Авиаторы

Еще стол у окошка, лавка и в дальнем углу – печь.

Бабка передвинула лавку и села у гроба.

Я стою, молчу. Бабка тоже молчит. Долго сидела. Потом вдруг поднялась: «Поди-ка ты к черту! Старая калоша» И – к выходу…

Я поначалу опешил. Потом двинул было за ней, а бабка: «Куда собралсьси? Сиди тут. Жди».

– Чего ждать-то? – говорю. – Хорошенькое дельце…

– Я, – говорит, – картошку пойду сажать, а ты жди.

– Какая картошка, мать? Ночь на дворе! Темно!

А она мне: «А луна на что? Вот только лопату возьму; когда входили, в сенях приметила. Утром же чуть свет – в обратный путь».

– Ладно, – говорю, – но если уж тебе так припекло, – то и идем вместе, – помогу (не оставаться же, в самом деле, с усопшей).

– Тоже мне, помощник! – отвечает бабка.

И – шасть, к двери! Я опомниться не успел, как остался внутри один.

Хотел было следом выскочить, хвать – а дверь-то заперта! С покойницей заперли! Я чуть из штанов не выскочил от страху. Дергал-дергал – нет, не открывается.

Делать нечего. Взял кое-как себя в руки, и – бочком-бочком, стараясь не глядеть на гроб, лавку передвинул снова к столу и сел.

Тем временем луна поднялась выше, и кое-какой свет в окошко стал просачиваться.

Увидел я, что за печкой стоит крышка от гроба и в углу какой-то хлам. Больше – ничего.

Сижу. Тишина – аж в ушах звенит. «Дура болотная! – Думаю про бабку. – Чтоб ты подавилась своей картошкой».

Сижу дальше. Мысли в голову лезут такие, что лучше и не пересказывать. И слова-то всё больше матерные. Главное же – чем больше стараюсь не думать, тем больше лезут. Вот ведь искушение… Не обиделась бы покойница!

Попробовал было молиться, да молитв-то никаких и не помню: только и осталось в памяти, как бабка моя читала на Пасху: «Еси на небеси»…

Небеси-Ебёсьси.

– Тьфу ты, черт! – Даже за волосы себя дернул от досады.

Дальше думаю: «А еще интересно, почему бабка усопшую к черту послала? Может, потому что она, – не к ночи будь сказано, – была ему… сродни? Тьфу-тьфу-тьфу, чур меня!»

Сижу, значит. Кругом по-прежнему тихо. Только луна в окошко светит. И свет такой печальный, мертвый, – как сама покойница. "Может, хотя бы свечечка в избе есть?"

Однако, искать не решился. Лишь на краешек гроба глаз скосил – и обратно. А где-то внутрях так и зудит: «А ну, глянь еще!»

Сижу. Страшно, а устоять сил нет. Я держался, сколько мог, потом снова – зырк – на гроб! На этот раз увидел уже ее руки. И впрямь, как куриные лапки: кожа да кости. А в руках – свечечка.

И как это я, – думаю, – сразу ее не приметил? Нет, это я не к тому, чтобы учинить присвоение покойницкого имущества, а – так, к слову. Впрочем, темно ведь, вот и не приметил…

А вот еще говорят: легко конфетку у ребенка отнять. А у мертвого – свечку? И опять на гроб глянуть так и подмывает; мочи нет. Но – стра-ашно. Даже совсем страшно стало, скажу я вам.

И куда же эта чертова бабка запропастилась? Кажись, уж пол тайги можно было засадить картошкой! Не околела ли часом? Вот была бы история…

А может, – ах-ха-ха! – к деду лыжи навострила? Стариной тряхнуть? Опыт, как говорится не пропьешь! И опять такая срамота представилась, – самому стыдно.

"Ну и ночка, – думаю. – Впору исповедаться после такой ночи… И все-таки – где же, она, так твою растак? Ведь уж утро!"

И правда: за окошком свет струится. Лебеда стоит – каждый листик видно. И на столе луч – хоть газету читай.

Обрадовался я: сейчас солнышко всю бесовскую хмарь с земли сгонит. Птички запоют, цветы раскроются, пчелы полетят, жуки и прочая повседневность – заживем! Нет, бабка! И не такое видали! Хоть ты околей на своем огороде – все равно сбегу. Всю избу по бревнышку разберу – а выберусь. Сяду в аэроплан, мотор заведу – и поминай, как звали! Не на того нарвалась!

И так легко на душе стало, что даже про мертвую забыл. Однако же, который теперь час?

Глянул на часы – и как обухом по голове огорошило. Оказывается, и часа не прошло, как я здесь! Стало быть, то не солнце, а луна над тайгой поднялась, светит. Ночь в полную силу вошла.

Видно, и в самом деле не проста была усопшая. А что? Знаем. Слыхали, как оно бывает… Ишь, какого мороку наводит!

Эх, была бы тут, к примеру, пол литра, или, скажем, чекушка, – все бы легче. Не для трезвой головы такие посиделки. Ох, не для трезвой…

И вдруг, сам не знаю как, повернулся и уставился на покойницу, прямо в лицо…

– Стой! – воскликнула Агата.

Она вскочила и замерла, прислушиваясь.

– Что? – насторожился Игорь.

Агата досадливо махнула рукой.

Ветер стих. Кругом была сырая мгла и предчувствие осени. В безмолвии прошло несколько секунд. Я тоже прислушался, но было тихо; только из-за реки доносился мерный, повторяющийся звук.

Внезапно Агата обернулась к нам. В глазах ее была тревога.

– Чего расселись? – крикнула она. – Бросайте все и – в самолет! Живо!

Я, предчувствуя недоброе, вскочил.

Агата подбежала к Игорю и сдернула с него спальник: «Ну! Скорее же! – Йорик! К запуску!»

Вдруг она остановилась, обернувшись к лесу, и опустив плечи выдохнула устало: «ну п….ц…».

Тут только я увидел самолет на горизонте.

Ярко-желтый биплан шел стороной, над Почайной.

Глава 5

Мотор клокотал на малом газу. Трава за винтом струилась.

Внезапное появление стариков застало нас врасплох.

Видимо, они знали, что мы где-то здесь, если решились лететь в такую погоду. Но – как? Откуда?

Не было времени думать. Была лишь сиюсекундная необходимость избежать погони, во что бы то ни стало подняться в воздух.

Я думал и действовал механически; словно бы кто-то другой, не я, запускал мотор, пристегивался, проверял рули.

Агата с Игорем разместились в задней кабине.

Теперь мы вместе следили за стариками, которые шли в отдалении, над лесом.

Облачность была низкая, старики не могли набрать высоту; это сокращало им обзор и давало нам шанс…

– Йорик, – раздался голос Агаты в шлемофоне, – как только прогреется – взлетай и уходи на юг. Постарайся скорее войти в облачность.

Мы не могли лететь теперь же, не прогрев двигатель, без риска заглохнуть на взлете или повредить его. Не выпуская из вида самолет Иваныча, я поглядывал на датчик температуры масла; температура же росла медленно, слишком медленно. Казалось, прибор испортился и масло давно согрелось, перегрелось и выкипело, пока мы стоим здесь и ждем, как агнцы заклания.

Я тронулся с места и порулил в дальний конец луга.

Желтый биплан, уменьшаясь в размерах, скрывался за лесом.

– Кажется, пронесло – сказал Игорь. – Дальше по Почайке пошли, дураки.

Словно бы услышав его слова, аэроплан лег на обратный курс. Затем довернул, круто кренясь, и направился к нам.

Я развернулся и дал полный газ.

***

Песчаный пляж с ивами и темная полоса воды за ними приближались. Краем глаза я видел стариков, двигающихся наперерез. Чувствовал на себе их взгляды. Казалось даже, различаю ствол револьвера, выставленный из кабины.

Я не успел добраться до начала площадки и места для взлета оставалось не много.

Берег быстро приближался. Луг был неровный; скорость нарастала медленно.

«Если мы окажемся в воде – перевернемся через капот, – мелькнуло в голове. – Если увязнем в песке – тоже перевернемся… и тогда – пожар…»

Луг заканчивался; я видел, как трепещут на ветру листья ивы и мелкие волны набегают на берег, но когда худшее, казалось, было неизбежно, аэроплан оторвался, наконец, от земли и повис в воздухе.

Под крылом мелькнула прибрежная полоса песка и потянулась монотонная, зыбкая водная гладь.

Я почувствовал слабость в членах и огромную, непомерную усталость.

Мы неслись у самой воды.

– Что там? – спросил я, не оборачиваясь.

– Маневрируй, Йорик, – послышался голос Агаты, – почти спокойный. – Кажется, они стрелять собрались.

В ту же секунду краем глаза я заметил, как в левом крыле появилось небольшое, размером с вишню, отверстие.

От неожиданности я сжался в кресле, бросил аэроплан вправо и стал набирать высоту.

– Аккуратнее, Йорик, – сказала Агата. – Не дай им зайти сверху.

Поздно. Самолет Иваныча уже висел выше и чуть в стороне.

Аркаша сидел в задней кабине и не смотря на остроту момента выглядел почти добродушно. В передней кабине расположился Иваныч. Такой же точно, каким я его запомнил в ту ночь у костра, – округлая, с проседью, борода, низкий лоб, нос картошкой, – если бы не взгляд: Иваныч смотрел на нас, как охотник смотрит на добычу; пристально, оценивающе.

А потом лица обоих пилотов вытянулись и застыли. Они увидели Игоря. Однако, длилось это недолго. В следующую секунду над срезом кабины появилась рука Иваныча. В руке этой был револьвер.

Я несся над рекой, следуя изгибам русла, закладывая крены, не давая Иванычу возможности прицелиться.

Аркаша держался на хвосте, прижимая сверху. Пока они не стреляли, но я понимал, что это не может длиться вечно. Старики более опытны. Рано или поздно они либо доберутся до нас, либо я совершу ошибку, не справившись с управлением и столкнусь с водой. Игорь же не мог вмешаться; вдвоем с Агатой в узкой кабине ему было слишком тесно, чтобы пилотировать.

«Да-да, – думал я, – так и будет. Так и будет, если только…»

Я выровнялся и сбавил скорость.

– Ты чего делаешь?! – заорал Игорь. – Сваливай!!!

– Тихо… тихо! – выдохнул я. – Агата! Где они?!

– Прямо за нами, выше.

– Метров за пятьдесят… нет, за семьдесят… скажи мне!

Следующие несколько секунд показались мне вечностью.

Я не знал, с какого расстояния бьет револьвер и молился только, чтобы они не открыли огонь прежде, чем окажутся достаточно близко.

– Семьдесят, Йорик, – сказала Агата. – Примерно семьдесят.

Я выждал еще немного, затем, собравшись с духом, добавил газ и бросил аэроплан в крутой, на грани сваливания, вираж.

Меня вдавило в сиденье. Горизонт за смотровым щитком кабины встал почти вертикально. Тело налилось непомерной тяжестью, в глазах потемнело. Я слышал, как захрипел Игорь. Агата была у него на коленях и не смотря на свой небольшой вес сейчас, должно быть, причиняла немалую боль.

Я тянул ручку на себя, стараясь максимально сократить радиус разворота и не свалиться при этом в штопор.

Наш аэроплан был более маневренный; Аркаша не сумел удержаться и отстал. Я увидел его позади-справа, переворачивающегося через крыло и уходящего в противоположную сторону. Очевидно, он решил, что я попытаюсь зайти ему в хвост и хотел предотвратить это, встретив меня лоб в лоб. Воспользовавшись его заблуждением, я вышел из крена и потянул вверх. Аркаша, поняв, что обманулся, ринулся было следом, но уже облако дышало холодом, и изгиб реки под нами, зажатый с обоих сторон тайгой, исчезал в серой мути.

***

Кругом была мгла, плотная и сырая. Чтобы окончательно сбить стариков со следа, мы несколько раз сменили курс, и только тогда перевели дух.

– Все целы? – спросила Агата.

– Целы, – ответил я. – Только в крыло попали.

– А двигатель? Баки?

– Топливо… на месте. Двигатель тоже, вроде, в порядке.

– Уже неплохо.

– Неплохо, – бурчал Игорь. – Ты, Йорик, конечно, молодец, только Агатка мне чуть ноги не переломала, когда ты заложил… А такая, вроде, легкая…

Спасаясь от погони, нам пришлось бросить на лугу почти все свое имущество.

Старики же, упустив нас, наверняка приземлятся там, чтобы обыскать нашу стоянку, поэтому возвращаться было бессмысленно.

– Интересно, – сказал я. – Как они все-таки нас нашли?

– Да… – согласился Игорь. – Непонятненько.

– А по-моему, наоборот, – возразила Агата.

– В смысле? – не понял Игорь.

– Ты давал интервью. Так?

– Ну, давал.

– Что за газета? Где издается?

– «Почайский Буй». Областная, вроде…

– Прекрасно… – вздохнула Агата. – О чем ты говорил?

– Да ни о чем… что летаем… возим… Да вот я вам сейчас покажу! У меня-ж с собой… Сохранил на память.

Игорь полез в рюкзак и достал газету, аккуратно сложенную и упрятанную в пластиковый пакет.

– Читай, – сказала Агата.

Борясь с ветром, Игорь приоткрыл газету на нужной странице и стал читать.

«Не рыбой единой живы почайские поселки. Не перевелись еще народная смётка и деловитость. Так, Иван Иваныч Иванов, председатель села Чайнодрищенское, решил внести вклад в развитие транспортной инфраструктуры края. Под его руководством силами селян была открыта первая на постсоветском пространстве района аэрокомпания «Авиа-капитал», позже сменившая название на более понятное и близкое сердцу рядового обывателя «Лети-Медведь» (прим. редакции).

На сегодняшний день в компании около пяти аэропланов, собранных буквально по сусекам из разных уголков нашей родины и восстановленных чайнодрищенскими умельцами. Налажено регулярное воздушное сообщение между Чайнодрищенским и поселками Медвежий Кут, Лисий Кал, Бесогоново, Малые Гунди, Затрапезным и многими другими.

Ширится маршрутная сеть. Растет пассажиропоток. Зияют улыбками рты счастливых бабок…»

– …Ой все, – перебила Агата. – Давай ближе к делу. Где там о тебе?

– Ну уж могли бы и послушать, – обиделся Игорь. – Хотя… если вам действительно совсем не интересно, то….

– Давай-давай, – торопила Агата. – Читай.

– Ладно. Так… – Игорь бегал глазами по строчкам. – Показатели…. Лучшие в своем деле… А, вот!

«…поблагодарив Иван Иваныча за обстоятельный рассказ, мы не могли не побеседовать с теми, кто непосредственно стоит на передовой аэро-трудового фронта, выбрав своим уделом романтическое ремесло авиатора.

Иван Иваныч любезно пошел нам на навстречу и представил, по его собственным словам, старейшего пилота компании, Василия.

Мы были удивлены, увидев перед собой не седого воздушного волка, а очень молодого, рыжеволосого, вихрастого парня. Высокий, поджарый, он не стоял на месте, а все пружинил, переминался с ноги на ногу, словно бы ему не терпелось оставить земную бренность и взмыть ввысь, в родные…»

– Ну, все понятно, – вздохнула Агата. – Они тебя по описанию узнали. Герой ты наш…

– Да я-то что…

– Да ничего. Сразу же ясно. Рыжий, вихрастый… Даром, что Василий. Вот они и поперлись в Чайнодрищенское, проверить. Поговорили с председателем, тот им все рассказал… по пьяной лавке, наверняка… и про то, что ты смылся, тоже. А может, он и наш аэроплан видел. Старики все это сложили, заподозрили неладное и с утра пораньше отправились. А дальше вы знаете.

Агата помолчала: «Хорошо еще, что ты с ними разминулся в своем этом… Задрищенском.

Чайнодрищенском».

– Хорошо еще, что вЫ вчера там не сели! – подхватил Игорь. – А то была бы встреча… еще и какой-нибудь мудак-инспектор прицепился бы, полюбому…

– Полюбому, – вздохнула Агата.

Мы еще помолчали.

– А чего-ж они тогда так охренели, когда меня увидели? – удивился Игорь. – Если знали, что я жив?

– Не знали, – ответила Агата. – А предполагали. – Зато теперь уж не сомневаются.

«Погибший» Игорь. Украденная карта. Угнанный аэроплан. И – мы втроем, живые и здоровые, в аэроплане, с картой, спешащие за наконечником.

Иванычу было от чего прийти в ярость.

– Ну хорошо, – вздохнул я, – с этим понятно. А дальше-то что? Куда полетим?

– Йорик, – сказал Игорь. – Курс тридцать три.

– Тридцать три?

– Да.

– Почему?

– Возьми-возьми. Долго рассказывать.

– Там что? Село? Город?

– Говорю же, долго рассказывать, – ответил Игорь. – Сами увидите. – И добавил. – Увидите, что я не зря торчал в этом Задрищенском-Чайнодрищенском.

***

Лишь в ранних сумерках мы снизились.

Внизу, на сколько хватало глаз, под низкими облаками темнел лес. Ни одного огня не светилось вокруг. Лишь редкие поляны, прогалины да разбросанные тут и там озерца разбавляли его угрюмую монотонность.

– Где мы? – спросил я.

– Кажется, на месте, – ответил Игорь. – Наверное…

Он выглядел растерянным.

– Ты куда нас завез? – спросила Агата.

– Говорю же, где-то здесь должно быть.

– Что?

– Да погоди ты, – отмахнулся Игорь.

Он долго всматривался в лес под нами. Потом сказал.

– Нужно где-нибудь сесть.

– Прекрасно, – вздохнула Агата. – А дальше?

– Да говорю же! Сядем, а там разберемся.

– Игорь, – голос Агаты сделался строг. – Ты сказал, что здесь село или деревня.

– Это Йорик сказал, – возразил Игорь, продолжая вглядываться.

– А что здесь должно было быть? У нас бензина-то хватит вернуться?

– О! – воскликнул Игорь. – Смотрите!

Поодаль на поляне виднелись вытянутые приземистые строения, деревенский дом и хозяйственные постройки – по всей видимости, ферма.

– Давай туда! – сказал Игорь.

– Мы точно это должны были найти? – не понял я.

– Да как сказать…

Агата покачала головой: "Кажется, зря мы тебя послушали".

Мы несколько раз прошли над поляной.

Видно было, что ферма давно пустует. Оконные рамы оказались выдраны, шифер частью был снят с крыш, частью лежал, разбитый, на земле, среди строительного мусора, проводов и каких-то ящиков. У одного из строений были сваленные в кучу дрова, несколько бревен и выложенное камнями кострище.

На краю поляны под соснами стояла вахтовка с выкрашенным в защитный цвет фургоном.

Людей ни на поляне, ни у вахтовки не было.

– Интересно, где все? – сказал я.

– Если это охотники, – ответил Игорь, – то, может, они машину оставили, а сами пошли в тайгу, пострелять…

– Охотники так обычно не ездят, – возразила Агата. – Скорее, геологи. Или нефтяники.

– Или местные, – провода на цветмет ищут, – добавил Игорь.

– Место для костра подготовили, – заметил я.

– Тем более хорошо, – обрадовался Игорь. – Значит, скоро вернутся. Объясним им, в чем дело, и на счет бензина узнаем. А если не вернутся, можно будет с машины немного слить….

– Слушайте, – сказала Агата, – давайте уже решать что-нибудь. Стемнеет скоро.

Поляна, где стояла вахтовка, не годилась для посадки. Ближайшая подходящая площадка оказалась южнее, у озерца на лесной проплешине; там мы и приземлились.

Аэроплан завели под сосны, укрыли его ветками и выгрузили из багажника то немногое, что у нас было. За вычетом личных вещей у нас остался неполный пакет продуктов, две пустые канистры и немного денег.

Кроны темнели на фоне низкого неба и легкий ветер, холодя лицо, прохаживался над ними.

Пока не стемнело окончательно, мы наскоро подкрепились хлебом с консервами и отправились к ферме.

Какое-то время шли молча. Игорь с канистрой, за ним – Агата, за Агатой – я, тоже с канистрой.

Деревья стояли плотным строем. Ветер шумел в кронах.

Я пытался хотя бы примерно представить, где мы.

Атлас дорог остался на лугу. Я помнил лишь, что местность в направлении нашего полета была малонаселена и лесиста. В записке же сторожа говорилось, что наконечник спрятан за лесами и синими горами. В месте, вероятно, похожем на это. Но – здесь нет большой реки. И гор нет…

– А ты хорош, Йорик, – вдруг сказал Игорь. – Аркашу уделал. Он такого точно не ожидал. Хотя, если честно, я думал, что мы все там и останемся. В реке.

– Если бы он был не хорош, – ответила Агата, – мы бы все остались, где были. Ты – в своем Задрищенском…

– …Чайнодрищенском.

– …Я – одна, на каком-нибудь вокзале, а Йорик… – Агата посмотрела на меня, но ничего не сказала.

Какое-то время мы шли молча.

– Интересно, где сейчас старики? – спросил Игорь.

– Готовят по пуле каждому из нас, – отозвалась Агата.

– Пусть сначала найдут.

– Найдут. – Если уж раз нашли… – Только сначала расскажи, зачем ты нас сюда притащил. Почему сразу не сказал, куда летим?

Игорь подкинул свою канистру и поймал ее.

– Потому что вы, наверное, не поверили бы. И не согласились лететь.

– Это уж нам решать. Рассказывай.

– Да уж точно, не поверили бы. Потому что тут такое, что кроме как мистикой не назовешь.

– Ой, все – перебила Агата. – Давай только без этого.

– Дык… тут как раз самое «это» и есть. – Возразил Игорь. – В общем… на чем я остановился?

– На том что, ты посмотрел в лицо старухе, – подсказал я.

– Да. – Игорь вдруг неожиданно посерьезнел и даже остановился на секунду. – Посмотрел в ее лицо…

***

…Нос – крючком, кожа пергаментная… и все кажется, что вот сейчас откроет глаза и встанет.

«Нет, – говорю. – Так и правда можно с катушек слететь. Лучше уж совсем ни о чем не думать».

Отвернулся к окошку и решил уж ни за что не смотреть, хотя бы мне приспичило.

Сижу, значит. Кажется, долго сижу. Вдруг слышу – словно бы кто вздохнул. У меня внутрях как будто оледенело. Сердце в пятки ушло. – Что за черт!

Но нет. Тихо кругом. Только за печкой мышь скребет. И лунный свет из окошка льется; тихий, печальный. Показалось, значит.

Дальше сижу. На гроб не смотрю. В голове пусто. Даже мысли похабные больше не лезут. Только сердце колотится.

Кажется, долго так сидел. Постепенно успокоился. – Ну, точно, – думаю, – померещилось. Ведь не может же в самом деле…

Чу… – опять вздох! Медленный, тяжелый.

У меня волосы дыбом встают, и одна только мысль: «Неправда! неправда!»

А вот и правда. Потому как в третий раз раздался вздох, теперь уже совсем явственно. Будто холодом наполнилась изба, – неподвижным, тяжелым, нутряным, и голос потек их того угла, где гроб: тихий, бесцветный, точно шелест; «О-о-ох… тяжко мне…»

И снова: «Уж так тяжко, так тяжко… Тяжелехонько».

Я не оборачиваюсь. Зажмурился, в стол вцепился, головой трясу.

«Неправда… неправда. Мерещится… еси на небеси… чур, чур меня…»

– Чего трясёсьси? – Спрашивает голос. – Али хворый какой? Лучше на бок меня повороти. Уж так тяжко мне, мочи нет… спина затекла, ноет…

– Лежи, – говорю, – бабушка, спокойно. Не положено.

Казалось – тут бы и с ума сойти, ан нет: будто во мне самом что поворотилось: сижу, с покойницей разговариваю, словно бы так и надо.

– Уж и так, почитай, с самого спаса лежу, – отвечают из угла. – Насилу дождалась тебя.

Я чуть не подпрыгнул на лавке.

– Ты меня, бабушка, с кем-то путаешь! Дожидаесьси ты каргу… подругу молодости. Вон она, за домом, – картошку сажает.

– Да уж какая там подруга, – отвечает. – Я ее и видом не видывала.

– А кто-ж заказывал бабку в черном, из Чайнодрищенского?!

– Я и заказывала, – говорит покойница.

– Ну, – говорю, – вот я и привез. – Попрощались, – а завтра и полетим чуть свет в родное село.

– Полетишь, касатик, – донеслось из угла. – Только не родное тебе то село.

– Ишь ты, – говорю, – не родное. Было не родное, а станет, может, родное.

– Не станет, – отвечает покойница. – Потому как мысль тебя гложет, и нет тебе покоя.

Я насторожился: «И что за мысль такая?».

– А такая. Источила тебя та мысль как червь дерево; душу выела, сердце вымела, разум вынесла, долой за околицу…

– Общие места, – говорю. – Так цыгане на рынках промышляют. Меня-ж этим не возьмешь.

– А если не возьмешь, – посмеиваются из гроба, – то и слушай. Был у меня внучок. Славный, пригожий. Васяткой звали.

Круглым сиротинушкой рос Васятка. Через то любила его еще пуще. Души не чаяла. То пряник ему куплю, то новую рубаху, то в школу ранец. И он меня любил, бабулечкой называл.

Рос Васятка не по дням, а по часам. Вырос красавцем, – всем на загляденье, мне на радость.

Одно плохо – не к чему ему себя приложить. В деревне – что? Скука, да лес кругом; того и гляди, сопьесьси.

Как-то раз пришел он ко мне и говорит: «Я, бабулечка, решил в деревне не оставаться. Здесь – что? А я жизнь хочу повидать: страны, людей, обычаи ихние. Всю землю обойду, а уж потом и ворочусь к тебе».

Опечалилась я. Три дня и три ночи проплакала, а на четвертый и говорю: «Ступай, внучек мой ненаглядный. Погляди страны разные, людей их, обычаи; всю землю обойди, а уж потом и возвращайся».

Собрала его в дорогу, благословила, да и проводила до околицы.

Осталась одна. Плохо мне без внучка, тоскливо. Все думаю: «Где-то теперь Васятка?»

Избушка моя от старости на пол сажени в землю ушла, оконце лебедой заросло, крыша замшела, огород сорной травой забылся, а от Васятки все нет как нет вестей.

И вот, снится мне сон.

Будто пришел Васятка. Сам – худой, щеки запали, и вроде и плачет, но и смеется.

– Что ты, – спрашиваю, – внучек мой? То ли плачешь, то ли смеешься.

– Плачу, – отвечает, – бабулечка, от того, что не обошел я весь белый свет. Лишь до

Почай-Реки и добрался, до переправы. Погрузился на паром, чтоб дальше идти, да как на грех, гроза разразилась. Потонул паром, и я вместе с ним.

Я слушаю – и сама плачу – от того, что не видать мне больше Васятки, что не обошел он весь белый свет, а сгинул в Почай-Реке.

– А чего, внучек, смеешься?

– А смеюсь от того, что хоть мертвым, а исполнил я свою мечту. Нашел меня добрый человек, да не оставил в сырой земле лежать. Я, – говорит, – теперь за тебя буду. Взял мой докУмент, и отпустил дальше плыть. Я от радости забыл, что не положено – ручкой из воды помахал. Хоть мертвым, – думаю, – а погляжу мир, города его, народы, и обычаи. Теперь уже, бабулечка, по Калёну морю путешествую, и паренька того добрым словом поминаю.

Я слушаю – и тоже смеюсь, что хоть и мертвым, а все же исполнилась Васяткина мечта.

Так и стоим друг перед другом; смеемся, да слезы утираем.

– А еще радуюсь, – добавляет Васятка, – что уж скоро с тобой свидимся. Ибо идет к тебе Самая Главная Бабка. Не печалься же и не плачь. Будем рядышком на облачке сидеть, кисель кушать, да сказки сказывать.

– А и не печалюсь, – отвечаю. – И так уж пожила – дай бог каждому. Теперь же, когда и тебя на сём свете нет, мне и подавно нет нужды землю-то топтать. Готова я.

– Вот то и ладно, – радуется Васятка, – вот и хорошо. Только сначала исполни ты мою последнюю просьбу.

– Исполню, – говорю, – внучек. Все, как скажешь, сделаю.

– Хочу, – говорит Васятка, – тому пареньку добром за добро отплатить. Вижу я, что точит его дума неотвязная; мысль о вещице одной. Ни днем, ни ночью покоя не дает. Гложет, ум заняла, душу вынула, сердце вымела, долой за околицу… Вот он и ходит по белу свету; ищет ее, а найти не может… И уж многие искали, да все они мертвы…

Жаль мне его. За то, что мою мечту исполнил, помочь хочу.

Живет же тот паренек в селе Чайнодрищенское, Задрыщинского району. На ероплане возит бабок, самовары их, удобрения, дедов, внуков и картошку по всей округе. Ты-ж найди его, да передай, что вещица та…

***

…Из темноты донесся грубый, надтреснутый голос.

Игорь осекся.

Впереди за деревьями мерцал огонь костра.

Мы замерли, прислушиваясь.

Голос повторился.

– Ну? – шепнул Игорь. – Что я говорил? Вернулись. – И погасил фонарь.

– Ага, – ответил я. – А фонарь чего убрал?

– Не знаю. Какие-то они…

Развязная, матерная речь разносилась в стылом ночном воздухе.

– Кто это, интересно? – снова шепнул Игорь.

– Судя по всему, не геологи, – ответила Агата, тоже шепотом.

– Местные?

– Может, и местные. Только откуда? Поблизости поселков нет.

– Это да… Ладно, пошли. Только тихо.

Осторожно ступая, мы приблизились и укрылись в зарослях кустарника на краю поляны.

На противоположной стороне ее мерцал одинокий костер.

За костром, под соснами, стояла уже знакомая нам вахтовка. Справа в темноте виднелись заброшенные корпуса фермы, изба и сарай.

У костра сидели люди и переругивались.

Силуэты сидящих сливались в темную массу, так что сложно было разглядеть или сосчитать их.

Время от времени, однако, то один, то другой из них вставал, чтобы подбросить дров, и тогда мы видели угрюмое, темное от копоти лицо с запавшими щеками, клочковатую бороду и лохмотья на исхудавшем теле.

– Ну? – спросила Агата. – Что делать будем?

Мы с Игорем не ответили.

С одной стороны, общество у костра не внушало доверия. С другой – чего можно ожидать от людей, всю жизнь проведших вдали от благ цивилизации? Извечно-бедственное положение удаленных регионов, безусловно, извиняло и оправдывало их несовершенства.

Может, то были крестьяне, которые, не нашедши ни работы, ни пропитания в родном селе, промышляют собирательством и охотой? Или неудачливые золотоискатели, кружащие по тайге вслед за ускользающим блеском своего божка? Или некий стихийный элемент, неведомый нам, но существующий здесь, на краю света и так же, как мы, ищущий для себя лучшей доли?

Все бы так, но мы стояли в темноте и медлили.

– У нас еще есть бензин, – шепнул я. – Немного, но есть. Может, поищем другое место?

– А если не найдем? – возразила Агата. – Застрянем здесь, без топлива? А все из-за него. – Агата подтолкнула Игоря локтем.

– Да что я-то опять? – шепотом воскликнул Игорь. – Всегда у тебя Игорь виноват.

– А может, утром вернемся? – предложил я.

– Утром они могут уехать, – возразила Агата.

– Вернемся на рассвете, – настаивал я. – Тем более, сейчас они, может быть, пьяные. О чем с ними говорить тогда? И вообще – я снова посмотрел в сторону костра, – не нравятся они мне.

– Да, пойдемте, – согласился Игорь.

Я сделал шаг назад, но я запнулся о ботинок Игоря, взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие и канистра моя ударилась о ствол дерева.

Полый металлический звук разбил тишину.

Сидящие у костра замерли, вглядываясь во мрак.

Один из них поднялся.

– Кто такие? – спросил он тем самым голосом, хриплым и развязным.

– Засекли, – шепнул Игорь.

Человек стоял неподвижно, всматриваясь в темноту.

– Выходи! Вон вы где! Вижу!

– Если что, – шепнула Агата, – Мы везем лес. Кончилось топливо, хотим купить. Больше – никаких расспросов, и тем более, рассказов. Про самолет – ни слова.

– А если… – начал было Игорь.

– Придумай что-нибудь! – отрезала она.

Глава 6

Неверный, дрожащий свет выхватывал из темноты избу с пустыми провалами окон, покосившийся сарай и морду вахтовки, облепленную грязью.

На бревнах, уложенных у костра, сидели люди. Лица их, с остро выпирающими скулами, угловатыми лбами и мерцающими нездоровым блеском глазами, были темны от въевшейся копоти.

Над костром, на жерди, укрепленной на двух врытых в землю рогатинах, висел закопченный же котелок.

– Бог в помощь! – поздоровался Игорь.

Никто не ответил.

– Извините за беспокойство, – добавил я. – Мы тут немного заблудились…

В полном молчании прошло еще несколько секунд.

– У нас закончилось топливо, – сказала Агата и указала на канистры.

– Не поможете, добрые люди? – подхватил Игорь.

– И вам не хворать, – сказал наконец тот, что окликнул нас.

Он стоял как-то боком, ссутулившись, – заведя правую руку за спину.

На нем был перехваченный широким, некогда зеленым кушаком, просторный тулуп шерстью наружу, – от чего он походил больше на лешего, чем на человека, – косматая, просторная же шапка, драные ватные штаны и стоптанные сапоги с острыми, загнутыми кверху носами.

Лицо незнакомца до глаз заросло бородой, сбившейся на сторону и всклоченной.

Лохмотья его товарищей были не столь монументальны, но все они выглядели так, будто извалялась в грязи и долго ползли сквозь терновник.

Внешность сидящих соответствовала их убранству.

У одного были треснувшие очки, криво сидящие на свороченной переносице; пальцы другого были испещрены наколками в виде перстней. Был среди них и молодой, нахального вида белобрысый паренек с золотыми зубами, и лысый, беспалый, с заячьей губой карлик, и рыжий, долговязый дылда с нестираемой, недоброй ухмылкой.

Все они глядели на нас в упор, тяжело и беззастенчиво.

– Я и говорю, – продолжал я, – заблудились, и у нас закончился…