Беглец из Кандагара

Хаусхофер прервался на секунду, достал из портфеля термос, три картонных стаканчика, разлил кофе.

– Угощайтесь, господа, – галантно пригласил профессор своих слушателей. – Клянусь, это не эрзац.

Молодые люди потянулись к стаканчикам, носами чуя, что это действительно не эрзац. Пара глотков настоящего кофе сказалась на всех троих. Глаза их загорелись, что говорило о готовности к борьбе за великое будущее. Профессор всегда умел разжигать студентов и увлекать своими идеями. Его всегда внимательно слушали любые аудитории, потому что только внутренним огнём жив человек, а если этого нет, то всё напрасно.

– Вы, вероятно, понять не можете: почему профессор приехал лекции читать, тем более здесь, в тюрьме? – усмехнулся Хаусхофер. – Ведь так? Совсем недавно братство розенкрейцеров открыто заявило, что сейчас во многих странах стали появляться пророчествующие безумцы. Многие из них выдают себя за потомков Нострадамуса и претендуют на пророчество будущего Германии. Да, да, ни больше, ни меньше. Представляете?

– Если не секрет, в чём выражаются эти пророчества? – подал голос Рудольф Гесс. – Вы знаете, шеф, что я всегда с определённым вниманием относился к таким полубезумным оракулам, но, к сожалению, до сих пор не знаю догматов, провозглашаемых Нострадамусом. Кто он?

– О, никаких секретов! – улыбнулся профессор. – Известный французский Екклесиаст, при жизни его звали Мишель Нострадамус. Он скончался 2 июля 1566 года и похоронен в церкви францисканского монастыря. Но весь разумный мир был потрясён вестью о последнем предсказании пророка. Оказывается, тело проповедника эксгумировали и нашли в гробу рядом с телом металлическую пластину, на которой стояла точная дата эксгумации и было дописано несколько сопутствующих слов. Я знал, что вы, Рудольф, этим заинтересуетесь, и прихватил с собой «Столетия», ту самую книгу Нострадамуса, вокруг которой до сих пор идут бесконечные споры. Кстати, заметьте, что эта книга по числу своих переизданий уступает только Библии.

Хаусхофер привычно полез в бездонный портфель и вытянул старинный фолиант внушительных размеров. Книга явно относилась к раритетным изданиям, и оба заключённых, удостоившихся свидания, натурально разинули рты от удивления. Хотя для Гесса выходки шефа не являлись новшеством, однако и ему пришлось удивиться. Тем более что Хаусхофер именно с этого момента был осуждён Фемидой на участие в будущей биографии юношей.

– Так вот, – как ни в чём не бывало промолвил профессор. – Я даже заранее отметил кое-какие пророчества Нострадамуса, относящиеся непосредственно к нашему государству и к одному из наших соседей.

– Любому из наших географических соседей необходим кайзер, – вставил Гесс. – Потому как ни одна страна не сравнится с Германией!

– Похвально, похвально, – кивнул Хаусхофер. – Но предсказание касается пока ещё дружественной нам страны, России.

– Насколько эта дружба опасна? – попытался уточнить Шикльгрубер.

– Насколько? – хмыкнул профессор. – Судите сами. Вот один из катренов, отмеченных мною:

 
Чтобы поддержать потрясённую великую ризу,
Для очищения этого красные маршируют.
Семья будет почти уничтожена смертью.
Красно-красные истребят красных.
Кровь невинных вдов и девиц.
Так много зла совершено великим Красным.
Святые образа погружены в горящий воск.
Все поражены ужасом, никто не двинется с места.
 

Это уже произошло в России и отнюдь не без участия Германии. Вы оба, надеюсь, знаете историю, но дело не в этом. Здесь хватает многообещающих предсказаний, относящихся не просто к успехам нашей родины на разных поприщах, а к действительному величию Германии во всех частях подлунного мира. Предсказание – отнюдь не гадание на кофейной гуще, а будущая реальность! И реальность указанного действия – это «красно-красные истребят красных». Надо только помочь этим красным отыскать врага, притаившегося за углом, за кустом, в соседней квартире. Но вся проблема состоит в том, что участие Востока в наших победах вполне возможно, хотя и нежелательно. Германия никогда не нуждалась в союзниках, тем более неблагонадёжных. Я думаю, что нам следует опасаться соседей с Востока. Об этом гласит катрен II, 29 из той же книги:

 
Восточный человек покинет своё местопребывание,
Перейдёт Аппенинские горы, чтобы увидеть Галлию.
Пронзит небо, воды и снег
И каждого поразит своим жезлом.
 

Хаусхофер на секунду замолчал, и в камере повисла гнетущая тишина, поскольку оба слушателя были поражены услышанным.

– Что примолкли, арестанты? – весело спросил профессор. – В предсказаниях надо искать не печальный конец, а подсказку, как победить, обойти то, что может произойти. Надо сделать, чтобы это что-то никогда не произошло! Я доходчиво выражаюсь?

Оба слушателя усердно закивали головами. Неожиданные речи профессора настроили молодых людей на серьёзные размышления о судьбе Германии. Смогут ли они принять участие в становлении своей страны? За благополучную судьбу родины в каждой стране любой юноша отдаст многое, а потомственный ариец и подавно.

Профессор встал, молча прошёлся по не слишком широкому помещению камеры свиданий, заложив руки за спину. Потом снова взглянул на слушавших его арестантов. Оба сидели, не говоря ни слова, так как прекрасно понимали, что приезд профессора не ограничится одной только лекцией на важные, но всё-таки далёкие темы.

– Так вот, – продолжил Хаусхофер. – Всё мыслящее общество охвачено сейчас предсказаниями оракулов. Именно в хаосе и народился призрак. Фактически рождение этого призрака вселило надежду на всемирное преобразование, вызвало явления смехотворные, абсурдные и даже невероятные. Призрак, таким образом, легально бродит по Европе, а мы должны, просто обязаны заставить его работать на нас. Иначе для чего нужны мы в этом мире? Но создание Новой империи, на пороге которой мы стоим, невозможно без религии. Я не боюсь этого слова и повторяю, что настоящая религия человечества – Единая! Именно она должна сейчас властвовать над людьми всех кругов общества и поколений. Создание новой религии породит новые умы, и мышление человечества изменится. Ещё в середине прошлого века Теодор Хаген^[11] ездил на Ближний Восток и в Россию в поисках эзотерических знаний, на основе которых возможно построить любую власть. Тогда он привёз из экспедиции огромное количество манускриптов, в которых упоминается не только Лхаса, но ещё и Аркаим – древний город, находившийся в России, на Южном Урале.

– Поэтому вы упомянули предсказание Нострадамуса о России? – поинтересовался Рудольф Гесс. – Если там имеется ключ к мировым тайнам, то ясно, что миром будет обладать нашедший этот ключ.

– Меня всегда поражала ваша сообразительность, Рудольф, – обрадовался Хаусхофер. – Именно в России мы сможем найти то, что надо, что ищут многие и не находят. Но никогда нельзя упускать и другие возможности овладения властью. В Лхасу сейчас готовится экспедиция, а вот как проникнуть в исторический город России, пока не ясно. Тем более что необходимы будут небывалые археологические разработки, которые сразу же привлекут внимание мировой общественности. Русские по доброй воле могут не согласиться на исследование нами этих мест, тогда придётся действовать по-другому. Потому что именно в этих точках можно найти крупицы утерянной власти над планетой, утерянного рая, если хотите. Документы, привезённые Теодором Хагеном, сейчас хранятся в архиве бенедектинского монастыря в Ламбах. Предстоит много работы…

– Я видел эти документы, – голос Шикльгрубера стал хриплым от волнения. – Я был Австрии, в этом бенедектинском монастыре.

– Вы? – профессор удивлённо поднял брови. – Вы видели эти документы?

– Да, – кивнул Шикльгрубер. – Я пел в ламбахском церковном хоре. И один предмет, вывезенный с Востока, ещё тогда поразил моё воображение. Это барельеф Тетраскеле – античное изображение свастики – древнего языческого символа, обозначающего кругообразное вращение мира сущих.

– Фантастика! – обрадовался профессор. – Воистину неисповедимы пути Господни! Что же вы молчали?

Профессор от избытка чувств обогнул стол и подошёл к бывшему церковному певчему. Тот вскочил со стула, но Хаусхофер удержал его от объяснений мановением руки. Может быть, арестант не мог подробно рассказать об античном происхождении свастики, а может, профессору просто было удобней гулять меж учеников, читая лекцию, поэтому Гесс посчитал нужным тоже подняться со стула.

– Так вот, Адольф…

– Шикльгрубер, – отвесил тот армейский поклон.

– Хм, да, – профессор задумчиво почесал себя за ухом. – В общем-то, ничего, сойти может, но не мешало бы какое-то звучное прозвище, то есть псевдоним, а то от вашей фамилии, простите, очень уж шекелями попахивает.

– Есть у него другая фамилия, – вмешался Рудольф Гесс. – Ещё со времён войны его зовут Гитлером.

– Гитлер… Гитлер… Вот это уже получше! – одобрил Хаусхофер. – Откуда такая фамилия?

– Я долго был художником, господин профессор, – объяснил Адольф. – И благозвучная фамилия возникла при помощи моих друзей, тоже обитателей современной богемы, тем более что один из моих родственников носил эту фамилию. Так что ничего не придумано.

– Фамилия действительно неплоха, – опять подал голос Рудольф. – Между прочим, шеф, ваш новый знакомый хоть и арестант, но художник всё-таки неплохой. Рекомендую.

– Вот как? – удивился профессор. – От хорошего никогда нельзя отказываться. Я дам указание, чтобы все ваши документы переписали на эту фамилию. Вы не против, молодой человек?

– Никак нет! – снова по-армейски поклонился Адольф, только каблуками почему-то не щёлкнул.

– И ещё, – добавил Гесс. – В нашей партии, я думаю, ему для общей значимости подойдёт звание фюрер, то есть вождь!

– Вот и хорошо, – удовлетворённо кивнул профессор. – Дело в том, что у нас сейчас создаётся общество паранормальных явлений «Аненэрбе», и одним из ведущих директоров там будет приехавший со мной Герман Фирт. Он сейчас за дверью дожидается. Так вот. Нам нужна обязательная поездка в Лхасу, ибо только в Шамбале хранятся ключи от власти, к которым подбираются многие. И ещё один прыжок для овладения миром – это российский город Аркаим. О нём знают пока немногие. Экспедицию в Шамбалу возглавит Фирт.^[12] Он ещё об этом не знает, но когда откушает власти, то никто и ничто его больше не остановит.

– А мы? Мы должны сопровождать будущего директора «Аненэрбе» в скитаниях по Тибету? – поинтересовался Гесс. – Как кураторы его дел, которые в случае невыполнения…

– О, нет. Далеко нет, – улыбнулся профессор. – Вам, мой юный друг, вместе с господином Гитлером предстоит прослушать несколько моих лекций. Пока Закон против вас, но ничто не потеряно. Напротив, время не должно пропадать впустую. То мистическое знание, с которым вам придётся близко познакомиться, те мистерии, которые необходимо будет пройти для приобщения к избранным, всё это пригодится и будет необходимо на каждом шагу в будущем, потому что поможет решать самые сложные вопросы.

– Мы тоже будем сотрудниками «Аненэрбе»? – видимо, Рудольфу необходимо было выяснить, какую роль ему предстоит играть в будущем и стоит ли соглашаться с предложением шефа.

– Запомните, молодые люди, кем бы вы ни стали в дальнейшем, должны ясно понимать, что существует всё, что названо. Заключив в себе мир, человек становится творцом универсума. Это заповеди Вотана,^[13] и, придерживаясь их, личность сможет придерживать мир, где нужно и сколько нужно. Запомните, что вы – отнюдь не удовольствие для кого-то другого или же для самого себя; вы – не деньги, правящие этим миром; вы – центр поющего и танцующего вокруг мира. Это понятно?

– Конечно, – согласились молодые люди, а Гитлер ещё и добавил: – Со времён Калигулы в мире жива фраза: «Vulgus vult decipi».^[14]

– «Ergo decipiatur»,^[15] – хором подхватили профессор и его ассистент.

– Мы разработаем интереснейшую тему, господа, – продолжал Гитлер. – Идеал всеобщего образования давно устарел. Только когда знание снова приобретёт характер тайного учения и перестанет быть общедоступным, оно вновь получит ту функцию, которую должно нести, то есть станет средством господства над людьми и природой. Таким образом, мы вновь приходим к необходимости воссоздать кровную европейскую аристократию.^[16]

Пока сокамерник Гесса произносил эту короткую речь, глаза его блестели, артикуляция губ стала жёсткой, и нелишним оказались короткие взмахи руками. Что и говорить, речь получилась небольшая, но внушительная. Сейчас большой речи и не требовалось, потому что Хаусхофер выразил своё восхищение аплодисментами, подхваченными и Рудольфом Гессом.

– Вы, молодой человек, – торжественно произнёс профессор, – подтвердили мою уверенность в вас как в исполнителе и носителе наших идей. А ведь на это способен далеко не каждый. Я рад, что интуиция снова не подвела меня. И это хороший знак!

Глава 3

Рудольф Вернер Рихард Гесс, девяностолетний худощавый старик, рейхсминистр без портфеля, сидел в оригинальном деревянном кресле, стоявшем посреди небольшой комнаты, окна из которой выходили на сколоченную из толстых досок веранду. В нескольких десятках метров от здания на обрывистом берегу острова был виден причал и подруливавший к нему катер пограничников. Но вовсе не туда смотрел сейчас хозяин комнаты. Он в который раз перечитывал висевший на стене догмат: «Заключённый обязуется повиноваться всем приказам надзирателя без колебания, даже если он считает их глупыми. Он должен встать при входе офицера в камеру и снять шапку. Раз в два месяца он имеет право на пятнадцатиминутную встречу с родственниками. За нарушение режима положены наказания: круглосуточный яркий свет в камере либо полное отключение света на несколько суток, лишение прогулок и одежды, надевание наручников, замена постели на более жёсткую, в качестве питания – хлеб и вода».

Старательный стук дизеля на моторке разносился по всему острову, так что не заметить прибытия представителей охраны было довольно трудно. Тем не менее, никто из островитян не побежал встречать гостей – с этим справлялись дежурные на причале.

Рудольф Гесс по-старчески пожевал губами и усмехнулся:

– Никак, начальство явилось устанавливать особо строгие наказания на особо строгом режиме.

Потом он всё-таки обернулся в сторону причала, где несколько островитян встречало войсковых офицеров, пожаловавших с визитом в зону особого режима. Гесс поднялся с кресла и твёрдым шагом вышел на веранду. По внешнему виду пожилому мужчине никак нельзя было дать больше шестидесяти. Казалось, ни раны, полученные им ещё на полях Первой мировой, ни лондонский Тауэр, ни советская зона особо строгого режима не повлияли разрушающе на его уже немолодой организм. Выглядел он на первый взгляд довольно прилично, то есть фигура была стройной и подтянутой, как у новобранца, во взгляде глубоко посаженных глаз сквозило живое пламя внутренней энергии человека, голос пока ещё не думал подводить. Вот только высказывание мыслей вслух, глубокие залысины на голове и морщинистое лицо свидетельствовали о неумолимо надвигающейся старости.

Собственно, старость для человека номер два Третьего рейха уже перестала существовать. То ли различные тюремные застенки в течение более сорока лет, то ли мёртвая вода озера и здешний воздух высокогорья оживляли человеческое тело, но Рудольф Гесс пока ни на общее здоровье, ни на досадные недомогания ни разу не жаловался. Твёрдым шагом он сошёл по деревянным ступеням с веранды и отправился навстречу прибывшим.

Два офицера в сопровождении рядового, у которого на груди висел автомат, швартовались у причала. Странно, пожаловало действительно высокое местное начальство, а в сопровождающих только один рядовой. Значит, приехали выяснять, что случилось с беглецами и заодно познакомиться.

Первым на причал спрыгнул рядовой моторист и помог дежурным закрепить канат, удерживающий лодку, на кнехте. Затем на поплавок выбрался майор, начальник батальона охраны. Последним ступил на остров высокий полковник в надвинутой на глаза фуражке. Но высокого полковника Гесс действительно никогда не видел, а тот, что пониже ростом, майор Рукавицын, не раз интересовался жизнью заключённых на острове. Даже помогал обустраивать хозяйство. Что ни говори, а никакая война не даст человеку понимание жизни, которое приходит только при живом общении с населяющими планету существами.

Майор, кажется, интуитивно чувствовал, что мистическое существование рейхсминистра на острове связано с чем-то большим, чем обыкновенное заключение за какие-то провинности. Тем более раз сам Сталин собирался наведаться сюда и явно отнюдь не для простого знакомства. Вот только слишком долго собирался, поэтому давно уже отчитывается за свои дела в другом мире. Трусоват был Иосиф Виссарионович, ну да с этим ничего не поделаешь. Такие болезни неизлечимы.

Пройдя ровно половину пути по базальтовому обрыву, Гесс остановился и стал поджидать шагавших навстречу офицеров. В бараке, выстроенном на краю обрыва, рейхсминистр жил исключительно с военнопленными немцами, уцелевшими от гибели во Второй мировой, заработавшими пожизненное заключение на острове за какие-то необыкновенные преступления. Хотя нет, был среди барачных один русский. Вернее, немец, родившийся в России, но именно он был примечателен тем, что даже находясь в заключении, не переставал писать стихи и сочинять занимательные романы. Что ж, настоящий талант нельзя посадить за решётку и насильно заставить не писать.

В остальных пяти бараках отбывали пожизненный срок тоже непростые заключённые – граждане Советского Союза. Никого из них нельзя было назвать просто уголовным отморозком.

Пожизненными островитянами были изобретатели, даже философы разных стран, попавшие когда-то в руки генералиссимуса Сталина. И они безропотно доживали свой век здесь, на острове, меж двух безлюдных сопок, на которых, кроме кустарника, густой травы и не слишком высоких деревьев, ничего не росло. Но травы и кустиков хватало для пропитания кроликам, овцам и лошадям, которых жители острова пытались разводить в неограниченных количествах. А кролики часто обгладывали стволы карликовых деревьев, росших на острове, – это было одним из любимых занятий вислоухих.

Всё-таки надо сказать большое спасибо командованию КГБ или их непосредственным подчинённым за то, что позволяли пожизненным заключённым поднимать островное хозяйство и работать в специально построенных для этого лабораториях.

А сам майор Рукавицын был когда-то поражён тем, что островитяне из старого лодочного дизеля сумели сконструировать собственную электростанцию и теперь все шесть бараков снабжались энергией. Вот только солярку заключённым приходилось выпрашивать на Большой земле, но кто их знает, островитян. Недаром они меж сопок принялись рыть какую-то шахту. Может, для создания ещё чего-нибудь удивительного?

– Кстати, надо бы наведаться в эту шахту, а то пророют туннель до Америки, – пробормотал Рукавицын.

– Что? – не понял Бурякин. – Какой туннель?

– Да это я так, товарищ полковник, – принялся отнекиваться майор. – Не обращайте внимания. Это я мыслю вслух иногда.

– Ну-ну, – кивнул Юрий Михайлович и замолчал, поскольку они подошли уже к поджидавшему их старцу.

– Здравия желаю! – козырнули офицеры.

– Имею честь! – рейхсминистр вскинул руку в фашистском приветствии. – Чем обязан вашему вниманию? Собственно, догадываюсь. Происшествие сегодня ночью. Ведь так?

– Так, – кивнули офицеры.

– Вы свободно владеете русским? – удивился Бурякин.

– Помилуйте, товарищ начальник, – губы рейхсминистра искривились в иронической усмешке. – Прожив столько лет среди чужих, поневоле начнёшь разговаривать на чужом языке, думать чужими мыслями и совершать неординарные поступки, которые, скажем, для вас являются вещами обыденными.

– Хотите сказать, что из тюрем бегают только в России? – поджал губы полковник. – Поэтому вы почувствовали себя вольготно и решили, что вправе заставить начальника обратить на себя внимание? Но вы для меня просто обыкновенный заключённый, хотя и с необыкновенным прошлым.

– Вовсе нет, господин офицер, – виновато отмахнулся Гесс. – Только для российских лагерей побег – это более доступная форма связи с внешним миром. Но что мы стоим? Прошу пожаловать ко мне, там всё и обсудим.

Гости последовали за высокопоставленным заключённым. Надо сказать, что Рудольф Гесс ещё сохранил свою коричневую форму без знаков различия, но надевал её только по форс-мажорным обстоятельствам. Сегодняшнее посещение высокого начальства было для рейхсминистра именно необычным случаем, и он с утра уже оделся, как подобает.

Мундиры майора и полковника были не парадными, да и приехали они сюда не как званые гости. Тем не менее, все трое выглядели по-деловому. Офицеры прошли к именитому заключённому в его жилище и с любопытством осмотрелись. Вернее, осматриваться стал только полковник. Майор, видимо, бывал здесь раньше, и оглядывать скромную небольшую комнату не стал. Да и смотреть, в общем-то, было не на что: несколько деревянных скамеек вокруг прямоугольного стола да небольшой топчан в углу. Бурякин обратил внимание только на догмат, написанный на стене, который недавно внимательно изучал сам хозяин комнаты.

– Позвольте, господин Гесс, – полюбопытствовал майор. – Вижу, вы действительно забыли, что вы – всего лишь заключённый? Я указаний о таких надписях не давал. Откуда это?

Гесс повернулся в сторону стены, куда указывал майор.

– Ах, это… По моим сведениям, в камере заключённого номер семь в тюрьме Шпандау имеется такая вот надпись. Поэтому я попросил, чтобы мне тоже написали на стене такое же уставное предупреждение. Это не даёт мыслям уходить в сторону и помогает сосредоточиться.

– Интересно, – хмыкнул полковник. – Как вы узнали об этой надписи? Насколько мне известно, тюрьму Шпандау охраняют спецподразделения четырёх стран, но никого из посторонних к единственному заключённому не пускают. Да и к вам запрещено приезжать с визитом кому бы то ни было, не исключая нас, так откуда же сюда проникает информация?

– У меня несколько иная связь с остальным миром. Я могу поделиться с вами своим секретом, только чуть позже. И не думаю, что мне в Шпандау было бы лучше, чем здесь, – пожал плечами рейхсминистр. – Сталину я оказался необходим именно в связи с владением секретной информацией, которую доставили наши эмиссары после посещения Лхасы.

– Вы говорите о путешествии немцев на Тибет? – поинтересовался майор.

– Да, если можно приказной рейд считать путешествием, – тонкие старческие губы опять искривила ехидная усмешка. – Наши штурмовики чётко выполняли поставленные задачи. В Лхасе они добились расположения далай-ламы Теньцзын Гьяцо и на короткое время были допущены к посещению Шамбалы. Информацией, вывезенной оттуда, владею я. Вот почему генералиссимус Сталин проявил столь живой интерес к моей персоне. Вот почему я помещён на пожизненное заключение именно здесь, а не в Шпандау.

– Всё это так, – кивнул полковник. – Но почему Иосиф Виссарионович не посетил вас здесь?

– Очень просто, товарищ начальник, – усмехнулся Гесс. – Сталин оказался просто трусом. Да-да, я не оговорился. Иногда власть захватывают очень скользкие, беспринципные и недалёкие личности. Тогда в такой стране наступает диктатура. Это случилось в Германии, к этому привёл Россию и ваш Сталин. – Рейхсминистр взмахом руки остановил попытавшихся возразить офицеров, будто действительно заманил начальство на остров ради того, чтобы прочесть им лекцию, и продолжил: – Я в тридцатые годы основательно изучил поведенческие надломы сознания Сталина с юношеских лет. В юности Джугашвили был семинаристом, но его выгнали из семинарии за мелкое воровство. Потом он подался в абреки и, набрав команду таких же разгильдяев, совершал набеги на речные суда и баржи. Только, заметьте, из похода бандит всегда возвращался один. С награбленным барахлом, но без сотоварищей. На исчезновение коллег долго никто не обращал внимания, но как-то раз грабитель попался и попался основательно. Вот тогда у околоточных открылись глаза – все поняли, что никакой банды не существует, то есть абрек избавлялся от сотоварищей после грабежа, убивал их, а на следующее дело нанимал других. Вот откуда появилась цитата, ставшая впоследствии крылатой: «Есть человек – есть проблема, нет человека – нет никакой проблемы!». На каторге ему грозило пожизненное заключение, но подвернувшиеся политические обещали помочь с побегом. Побег устраивать не пришлось, поскольку наступил 1917 год.

Рудольф Гесс специально сделал ударение на цифре, но офицеры пока не поняли, зачем. Меж тем рейхсфюрер продолжил:

– В годы Советской власти в стране постоянно шла скрытная смертельная драка за власть, как у пауков в банке. Вот поэтому я с самого начала возненавидел коммунистов и примкнувшее к ним воинство эсеров. В такой драке выживает только самый храбрый или же самый подлый. Храбростью Джугашвили не блистал с детства, а вот подлости в нём хватало на целый полк. Недаром же расстались с жизнью Киров, Зиновьев, Каменев, Бронштейн-Троцкий, Ульянов-Бланк и многие другие. Всех перечислять, я думаю, не имеет смысла, но истинная заслуга Сталина в том, что он сумел лишить власти американского ставленника Лейбу Бронштейна и всю весёлую компанию той же национальности. Убрав с дороги верных соратников и помощников в становлении Советской власти, Сталин никогда не задумывался, что за его артистическими кульбитами внимательно наблюдают соседи. Когда я начал разрабатывать план «Барбаросса», учтены были все упущения, или, как у вас говорят, «ошибки» прикарманившего власть беспринципного убийцы. Именно такой психологический портрет у меня выкристаллизовался в сознании. Однако я всегда утверждал, что вождь в случае необходимости никогда не спасует перед кровопролитием. Большие проблемы всегда решаются кровью и «железом». Сталин полностью выпадал из моей концепции по той простой причине, что всех своих сотоварищей по грабежам он приучился уничтожать задолго до возникновения Советского государства. Поэтому такой коллега в любом деле, а тем более в достижении власти над миром, просто опасен. Но тут сама госпожа Политика командует парадом. У него не хватило мужества даже приехать сюда, к заключённому особо строгого режима. Он прекрасно знал, что, освободив меня, можно достигнуть тех заповедных высот, куда стремятся все завоеватели и диктаторы со времён существования земли. Сталин отдавал себе отчёт, что я далеко не тот, кого можно запросто положить в больницу с будущим летальным исходом или обвинить в вейсманизме-морганизме с вытекающей отсюда эротогенной психологией.

– Простите, – перебил рейхсминистра майор Рукавицын, – но откуда взялся ваш двойник, которому приходится отбывать срок в Шпандау?

– Это обычный клон. По прилёте в Шотландию я думал передать герцогу Гамильтону не только формулу биологического клонирования, но некоторые гораздо более существенные и полезные вещи.

– Теперь ясно, почему вас навсегда исключили из списка национал-социалистической партии, – резонно заметил полковник Бурякин. – По сути, ваш перелёт – далеко не миссия доброй воли или же предложение союзничества. Это просто обыкновенное предательство. Хотите или нет, но в нашей стране подобные поступки расцениваются именно так.

Гесс поднялся со скамьи, на которую он и его гости присели, подошёл к столу, налил себе в гранёный стакан воды из графина, залпом выпил её и обернулся к оппоненту. Полковник внимательно наблюдал за островным заключённым, но, взглянув в глубоко посаженные глаза рейхсминистра, непроизвольно поёжился.

– Знаете, может быть, вы и правы, – неожиданно согласился Гесс. – Только в нашем мире невозможно обойтись без коллег и единомышленников. Гитлер же не смог воспользоваться поражением англичан в Дюнкерке исключительно по своей глупости. Более того, у него стала прогрессировать мания величия. Таким же недугом поражён был и Сталин. А первый и основной закон власти гласит: разделяй и властвуй! Человек, не способный ничем делиться с себе подобными, жалок, ничтожен и достоин уничтожения. Герцог Гамильтон и Уинстон Черчилль были больше всего способны на сотрудничество в овладении миром, однако ни у того, ни у другого не хватило храбрости для неординарного поступка. Сталин решил наверстать упущенное коллегами. Одно время я даже подумывал, что человеку свойственно меняться и Сталин наконец-то сделает правильный выбор. Но этого не произошло. Кстати, опыты клонирования биологических животных давно проводятся американцами, и в начале нового столетия появятся первые клонированные экземпляры. А мой клон изготовлен, судя по всему, англичанами под покровительством Сталина где-нибудь на секретных военных полигонах Советского Союза.

– Но откуда вам всё это известно? – заинтересованно спросил полковник. – Выходит, если бы Сталин решился на встречу с вами, то власть над миром ему была бы обеспечена?

– Именно так, – кивнул Гесс. – А теперь уже поздно, и мне становится просто неинтересно разбираться в человеческих «ошибках». И не удивляйтесь моей осведомлённости о происходящих в мире политических и природных катаклизмах. Вам достаточно будет узнать, что мне известно о ночном задержании на пограничной реке Пяндж человека, пытавшегося пересечь границу? Причём нарушитель был не один. Второго при переправе подстрелили, а третьего на автомобильной камере утащило течением на речные пороги, откуда трудно выбраться живым. Но третьему повезёт. А пойманного вы ещё не допрашивали?

– Постойте-ка, – нахмурился полковник. – А ведь действительно… но откуда!.. просто мистика какая-то!

– Да, мистика, – кивнул рейхсминистр. – Это одна из наиболее правильных и действующих наук в сонме физических, технократических, психопатологических и других материальных стимулов сознания человека. Кстати, вы обратили внимание, что я пытался сделать ударение на 1917-м годе этого столетия?

– Вроде бы что-то проскальзывало, – подтвердил Рукавицын.

– Так вот, – продолжал Гесс. – Через три года, 17-го августа, мой двойник в Шпандау проявит желание повеситься. Вернее, ему помогут доброжелатели. Тогда и мой век канет в Лету, потому что, согласившись на клона, я дал ему часть своей генетической программы. Но дело не в этом. Вспомните, что случилось с Россией в семнадцатом веке?

– Вы имеете в виду патриарха Никона? – уточнил Юрий Михайлович. – Возникновение двоевластия, гражданская война…

– Именно это, – Гесс даже щёлкнул в воздухе пальцами. – Никогда ещё Русь не знала такой братоубийственной войны, как в семнадцатом веке.

– Вы клоните к тому, что цифра семнадцать – несчастливое число для нашей страны?