Скиталец: Страшные сказки

Пролог

– Мы заблудились!

Мала хныкала и упиралась, не желая идти дальше. Едва Вадим выпустил её руку, перестав тащить за собой, как она присела на корточки и тоненько завыла. Вадим недовольно цыкнул – им обоим было по двенадцать, но он уже считался мужчиной, молодым барином, а Мала всё ещё вела себя, как ребёнок. Такая себе невеста на выданье!

Они уж несколько часов пробирались через лес. Сначала шли по тропинке, но затем Вадим свернул за лакомством, что заметил на ветке осины, и потащил Малу за собой в чащобу. Шли долго, ноги стёрли да солнце уже скрылось за деревьями, а заветная цель так и не показалась. Вадим сорвал с ближайшей ветви очередной румяный, словно только-только испечённый блин и протянул его Мале. Угощение, конечно, уже остыло, но было вполне съедобным.

– На! Подкрепись. Немного осталось.

– Ты ещё засветло это говорил! – вспылила Мала с обиженным видом, но лакомство приняла.

– В сказках волшебство всегда затемно показывается.

– Так то в сказках! И даже там к ночи ещё и нечисть вылезает.

– Нечисть света не боится. Да и сама знаешь, нечего ей делать здесь! Бабушка этот лес оберегает, а коль совсем заблудимся, она на выручку придёт.

– Так мы уже заблудились!

– Тихо!

Вадим оборвал её причитания, вскинул руку, прислушался. Мала тоже затихла, даже носом шмыгать перестала. Только глаза распахнула во всю ширь да побелела. Но лишь сова ухала вдали да чьи-то тёмные крылья прошелестели над головой. У Малы сердечко готово было разорваться от страха, а вот Вадим остался спокоен. Он лишь хотел отвлечь девочку, и у него это получилось. Бросив ей покровительственно: «Идём», он смело зашагал вперёд, всё дальше углубляясь в тёмный лес.

Первое время они ещё шли по пути, который указывали развешанные на ветках блины. Но к ночи сгустился туман, и Блинная тропка затерялась в нём. Когда не смогли найти поблизости ни одного угощения, тогда уж и Вадим признал, что они заблудились.

– Давай повернём назад, а? – взмолилась Мала.

– Ты трусишь, ты и иди, – отрезал Вадим, оставаясь непреклонным.

– Куда ж я одна-то пойду?

И тут в глубине леса средь пелены тумана зажёгся свет. Ребята остановились, Мала испуганно ойкнула и попятилась, но Вадим поймал её за руку и сжал её ладошку в своей.

– Давай не пойдём туда!

– Идём. – И он решительно потянул её за собой.

Свет вывел их к кромке леса, и сквозь деревья проступила опушка. В центре неё росли два высоченных широких дуба, на которых, как на опорах, стояла избушка. Тёплый свет лился из маленьких окошек, а дорогу к ней освещали огоньки. Густой туман окутывал врытые в землю факелы, скрывал их очертания, и горящее в них пламя казалось невесомым, словно застывшим в воздухе. На губах Вадима заиграла улыбка. Теперь уж и Мала сама шла за ним, заворожённая дивным зрелищем. Когда они подошли к избушке и встали меж дубов, сверху, над их головами, открылся лаз, и рыжий свет полился из него. Они и охнуть не успели, как оттуда же спустилась к ним деревянная лестница, как бы приглашая подняться и погреться у тёплого очага. Только теперь Мала ощутила, что продрогла в сыром тумане.

Дети переглянулись. Вадим пожал плечами и смело поставил ногу на ступеньку. Лестница скрипела под ними, но ощущалась надёжной и крепкой.

А внутри дома их окутали тепло, убаюкивающий запах трав и сладкий аромат горячих яств. Первым, что они увидели, был широкий деревянный стол, заставленный самыми разными блюдами, от многих из которых ещё шёл горячий пар. Там нашлось бы, казалось, всё: от лесных ягод в сахаре до блинов и пирогов, и овощной похлёбки. И скрипучий, словно стволы деревьев, голос ласково молвил:

– Входите, дорогие детки. Будьте моими гостями.

Бабушка Я́га

332 год Рассвета

На стол перед епархием упал набитый доверху кошель. Судя по звону, тот был полон монет, но облачённый в золотую парчу свещенник лишь бегло взглянул на него и поднял глаза на гостя. Крупный в плечах и ещё более крупный в боках мужчина, уже давно начавший не только лысеть, но и седеть, смотрел на него с укором. Поджав крупные губы, он держал руки на животе, заткнув за пояс большие пальцы. Епархий открыл было рот, чтобы обратиться к нему, но гость начал первым:

– Ваши Охотники ни на что не годны! Они трижды прочёсывали лес и ничего не нашли, заявили, чтобы я ещё раз проверил дома! Но я-то знаю, что он там, знаю, куда он ушёл. Я хочу нанять Скитальца.

Матвей Недолюбов – а именно так звали этого мужчину – служил наместником Теменьского уезда. К епархию, что представлял Единую Церковь в их краях, он приходил не впервой и не впервой требовал помощи. Снова и снова повторялся у них этот диалог, едва ли не дословно:

– Я уже отправил письма, – устало ответил епархий, – во все близлежащие и самые удалённые города и поселения – повсюду, где есть наши церкви. Как только его найдут, то передадут вашу просьбу и направят к нам. Я не приму деньги за его найм, пока он не явится.

– Я не за то пытаюсь вам заплатить. А за то, чтобы вы действовали быстрее! Прошла уже неделя, и если с Вадюшей что-то случится…

В дверь постучали. Епархий бросил: «Войдите», и на пороге появился тот, кого они только что обсуждали: мужчина, облачённый в короткий кожаный плащ и скрывающий лицо за чёрной маской. Все его одежды были тёмными: от высоких походных сапог до широкого пояса с множеством небольших сумок да потёртой шляпы с загнутыми и подшитыми к тулье полями. Но безошибочно узнавали его в любом краю не только по чёрному одеянию, но и по железу, коим увесил он всё тело. Плоские тонкие пластины были нашиты на сапоги, штаны, воротник и даже кожаную куртку, которую он носил под плащом, а на поясе покоился короткий меч в ножнах. Тканевая маска закрывала половину его лица и шею, оставляя видимыми только серо-голубые глаза и русые волосы, собранные в низкий хвост, так что определить точный возраст человека, которого в народе прозвали Скитальцем, не представлялось возможным. Да и человек ли он был? Уверенно сказать никто не мог, но любой ребёнок слышал сказку о том, что Скиталец стал собой в День Чёрного Солнца, а минуло с того дня уже три столетия.

Крупная хищная птица, что сидела на его плече, привлекла к себе внимание, щёлкнув острым клювом. Она вертела головой, поворачивая жёлтый глаз то к одному, то к другому человеку в комнате, и оттого казалось, она пристально следит за каждым их движением.

– Вы хотели меня видеть? – вежливо и даже скромно обратился Скиталец к епархию, окинув беглым взглядом оцепеневшего от его вида Матвея.

– Да, Морен, проходи. – Епархий указал на свободный стул, который его предыдущий гость так и не занял. – Ты как раз вовремя. Для тебя есть работа.

– И я готов заплатить много, – пробурчал Матвей, вжимая голову в плечи и с опаской поглядывая на того, кого требовал к себе ещё совсем недавно.

Морен закрыл за собой дверь и занял отведённое ему место. Двигался он тихо, ступал мягко, так что не было слышно и шороха от его шагов, что казалось почти невозможным при таком количестве железа на одежде. Матвей же с опаской поглядывал на птицу. Крупная, больше петуха, с рябым коричнево-чёрным оперением, она сжимала плечо хозяина мощными когтями, и казалось чудом, что эти самые когти не разрезают кожу плаща и человеческую плоть под ней.

– Что это за птица? – хмуро спросил наместник, не считая нужным церемониться.

– Здесь такие не водятся, – вкрадчиво ответил Скиталец и перевёл взгляд на епархия: – Что от меня нужно?

– В нашем уезде пропадают дети, – начал было свещенник, но Матвей перебил его:

– Не во всём уезде, а конкретно в Яжской волости. В уезде как раз-таки всё в порядке. Но есть у нас один лес и деревня рядом с ним, вот туда и оттуда они как раз и пропадают. Раньше пропадали… – добавил он неохотно, дёрнув плечом. – Сейчас уже и в близлежащих деревнях пропадать начали.

– Детей воруют? – уточнил Морен.

Матвей покачал головой.

– Нет. Сами уходят. Или же их родители отправляют, за лучшей жизнью.

– Что вы имеете в виду?

– Поверье у них есть, у местных. Будто бы в том лесу живёт Бабушка Я́га – божество, хозяйка леса, хранительница мира мёртвых. Кого в деревни ни спроси, все о ней знают. Мол, провожает она души в мир иной и не даёт им вредить живым. – Матвей поморщился и добавил: – Деревенские байки.

– При чём же здесь дети?

– Да при том, что когда-то давно, ещё в Сумеречные лета, детей отправляли в этот лес. Считалось, что милосерднее отдать их Яге в услужение, чем позволить им с голоду помирать. Дети, естественно, не возвращались – кого волки задрали, кого нечисть, а кто просто заблудился. Если зима была, так их смерть на холоде ждала, оно и понятно. Но что отцу да матери оставалось? У них ещё семеро таких по лавкам, а так на один рот меньше кормить. Считалось, что таких несчастных Яга приглашала к себе, сажала за стол, кормила досыта… а потом отправляла дальше, в загробный мир. Вот такими сказками родители себя утешали.

Я в Ягу даже маленький не шибко-то верил, да случилась одна история… Девчонка Василиса, из тамошних, деревенских, ушла в лес и заблудилась. Родители её уж и похоронили, а она, глянь, из лесу выходит! Живая, здоровая, в мехах и в золоте. Должно быть, в лесу какой-нить всадник околел, да она его пожитки прибрала, но всем сказала, что её Бабушка Яга одарила. За чистое сердце! – с издёвкой протянул Матвей и поморщился. – Вот с тех пор некоторые верят, что если ребёнка – доброго сердцем – отправить в лес, то он не только живым вернётся, да ещё и с дарами. Обеспечит себе и родителям безбедную жизнь. Надо ли говорить, как много их возвращается? Кто поумней, глядя на соседей, потерявших так дитё, своих в лес не пускает. Но бывает, дети и сами уходят. Наслушаются сказок и идут в лес, чтоб себя проверить, да и другим доказать, что они, мол, достойны!

– Как ваш сын, верно?

Лицо Матвея исказила мука. Плечи его обмякли, тело словно лишилось опоры. От грозного вида, что он напускал на себя, не осталось и следа.

– Откуда вы знаете? – спросил он у Скитальца.

– Как я понял, дети пропадают уже много лет, но лишь сейчас вы обратились в Церковь и ко мне. Чего же вы ждали?

– Я же ясно сказал, – процедил наместник сквозь зубы. – Я в эти сказки не верю. Всё это совпадения, чушь!

– Будь это так, вы не рассказали бы мне о Яге, а попросили бы прочесать лес. Но вы знаете, в нём что-то есть: кто-то или что-то, кто подпитывает эти предания, раз они до сих пор не канули в летá. И своим бездействием вы тому поспособствовали.

Глаза Морена горели укором. Птица подняла крылья и произнесла голосом Матвея, повторяя один в один его интонацию:

– С Вадюшей что-то случится!

Наместник побледнел, отпрянул, точно от пощёчины, но затем лицо его побагровело. Поджав губы, он проревел дрожащим от гнева голосом:

– Я к местным со своим уставом не лезу! И вам не советую. Дед мой ещё сопляком был, когда ему бабки сказки про Ягу рассказывали. Им до вашей веры нет никакого дела!

Матвей сплюнул себе под ноги, поставив смачную точку. Этого епархий уже не стерпел:

– Попрошу заметить, что это и ваша вера тоже!

– Прошу прощения, – выдавил из себя Матвей и вновь обернулся к Скитальцу. – Что же вы теперь, заявитесь к ним в село и начнёте петь о покаянии, Едином Боге и наказании за грехи?! Думаете, Единый Бог вернёт моего Вадюшу?!

– Я не верю в богов, – спокойно ответил Морен. – Их придумывают люди. Так что, скорее всего, в ваших краях живёт про́клятый, которого местные принимают за божество. Этого проклятого я и должен найти.

– Бабушку Ягу-то? – Матвей выглядел разочарованным. – Лучше найдите моего сына.

– Я не занимаюсь поиском людей, я убиваю проклятых. Но если ваш сын ещё жив и ушёл к Яге… Я его найду.

Их разговор состоялся в полдень, и уже на исходе дня Морен прибыл в Закутьи – поселение на окраине Последнего леса, того самого, о котором говорил Матвей. Ряды тёмных сосен и величественных дубов тянулись до самого горизонта, не оставляя сомнений, что их не обойти и за месяц, не то что за неделю. Обычно на окраине таких лесов размещалось до десятка, а то и сотни поселений, но Матвей заверил его: Закутьи – единственная деревня у Последнего леса, ведь потому его и прозвали так, что за ним не было уже ничего.

Морен не особо в это верил, но и спорить не стал.

Закутьи представляли собой два-три десятка дворов, окружённых забором и заточенным частоколом. Последний призван был защищать от хищных зверей и нечисти – проклятых, – что могли прийти из полей и леса. Над распахнутыми воротами высилась арка, на которой когда-то вывели белой краской название поселения. Оно и сейчас угадывалось, да только дерево давно рассохлось и потрескалось, а расписные буквы выцвели. Такой же старой, ветхой и всеми забытой выглядела и сама деревня. Усевшие и неизменно серые, будто бы потемневшие от времени дома. Хотя так могло лишь казаться из-за сизого полотна облаков, что затянуло небо и закрыло солнце. Но и без того бросалось в глаза, что многие жилища нуждались в починке, а другие и вовсе почти развалились. Пустые, будто заброшенные постройки, однако чувствовалось: даже из них кто-то наблюдал за ним.

Сказания о Скитальце – то ли человеке, то ли чудовище, убивавшем проклятых, – передавались из уст в уста по всей Радее. Кто-то в них верил, кто-то встречал его лично, а кто-то считал, что истории о нём лишь сказки, которыми на ночь пугают детей. Но, так или иначе, сложно было найти уголок, в котором не слышали бы о всаднике в тёмных одеждах, что скрывал лицо за чёрной маской. Закутьи не стали приятным исключением. Едва завидев его, люди попрятались по домам. Одни запирали ворота, когда он проезжал мимо, другие захлопывали пред ним двери и ставни, но затем тушили лучины и с любопытством выглядывали из окон. Кто посмелее, не бросал свои дела, но неизменно отводил взгляд, будто считал, что если не смотреть на Скитальца, то и он его не заметит. Морен уже давно привык к подобному, но именно в Закутьях старики и женщины, мужчины и старухи – каждый, кто попадался ему на глаза, – привлекали его пристальное внимание. Ведь поношенные, висевшие мешками на худых плечах одежды говорили о нищете и голоде.

Дороги в Закутьях не наблюдалось (если не считать той грязи, что месили копыта его гнедой кобылы), но сразу от ворот открывалось свободное пространство, этакая площадь, и именно в её изголовье расположился дом старосты. Как сказал Матвей, его легко узнать по ярко-красному флюгеру в форме петуха.

Может, когда-то давно тот и был красным, но сейчас его цвет напоминал скорее недозревшее алое яблоко или вываренную морковь. Староста оказался мужчиной уже давно в летах, с коротко стриженными седыми волосами и недлинной белой бородой. Даже его одежды были светлыми, с аккуратными заплатками на локтях и штанинах. Он сидел на лавочке у порога своего дома, но при виде Скитальца широко распахнул выцветшие, болотного цвета глаза и медленно поднялся, опираясь на клюку из необструганной берёзы.

– Вам тут вряд ли будут рады, молодой… – он осёкся – видимо, по привычке хотел сказать «человек», но почему-то счёл такое обращение неуместным. – У нас тут нечисти нет, мы не найдём для вас работу.

Морен спрыгнул с лошади и протянул ему стянутое сургучной печатью письмо-приказ от Матвея. Птица спорхнула с его плеча, пересела на лошадиный круп и беспардонно сунула голову в седельную сумку, но, так и не сумев ничего оттуда достать, перелетела на ветки растущей у дома яблони. Староста наблюдал за ней, пока Морен не привлёк его внимание:

– У меня уже есть работа. Меня к вам направила Церковь. Говорят, что у вас пропадают дети.

Глава деревни зажал клюку под мышкой и распечатал письмо. Несмотря на глубокую старость, что выдавали морщины на его лице и подслеповатые глаза, телом он остался крепок и хорошо сложён. Дочитав приказ до конца, снова опёрся на клюку и широким жестом руки пригласил гостя в дом. Теперь староста казался не удивлённым, а скорее расстроенным.

Он усадил Скитальца за стол, но не предложил ему ни еды, ни воды. Да и вряд ли ему было что предложить, заключил Морен, осматривая скудную обстановку: печь, посуда, стол да пара стульев – вот и всё имущество старика. Бросив письмо между ними, тот тяжело опустился напротив и спросил:

– Мальчик в лесу пропал, почему же вы к нам пожаловали? Охотники до вас его в лесу искали, к нам лишь лошадей напоить заглядывали.

Морен не стал лукавить:

– До Церкви дошли сказки о некой Бабушке Яге, что живёт в Последнем лесу. Епархий считает, что пропавшие дети – её рук дело, и я с ним солидарен. Матвей сказал, что вы знаете о Яге больше, чем он.

Староста помолчал немного и кивнул на письмо.

– Наместник приказ написал, – промолвил он, – любую помощь вам оказать да сказать, что знаю. Что знаю, то и скажу. Да только зря время теряете. Нет у нас нечисти.

– А как же Бабушка Яга?

Старик округлил глаза, взглянул на него, как на дурного, и вдруг рассмеялся.

– Помилуйте, когда ж это подобных ей нечистью величать стали? Шестой десяток уж на свете живу, а такого не видел и не слышал, чтоб добрый бог ребёнка обидел. Сами дети в лес уходят, да там и теряются.

– Об этом я наслышан. Только уходят они за дарами, либо родители их сами туда отправляют.

Староста молчал, лишь смотрел на него в раздумьях, а потом покачал головой и заговорил о другом:

– Жалко Матвея, и сынишку его жалко. Но я вам ничем не помогу. Уезжайте отсюда. Мальчик в лесу потерялся, никто его не похищал. Будут боги милостивы, так в самом деле набредёт он на избушку Яги, тогда, может, и вернётся. Да вряд ли…

– Это почему же?

– Ещё ни один мальчик из лесу не возвращался.

Морен распахнул глаза, поражённый услышанным. Но когда он спросил почему, староста только пожал плечами.

– Я лишь хочу найти Бабушку Ягу и поговорить с ней, – Морен стоял на своём. – Если она непричастна к пропаже детей…

– Не «если», – сухо поправил его старик.

– …она может знать, где они. Я хочу помочь вам.

– Мы вас о том не просили. И сюда не звали.

– Пропадают дети, неужели вы не желаете спасти их?

– Спасти? – удивился глава. – От чего? Окромя волков да медведей, ничто другое им в лесу не угрожает. Вы что же, весь лес от них очистить хотите? Так они ещё уродятся.

– Почему вы даже не допускаете мысль, – Морен начал терять терпение, но изо всех сил старался сохранить хладнокровие, – что Яга в самом деле может оказаться чудовищем?

– Да послушайте! – староста всплеснул руками, на краткий миг повышая голос. – Я защищаю мир и покой своей деревни! Мы живём бедно, да и кто сейчас вдали от городов живёт иначе? Дед мой так жил, и, будь у меня внуки, они бы так же жили. Каждый день кто-нибудь да умирает: кто от болезней, кто от голода, кого тварь какая загрызёт – их и окромя нечисти в округе полным-полно. Эти сказки, как вы их назвали, дают людям утешение. Веру в то, что дальше будет лучше, что после смерти им воздастся за страдания. Я знаю, кто вы и чем занимаетесь, знаю, какая молва ходит о вас. Так вот, повторюсь, вам здесь не будут рады.

– Я лишь хочу спасти детей, – упрямо повторил Морен. – Есть ли в деревне кто-нибудь, чей ребёнок также потерялся в лесу? И кто хотел бы, чтобы его нашли?

Староста помолчал, раздумывая, а после тяжело вздохнул и начал подниматься.

– Да, Марфа, – произнёс он тихо. – Дочь её давеча за ягодами ушла да так и не вернулась. К ней, так уж и быть, провожу.

– А с той девушкой, что возвратилась от Бабушки Яги с дарами, я могу поговорить?

– Вот это вам не удастся, – покачал головой старик. – Василиса давно в город уехала.

Дом Марфы ничем не выделялся среди других, за исключением молоденьких, только вставших на ноги поросят, что бегали по двору, время от времени пытаясь улизнуть через щели в кривом заборе. Марфа – женщина средних лет, с растрёпанной косой, в которой проглядывала седина, – ловила их, прижимала к груди и относила в хлев, там и запирала. Вид у неё был уставший, измученный, и то и дело она вытирала глаза рукавом, размазывая по щекам скупые слёзы.

Когда староста открыл калитку, один из поросят попытался сбежать, протиснувшись у него под клюкой, но Морен поймал его и подхватил на руки. На весь двор раздался поросячий визг. С лица хозяйки схлынула краска, когда она увидела, кто пожаловал к ней.

Морен протянул животину Марфе. Та не отступила, но сложила руки на груди и, бросив быстрый взгляд на порося, сказала, так и не поднимая глаза на Скитальца:

– Себе оставьте! Не нужен он мне, коль вы его трогали.

– На моих руках перчатки, если вам так будет спокойнее.

Чем переубеждать всех и каждого, что Проклятье нельзя подхватить, как лишай, проще было согласиться. Морен уже давно усвоил это, потому и оставался спокоен. Он опустил поросёнка на землю, и тот сломя голову понёсся в глубь двора. Хозяйка не стала возражать.

– Ты что это тут затеяла, Марфа? – спросил её староста.

Та всплеснула руками и воскликнула:

– Порося убежали! – Всё в ней: от дрожащего голоса и резких движений до блуждающего взгляда – выдавало, как она нервничает. – С самого утра всё из рук валится! Корова не доится, у корзины дно отвалилось, когда яйца собирала, побилось всё. Собака всю ночь выла, не давала спать. А тут ещё и… Юлка, уйди в дом!

Гаркнув, она обернулась к сидящему на пороге дома мальчишке лет девяти на вид. Лохматый и чумазый, в одних лишь штанах, он учился играть на самодельной свистульке. От окрика матери мальчишка вздрогнул и даже сделал вид, что поднимается, но стоило Марфе отвернуться, как он тут же плюхнулся обратно на лавку.

– Зачем ты его ко мне привёл? – понизив голос, спросила хозяйка старосту, всё ещё опасаясь смотреть на Скитальца.

– Из-за Малы, – ответил он ей.

– Я хочу найти Бабушку Ягу, – теперь уже и Морен вмешался в разговор. – А заодно и вашу дочку.

– Вы правда хотите помочь? – она словно не верила ему.

Морен кивнул, и Марфа всплеснула руками.

– Боги милостивые! Как я надеюсь, что она и в самом деле у неё! Я боюсь, тревожусь, вдруг её леший съел или похуже кто…

– Вы знаете, как найти Бабушку Ягу?

Она усмехнулась с горечью и покачала головой:

– Не найдёте вы её. Она ведь мёртвых на тот свет провожает, только мёртвые её и могут найти.

– Но дети же как-то находят.

Глаза Марфы округлились, выражая растерянность. Она переглянулась со старостой, но тот только плечами пожал. Похоже, прежде никто из них не задавал себе этот вопрос. И тут голос подал Юлка:

– А как же блины в лесу?

Марфа нахмурила брови, напустила на себя угрожающий вид и обернулась к сыну:

– Я тебе что сказала?! Живо в дом!

Морен подошёл к мальчику и опустился перед ним на корточки. Тот побелел, вжался в стену, но не удрал, хоть по лицу и читалось, как ему страшно. Морен улыбнулся, понадеявшись, что это будет заметно по глазам, и Юлка чуть расслабился. Марфа тоже испугалась было – она то и дело оборачивалась к старосте, словно просила его о помощи, – но видя, как тот спокоен, успокоилась и сама.

– Тебя Юлка зовут, верно? – Морен протянул мальцу ладонь и представился.

Тот кивнул, сглатывая, но руку не пожал.

– Я видел, вы с птицей приехали, – сказал он.

– Верно.

– Это у вас нечисть в услужении?

– Нет, птица моя обычная. Всё равно что ворона.

– Вороны не обычные, они ведьмам служат.

– Ведьмам? Как Бабушка Яга?

– Не-е-ет, – протянул Юлка. – Бабушка Яга добрая. Она мёртвым помогает.

– Только ли мёртвым? Ты что-то говорил про блины. Расскажешь, как её найти?

Юлка бегло глянул на матушку, прежде чем ответить:

– Я скажу, да вы не поверите, – начал он несмело. – Взрослые не верят. Говорят, Истка всё выдумал.

– Давай представим, что я не взрослый. Ты ведь не знаешь, сколько мне лет.

– А сколько вам лет? – спросил он с любопытством.

– Больше, чем тебе.

– А что вы мне дадите, чтобы я вам рассказал?

Марфа широко открыла рот, глотнула воздух и выпалила, краснея от возмущения:

– Юлка! Ты что себе позволяешь?! Вы простите меня за него…

Но сам Юлка на замечание матери только дёрнул плечом да взгляд отвёл. Морен прищурился. Он бы, конечно, мог дать ему монету, но поощрять вымогательство совсем не хотелось.

– Я здесь, потому что твоя сестра пропала. И мама очень переживает. А также пропал Вадим, сын наместника. Я хочу их найти, а для этого мне нужна помощь Бабушки Яги. Ты же хочешь, чтобы они вернулись?

Мальчик изменился в лице. Снова посмотрел на матушку, то ли ища одобрения и поддержки, то ли боясь осуждения, подумал немного и попросил:

– Только Истку не наказывайте, пожалуйста. Нельзя ему в лес ходить. Он говорит, в лесу Блинная тропка есть. Блины прямо на дереве растут. Он их с веток снимал и ел, говорит вкусные-е-е! Холодные только. Ребята сказали, что их в лесу Бабушка Яга выращивает, чтобы покойные на запах блинов шли и её избушку находили.

– Ох, Истка, – протянула Марфа. – Ох, выпорет его отец, когда узнает.

– Мама! – воскликнул Юлка, глядя на неё с мольбой.

Морен невольно улыбнулся, поблагодарил его и поднялся, возвращаясь к взрослым. Раскрасневшаяся Марфа казалась раздосадованной, словно бы стыдилась того, что сказал её сын.

– Расскажите мне про вашу дочь, – попросил её Морен. – Сколько ей лет, как выглядит, когда и зачем ушла в лес.

– Хорошо, – согласилась она. – Только не слушайте вы его. Ну откуда в лесу блинам взяться?

– И всё же, вы не пускаете детей в лес. Если не Бабушки Яги, то чего вы боитесь?

– Последний лес на то и Последний, – покачала Марфа головой. – Много там нечисти бродит и душ тех, кто на ту сторону уходит. Да и дети, они ж и в самом деле заблудиться могут.

– А ваша дочь?

Марфа округлила глаза в изумлении.

– Мала уж взрослая, – молвила она. – Тринадцать лет почти девке.

Получив ответы на остальные вопросы, Морен попрощался и вернулся к дому старосты, чтобы забрать свою лошадь. Стоило ему забраться в седло, как Куцик – а именно так звали его пернатого приятеля – опустился к нему на плечо и щёлкнул клювом.

– Похоже, придётся прочёсывать лес, – обратился Морен к своей свите, ведя кобылу по пустынной площади.

Закутьи с его появлением словно бы вымерли. Лишь в редких дворах ещё оставались люди, но и те провожали его недобрым взглядом с крыльца иль из-за запертой калитки. Куцик раскрыл клюв, издавая хриплый ястребиный крик.

– Раз уж наш маленький осведомитель, – начал объяснять ему Морен, – добрёл до Блинной тропки и спокойно вернулся домой, значит, она должна быть где-то неподалёку. Всё же местные правы – в лесах и без Яги хватает хищников. Детям ещё нужно как-то до неё добраться.

Но всё же первое, что он сделал, выехав за пределы деревни, – раскрыл карту и нашёл на ней Последний лес. Обозначенный как Яжские чащи, он в самом деле расположился аккурат на границе. За ним простирался лишь горный хребет, которым и заканчивалась Радея.

Когда Морен ступил под кроны деревьев, уже начало темнеть. Густая зелёная листва поглотила солнце, и в тени ветвей сумерки наступили значительно раньше. Тёмные высокие сосны, широкие дубы с выступающими из земли корнями, шуршащие листвой осины; неутихающие голоса птиц, хруст веток под копытами лошади, аромат мха и сырой земли – этот лес ничем не отличался от сотен других похожих на него лесов Радеи. Отовсюду звучали переливы синиц и соловьёв, хлопали крылья и шумела куща, когда крупные вороны перелетали с ветви на ветвь, а иногда их сменяли рыжие белки. Казалось невероятным, что в этом наполненном жизнью и покоем мире могут водиться чудовища: одичавшие псы, голодные волки, свирепые медведи… а ещё ярчуки, волколаки, кикиморы и лешие. И это не говоря уже о том, что, поддавшись Проклятью, даже обыкновенная лиса становилась смертельно опасной.

Но как бы Морен ни вслушивался в голос леса, ничто не предвещало беды. Лошадь его оставалась спокойной, а Куцик мирно дремал, распушив рябые перья. Придерживаясь плана, Морен не уходил далеко от селения и бесцельно бродил около него, надеясь на удачу и собственные догадки. Темнело быстро; облака так и не рассеялись, скрывая лунный свет, и туманные сумерки сменились густой тьмой. Ночь наполнилась разговорами сов и шуршанием ежей в опавшей листве. Морен вполне готовился к тому, что на поиски уйдёт вся ночь, а то и не один день, но стоило как следует заблудиться, и тропка словно сама нашла его.

Румяный округлый блин висел наколотый на ветку на высоте детского роста. Внимательно осмотревшись, Морен углядел ещё один, через десяток шагов на другом дереве. А дальше ещё и ещё, насколько позволяла разглядеть ночь. От ближайшего ещё тянулся едва уловимый запах. Морен сорвал его с ветки, внимательно осмотрел и поднёс к клюву Куцика. Тот без колебаний попытался съесть предложенный кусок, но Морен отдёрнул руку, не дав ему этого сделать.

«Значит, не отравлены», – заключил он, дальше рассуждая уже вслух:

– На вид обычные блины. Неужели их развесили как приманку?

Был лишь один способ проверить, и Морен направил лошадь по Блинной тропе. Вела она в глубь чащи, далеко от поселения, но дорога оказалась лёгкой, без поваленных стволов и крутых оврагов на пути.

Не прошло и пары часов, а лес переменился. Одни деревья устремлялись всё выше, другие причудливо изгибались, будто бы что-то тянуло их вниз, и всё чаще встречались мёртвые, давно ссохшиеся исполины. Всё говорило о том, что эта часть мира древнее прочих. Даже звуки здесь казались тише: всё дальше и дальше позади оставались голоса птиц, словно они боялись потревожить что-то во тьме.

И вот вдали показался огонёк. Пойдя на него, Морен вышел к краю опушки. Не спеша ступать на открытую местность, огляделся – сюда вело множество тропинок, как широких и хорошо протоптанных, так и едва различимых, но вдоль каждой из них на ветках «росло» свежеиспечённое лакомство.

Лошадь вскинула голову, резко и шумно выдыхая, дёрнула ушами и попыталась отступить. Морен удержал её и успокаивающе погладил. Впереди простиралась опушка, а когда они вышли за деревья, глазам открылся огромный дом. Стоял тот на сухих массивных пнях, каждый из которых срубили на высоте человеческого роста; затянутые мхом корни выглядывали из-под земли, словно звериные когти, и такие же когти обрубленных ветвей держали постройку. У той не было ни крыльца, ни двери, но зато под самой крышей виднелись вырубленные оконца без ставень, из которых лился тёплый свет. Издали избу легко было принять за домовину – когда в Сумеречные лета начали хоронить умерших в землю, в таких хранили тела до весны: промёрзлая земля не оставляла иного выбора. Вот только Морен прежде не встречал домовины такого размера. Если это и она, то построили её ещё в первые годы после Чёрного Солнца, когда умерших было особенно много.

К дому вела узкая тропка, освещённая врытыми в землю факелами. Каждый украшали черепа домашнего скота – преимущественно коней, – и свет зажжённого огня пробивался сквозь трещины в их костях и пустые глазницы.