Хромоножка и другие: повесть и рассказы для детей
Tekst– Перед всеми готов покаяться, кому сделал плохо… И кому не успел сделать доброе… Не хочу, чтобы меня злым запомнили…
Мура слушала, сидя рядом. Она не знала, что такое плохо и что хорошо. Она жила такой, какая есть.
– Кому ты с добротой своей нужен? – хохотнул Стелькин. – Каждый сам по себе, какой родился! Не обращай, Мура, на него внимания. А то пропадёшь с таким…
И взглянув в очередной раз мутными глазами сверху вниз из будки на Захарьева, спросил:
– А зачем ты в колонну на демонстрации полез?
– Ну как? Праздник! – едко усмехнулся Пётр.
– И что?
– Хотел со своими деповскими вместе быть… Вообще… со всеми!..
– Вот они тебя и вышвырнули, свои-то! Не смотришься ты с твоей тележкой на празднике…
– Да не свои, другие… Начальство…
– Какая разница?
– Тебя бы тоже так, как меня, выперли. Нет, что ли?
– А вот и нет. Во-первых, я не полезу в праздничную колонну. А во-вторых, если стали бы хватать, уложил бы парочку-тройку на асфальт. Опыт фронтовой есть!
Захарьев в ответ только молча мотал головой и яростно жмурил сухие глаза. Потом вроде бы самому себе Пётр сказал сквозь зубы:
– Выходит, Фомичу можно, а нам нет…
– А что Фомич? С его осанкой!.. Не чета нам…
– Он беляк недобитый. Бывший казачий есаул!
– Что? – у Стелькина белёсые брови аж ощетинились.
Пётр сдержанно пояснил:
– У него недавно сердечный приступ был. Он думал, что не выживет, ну и открылся Матвеевне. А та – мне. И никому больше.
Стелькин явно был в замешательстве:
– Вот, контра! Колом тя в землю! То-то я смотрю: молчун. Забился в щель…
* * *
После этого дня Пётр Захарьев стал неудержимо спиваться. Всё чаще он теперь ездил на своей тачанке к Стелькину, и без Муры…
Потом стал сутками где-то пропадать. Гармошку свою продал и пропил…
Два раза Фомич, пошатываясь от своей немощи, привозил Петра, приладив бечёвку к тележке, домой со станции, где тот христорадничал…
Глава 8. Тоска-кручина
Петра Захарьева не стало осенью, в середине ноября. За Смирновыми, где отвесный каменистый берег, укрепив для надёжности пудовую гирю в тележке и привязав себя верёвкой, махнул он её в Волгу-матушку. Свершил всё обстоятельно.
Обнаружили его только на второй день рыбачившие недалеко ребятишки.
Положили Петра в гроб обычной длины. Как если бы покойник был с ногами. Не стали экономить на досках. Никого почти со двора Муры на похоронах не было. Матвеевна в это время была в деревне у сестры. Старик Гордей Фомич из-за больных ног и сердца не мог уж спуститься вниз. Он быстро, на глазах сдавал. Большаков – на фронте. Мура видела, как появились во дворе непривычные посетители. Три человека с мастерских, она их сразу узнала, а четвёртый – деловой такой в кителе и с орденом на груди. Они обо всём и позаботились. И лёгонький гроб они несли. Под моросящим дождиком… Анна Большакова да Миня с Валей – шли за гробом до самого кладбища. На своей ступе похоронный маршрут нетрезвый Стелькин осилил только до парикмахерской, дальше по грунтовой дороге с ухабами и лужами продвигаться не решился.
* * *
Переживания последних дней изнурили Муру. Она стала быстро терять вес и чаще, чем обычно, пить. Редко умывалась и стала нервозной. Белая её шерсть сильно потускнела и стала всклоченной. Мура чувствовала, что в ней поселилась какая-то серьёзная болезнь. Но кошке было не до нее…
Она и на мышей охотиться стала без азарта, вяло. По необходимости.
Дома её давно не кормили. Нечего было давать.
Как тяжело без того, кого любишь!..
На Муру опять нашла тоска.
С фронта приходили поезда с ранеными. Недалеко о железнодорожной станции разместили госпиталь. Мура бегала на станцию к поездам. И ждала. Сама не знала, во что верила…
Она приходила вечером со станции сильно уставшая.
Садилась на лавочку, на которой совсем ещё недавно наигрывал на гармошке Петька, и печалилась.
Фомич сверху в окно видел её скорбный вид и не выдерживал, говорил веско:
– Так уж, до смерти, не горюй, слышь… Совсем загнуться можно… И не торопи! Кончится война, и придёт твой Большак. Порода Большаковых крепкая. Я и батюшку его знавал, и деда. Расею нельзя победить! У нас ведь в руках такая оглобля, что Гитлеру не сдобровать. Вот только хорошенько развернуться надо!.. Было уже такое…
* * *
…Один раз после станции она побрела к Стелькину.
Там обычная картина. Только вместо Петьки теперь был около будки хмурый с косматыми бровями незнакомый высокий дядька…
Встретившись взглядом с Мурой, хозяин мастерской поспешил:
– Не суди нас строго. Каждому – своё. Чем же тебя угостить? Вот половинка огурца. Ах, да: он тебе ни к чему… А, вот!
Порывшись в кармане брюк, он достал конфету.
– На тебе подушечку, – и протянул серую, запылившуюся конфетку, – зря, что ли, приколтыхала!
Мура разжевала конфету и проглотила.
– Как, дорогуша? Жизнь стала слаще? – неожиданно зычным голосом спросил человек с косматыми бровями.
Если бы Мура умела говорить, что бы она сказала? Сладкий вкус ей был неведом…
…Нет, тоскливо ей и в сапожной мастерской. Хоть и угощают там конфетами…
Глава 9. Новая беда
Мура продолжала метаться.
А тут вскоре сильно заболела жена Большака, тихая Анна. Она постоянно прихварывала, в этот раз совсем слегла. Если вставала, то еле ходила. Работать никак нельзя.
Огородишка какого-никакого нет. Где брать еду?..
Настали дни, когда кроме хлеба на карточки, ничего не давали. И то не каждый день был хлеб.
Приехавшая из деревни Матвеевна принесла кусок тыквы. Но её ещё вчера вечером Миня с Валькой доели вместе с кожурой.
* * *
Когда Муру Большак принёс к себе в дом со сломанной ногой, двойняшкам Мине и Вальке было по четыре года. Она росла вместе с ними, и теперь воспринимала шестилетних ребят и их мать, как своих соплеменников.
…Сегодня, возвращаясь от Стелькина, она свернула к знакомому складу около магазина. Задержалась Мура там недолго. Вышла и вместе с добычей направилась домой.
Она поскребла здоровой лапой в дверь, и ей открыли. С сияющим видом она переступила порог. В зубах у неё была придушенная мышь. Мура шагнула от порога вглубь комнаты и положила добычу на пол перед хозяйкой. Анна лежала на кровати ничком. Шагнув в сторону, кошка стала в упор смотреть на хозяйку. Анна повернула к ней лицо:
– Ах, Мура, Мура, какая ты! – Анна не находила слов. – Заботница! Но, голубушка наша сердечная, мы, люди, мышей не едим. Вот ведь как…
Мура слушала и не понимала, почему мышь остаётся нетронутой. Хозяйка не ест и детям не даёт?
Люди иногда бывают такими странными, трудно понять, отчего?..
– Мам, у меня голова кружится, так есть охота, – сказал Миня, набирая в кружку воды.
– Я уже две выпил, а всё равно… Только бурчит, – крутнул шишкастой головой Валька.
– Сходите в Дарьин переулок, там у старого колодца крапива растёт. Нарвите, как восейко[2] у нашего забора. Суп сварим.
– С мышью? – удивился Миня.
– Там две картошки ещё есть. Сегодня утром в чулане нашла. За тазик укатились…
* * *
…Через Волгу по мосту продолжали громыхать поезда с ранеными, эвакуированными с Запада. На фронт шли составы с горючим, военной техникой…
В посёлке развернули ещё один госпиталь. Мура туда бегала и смотрела во все глаза. Каких только раненых она не видела. Безногих, безруких, всяко перевязанных. И как Стелькин были: без одной ноги, и как Петька – без обеих… Видела, как один, похожий на Большака, с перевязанной головой давал прикурить совсем молоденькому без обеих рук. И тот, безрукий, разговаривая, улыбался!?. Мура долго смотрела на его болтающиеся перевязанные култышки рук…
Матвеевна говорила Анне:
– Наша Мура-то повадилась, смотрю, в госпиталь бегать. Большака, что ли, всё ищет меж увечных. Совсем после Петрухи извелась.
Анна еле слушала её. А когда соседка ушла, ахнула. Как оборвалось что-то внутри:
– Уж не Андрей ли там? А я лежу… Может, он такой, как Половинкин, без ног! Либо без рук?.. И возвращаться не хочет… Кошки-то всегда раньше людей неладное чуют… Если б не так, она бы на станцию бегала, не в госпиталь…
Утром, когда Миня и Валя ещё спали, а Матвеевны не было видно, она с трудом поднялась с постели. Позвала Муру, и они пошли в госпиталь.
Необычным для Муры был этот поход.
Хозяйка её в чёрном платье с бескровным лицом часто останавливалась и хватала воздух сухими губами, прислоняясь к забору. Когда кто-нибудь из прохожих подходил к ней, она вялой рукой молча протестовала, отказываясь от помощи.
Добирались они до госпиталя значительно дольше, чем это делала Мура одна.
Они уже были около ограды госпиталя, когда Анне снова стало плохо. Она опустилась на тёмную лавочку у шаткого штакетника.
– Вам плохо? – к ограде изнутри госпиталя приблизился молоденький солдатик на костылях.
– Если можете, помогите мне. В одном!
– В чём?
– Узнать бы… Нет ли среди вас Большакова Андрея.
Моего мужа.
– А что? Есть сведения?
– Нет, просто…
– Понятно, – только и сказал солдатик. Спрашивать больше ничего не стал.
Солдатик вернулся скоро.
– Не числится. Значит, здоровый. Воюет ваш муж! Похоронки не было?
Анна отрицательно покачала головой.
– Вот и слава богу, – обрадовался, улыбаясь, солдатик. Они пошли потихоньку домой, а солдатик, став задумчивым, долго всё смотрел им во след, нахохлившись, как подбитая птица, на своих костылях.
– Паникёрши! Вот вы кто! – шумела Матвеевна, когда Анна и Мура вернулись домой. – Ты, Анюта, как маленький ребёнок, или как вот эта, – она кивнула в сторону сидевшей рядом Муры, – такая же ненормальная!
– Мне бы водицы, – вяло молвила Анна.
Подавая воду в битой эмалированной кружке, соседка спохватилась:
– Вчера Фомич принёс пинжак зимний. На, говорит, поменяй на харчи какие. Всё равно до холодов не доживу. Выменяла на сушёные рыбины. Щербу варю. Сейчас принесу. И ты, и ребятишки похлебают.
Колотилась Матвеевна как могла. Она сильно внешне изменилась. Дородность её пропала. Тёмные глаза на ставшем плоским лице стали непривычно большими.
…Крапивы в Дарьином переулке становилось всё меньше…
Глава 10. Добытчица
Через несколько дней случилось невероятное.
Мура принесла в зубах коляску копчёной колбасы. Она положила её около кровати Анны на пол. Вся комната заполнилась сказочным запахом.
С одного конца Мура, видимо не устояв перед соблазном, отгрызла кусок, а так – целёхонькая коляска!
– Мура, где это ты взяла? – первой заговорила Анна. – Нельзя!
– Где? Ясно, на складе, который на станции, – догадалась Матвеевна.
И тут же удивилась:
– Кто же сейчас такую ест?
– Это для фронта, – ужаснулась Анна, – копчёная…
– Верно ли? – усомнилась Матвеевна, – Что для фронта? А может кто жучит для себя эту колбасу на складе, а Мура их раскулачила? Я бы тоже не удержалась, как Мура, взяла. Разрази меня громом!.. Раз голод не тётка, а родная мать! Ребята твои иссохли совсем. И ты! Такая стала: комар на себе унесёт! Надо пойти позвать ребят со двора.
– Всё равно виноваты будем мы. Чужое брать – добром не кончится, – не сдавалась Анна.
Мура не могла долго слушать хозяйку. Ей было страшно смотреть в её строгие глаза. Она отвернулась.
– Вишь: она обиделась на тебя, что ты её ругаешь. Гордячка! И в то же время – заботница! Какова! – по-своему рассуждала Матвеевна. – Ну прямо как у людей. Мне бы таких деток, как у тебя, Анна! Да Бог, видишь, не дал… Не ругать, а благодарить надо Муру. Дети, они ж не виноваты, морить их…
– Нет, нет, – шевелила Анна непослушными губами. – Посадят меня за колбасу эту. Что тогда с ребятами будет? Мура, не смей!
Кошка не понимала, почему с ней так строго говорят.
Она же старалась. Если бы Большак видел. Неужели и он бы ругал?
Мура вышла во двор.
А Матвеевна говорила Анне:
– Если что, возьму вину на себя! Да и кто кому скажет?
Фомич отмаялся. Никаких теперь забот. Жив бы был, не осудил… такого повидал…
Соседка стояла у холодной стены под окном. С улицы доносился отдалённый невнятный гул. А она продолжала утешать свою единственную собеседницу:
– Во всём дворе-то нашем остались ты да я, да мы с тобой… Кто знать будет? – спросила так и умолкла, спохватившись. Проговорила еле внятно сама себе:
– Что же это я? А?.. «Кто знать будет?»
Она поискала глазами икону в комнате. Не найдя, отступила от стены и повернулась широким серым лицом к окошку над головой. К свету, идущему издалека. Зашептала:
– Пресвятая Троица, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша. Владыко, прости беззакония наша. Святый, посети и исцели немощи наша, имене Твоего ради.
Матвеевна молилась. Анна её не слышала. Она теряла сознание…
* * *
Мура ещё несколько раз приносила колбасу, а потом перестала. Ящик с колбасой со склада исчез.
В тот день Мура ходила с виноватым видом.
И тут она вспомнила, что во дворе, недалеко от парикмахерской, видела курицу с цыплятами. Туда она и направилась.
Охота ей удалась легко. Едва она выглянула из-за большого железного корыта с зелёной водой, как перед глазами замаячили жёлтые комочки цыплят.
…Мура сделала ошибку, стоившую ей многого. С цыплёнком в зубах она пошла вдоль верандочки. И тут хозяйка цыплят увидела её.
Дебелая женщина в длинном засаленном халате схватила в чулане давно скучавшую в паутиновом углу увесистую скалку и метнулась во двор:
– Чумичка такая! Н-на тебе!..
Первый удар Мура получила по голове и отскочила в сторону. Уши её прижаты к голове, кончики их загнуты вверх.
Второй удар настиг её около дыры в сарай. Он был намного сильнее и пришёлся по спине кошке. Она успела по инерции попасть через дыру в сарай и потеряла сознание.