Исчезнувшая сестра

Вадим представлялся мне заботливым увальнем-недотепой. За уроками пения и требованиями меньше выступать в ресторанах мне тоже виделось что-то совершенно безобидное, как, например, договоренность, что Эля будет беречь силы для готовившегося карьерного прорыва. Это действовало на меня успокоительно. Я не хотела больше бояться, что мою сестрицу где-то держали силой или того хуже. А ее неожиданную бессердечность в отношениях с матерью стала считать чем-то второстепенным.

14

Вернувшись домой, я собралась было позвонить матери, чтобы поделиться с ней моей новой версией, где главным героем стал Вадим, но решила все же пока этого не делать. Надо было еще придумать, как ей преподнести мои выводы, чтобы она не запаниковала еще больше – она ведь могла и здесь увидеть смертельные опасности для своей любимой дочери.

Мой мозг устал от поиска утешения для Ольги Марковны и переключился на другое: мои мысли завертелись вокруг Андрея. Его объятие по дороге в метро мне как-то уж очень хорошо запомнилось. Дошло до того, что стали появляться фантазии на его счет, и мне не хотелось от них отмахиваться. Хотя давать им волю я тоже не хотела.

Дома мне не сиделось, и это единственное, что я могу об этом сказать. Я пробовала читать, но не могла сосредоточиться на содержании текста. Мысли об Андрее я гнала прочь, но было похоже, что я вляпалась в свои старые грезы о веселых бродягах, которые зайдут в твою серую жизнь и уведут тебя оттуда в беззаботный мир с праздниками, играми и триумфами. Это было какое-то внезапное сужение разума. Элино исчезновение перестало быть актуальным, а Кир вообще не вспоминался. Я раз за разом смотрела на часы и пол-одиннадцатого отправилась на концерт Александра Бараветова.

* * *

«Ангро» был, конечно же, переполнен. От пианино были отодвинуты столики, и на освободившемся пространстве устраивались музыканты. Я поискала глазами Андрея, но нигде его не обнаружила.

За одним из столиком у входа, в нескольких шагах от себя, я увидела любимую актрису моей матери Веронику Семшалину. Они должны были быть ровесницами. Рядом с Семшалиной сидела какая-то девица, которая ей что-то рассказывала. Что рассказывала эта девица, я не могла слышать, но можно было подумать, что она перед Вероникой оправдывалась. Вдруг девица вскочила и стремительно стала пробираться в другой конец ресторана, по направлению к музыкантам.

В это же время в кафе вошла какая-то компания, отчего стало еще теснее. Я почувствовала внезапный толчок в спину, и меня качнуло как раз в сторону Вероники. Мы с ней встретились взглядами, и кумир Ольги Марковны кивнула мне на стул рядом с ней, который теперь стоял пустым.

– Садитесь сюда, здесь свободно, – сказала она мне. И я устроилась за ее столом.

Пока еще не начался концерт, мы с Вероникой успели поговорить. Я спросила ее что-то об Александре Бараветове, и пошло-поехало. Бараветов был для Вероники, как и для Андрея, просто Шуриком. Оказалось, что она знала его прежде всего как любимого племянника своей подруги. Ну а когда этот предмет разговора был исчерпан, а Бараветов все еще не вышел к публике, я, чтобы заполнить время, спросила Веронику, думает ли она в ближайшее время сниматься. Оказалось, что о съемках она вообще перестала думать.

– Я ушла из кино.

– Совсем?

Она засмеялась в ответ на мой вопрос.

– На какую бы роль вы сейчас согласились? – поинтересовалась я.

– Ну, если бы только мне предложили сыграть свою умную ровесницу, которая могла бы быть интересной личностью для ее сорокалетних детей и их друзей.

То есть для таких, как я. В декабре мне исполнялось сорок лет. Я не могла припомнить ни одного разговора с матерью о чем-то важном, где бы она высказала интересные для меня мысли. Да и важными для нас были разные вещи.

* * *

Появился Шурик и начал петь. Он пел задушевно. Это были песни из старых фильмов. Галдеж приутих, но не пропал. Обстановка оставалась непринужденной: кто хотел, тот слушал, а кто не хотел слушать, приглушал свой голос. Время от времени я видела мелькавшего то там, то здесь Андрея, но нечего было и думать о каком-то контакте с ним до перерыва. Шурик пел хорошо, но я ждала перерыва.

И вот Бараветов поблагодарил слушателей за аплодисменты и ушел, пообещав вернуться через полчаса. Многие поднялись со своих мест, и ощущение переполненности зала удвоилось. Я решила переждать пик хаоса на своем стуле. Вероника тоже оставалась спокойно сидеть. Как и я, она время от времени обводила помещение ищущим взглядом.

Воспользовавшись создавшимся положением, я вернула ее к разговору о роли, которой ей хотелось, а потом вдруг предложила ей сделать интервью на эту тему. Что мною двигало в тот момент, не знаю. Наверное, это была волна ностальгии по прежней профессии, а может, желание помочь Веронике публично высказаться о невостребованности состарившихся актрис. То, что я больше не работала в «Нашей газете», не помешало бы мне осуществить это намерение: я смогла бы опубликовать интервью с Вероникой в других СМИ, где меня все еще знали. Впрочем, я не ожидала, что Семшалина примет мое предложение. Она же внимательно посмотрела на меня, немного подумала и согласилась на интервью.

Я записывала телефон Вероники, когда молодой парень за ее стулом посторонился, и я увидела пробиравшегося ко мне Андрея – так я это поняла в тот момент. Что тут что-то другое, обнаружилось, когда Андрей добрался до нашего с Вероникой столика. Он приблизился не ко мне, а к ней. Встав за ее стулом, он обнял ее за плечи и прижался подбородком к ее макушке.

– Андрюшка! – воскликнула она не оборачиваясь.

– Привет, ма, – отозвался он. – А ты, оказывается, знаешь Машу. Давно вы уже знакомы?

– Сколько пел Шурик? – спросила Вероника.

– Минут сорок.

– Значит, мы с Машей знаем друг друга минут пятьдесят.

– И ты уже услышала от Маши, что она сестра Эли?

Вероника, конечно же, удивилась.

– Еще нет. И не услышала, и не увидела, – сказала Вероника. – Маша и Эля совсем непохожи друг на друга.

– Это потому, что они оказались в разных сказках, – произнес Андрей и затем сообщил матери, что у него для нее есть новости по ее делу. Наклонившись к ней поближе, он стал ей что-то рассказывать приглушенным голосом. Она его слушала и кивала. На меня они внимания больше не обращали. Когда Андрей выпрямился, мы встретились взглядами. Он подмигнул мне и оставил нас с Вероникой вдвоем.

Я ненавижу подмигивания. Чувство полноты жизни, приятно щекотавшее мое приуставшее от последних событий сердечко, вдруг в одно мгновение преобразовалось в чувство пустоты. Я больше не знала, что я делаю в «Ангро» и о чем мне еще говорить с Вероникой. Захотелось домой. Я поднялась со стула и попрощалась с Семшалиной. Она улыбнулась мне в ответ, поведя подбородком, как это иногда делал и ее сын.

По дороге к метро я себя ругала. Было за что. Мои ожидания этого вечера были глупыми, нелепыми и даже постыдными.

«Что ты себе вообразила? – призывала я себя к ответу. – Ты же видела, как Андрей смотрел на Элеонору на просмотре их фильма. Ты для него – просто старшая сестра его любимой женщины».

* * *

Я пробыла дома всего минут пять, как раздался телефонный звонок.

– Дома лучше? – услышала я опять в трубке.

– Да, мне дома лучше, – ответила я в этот раз.

– Вот и твоя сестра так же прямо сказала мне, что ей дома будет лучше, когда я предложил ей переехать ко мне… М-да, можно было бы отказать и помягче, раз такое дело. Мы ведь с ней старые друзья…

Я ждала продолжения, но его не было.

– А что было потом?

– Да ничего. Элеонора потом вела себя так, словно я ей никогда ничего не предлагал. Ну и я стал вести себя так же…

Зависло молчание. Я не знала, что сказать.

– Ладно, отдыхай, – произнес наконец Андрей и повесил трубку.

* * *

Был в прошлом один инцидент, который повлиял на мое отношение к сестре в последующие годы. Произошел он двадцать лет назад.

Был конец августа. Я только что вернулась из Ялты, гордая тем, что избавилась от девственности. Сестра проскучала все лето на даче с матерью и теткой. Вернувшись в Москву одновременно со мной, она упросила меня помочь ей купить бусы к новому платью. И платье, и деньги на бусы она получила от кого-то из наших родственников в день рождения. Мне претила идея совместного похода в магазин двух сестричек за бижутерией, но отказываться я не стала.

«Из разных сказок» – это было в точку: мы с сестрой и правда жили в разных мирах, хотя просыпались и ложились спать в одной квартире, где нас учила жить наша общая мать. Я была студентка, получала стипендию и делала с ней, что хотела. У меня имелись свои тайны, а теперь уже и любовник, моя же младшая сестра была еще школьницей, сидевшей под крылом матери, у которой она должна была просить деньги даже на мороженое. Ей только что исполнилось шестнадцать, уже не ребенок, но мать делала все, чтобы она взрослела как можно медленнее.

Мы должны были встретиться на углу Тверской и Охотного ряда. И вот я, загорелая и гордая собой, стою на условленном месте, а Эльки все нет. Я злюсь из-за ее опоздания. По моим понятиям, это она, младшая сестра, должна была прийти раньше. Я ведь жертвовала ей своим драгоценным временем, а теперь должна была еще и ждать ее.

Я уже собралась уходить, как увидела Элю, через две ступеньки поднимавшуюся по лестнице подземного перехода наверх, ко мне. Такой я ее не знала: распущенные волосы, взрослое платье без рукавов – то самое, которое ей подарили. Она надела его, чтобы легче было подобрать к нему бусы. Платье было палевое и очень ей шло.

От неожиданности я даже забыла отругать ее за опоздание. Мы пошли вверх по Тверской, и Эля стала мне что-то рассказывать. Я ее не слушала, совершенно потрясенная тем, что мы вдруг поменялись местами: раньше, когда мы шли вместе, мужчины смотрели на меня, теперь же было наоборот.

Эля это тоже видела и вся сияла, ведь и она испытывала такое в первый раз. Парни, пожиравшие ее взглядами, заряжали ее уверенностью, которая прежде была ей несвойственна. Когда она бывала со мной, то всегда тушевалась и держалась моей тенью. И вдруг – такая перемена.

К этой перемене я была не готова. Она мучила меня. Я почувствовала себя рядом с Элей старой вороной и ускорила шаг, чтобы сократить это публичное унижение. В магазине я показала сестре двое бус, которые более-менее подходили к ее платью, и оставила ее одну делать окончательный выбор, сославшись на спешку.

После того случая мне уже совершенно не хотелось куда-то ходить вместе с Элей. И я не ходила. Мы навещали вместе только родственников, и с нами в таких случаях была еще и мать.

15

В воскресенье утром я чувствовала себя вялой. Пока я раскачалась и собралась с мыслями, подошло время обеда. Есть не хотелось, хотя я еще и не завтракала – только выпила крепкий чай с лимоном.

Я выпила кофе. Голова заработала лучше. Вспомнились мои вчерашние фантазии в отношении Андрея, и мне стало смешно. Потом мелькнула мысль, что после нашей встречи с Таней Андрей сказал что-то странное о своем ощущении. Что это было? Я воспроизвела в памяти, как мы шли от Тани к метро, и вспомнила: он сказал, что почувствовал «душок». Вчера он не знал, с чем у него связано такое ощущение. Может быть, он знает это сегодня? Я сразу же ему позвонила, но он был в этот раз неразговорчив. Про «душок» Грохов вообще забыл. Когда я ему об этом напомнила, он сказал:

– Это мне лишь показалось.

На том наш разговор и кончился.

* * *

А потом меня заинтриговало обстоятельство, которому я до сих пор не придавала значения. Я тут же позвонила матери и спросила:

– Скажи, откуда у тебя номер моего рабочего телефона?

Понятно, что она могла получить его только от Элеоноры. Мне хотелось узнать, когда и при каких обстоятельствах.

– Это что, для тебя сейчас самое главное? – спросила Ольга Марковна своим теперешним старческим голосом, к которому я еще не успела привыкнуть.

– Представь себе.

– Я нашла записку с твоим номером на Элином столе в ее комнате.

– Как выглядела эта записка?

– Ну что ты привязалась? Обычная бумажка, на которой она записала твой номер. Под ним – твое имя.

– Для кого записала?

– Ну как для кого? Для себя, конечно, записала.

И в самом деле, кто не записывает чьи-то телефоны на бумажках, оказавшихся под рукой, и потом эти бумажки остаются где-то лежать. Что ж, получается, эта записка с моим номером оставалась на столе моей сестрицы все четыре года, с тех пор как я начала работать в «Дубраве»?! Или…

Но эту мысль я додумать не успела, поскольку Ольга Марковна сообщила мне ошеломительную новость:

– Снова звонил Вадим. Спрашивал об Эле. Так что она сейчас не с ним.

У меня уже возникали сомнения в верности версии, где главным действующим лицом был Вадим, но я еще держалась за нее. Других версий у меня и не было. И вот теперь рассыпалась в прах и эта.

* * *

После разговора с матерью меня одолела усталость. Вспомнилось, что сегодня должен был вернуться домой «мастер семейных фото- и видеорепортажей Кирилл Крынцев», как это было сформулировано на его визитке, для друзей – просто Кир. Увиделся наш поход в «Муромец». Официант Толик. Рассказ Толика о выступлении «Оказии» в этом кабаке во время празднования дня рождения депутата Заборова. Приколы его сестры в адрес дуэта и отказ Эли выступать дальше. Толику показалось, что Эля и эта женщина знают друг друга, отсюда и эта стычка.

А вдруг и правда?

Ну хорошо, заговорил во мне мой самый разумный голос, допустим, они и в самом деле знакомы друг с другом, и что? Я не исследую биографию сестры. Я собираю сведения, помогающие мне ее найти. Что может сестра Заборова знать о затянувшемся отпуске Эли? Но какой-то другой голос сказал: и не такое бывает. И я с ним согласилась.

Я вспомнила, что эту женщину зовут Лариса. У нее могла быть по-прежнему та же фамилия, что и у ее известного брата. Я стала искать Ларису Заборову в «Одноклассниках». Таких Ларис там оказалось несколько, но только одна из них жила в Москве. Она была парикмахером. Что ж, если сестра Заборова – парикмахер, то тогда понятно, почему ее могла знать Эля. Парикмахеры – хорошие источники информации. О чем только не ведут с ними разговоры их клиентки, пока они накручивают им бигуди.

* * *

Лариса Заборова трудилась в салоне красоты «Аэлита», который работал без выходных. Как я позже узнала, она была его владелицей и директрисой. Когда я туда позвонила, Лариса оказалась на месте. Я сказала девушке, взявшей телефон, что звоню Заборовой по личному делу, и она тут же соединила меня с ней.

У Ларисы был приятный голос, хорошая артикуляция и располагающая непринужденность общения. Я спросила ее без обиняков, знает ли она Элеонору Белугину, и она без обиняков ответила «да».

– Она ваша клиентка?

– Она была когда-то моей клиенткой.

– И до какого времени?

– А вы кто? И вообще, в чем дело? – спросила Лариса вдруг другим голосом: он звучал намного громче и на октаву ниже.

Я сказала Ларисе главное: Эля – моя сестра, и она пропала.

– Как пропала? – голос Ларисы зазвучал мягче.

– Она неожиданно взяла отпуск и отправилась в Сочи. С тех пор мы ничего о ней не знаем.

– А что говорит Мочкин?

Ага, значит, Лариса знает и Федю. Она знает их обоих. Я обрадовалась и говорила дальше с ней совершенно открыто.

Лариса хмыкнула, когда узнала от меня, что Федя сейчас отдыхает в пансионате под Пензой.

– Ах, вот оно что, отдыхает в пансионате…

– Я слышала, он недавно поменял номер телефона. У вас случайно нет его нового номера? – спросила я.

– Случайно нет.

Мне показалось, что она меня сейчас отошьет. Словно она что-то знала, о чем не хочет говорить.

– Только, пожалуйста, не отсоединяйтесь. Я очень беспокоюсь за Элю. Мне важна всякая мелочь.

– Ну а я-то что могу для вас сделать?! – Лариса по-прежнему не проявляла сочувствия, и я поняла, что надо быть еще короче.

– Мы с Элей – странные сестры. Я очень плохо представляю ее жизнь. А без этого – как я ее найду? Расскажите мне все, что знаете об Эле и Феде. Пусть это прошлые дела, все равно расскажите.

– Сейчас полтретьего. Если вы подъедете ко мне в салон где-то часов в пять, то мы сможем поговорить, – сказала Лариса.

16

Салон «Аэлита» находился на Красной Пресне, совсем недалеко от «Ангро», и можно было бы не томиться дома, а отправиться туда, чтобы убить время, но видеть Андрея мне уже не хотелось. Это был теперь не тот Андрей, что вчера днем. Я предпочла убивать свое время дома.

Убивать – не значит убить. Убить время невозможно – оно бессмертно. Но это познаешь как раз тогда, когда пытаешься его убить. Кое-как я дожила до полпятого и отправилась в «Аэлиту». Я была там минута в минуту, Лариса же, как я услышала, «еще не подъехала».

– Она вот-вот будет, – заверила меня девушка, принимавшая клиентов в просторном холле, и предложила мне кофе. От кофе я отказалась, поверив, что Лариса и правда вот-вот появится. Но время шло, а Ларисы все не было. Кроме меня, здесь никто ничего не ждал, и в окружавшей меня пустоте мое терпение таяло быстрее, чем мне бы хотелось.

Заметив это, девушка по собственной инициативе позвонила Ларисе и сообщила ей обо мне, после чего объявила мне, что ее начальница задерживается на час. Она предложила мне, если я того захочу, в это время бесплатно сделать прическу.

Взять и не раздумывая изменить прическу – эта неожиданная идея меня приятно взвихрила. Я люблю неожиданные идеи и вихри в голове. И я согласилась.

Салон оказался еще просторнее, чем холл, но кресел там было всего четыре. Их разделяли высокие перегородки. Все кресла, кроме одного, были заняты, и, не видя, кто там сидит, я слышала раздававшуюся из отсеков болтовню клиенток с их парикмахершами.

И вот я сидела в свободном кресле и смотрела на себя в зеркало, а за спиной у меня стояла парикмахерша Вера. Мне все больше нравился мой «бзик». Это слово употребляла моя мать, когда ругала меня за необдуманные поступки.

Я славилась в юности тем, что не всегда хотела хорошенько подумать, прежде чем что-то делать. А моя мать не могла понять, что в этом есть свой плюс. Такой плюс я усматривала и сейчас. Новая прическа, какой бы она ни была, – это перемена в себе. Мне давно нужна была перемена в себе. Я надоела себе такой, какой была.

Двадцать лет у меня были прямые волосы до плеч и челка до бровей. Еще дольше я все так же подрисовывала глаза черным карандашом, как делала это в школе. Глаза можно было уже так кричаще не подводить, но я привыкла и подводила.

Считалось, что у матери глаза серо-голубые, у Эли голубые, а у меня серые, как у отца. Серые и при этом небольшие. В юности я вбила себе в голову, что если такие незаметные глаза, как у меня, не подвести, то мало кто увидит, что они у меня есть. И с волосами мне не повезло. Волосы у меня темно-русые, тоже не ахти какой цвет, недаром его еще называют «мышиным». Если бы сейчас было больше времени, я бы была не против перекраситься.

Пока же можно было поменять стрижку, уж во всяком случае убрать челку, что уже хорошо. Я не хотела больше видеть бахрому на своем лбу. Глядя на нее в зеркало вместе с парикмахершей Верой, я подумала, что эта бахрома не соответствовала моему характеру. Давно уже не соответствовала. Вообще никогда не соответствовала. Зачем я ее носила, я не знала. Может быть, когда-то я это знала, но теперь – нет.

Я выложила Вере все, что думала о своих волосах. Похоже, моя внезапная разговорчивость была для меня необходимой разрядкой после напряжения последних дней. А то, что я вдруг оказалась в парикмахерском кресле, ощущалось началом готовящегося самообновления.

Вера сначала растерялась. Она хотела показать мне какие-то модели в своем альбоме, чтобы я сделала выбор, но я категорически отказалась. Я сказала ей, чтобы она сама выбрала для меня подходящую мне модель. Неожиданность результата становилась все привлекательней. Я была готова в результате увидеть в зеркале даже мальчишескую головку – вот такой на меня нашел задор.

Как только Вера взяла ножницы, я закрыла глаза и стала думать о предстоящем разговоре с Ларисой. Я думала о нем, конечно же, и дома, но так и не разработала определенную стратегию. Так что я начала опять с того же исходного пункта: скандала в «Муромце». Он разразился из-за того, что Лариса стала задевать Элеонору. Почему она это делала?

Дома я выбрала этот вопрос в качестве первого, но теперь обнаружила, что потеряла к нему интерес. Теперь мне вообще не хотелось тратить время на этот инцидент. Вопрос о скандале в «Муромце» мог испортить Ларисе настроение. Ведь сказал же официант Толик, что она тогда перебрала с коктейлями, вот и расшалилась. Вспоминать об этом ей может быть сейчас неприятно. В результате я решила не трогать инцидент в «Муромце» и просто расспросить Ларису, что ей известно об Эле и Федоре.

* * *

А между тем Вера меня постригла, закрутила мои волосы на бигуди, подвезла ко мне сушилку, и я оказалась под ее колпаком. Теперь я сидела уже с открытыми глазами и потому увидела в зеркале, как за моей спиной появилась монументальная блондинка приблизительно моего возраста с цепким взглядом. «Лариса», – догадалась я.

– Это вы сестра Элеоноры? – спросила она меня через зеркало. Я подтвердила.

Тотчас же рядом возникла Вера, и я поняла из их реплик, что мне предстоит еще моделирование в стиле «рокер».

– Что значит «рокер»? – вмешалась я. Оказалось, что эта модель больше всего соответствовала тому, как я хотела изменить свою внешность.

– Я обслужу эту клиентку дальше сама, – сказала Лариса Вере, и мы остались вдвоем в моем отсеке. Лариса тотчас же выключила сушилку, отодвинула ее от меня и взяла в руки фен.

– Сколько у нас будет времени на разговор? – спросила я.

– Столько, сколько потребуется. Давайте я сначала вас причешу, а потом мы спокойно поговорим в моем кабинете.

Я давно заметила, что уверенные в себе женщины выглядят выше ростом, чем они есть. Такой оптический обман я испытала и когда увидела в зеркале Ларису. К тому же она была на высоких каблуках и с высокой прической. В ней все было крупное: черты лица, габариты, крест в декольте. Но ростом она была не выше меня, что обнаружилось, когда я встала с кресла.

Лариса занималась мною минут десять. В результате мое лицо оказалось в ершистом и асимметричном обрамлении прядей. В моем облике появилось что-то от панков, но от этого он стал не вульгарным, а стильным. А главное – он стал интереснее. Так что «рокер» мне понравился.

Мы перешли в кабинет Ларисы. Успех с моей прической расположил меня к ней. Хороший профессионал для меня больше, чем профессионал. Столько, сколько человек может дать другим в своей профессии, он может, если захочет, дать и вне ее. Так я всегда думала.

Когда мы с Ларисой сели за ее стол друг напротив друга, она попросила:

– Расскажите сначала, что именно вы уже слышали о своей сестре, чтобы мне не повторяться.

Я поведала ей то же, что и по телефону, но теперь в деталях. Перечислила Элины ссоры, рассказала о ее удивительной бессердечности по отношению к матери, сообщила о прекращении выступлений «Оказии» и наконец об эсэмэске, которой моя сестра в этот раз поздравила с днем рождения свою крестную дочь.

– Крестную… – с ухмылкой повторила Лариса. Ее ухмылка мне не понравилась.

– Я что-то недопонимаю? – спросила я.

– Нет-нет, все нормально, продолжайте, – ответила она. Но продолжать не хотелось.

– Вот такая история. Один негатив, – подытожила я и сразу же об этом пожалела. И в самом деле, зачем надо было так говорить о своей сестре этой женщине. Тут я вспомнила об уроках пения.

– Правда, есть и кое-то позитивное: Эля вдруг взялась за свои вокальные данные, – добавила я к сказанному. – По воскресеньям, когда все отдыхают, она стала ходить на уроки пения к какому-то модному учителю.

– Так она же певица. Зачем ей эти уроки? – удивилась Лариса.

– Я думаю, у нее появились какие-то перспективы, и она решила поработать над своим голосом. Она прямо помешалась на этих уроках, ни одного не пропускала.

Лариса вдруг насторожилась.

– По воскресеньям, говорите?

– Ну да, по воскресеньям, а что?

На лице Ларисы мелькнула насмешливая гримаса.

– «Уроки пения» – это то, что сказала Элеонора, или то, что вы подумали?

Я не поняла этот вопрос, и она задала мне другой:

– Вы больше ничего не слышали об этих «уроках пения»?

Я отрицательно покачала головой.

– Тогда я вам расскажу, как они проходят. Собирается группа идиотов, а точнее, идиоток, потому что это обычно одни бабы. Они усаживаются на пол перед маленьким человечком с закрытыми глазами. Он все время сидит с закрытыми глазами, чтобы обозревать группу так называемым «другим зрением». Группа тоже сидит на этом мероприятии с закрытыми глазами, но по другой причине: чтобы лучше улавливать «вибрации» учителя. Сначала все сидят тихо. Затем в какой-то момент человечек подает голос. Он протяжно произносит отдельные звуки: «а, у, о, м», а его дуры хором повторяют их вслед за ним. Затем они на разные голоса, то в унисон, то вразнобой, поют «Аум». Вам все это ни о чем не говорит?

– Ну а при чем тут Эля?

– Так это и есть ее «уроки пения», – сказала Лариса с ухмылочкой, которая мне не понравилась.

Представить свою сестру на таком «уроке пения» я не могла.

– Это шутка?

– Я ее там видела.

– Значит, и вы тоже ходили на эти «уроки пения»?

– Зашла как-то раз, из любопытства.

– Тоже хотели поработать над своим голосом?

Лариса засмеялась и ничего на это не сказала.

– А кто этот «маленький человечек»? – спросила я.

– Так и не понимаете?

Мне стали действовать на нервы Ларисины вопросы.

– Вы могли бы все назвать своими именами?

– Могу. Имена такие: трансмедитация, мантры, Гецул Мо.

– Гецул Мо – это что?

– Не «что», а «кто». Гецул Мо – это их учитель. Если вы опять ничего не поняли, поясняю: группа на тех «уроках пения» хотя и поет, но занимается не вокалом. Это распевание мантр. А «учителя пения» будет правильнее назвать гуру.

– Очень интересно, спасибо, – сказала я, желая поставить здесь точку. Но Лариса не унималась.

– Сказать еще проще? Ваша сестра – член секты Гецула Мо, – медленно и отчетливо произнесла она, как говорят с иностранцами, изучающими русский язык. – И ее так называемое исчезновение, скорее всего, связано с этим обстоятельством.

Эля и секта. Что за лабуда. Но что-то останавливало меня попрощаться с Ларисой и уйти.

– То есть вы не верите, что она могла уехать с кем-то в отпуск в Сочи? – попыталась я перевести разговор в другое русло.

– Мне даже смешно такое представить.

– И что здесь смешного?

– Потому что она втянулась в эту секту. И стала фанатичкой. Какой тут может быть отпуск в Сочи?

– Вы хорошо знакомы с моей сестрой?

– В каком смысле «хорошо»? Она была моей клиенткой.

– Была. А сейчас нет?

– А сейчас нет.

– А Федю вы откуда знаете?

– Дорогая моя, с чего это вы вдруг перескочили на меня? Мы так не договаривались. – Прозвучало это добродушно, но взгляд у Ларисы стал колючим. И опять что-то помешало мне попрощаться и уйти.

– Откуда вы взяли, что это секта? – спросила я.

– Гецул Мо откололся от одной уважаемой организации и завел себе стадо овец, с которыми делает все, что хочет. Вам нужны дополнительные разъяснения?

Мне стало душно. Я непроизвольно встала, сделала два шага к двери, но остановилась и заставила себя вернуться на место. Я все еще не могла это так оставить.

Лариса наблюдала за мной со своей ухмылочкой, которую я теперь ненавидела.

– Родственники всегда сначала не верят, что их близкий угодил в секту, – с явным удовольствием стала вразумлять меня Лариса. – Секты – тайные организации, и членство в них скрывается. Секта вашей сестры – не исключение. Кто-то рассказывает друзьям и близким про свои внезапные увлечения рыбалкой, кто-то про уроки пения или еще что-то. Вы почитайте о сектах и сектантах, вам это сейчас будет очень полезно. В секту, кстати говоря, может угодить каждый.