Это жестокое слово (Я его ненавижу… Я его люблю…)

На рабочем месте,  над ее столом  – вырезанная из "Огонька" картинка:  холеный красавец-жеребец  ахалтекинской породы.  Время от времени  она отрывает глаза от микроскопа и смотрит на него:  сколько в нем силы, сколько огня, сколько неукротимой ярости производителя…

Мне с первого взгляда эта картинка показалась неприличной. Ведь в самом деле, если бы я повесил  над своим столом  картинку с изображением  голой женщины и каждый день смотрел бы на нее, то вряд ли можно было бы оправдать ее место над моим рабочим столом эстетическими соображениями,  даже если бы это была "Даная" Рембрандта.

Я вспомнил об этом жеребце, когда увидел ее второго мужа. Высокий рост, крепкая шея,  взгляд,  скользящий  поверх  собеседника,  и холеная  рыжеватая бородка клинышком. Эта бородка до того отдавала расчесанной шерстью ахалтекинца, что я невольно вспомнил данную ему характеристику: "Умен, даже талантлив. Был бы превосходным  инженером,  если бы  не был  таким  "…уном".  Его  первая  жена умерла – отравилась.  Одни говорили – при попытке вытравить плод, другие – оттого, что он ей непрерывно изменял.

Первый муж, которого она оставила ради этого холеного ахалтекинца, был человеком скромной наружности, его интересы лежали в области науки и люди говорили, что он импотент,  поэтому,  мол,  она оставила его.  Но он женился вторично, у него ребенок и вопрос об импотенции отпадает. Несомненно только одно: он ее не удовлетворял.

Что же в ней было притягательного?  Почему многие, начиная от скромного ученого – ее первого мужа, и кончая привыкшим к легким победам над женщинами ее второго мужа, добивались ее внимания, ее любви?

Ей тридцать лет. Она среднего роста, плотного телосложения, немножко рыхлая, но не полная,  фигура у нее  чисто женская,  руки полные,  грудь невысокая.  Лицо ничем не примечательно, за исключением глаз.  Трудно даже передать какие у нее глаза.  Карие.  Но разве этим выразишь их глубину. Умные. Но разве этим выразишь их силу. Ее глаза могли быть и ласковыми и строгими. И одобряющими, и смущенными.  Но они никогда не были зовущими.  Эта женщина только сама,  только она одна знала, чего хотела и, видимо, имела все, что могла хотеть.  И если верить молве, что глаза это зеркало души,  то можно было сказать, что у нее была замечательная душа.  Замечательная, но непроницаемая.  Быть может  это и  привлекло к ней мое внимание.  Ведь даже в наш просвещенный век думающая женщина – редкое явление, даже в такой стране как наша.