соборе свечи и иконки, только головой покачала:

– Нет здесь никого, даже сторожа. Вот, из монастырей приходят, кое-что делают. Но все могилы не обиходишь, кладбище у нас большое, с тысячу семьсот семидесятого года здесь хоронят.

– А как же узнать?..

– Попробуйте в городской администрации… – на лице женщины было написано искреннее сомнение. – Только вряд ли сейчас там кто-то станет этим заниматься. День города в эти выходные, всем не до того, готовятся.

– Попробую, спасибо. А может, у этих самых монахов спросить, которые приходят за могилами ухаживать?

Она улыбнулась, хотя до этого выглядела сурово.

– В мужской монастырь вас, пожалуй, не пустят, да он и не в городе, в десяти километрах. А в хозяйство матушки Евпраксии попробуйте заглянуть. Это тут рядом, в двух кварталах. Впрочем, у нас всё рядом!

В монастыре было тихо, вдоль дорожек цвели розы, и видела я всё это сквозь резную деревянную решётку ворот. Впустить на территорию меня отказались категорически: мол, без распоряжения матушки Евпраксии монахини со мной говорить не станут, а матушка уехала, и вернётся только к субботе, ко дню города.

Есть хотелось до чёртиков, но я задавила чувство голода и пошла к зданию городской администрации. Монахиня, дежурившая у ворот, объяснила мне дорогу, благожелательно добавив:

– Вы быстро добежите, тут недалеко! У нас город маленький, всё рядом.

«Рядом всё, рядом всё, мы идём по Бежицам, – бормотала я про себя в ритме Киплинговского стихотворения. – Если услышу эту присказку ещё раз, я завою!». Выть не пришлось: на дверях городской администрации висела солидная табличка с часами работы, и получалось, что я опоздала, причём надолго. Сегодняшний приём закончился, а завтра он и вовсе не был в планах. По средам посетителей здесь не ждали.

Ладно.

Меня заело. Неужели я потратила два дня и некоторое количество денег на дорогу, чтобы не выяснить ничего вообще? В резерве оставалась неведомая родственница, Розалия Львовна, уж у неё-то не должно быть никаких поводов, чтобы со мной не встретиться!

Надо ли говорить, что дверь дома номер тридцать два по улице Кашинской была закрыта?

Старушка, собиравшая смородину в соседнем саду, посмотрела, как я стучу в эту облупившуюся дверь, когда-то выкрашенную голубой краской, подошла к заборчику между двумя участками и сказала:

– Девушка, вы зря стучитесь! Розалии нету, она так рано не приходит.

– Откуда?

– Так с работы же! Из школы! Ой, вы ведь не местная? В музыкальной школе она работает, имени Андреева, русских народных инструментов. Вы знали, что сам Андреев у нас в городе родился? – в голосе прозвучала гордость. – Ну вот, Роза там преподаёт вокал. Моя внучка у неё училась, а теперь в консерваторию поступила!

– Молодец ваша внучка! – искренне похвалила я. – Так что, если я пойду в школу, Розалию Львовну там застану?

– Конечно, – уверенно кивнула соседка. – Да тут рядом совсем! В городском парке храм видели, реставрируют его? Вот в той же ограде и школа.

Действительно оказалось рядом, я даже разогнаться не успела – быстрым шагом прошла Советскую площадь, обогнула в городском саду неторопливо строящуюся сцену для концерта и с разбегу влетела в слегка приоткрытые ворота.

В холле музыкальной школы – просторном, с высоким потолком и «шахматным» полом, может быть, даже и мраморным, я притормозила возле доски объявлений. Прочла крупные буквы «Срочно требуется преподаватель сольфеджио!» и усмехнулась.

Розалия Львовна оказалась очень немолодой дамой, крохотной, как мышка, с белоснежными волосами, сколотыми в пучок причудливой заколкой из черепахового панциря, с розовыми щёчками и блестящими голубыми глазами. И в золотом пенсне, ей-богу! Если бы я умела рисовать, сделала бы с неё открытки «Любимая бабушка».

С моей бабушкой, Александрой Михайловной, у неё не было ничего общего.

Дверь кабинета номер двадцать пять была по случаю жаркой погоды распахнута настежь. Пожилая леди сидела за столом и что-то исправляла в больших листах. Она повернулась ко мне с приветливой улыбкой:

– Вы ко мне?

– Вы Розалия Львовна Науменко?

– Да, чем могу помочь?

– Меня зовут Тата… – я запнулась. – Моя бабушка, Александра Михайловна Голубева…

– Боже мой, Таточка! – Розалия Львовна всплеснула руками. – Ну конечно же! Шурочка мне говорила, что вы, возможно, приедете, совсем недавно, полгода назад, кажется…

Шурочка? Серьёзно? Право же, бабушка была похожа на «Шурочку», как авианосец на собачью будку. Пожилая дама продолжала:

– Присаживайтесь, милая. Не предлагаю чаю, сейчас я соберу свои вещи, запру кабинет и пойдём ко мне. У меня есть чудные пирожки, соседка пекла. С черникой, представляете?

Говоря всё это, она быстро и аккуратно сложила листы, убрала их в папку, отнесла в шкаф и заперла его. Мне, признаться, стало немного стыдно, что я ничего не привезла из Москвы. Хотя бы шоколадку! Вот балда…

– Ну, вот и всё, – Розалия Львовна улыбнулась. – Пойдёмте, сядем у меня в саду под яблоней, и вы мне расскажете, как вы все живёте – Шурочка, Леночка, вы…

– Бабушка умерла, – ляпнула я.

Руки, выравнивавшие стопку чистых тетрадей, остановились на мгновение и дрогнули.

– Вот как… Давно?

– Неделю назад.

– Вот как, – повторила Розалия Львовна. – Ну что же, requiescat in pace^[1]…

Я молчала. В моей голове плохо совмещались придуманный мною образ провинциальной родственницы и эта достойная пожилая леди, знающая латынь, беседовавшая с бабушкой полгода назад и называвшая её Шурочкой.

– Пойдёмте, Таточка, – моего плеча ласково коснулась сухая ладонь. – Пока дойдём, пока поговорим, время и пройдёт, а ко мне в семь часов ученик придёт. Ваня Петраченко, очень хороший мальчик.

– Ученик? – выцепила я знакомое, понятное слово.

– Да.

– А что вы преподаёте?

– В первую очередь – вокал. Последние полгода, правда, пришлось взять ещё и сольфеджио, наша Наталия Степановна после инфаркта работать не смогла. Только дома меня консультирует, и то, через два раза на третий. Но с Ванечкой я занимаюсь фортепиано, он даже сейчас, во время каникул приходит. А что делать, педагогов решительно не хватает!

Она заперла дверь кабинета, мы спустились по лестнице и вышли в парк.

Идти по городу с Розалией Львовной оказалось сущим мучением: почти на каждом шагу с ней здоровались, она останавливалась и расспрашивала встречных о делах, давала советы, обещала какую-то помощь. Наконец, я не выдержала:

– Вы всех в городе знаете?

– Не всех, но больше половины жителей точно! – рассмеялась та. – Нас немного, и в основном все местные; чужие редко здесь остаются надолго. Ну, а с местными я знакома, можно сказать, с их младенчества.

Мы уже свернули на Кашинскую, когда встретились с женщиной в монашеской рясе, молодой и довольно красивой. Мне показалось, что монахиня не хотела здороваться с Розалией Львовной – или не желала, чтобы её заметили и узнали. Но как-то затруднительно не увидеть человека, когда сталкиваешься с ним нос к носу.

– Добрый день, сестра Агафья, – поздоровалась Розалия.

– Здравствуйте, – монахиня сухо кивнула и прошествовала мимо, вздымая тучи пыли подолом своего чёрного одеяния.

– Мне показалось, или с этой жительницей города вы не дружите? – спросила я, когда мы отошли подальше.

– А сестра Агафья как раз не местная. Её прислали в здешний монастырь недели две назад, не знаю уж, зачем. Это их дела.

– Я пыталась сегодня встретиться с матушкой Евпраксией, но безуспешно. Сказали, что её нет в городе. В этот монастырь и прислали Агафью?

– Да, он у нас один. А зачем тебе понадобилась Евпраксия? Она женщина хорошая, но несколько… упёртая, я бы сказала. Всё может делаться или по её правилам, или никак. Впрочем, монастырю это идёт на пользу…

За разговором мы подошли к дому Розалии Львовны. Она остановилась, копаясь в сумке, потом махнула рукой, наклонилась и достала ключи из-под цветочного горшка справа от двери. Бабка, прежде собиравшая смородину, теперь сидела у своей двери на лавочке и перебирала в огромном тазу крыжовник. Таз был оранжевый с белым, крыжовник – зелёный и фиолетовый, лавочка – голубая…

– Вера Павловна, добрый вечер! – громко поздоровалась Розалия. – Чай пить приходите через полчасика!

– Приду! – охотно отозвалась та.

В прихожей было прохладно, темно, пахло яблоками и почему-то растительным маслом. Розалия фыркнула:

– Не удивляйся, это я в обед прибегала и коту дворовому лекарство давала, а оно в масле разводится.

– Судя по запаху, вы кота в нём купали!

– Да нет, просто этот дурачок боднул мою руку, а в руке как раз бутылка с маслом и была. Ну да это неважно, выветрится! Пойдём-ка в комнату, нечего тут в темноте…

За высокой дверью, выкрашенной неожиданно ярко-жёлтой масляной краской, была просторная гостиная в старом усадебном стиле: светлая, в три окна, с креслами и диваном, с круглым столиком на резной ноге и выложенной кафелем печкой в углу.

Розалия Львовна уселась в кресло, похлопала по соседнему:

– Чего стоишь? Садись! Ну, так зачем тебе понадобилась Евпраксия?

– Я пыталась найти могилу прадеда, Михаила Ивановича.

– Ах вот как… Шурочка, значит, указаний не оставила?

Бабушкино письмо перекочевало из моей сумки в руки Розалии Львовны. Та прочла его внимательно, потом вернулась к началу и перечитала ещё раз. Опустила и поглядела на меня без улыбки.

– Выходит, Александра решила свои долги на тебя взвалить? Мило, ничего не скажешь.

Я пожала плечами:

– Знаете, я приехала, чтобы попробовать. Если никто не знает, где прадед похоронен, я не стану обыскивать всё кладбище. Оставлю денег на поминовение и вернусь в Москву, мне на работу выходить с двадцать пятого числа.

– Понимаю. Кстати, ты не сказала, где ты работаешь?

Услышав, что тружусь я в музыкальной школе и преподаю сольфеджио, родственница вытаращила глаза и захохотала так, что я испугалась, как бы ей не стало плохо. Отсмеявшись и утерев слёзы, Розалия сказала:

– Да-а… Ты видела объявление у нас внизу? Это я в очередной раз заявила директору, что, если он не сделает по-моему, я уйду на пенсию. А другого педагога по сольфеджио у него и нету!… Ой, не могу!

И она снова засмеялась.

Тут в дверь постучала соседка Вера Павловна, внесла в гостиную тарелку, накрытую белоснежной льняной салфеткой с вышивкой по углам, и лукаво посмотрела на хозяйку.

– Ты, Роза, как хочешь, а я пирог принесла. Что это за дела, яблочный Спас прошёл, а мы пироги не пекли?

– С белым наливом? – спросила Розалия, проворно накрывая к чаю на круглом столике.

– Что ты такое говоришь, – с лёгкой досадой ответила Вера Павловна. – Кто ж с белым наливом печёт, его только так погрызть хорошо… если есть чем, – и она засмеялась, показав чуть желтоватые ровные зубы. – Штрейфлинг в пирог пошёл. Падалицу подобрала, спелую-преспелую, аж на просвет косточки видны.

Господи, как же хорошо! Сидеть в этой комнате, смотреть на гаснущий за окном день, жевать яблочный пирог и слушать дружескую перепалку этих немолодых тёток…

В половине девятого я с трудом выковыряла себя из кресла и встала.

– Пойду я, Розалия Львовна. Завтра попробую ещё в монастырь зайти и в городскую администрацию, а потом домой поеду.

– Пойдём, провожу, – она встала легко, будто была моей ровесницей, и пошла за мной следом в прихожую. – Ты извини, переночевать не приглашаю. У меня, кроме гостиной, только спальня и кухня, – и, видя недоумение на моём лице, пояснила. – Дом этот школе нашей принадлежит. Так-то он большой, но мне полагается только половина. Вторая пока пустует. Вот что, ты с утра иди в администрацию – это без толку, но сходить надо. А потом ко мне в школу зайди, я с тобой до монастыря прогуляюсь. Ну всё, иди!

И она легонько подтолкнула меня в спину.

В своём номере я приняла душ, умылась и забралась под прохладную, кажется, даже крахмальную простыню. И уже засыпая, подумала: а ведь похоже, тётушка не знает, где похоронен прадед. Вот почему, интересно, она же родственница?

Розалия Львовна оказалась права: в здании городской администрации кипела жизнь, все занимались предстоящим праздником, и до моих вопросов дела не было никому. Я заглянула в пару кабинетов, где не было никого, в зал для совещаний, где толпа народу что-то лихорадочно обсуждала, в приёмную главы города, опять же пустую… В конце концов мне надоело без толку ходить по зданию, я поймала за рукав какую-то дамочку, примерно моих лет, и спросила угрожающе:

– Тут есть вообще кто-нибудь, кто занимается кладбищем?

Дамочка вытаращила на меня глаза и помотала головой.

– А какой у вас вопрос?

– Мне нужна его схема. Кладбища.

– А-а… Знаете… – она нервно оглянулась на вторую точно такую же особу, которая махала ей руками из конца коридора. – Знаете, вам надо обратиться к Ирине Ивановне Лотошиной. Только её нет сейчас, она в парке, сценой занимается. Вы сколько ещё в городе пробудете?

– Нисколько, – сумрачно ответила я. – Сегодня уеду.

– А вы напишите запрос! На нашем сайте, я вам сейчас и адрес дам!

Она нацарапала в моём блокноте сайт администрации и упорхнула, освобождённая.

Музыкальная школа находилась на территории того самого парка, так что по дороге я подошла к сцене и попыталась высмотреть эту самую Ирину Ивановну, как её, Лотошину. Но не преуспела: на помосте и вокруг него мельтешили мужики самого работяжного вида, в комбинезонах и тяжёлых ботинках. То ли женщины там не было (ну мало ли, перекусить отошла или попросту смылась по личным делам), то ли она успешно маскировалась. Ну и ладно, всяко сейчас с ней говорить было бы бессмысленно, даже если пресловутая схема у неё и есть. Во что я постепенно верить переставала…

При моём появлении Розалия Львовна взглянула на часы и спросила:

– Ну что, в администрации ничего нет?

– Может, что-то и есть, но нету никого, кто бы знал, что и где искать, – отрапортовала я.

– Ладно, пойдём, прогуляемся до монастыря. Я вроде на сегодня здесь всё сделала, что собиралась, теперь займусь своими церковными обязанностями.

Тут я вытаращила глаза.

Церковные обязанности? Да ладно!

Заметив моё изумление, тётушка грустно усмехнулась:

– Да-да, я вполне православная. Имя и отчество мне достались от отца, а вера – от мамы. А ты думала, почему твоя бабушка обо мне вспомнила только на смертном одре?

– Не знаю. То есть, я об этом пока не думала!

– Потому что, когда моя мама вышла замуж за Льва Михайловича Науменко, семья её не одобрила. Моя мама была двоюродной сестрой твоей бабушки, – пояснила Розалия Львовна. – Потом как-нибудь поговорим об этом.

«Потом как-нибудь чаще всего означает никогда, – подумала я. – Выходит, и родственница она не такая уж дальняя, и скелетов в наших шкафах куда больше, чем я могла заподозрить. Впрочем, ещё месяц назад я и одного-то предположить не могла!»

Тем временем тётушка убрала в верхний ящик стола стопку расчерченных листков, достала из сумочки зеркальце, поправила помаду, защёлкнула сумочку и встала.

– Ну что, идём?

И опять по дороге её останавливали, задавали вопросы, о чём-то рассказывали. Это было уже привычно, и, наверное, как-то соотносилась с теми самыми «церковными обязанностями», о которых Розалия Львовна упомянула раньше.

Ладно, меня это не касается, в конце-то концов… В четыре часа идёт автобус от здешней автостанции в Тверь, значит, уж к последней-то «Ласточке» на Москву я точно успею. И всё, баста, хватит с меня этих мелких провинциальных секретиков!

Занятая своими мыслями, я даже не поняла, что Розалия Львовна о чём-то меня спрашивает.

– Простите, прослушала.

– Ты не сказала вчера, что было в банковской ячейке, – повторила она. – То есть, не говори, если не хочешь…

– А! Представьте себе, я не знаю. Решила сперва поехать сюда, вот завтра пойду в банк. Ну, вряд ли там какие-нибудь невероятные ценности…

– Твоя бабушка была женщиной… неожиданной, – усмехнулась Розалия. – Так что я бы ничему не удивилась. Ну вот, мы пришли.

Знакомую уже мне калитку для нас открыли. Не то чтобы настежь или очень приветливо, но на территорию монастыря впустили и поздоровались.

– Значит так, пойдём сперва в храм, а потом я загляну к матушке Евпраксии и попробую тебя с ней познакомить, – сказала тётушка деловым тоном. – Или, если хочешь, посиди вот тут на скамеечке, полюбуйся на розы.

– Я уж лучше с вами, а то выставят за ворота, я и мяукнуть не успею.

Комментировать это Розария не стала, но некоторое неодобрение на её лице прочиталось легко.

В храме я сразу прилипла к иконостасу, украшенному удивительно красивой резьбой по тёмному дереву. По счастью, её не вызолотили, это бы убило всю тонкость работы. Стояла, рассматривала все эти виноградные лозы и загадочных зверей, когда позади раздался негромкий голос.

– Это вы хотели повидать матушку Евпраксию?

Повернувшись, я увидела знакомую женщину в монашеской одежде. Ну да, сестра Агафья, вчера мы с Розалией её видели на улице.

– Да, я.

– Пойдёмте, матушка вас примет.

– Подождите, мне надо предупредить Розалию Львовну…

– Не беспокойтесь, ей скажут.

Уверенной походкой женщина повела меня по боковой дорожке, среди пышно цветущих чайных роз, кустов алых и рыжих георгинов, высоких стеблей дельфиниума, и вывела к небольшому одноэтажному домику, выкрашенному белой краской. Окна домика украшали сказочной красоты наличники, и я мысленно дала себе пинка: не забыть сфотографировать, когда буду уходить. Если получится, конечно.

Забегая вперёд, скажу: не получилось. Монахиня дожидалась меня у дверей, а фотографировать при ней было отчего-то неловко.

Визит к настоятельнице оказался напрасным: да, сёстры ухаживали за могилами вокруг кафедрального собора, но вглубь территории никогда не забирались.

– Им работы и так хватает, – сказала мне высокая худая старуха, одетая во всё белое; плат подчёркивал тёмную кожу лица, будто навсегда сожжённого солнцем. – Если хотите заказать поминовение, обратитесь в соборе к отцу Василию, а более ничем помочь не могу.

Она чуть склонила голову, и я сама не заметила, как меня вынесло из строгого, даже аскетичного кабинета.

Дорога домой была долгой, и у меня оказалось достаточно времени, чтобы подумать о прошедших двух днях. И совсем не все мои мысли были радужными и приятными.

Для начала – почему я сразу, едва прочитав бабушкино письмо, не задумалась над её ценными указаниями? Ну, в самом деле: прадед умер чуть ли не сорок лет назад. Что, нельзя было выбрать время, съездить в Бежицы и сходить на могилу? Ладно, в последние годы бабушка, конечно, уже не так была активна, но раньше-то? До моего рождения, например? Ну, а уж если не съездила сама, а отправила меня, что, не могла написать хоть примерно, где это захоронение искать?

Хорошо, оставим этот вопрос, зададимся другим.

Почему я так безропотно потратила кусок своего отпуска, ни звуком не возразила, а села в поезд и отправилась в Бежицы? Конечно, мне было любопытно посмотреть этот городок, вроде бы в детстве я даже слышала о нём, но… Честно говоря, не настолько любопытно!