Державин

I

Буква Иероним

Ставь, ставь этот звук льва, и между других звуков ставь его, между других Иеронимов, между буквой Иеронимом и вонючей пастью из буквы, поддерживающей челюсть и создающей часть мира и весь алфавит, а значит, весь мир.

Ощупай свои серебряные лопатки в поисках ускользающего от твоей хватки женского тела, найдешь ее там, в комнате без единой вещи, словно в аквариуме с улиткой на стеклянной стенке.

Так огонь ощупывает сам себя, забираясь пламенем за свой затылок, языками между своих ног.

А потом я думал буквами и вещами, я думал про тебя, про серебряные коленки, про то, чтобы делать это, и когда дует ветер, то он лучше делает это, чем это делали мы, вжимаясь друг в дружку, крича и мяуча.

И жирафы и камни делают это лучше, покачиваясь как сосны, выступая из земли как затылки.

Ставь букву в рождение в палате, где сестры и марля, и кровь, и букву в конце, где пение литании и рот земли, поющий свой слог твоим телом.

Сколько можно тянуть этот слог – дольше чем гаснет звезда или столько, сколько нужно дереву чтобы опала осенью ветка?

Пока звучит слог – ветвится твое тело, ветвится как буква, открытая в открытое поле рождений. Барсук сияет нимбом, и мальки расставляют Рахиль как серебряные ложки по всему берегу.

Кто соберет ветки и буквы рождений, звуки и буквы уходов людей и ракушек, смолы и лесов?

Вот! Не зоосад – а они! Слоги и буквы, вжившиеся в людей!

Райская синева, деревья в бескрайнем поле, их немного, а поле бездонно, как зрение затылочной кости сгоревшего заживо.

Но нет больше боли и запаха мяса. В поле бродят, живут и растут, то видимо, то в серебре, то в коже и пламени слова и буквы начала, слова и буквы конца – какой ослепительный зверинец, какой восторг, какие рыдания – ни одного безутешного!

Вот она речь, которую мы не ведаем, как ветер не слышит себя.

Единый всхлип здесь способен породить вселенную зверей, птиц и деревьев, чтобы ему войти в нее обитателем зренья и плоти.

Единый смешок – райские леса с птицей-словом.

Вот он новый Иероним, новый лев, новая азбука!

Бабочка

Марианне Ионовой

 
Почти что есть
минуя вещи
доносишь весть
помимо речи
 
 
вот волк вот сад
вот дрозд и вдох и буква
идут назад
в уста без уст без звука
 
 
туда где шум
иссяк дыханья
зайдя за край за ум
за иссяканье
 
 
вот выдох вдох
ты телом – тут ты – между
ни тварь ни бог –
уста надежда
 
 
на гроб на лоб на крест
прянь недотрога
сгущаясь в луч собравшись в свет
почти что в око
 
 
и содрогнется
мертвец вчерашний
вздохнет вернется
живой всегдашний
 
 
и пыль вставала
у дальней хаты
скулила бабка
и шли солдаты
 
 
зерно всходило
жена рожала
все было там же
где исчезало
 
 
лети же тварь –
до букв до рук до твари
зальет янтарь
твой глаз едва ли
 
 
глоток ничто
без пальцев арфа
вход в решето
в омеге альфа
 

Вопрос Мелхиседеку

 
Листья зачем падают – ответь мне Мелхиседек
пойми непревратно царь мое тело о трех словах
между первыми небо и слепой человек
меж зачем и падают воздух и пустота
 
 
Три города в воздухе из препинаний букв
вертятся как листва синью разделены
с утиными криками вместо домов и рук
с звездой вдоль белой чужой спины
 
 
листья тишь зачем тишина падают тишина
воздуха голова как рубашка реке близка
и Венера смотрит в хрустальный осколок сна
и три слова крутятся у старческого виска
 
 
и пока их не было царь Салима еще не возник
не сложился и мир и паук и Ницше в сети
великий народ на войне переходит в крик
и вовнутрь своих глаз как в белую печь летит
 

Впрочем человека без имени

 
  От Жанны
  в костер волки вошли
  западают красными языками
  в глазах луна разобрана как вода
  по гостиннице Imperial
  воздух ходит широкогрудый и кофе пахнет
 
 
  ветер раскачивает ял и бороду мопассана впрочем
  человека без имени как и ветра тоже человека
  пустого пустого
  пузырьки пузырьки из которых мир состоит
  поднимают со дна
  палочника при помощи отраженного неба
  титаник сирень самолет
 
 
  в позвоночнике волк и папоротник
  простейшие в ресничках и пузырьках
  над головой в пузырьковом теле
  ангел и афродиты ракушка
  раскачиваются черпают
  в белых листьях белые щеки
  белые города дышат красными ртами
 
 
  жанну не отличить от костра
  ни речью ни телом ни тишиной –
  один огрубевший кварц
  человек изначальный пузырящийся
  себя не нашедший
 

Голгофа

 
Синий свет с неба и изнутри
Откуда в арке, куда ты въезжал ночью с подругой
сушившей ноги на раме велосипеда, взялась пустота
полна ли рана вами или пуста – любая
Между нами лежал дельфин в этой комнатке
на втором этаже барака
Между нами невидимо
лежала смерть и остывшее тело жглось в сухом льду
мне хочется перепутать эти слова
о Голгофе
И что-то такое
Дельфин с пустыми ранами
вместо глаз это как
ночью попасть на скорости в
пустоту арки ощущая бедром теплое бедро
и запах духов
и летящие в лоб невидимые колонны
и ты кричал не дыханием на втором этаже храма Гроба –
городом-торгашом смертью великой рыбы
с глазами каждого из нас, по́том туристов
кузнечик сидит на моем загривке
серебряное лицо шелудивый крик
я тебе говорю тебя
 

Богомол

 
на голове головой к воздуху
какое веретено дыхания ты размотал
в белую прялку в
острова каллипсо
набухает мной объем моей крови
лицо ангела набухает мной
лампочка лопнула
внутри заштопанного чулка
рана прилетела к мальчику с перекрестка
нашла губу уронила с крыши
пальцами богомола
влечет к себе за волосы
как утопленника
 

Дневной велосипедист

В. Месяцу

 
  Дневной велосипедист
  как одна сторона монеты
  барельеф на стекле
 
 
  что с той стороны стекла?
  доходит ли ветер взгляд
  каков там изгиб пространства
  есть ли там кто-то вообще?
 
 
  не таков ли и тот
  кто смотрит
 
 
  За открытой спиной его и твоей
  холодком искривленным колодца
  не сомкнуты ль вы воедино?
 
 
  иль другое – не есть ли
  вы разные фазы одной луны –
  в свете – яйцо гусеница – в ночи
  куколка галатея?
 
 
  Дневной велосипедист
  любовница отходняк смерть деньги
  слюдяные спицы вывернутые водой зрачки
  букет васильков
  в придачу