Эффект «галки»

Вы, конечно, знаете об «эффекте бабочки»?

Одна девица, дочитав до этого места, радостно закричала: «Знаю! Это в животе!»

Выбитый из колеи, я спросил, неужели она считает нормальным, что повесть начинается с таких бабочек?

«А-а, так это повесть! Я думала, роман».

«А какая разница?»

«Просто я все свои романы начинаю с намёка на этих бабочек!»

Я тогда подумал: хорошо, что эта особа – не писательница. Хотя я плохо слежу за «дамскими» романами, и, может, таких писательниц уже уйма, и подобными бабочками в их книгах забиты все страницы.

Нет, я имел виду тот знаменитый эффект: если ты сейчас убьёшь бабочку, то в мире всё изменится, и через пару миллионов лет на Земле могут править бал не люди, а, допустим, жуки.

Когда я впервые про эту теорию прочитал, у меня мурашки по спине побежали от такой перспективы. Сами представьте: через пару миллионов лет ты приходишь в горадминистрацию, а там в кресле сидит… ЖУК! Жесть, верно?

Хотя, как сказал мне один товарищ, непонятно, зачем ждать миллионы лет: зайди сейчас – он там уже сидит.

Ладно, чего это мы к жукам полезли, давайте снова о бабочках и их эффекте. Есть он или это фантастика? Есть, есть, не сомневайтесь – я на своём опыте знаю. Дались вам эти миллионы лет! Вот в детстве я столько этих бабочек переловил – их тогда почему-то было гораздо больше. Мы все бегали с сачками за капустницами – и душили их, душили. Душили, душили… Полиграф Полиграфыч тоже с нами бегал.

И вы что, не чувствуете эффекта от той душиловки? Полвека прошло, а жизнь уже стала ху… гораздо хреновее, у любого спросите. Просто время ускорилось, это и учёные вычислили, и не надо уже ждать миллионы лет.

Тамара, подруга Оксаны, тоже это заметила, и вывела из «эффекта бабочки» «эффект галки». Ну, или вороны, чтобы понятнее было, что не какой-нибудь Галины Ивановны.

Вот ты утром собираешься на работу и видишь в окне – летит галка, чёрная такая. Ну, ты увидела и пошла в прихожую сапоги надевать. И другие люди эту галку заметили, но значения никто ведь не придаёт, верно?

А она прилетела и села на крышу твоего дома. А там парапетик из кирпичей. Но ты же знаешь, как у нас бухарики-строители его кладут: хорошо, если только половину цемента слямзили. И кирпич под галкой ходуном ходит. А тут ты – вся такая из себя – выходишь из подъезда. Продолжать или сама вспомнишь, как в реанимации оклемалась?

Если честно, то об этом разговоре с Тамаркой Оксана вспомнила уже потом, когда её жизнь летела в крутом пике.

С Томкой они сошлись от обоюдной безысходности. В детстве жили в одном дворе, потом – в классе, кажется, девятом, – Тамара с родителями переехала в другой район города. Иногда сталкивались на улицах или в супермаркете: «Привет!» – «Привет!» – «Как ты?». И весь разговор.

У Оксаны были подруги в институте, у Томки свои. Пока Оксана зубрила экономику, Тамарка нырнула замуж, потом с трудом, унося ноги, вынырнула из этой проруби, где её крутило, как в стиральной машине. Места работы она меняла также беспорядочно: Оксана не успевала следить за её подвигами на этом фронте, как и на личном.

Они сблизились, когда муж Оксаны Вадик решил начать новую жизнь на стороне, оставив ей в подарок Ромку. Хорошо, хоть родители поддержали в тот момент.

Затем она оттрубила несколько лет в банке, и её несколько месяцев назад назначили управляющей: неожиданно, конечно, но Оксана решила, что по заслугам. Работе она отдавалась сполна, и было приятно, что это заметили.

Правда, все девицы в банке с этой минуты стали поджимать губки при встрече с ней, – зависть так и сквозила в их взглядах. Не будешь же с ними по душам разговаривать?

Вот тут-то они с Томкой и стакнулись. Встретятся, вывалят друг на друга ворох своих проблем, бутылочку вина распотрошат, и расстаются, без обид и претензий, – что им делить? Оксану очень порадовало, что её повышение на их отношениях никак не сказалось. Томка не стала лебезить, не пыталась выпросить кредит «по-приятельски». Для неё подруга – это подруга, а не ступенька.

Так вот о том разговоре. У Тамарки одна особенность: она зависает в сети. Но не так, как эти безголовые обалдуйки, что пишут свои комменты в четыре часа ночи – когда они спят? Или им на работу не надо?

Нет, Томка не дура, чем Оксане и нравится. Она шныряет по таким чатам – нормальной женщине и в голову не придёт там ошиваться. И любит отыскать какую-нибудь интересную информацию и всем знакомым навешивать её на хвост.

В то воскресенье они общались у Томки: та, экспериментируя, приготовила мексиканский салат – тренируется в ожидании очередного спутника жизни.

И стала объяснять Оксане про этот самый «эффект галки».

Они тогда похохотали, и Оксана забыла про этот «эффект». Мы ведь действительно не замечаем, когда начинается «оно». Оксана ведь не подозревала, что галка уже топчется на кирпиче. Просто имя у неё на сей раз – «пульт от телевизора».

И он как раз иллюстрирует ещё одну теорию, что глобальные события начинаются с какой-нибудь мелочи. Например, пригрело солнце, вытопило из снега на склоне горы камешек. Он покатился вниз, стукнулся о другой камень, о третий. И уже через минуту в долину сверзилась лавина. Кто про этот первый камешек вспомнит?

Пульт этот окаянный поломался, и Оксана поехала покупать новый. Это привело к тому, что она быстренько пролетела путь от руководящего кресла до швабры уборщицы.

А если бы пульт остался целым?

Тогда бы Оксана лет восемь спокойненько шила бы брезентовые рукавицы на зоне. Вот такая вот альтернатива, как любят говорить философы. Вы бы что выбрали?

А в тот вечер Оксана вернулась с работы. Её девятилетняя надежда и опора резалась, дергаясь в конвульсиях, в очередную игру в компьютере. Понимая, какая реакция со стороны матери последует, Роман со вздохом убил последнего «Чарли» и подсел к ней на диван.

– А с уроками как, молодой человек?

– Ма, мы же с тобой договорились: я играю, когда уроки сделаны.

– Жаль, что мы с тобой не договорились, на какую оценку они выполнены.

– Да ладно, ма, что я, зубрила и ботаник?

– Рома, в наше время без хорошего образования…

Оксана ещё что-то выговаривала, понимая, что это всё… Трудно без мужика воспитывать сына.

Она взяла пульт от телевизора, но панель не засвечивалась. Открыла батарейный отсек, поправила батарейки.

Бесполезно.

А Рома сидел так скромно, так внимательно смотрел на тёмный экран, что сразу начинаешь прозревать.

– Рома, скажи честно, ронял?

– Это Мурзик прыгнул – он и упал.

– Рома, ты замечаешь, у тебя постоянно что-то случается: и дома, и в школе. Но ты почему-то никогда не виноват, а, сынок?

– Ну, так я при чём, если Мурзик прыгнул?

Оксана только вздохнула:

– Вот теперь мне надо завтра будет ехать искать этот пульт. Будто мне больше и делать нечего.

– И чего? Ты же начальник на работе, можешь и задержаться.

– Рома, за начальником во все глаза смотрят: чего это ему можно в рабочее время за пультом ездить, а нам нет? Хуже нет быть начальником.

– Ага, ага!

Оксана легонько щёлкнула сына по лбу пультом, и они расхохотались.

Жмурясь, как кот, Ромка сунул голову матери под мышку, прижался и затих.

Оксана стала думать, где завтра покупать пульт. Пришлось звонить Томке.

– Не морочь себе голову, – с готовностью отозвалась та, – не шляйся по магазинам. Езжай сразу на радиорынок. Я прошлый раз полгорода объездила…

Вы вообще задумывались над тем, что каждый из нас ощущает себя центром вселенной? «Пуп Земли» – вот моя должность! Мы ведь только ближние связи отслеживаем: родных, начальство, друзей.

И совсем не думаем о том, что где-то какой-нибудь Мавроди уже организует «МММ», копая под ваше благополучие яму, уже Лёня Голубков обещает купить жене сапоги, а мы и в ус не дуем. Нам кажется, что мы всем в этом мире повелеваем. Наивные!

Вот и Оксана совсем не представляла в тот «пультовый» вечер, что к её жизни мог как-то прилепиться начальник областной полиции.

А генерал Винников в это время вёл переписку в интернете. Его всего несколько месяцев назад перебросили с Дальнего Востока в этот южный город «на укрепление». Так сказать, «на освобождение структур от оборотней в погонах», как выразился министр, предлагая Винникову, – тогда ещё полковнику, – эту должность.

Новоиспечённому генералу позволили взять с собой со старого места службы пару надёжных подчинённых, чтобы уж не совсем в одиночку воевать на таком глухом фронте.

И ещё пообещали поддержку в виде «майора Тюхина». Хотя какая на самом деле у майора была фамилия, и даже был ли тот действительно майором, генерал не знал. Он и не видел его никогда. Тот должен был разрабатывать проблему, так сказать, снизу.

А проблема эта состояла в том, что «авторитет» «Рыжий Алим» осуществлял трафик наркотиков в их город, сильно привязав к этому делу кое-кого из управления полиции.

Генерал не знал, что «Тюхин» был родом отсюда, но двенадцать лет назад уехал поступать в институт и в городе с тех пор не появлялся. Когда у его отца случился инфаркт, мать решила, что видали они в гробу городские стрессы, и увезла мужа в деревню к родственникам, где они и жили теперь.

А легенду майору придумали неплохую. Будто он работал в столице официантом в ресторане, но там случилась «разборка», и «Тюхину» случайно прострелили бедро. И он приехал в родные места подлечиться. Пулю майор схватил, понятное дело, совсем по другому поводу, но ранение позволяло ему свободно передвигаться и не оправдываться, почему не работает.

Хотя майору и пообещали, что его миссия будет жёстко засекречена, он понимал, что и в министерстве может быть утечка: вряд ли, конечно, вплоть до фамилии его, но то, что в город послан «волкодав», это вполне могло достичь нежелательных ушей.

И потому даже с генералом он общался по скайпу в вязаной шапочке с прорезями для глаз и специальным устройством искажал голос.

На подколы начальника говорил, что не хочет быть похороненным на здешнем кладбище, – не для того его сюда командировали. Он не сомневается, что в управлении не один «крот», а целая кодла. И, небось, уже идут по его следам. А то, что генерал говорит не с работы, а из дома, – это пустяки: сейчас техника… Он сам с такой работает.

А в расследовании он продвинулся. Действительно, дилеры получают товар на радиорынке. Очень удобно: будто покупаешь детали. Кто туда завозит опт, тоже понятно: Кусяев по прозвищу «Кусяка» и Пшеничный, кличка «Батон».

Майор показал снимки парней, явно не скрипачей симфонического оркестра. Они просто связные, перевозчики – ближе не подпускают. Скорее всего, специально держат, как слабое звено. Запахнет керосином, их уберут – и цепочка прервётся.

А откуда поступает опт в город, пока не совсем ясно. Надо ждать очередной партии, а уж тогда…

В конце разговора генерал пошутил, что «Пшеничный – Батон» – это остроумное прозвище. На что майор сказал: погоняло «Алим» понятно – фамилия у авторитета Олимпиев. А вот главу другой группировки, за что «Танкистом» прозвали?

Да всё просто, песню про танкиста очень любит. Нет, не «Три танкиста, три весёлых друга…», а другую: «Да у тебя же мама педагог, да у тебя же папа – пианист. Какой ты на фиг танкист?»

Майор специально назвал вслух имена Кусяки и Батона, очень надеясь, что квартира генерала прослушивается. Но если прослушка есть, интересно знать, кто за этим стоит: «Алим», «Танкист» или коллеги генерала?

Пока всё внимание «Алиму».

Оксана чувствовала себя счастливой только за рулём. Но это, по-моему, у всех женщин сегодня: другого счастья-то, подчас, и не предвидится. С мужиками всё просто – их нет. Взамен них… Ой, даже говорить не хочется!

Томка вычитала где-то стихи:

 
Всё меньше – будущих, всё больше – бывших.
А настоящих не было и нет.
 

Сразу чувствуется, что пишет женщина, и женщина талантливая, верно? Мужики ведь о таком не пишут, они всё больше: «Октябрь уж наступил, уж роща…» Или вообще такое, что ни в какие ворота: «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…» Ага, дадут тебе чего даром в наше время!

Ладно, чего о мужиках говорить, понятно, что в наше время автомобиль лучше особи в штанах. Конечно, любимый мужчина любую тачку за пояс заткнёт, но где он бродит, ядрён корень, этот любящий? Когда его видели в последний раз? В прошлом тысячелетии?

Томка вычитала где-то теорию, что любящих мужиков нет потому, что женщины стали доступнее. Взгляните на улице: каждая ходит, обтянув до невозможности свои прелести: тридцать пять градусов жары, а она в тёплых джинсах, дубина стоеросовая! Зато все видят, что у неё-то всё натуральное, – никакого силикона!

А другие готовы чуть ли не голышом по улицам шастать – это у них теперь шорты такие! Есть подозрение, что лет через пятьдесят материи на женское платье будет идти, как сейчас на носовой платок. Вот только что они согревать и прикрывать будут этим платочком?

Раз бабы доступны – чего мужику напрягаться? Какая-нибудь да пригреет: обездоленных дур хватает. А любовь – это ведь каторга пожизненная, хоть и сладкая, конечно. А какой бабе не хочется сладенького…

Между прочим, обезьян знаете, как ловят? На сахар. Кусок сахара кладут в кувшин с узким горлом. Она суёт туда лапу, хватает сахар, а вытащить кулак не может. А сахар бросить жалко…

И чем женщина от обезьяны отличается? Он, гад, и не работает, и бьёт её, а она всё разжать кулак не хочет – помирает, видите ли, без сладенького! Тьфу!

Так, что, машина – это… Оксана, когда была завотделом, взяла в кредит маленького такого «клопчика»: ей же много не надо было – съездить с Ромкой к родным. А когда назначили управляющей, некуда было деваться: вот и купила вот эту роскошную – как бы помягче выразиться? – заразу.

Наверное, уверяла она себя, просто я такая несчастливая.

Нет, всё было чудесно, только дней через десять машина вдруг заглохла и перестала заводиться. Автосервис вымотал все нервы, но потом ещё пару недель Оксана ездила и наслаждалась. Как вдруг эта… скотина опять не завелась. Снова прошли с ней круги ада.

И теперь Оксана ездит и дрожит – а если снова? Никакой радости от полёта. Хочется верить, что уже всё, починили, а где-то внутри скребётся червячок. Это разве жизнь?

Так настороже и рулит. Без наслаждения. В ожидании подвоха. Может, она себя накачивает, но ничего поделать с этим не может.

Рынок работает с восьми, Оксана выехала пораньше, чтобы если и опоздать на работу, то не сильно. Когда-то это был птичий рынок, где продавали волнистых попугайчиков и хомячков, но он заглох в девяностые: знаете, как-то не до хомячков, когда деньги за ночь в шесть раз обесцениваются. А ужин из хомячков что-то не улыбается приготавливать, хотя, мать говорила, с мясом тогда проблемы были, – словами не описать!

Отец вспоминал, как он, – году так где-то восемьдесят девятом, – стоял в продуктовом и смотрел на колбасу в витрине. Колбаса была оригинальней некуда: она состояла вся из сала, – на срезе казалась сделанной из белого горошка, каждая горошина отделялась от соседней миллиметровой паутинкой чего-то розового, может, даже и мяса. Если ты эту «колбасу» жарил на сковороде, через пять минут она превращалась в жидкость. Наверное, жир, хотя в это верили лишь уж очень упёртые оптимисты.

Но, главное, называлась «колбаса» «Эстонской». Как уверял отец, он потом понял, что подобного оскорбления прибалты не вынесли и потому кинулись отделяться от СССР в первых рядах.

Так как от хомячков пользы не было даже в продуктовом плане, рынок перепрофилировали.

Оксана припарковалась недалеко от входа и пошла к арке ворот, где на сетчатой дуге невзрачными, непонятно из чего сделанными буквами уведомлялось: «РЫНОК РАДИОТОВАРОВ».

Внутри всё пространство было посечено рядами крошечных павильончиков. Продавцы – в основном, мужчины – раскладывали товар на прилавках.

Оксана огляделась, несколько даже растерявшись: думала, что будет три-четыре магазинчика. Никаких пультов на ближайших прилавках не было видно: там лежала всякая всячина, – на женский взгляд, сущая чепуха. И кому это всё нужно?

Оксана направилась к ближайшему открытому прилавку на углу ряда: там под лёгкой крышей из пластика, укреплённого на четырёх трубах, скучал мужичок.