Коммунальная квартира. Новеллы коммунального быта

© Александр Брыксенков, 2019

© Андрей Брыксенков, 2019

ISBN 978-5-4496-4725-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ДОМ ЭМИРА БУХАРСКОГО

Лицевой фасад дома 44-б на Каменноостровском проспекте. Арх. С.С.Кричинский. 1914.

Здание было уникально, то есть ничего подобного ему в Питере не существовало, да и во всей стране – тоже. Специалисты отнесли стиль его к неоклассицизму, а внешний вид – к виду итальянского палаццо.

Правую и левую части дома разделяла до третьего этажа трёхарочная аркада. Её арки опирались на колонны, составленные из последовательно повторяющихся прямоугольных параллелепипедов и цилиндров. Автор не архитектор и архитектурными терминами не владеет, поэтому он использовать будет бытовую лексику.

Выше первой аркады располагалась вторая аркада аж до пятого этажа. Её три арки опирались на высокие колонны коринфского ордера (этот термин автору знаком). За аркадой располагалась, соединяя левую и правую части дома, двухсветная лоджия. Лицевой фасад отличался обильным декором.. Кроме карнизов, навесов, декоративных выступов, по всему фасаду в проемах между окнами располагались полуколонны (или колонны), в нижней части составленные все из тех же параллелепипедов и полуцилиндров с шарами наверху, а в верхней – цилиндрические с коринфскими капителями. Фасад был бы ещё более эффектен, но, в связи с войной, строители отступили от проекта и не возвели каменную балюстраду вдоль всего третьего этажа.

Отделка дома тоже была уникальной. Лицевой фасад здания отделали крупными блоками желтовато-белого шишинского мрамора, доставленного с Урала, из под Златоуста. Это единственный дом в Петербурге, облицованный таким дорогим камнем. Кстати, здесь тоже существовали недоделки. Так шары на колоннах и стволы колонн ризалита были выполнены из дерева. Только в 1952 году дерево было заменено на более солидный материал, но не на мрамор.

И внутри лепота: мрамор, поделочные камни, красное дерево, лепнина, мозаика, зеркала. Эмирово палаццо было настолько эффектно,, что и сам дом и его интерьеры послужили фоном при съёмке фильмов «Переступи черту» и «Коммуналка».

И аура у него непростая, под стать английским замкам. Правда, привидений не наблюдалось, но баек о подземном ходе, о тайной тюрьме, о спрятанных драгоценностях ходило предостаточно. После революции в доме размещался пулемётный полк. Современность тоже добавила колеру. В девяностые в эмировы покои въехали нефтяные воротилы братья Васильевы, которых вскоре перестреляли рядом с домом.

Это великолепное здание спроектировал и построил в 1914 году молодой архитектор С. С. Кричинский, правоверный мусульманин, татарин по национальности. Проектирование и строительство велось по заказу и на деньги эмира Сеид Алим-хана, повелителя благородной Бухары. Эмир, как и любой восточный властелин, обладал большими богатствами. На его деньги, кроме дома, одновременно шло строительство и знаменитой соборной мечети. Проектировал и строил мечеть все тот же Кричннский.

Ко времени постройки дома и мечети Сеид Алиму исполнилось 34 года. Это был солидный, бородатый мужчина, имевший чин генерал-майора. Царская власть щедро одарила его орденами. Грудь эмира украшали следующие ордена: Св. Станислава, Св. Анны, Св. Владимира, Белого Орла, Св. Александра Невского. За что такие почести? Вопрос!

Старожилы дома любили рассказывать истории о житье-бытье эмира, о его гареме. Но все эти повествования были всего лишь байками, так как жить Сеид Алиму в этом распрекрасном доме не довелось. С началом войны он уехал в Бухару и больше в Петербурге не появлялся. А дом не пустовал. Сразу же после завершения строительства он был заселен высокопоставленными единоверцами эмира.

Этот удивительный дом находится на Петроградской стороне, на Каменноостровском проспекте за номером 44-б. Именно по этому адресу отправился Барсуков в одно из теплых, солнечных утр, чтобы посетить дом своей молодость.

В доме эмира Бухарского, который после революции преобразовался в большой коммунальный муравейник под названием Дом социальной справедливости, Барсуков прожил 20 лет. Он вместе с мамой и папой обитал в тринадцатиметровой комнатушке. В квартире было еще 13 подобных комнат, образованных фанерными переборками на месте бывшей генеральской квартиры. Конечно было весело и тесно при одной то ванной комнате и двух туалетах, но люди как-то уживались и даже дружили.

Впоследствии судьба бросала Барсуккова то в Ригу, то в Севастополь, то в Пермь, но каждый раз. бывая в Ленинграде, он обязательно навещал своих бывших соседей по генеральской коммуналке. С каждым разом их становилось все меньше и меньше и, когда на Серафимовское отвезли последнюю старожилку, Барсуков перестал посещать генеральскую квартиру.

Прошли десятилетия с момента переселения Барсукова из дома эмира Бухарского в многоэтажку в Озерках Он был уверен, что громадные коммуналки в доме эмира бухарского уже ликвидированы, что эти лакомые, элитные помещения отхватили пронырливые нувориши. Так можно было подумать, наблюдая двор дома, забитый дорогущими авто, явно неподъемными для коммунальной публики.

Однако, однажды, проезжая мимо дома своей юности он обратил внимание на то, что окна в левой части дома (где он раньше и жил) завешены разнообразными занавесями. «Неужели все еще существуют коммуналки?» – озадачился Барсуков. Озадачился и решил проверить свое предположение.

Итак, в одно из теплых, солнечных утр отправился Барсуков на Петроградскую сторону, чтобы посетить дом эмира бухарского.

Он вышел на станции метро «Петроградская», продефилировал мимо любимой «Промки», перешел Малый и – вот он дом его молодости!

Вместо солидного сооружения из дуба с шестигранным окошком для швейцара (как было раньше), парадную прикрывала тщедушная дверца без какого-либо замка, что в наши боевые времена выглядело необычно. Вообще-то кодовой замок существовал, но он не действовал. На входе не было ни консьержа, ни охранника. Вывеска свидетельствовала, что на первом этаже находится женская консультация.

Барсуков толкнул дверь и вошел в парадную. Неухоженность, мусор в углу, запах аммиака и многочисленные граффити на благородных светложёлтых, выполненных под мрамор, стенах с живописными вазами в розах. Роспись была в сколах: уроды пытались зачем-то долбить её. Такого варварства в довоенные времена даже представить было невозможно. Парадная была как храм, где швейцариха надзирала за тем чтобы жильцы с громоздкими вещами, с санками, лыжами, самокатами, а тем более с керосиновыми бидончиками не перлись в парадную, а шли на черный ход.

Барсуков поднялся не второй этаж, подошёл к двери квартиры №2 и нажал два раза на кнопку звонка.

Дверь открыла девочка. Не спросив, к кому пришел дядя, зачем пришел дядя, она исчезла в глубине коридора. «Совсем как в старые, добрые времена» – подумал Барсуков.

Он вошел в коридор, застланный потрескавшимся линолеумом. Барсуков знал, что под линолеумом находится дубовый узорчатый паркет, который в прежние времена ежемесячно покрывался мастикой и всем коммунальным коллективом натирался до зеркального блеска. Очевидно, нынешним жильцам блеск был ни к чему.

Барсуков по длинному коридору (35 метров), заставленному шкафами, коробками, ящиками, прошел на кухню. Там две женщины что-то готовили на плите. Он представился и объяснил зачем он пришел. Женщины оживились, предложили кофе и стали пространно отвечать на барсуковские вопросы.

Из их ответов следовало, что из старожилов в квартире никого не осталось, что родственники старожилов давно квартиру не посещают, что агенты по расселению предлагают варианты, которые не устраивают жильцов и т. д.

Отказавшись от кофе, поблагодарив женщин за информацию, Барсуков прошел на черный ход, на котором можно было без декораций снимать «Сталкера». Выйдя на задний двор, он уселся на скамеечку и пригорюнился: « Господи! Уж как за эти коммуналки демократы чехвостили коммунистов, а сами ничего сделать не могут».

Барсуков бросил взгляд на дворовый фасад дома. Он был не такой великолепный как лицевой, но все равно в нем присутствовало благородство. «Здорово, что эмир успел построить этот дом. Он, как яркий южный мазок на сдержанной палитре Петербурга, – подумал Барсуков. – Наши-то богатеи только на стекляшки и способны».

А судьба Сеид Алим-хана была не очень-то сладкой. В 1920 году Красная Армия разгромила войско эмира и ему пришлось бежать в Афганистан. Он уходил через горы с гаремом, маленькими детьми и с караваном из ста верблюдов. Эмир и его домочадцы достигли Афганистана, а караван исчез. До сих пор энтузиасты шастают по пещерам в надежде найти сокровища эмира.

Оставшись без сокровищ, беглый эмир жил скромно, зарабатывая на жизнь торговлей каракулем. У эмира было более трехсот детей, но законными считались лишь четыре дочери и три сына. Жизнь разбросала эмировых детей по разным странам.

Один из его сыновей жил в СССР. Он отрекся от отца и под новой фамилией Олимов служил в Красной Армии. Участвуя в Великой отечественной войне, потерял ногу. Награжден орденом Боевого Красного знамени. После войны преподавал в Военно-инженерной академии им. В. В. Куйбышева. Сеид Алим-хан к старости ослеп. Он умер 5 мая 1944 года.

Ах! князья, графья, купцы, заводчики,

Наплодили в Питере дворцов.

Постарались скульпторы и зодчие:

Любо, что с фасадов, что с торцов.

И внутри роскошное барокко

Или рококо, иль что могли.

Статуи стоят не одиноко.

Всюду люстры, бра и хрустали.

Ах! князья, графья, купцы, заводчики,

До чего ж вы, право, молодцы!

СМЫСЛ ЖИЗНИ

По домашнему уютный Кировский. 1950.

Лешка стал «философом», как его назвала мама, не спонтанно и не нечаянно. На его психику и на характер мышления повлиял вид регулярных траурных процессий, которые тянулись по Кировскому почти с раннего утра. А может быть и не только поэтому.

Болезни облюбовали Лешкин организм. Они цеплялись к нему одна за другой. Сначала скарлатина, затем корь и воспаление легких, потом весь набор детских хвороб типа краснухи, свинки. Только все эти напасти минули, как воспалилась слюнная железа, и шею раздуло до размера детского мячика. Точку в череде болезней поставила мама, уронив на голову сыночка солидный деревянный карниз для крепления тюлевых занавесок. Было много крови, паники и слез. Лешка неделю ходил как индус, его голова была щедро замотана бинтами.

На память от травмы остался у Лешки на лбу солидный шрам. Будучи в возрасте, Лешка предполагал, что не только снаружи, но и под черепушкой, на коре мозгового полушария ребенка остался след от воздействия карниза. Иначе чем объяснить, что в голове малыша стали возникать такие не детские вопросы как, например: зачем живет человек?

Все болезни, которыми страдал Лешка были либо тяжелыми, либо заразными, поэтому он почти год просидел в своей комнате. А это очень скучно и тягостно. Ни тебе айпеда, как у нынешних детей, ни телевизора, ни плеера, ни компьютерных игр. Единственная отдушина – детские передачи, которые по утрам транслировал черный репродуктор «Рекорд».

Прослушав сказку про Аладдина и его волшебную лампу, поиграв незамысловатыми игрушками, малыш забирался на широкий подоконник и начинал изучать улицу, хотя объектов для изучения было не так уж и много. Разве что трамваи. От них исходило много шума, особенно, когда «двойка» выворачивала с набережной Карповки на Кировский. Визгу и скрежету было на всю округу: видать из-за крутого поворота.

Кроме трамваев интересовали Лешку похоронные процессии. Он их насчитывал до десяти за день. Гроб ехал либо на катафалке, влекомом парой лошадей, либо на грузовике с опущенными бортами. За гробом следовали опечаленные родственники покойного. Процессию, как правило, замыкали несколько дядей с трубами, которые, под буханье большого барабана, выдували что-то печальное.

У Лешки, ежедневно наблюдавшего такие шествия, постепенно сформировался вопрос: «Зачем эти люди жили, когда все равно умерли?»

Вот так, в результате черепной травмы и скорбных шоу озадачился ребенок проблемой о смысле жизни. Он стал тревожно часто допекать маму и папу вопросами, совершенно несвойственными детям в его возрасте. Приставал он с подобными вопросами и к бабушке. И если бабушка охотно разъясняла внуку, что у человека есть душа, что человек живет для того, чтобы угодить боженьке, и если он угодит, то душа после его смерти улетит в рай, то родителей такие вопросы ставили в тупик.

Действительно, зачем живет человек? На этот вопрос все отвечают по разному

Коммунисты говорят – чтобы бороться за светлое будущее.

Капиталисты считают – чтобы делать деньги.

Конфессионисты думают – чтобы славить бога.

Эпикурейцы и их последователи уверены – чтобы наслаждаться жизнью.

Простые люди – чтобы прокормить семью и вырастить детей.

В общем, вопрос темный и неопределенный. Поэтому родители не стали Лешке ничего объяснять. Они сказали ему, что ты, мол, еще маленький, вот станешь большим – сам все поймешь. А между собой порешили, что сына, для отвлечения его от странных размышлений, необходимо вытащить из уединения и внедрить в какой-нибудь ребячий коллектив.

Первым делом Лёшка был устроен в очаг, который находился в том же доме, где он и жил. Этот пятиэтажный дом был очень интересным. Его, ещё до революции, построил эмир бухарский. После же революции в нём устроили коммуналки, в которые поселили трудящихся.

В семь лет Лешка пошел в школу. И началась интенсивная и интересная жизнь. Лешку приняли в октябрята. «Звездочка» выбрала его своим вожатым. Он стал редактором «Бюллетеня», влился в коллектив художественной самодеятельности. Над октябрятами шествовали пионеры, которые разруливали разные сложности, возникавшие в «звездочках» и всячески поддерживали и защищали своих подопечных.

Кроме официальных, октябрятских занятий можно было на заднем дворе школы развлечься и частным образом, например, поиграть на деньги в такие игры как «чика», «пристеночек», «котёл». Как бы валютой была медь. Но для огольцов пятаки и алтыны были истинно валютой, поскольку за 20 копеек можно было купить мороженное типа «Маня», «Ваня». А ещё можно было подраться «до первой крови», можно было на заборе написать что-нибудь этакое.

Лешка, выросший в Алексея Барсукова, очень жалел теперешних школьников, которые не были и никогда не будут октябрятами. А еще он не любил либералов, которые ехидничали по поводу октябрят и пионеров. Барсуков не понимал откуда эта желчь. Может быть им в детстве из-за каких-то причин (может быть этнических) было не очень комфортно ни в «звездочках», ни в пионерлагерях.

А ведь октябрят и пионеров учили только хорошему:

Быть честным.

Быть добрым.

Помогать товарищу.

Хорошо учиться.

Уважать старших.

Наверное все хорошее доходило до детей и делало свое дело. Наверное, поэтому школы при коммунистах не обносили, как теперь, железными оградами с охранником на проходной. Наверное, поэтому советские школьницы не убивали своих одноклассниц, поэтому мальчикам даже на ум не могла прийти мысль, чтобы избить учительницу или учителя, поэтому в стране Советов юноши не расстреливали в школе своих товарищей.

Либералы громко сетуют на то, что кампания по десталинизации провалилось. Один умный человек посоветовал им: «А, вы делайте всё лучше Сталина, тогда и кампаний никаких проводить не придется».

Годы прошли, а детский бзик относительно смысла жизни, очевидно, не испарился. Иначе чем объяснить, тот факт, что Барсуков, заканчивая десятый класс, решил поступать в Университет, чтобы выучиться на философа.

Он так бы и сделал. Но тут вмешался один умный жилец коммунальной квартиры, в которой жил и Лешка. Этот жилец преподавал сопромат в Военно-морском училище. Узнав, что Барсуков собирается изучать философию, он прочитал ему маленькую лекцию: «Алексей, не порть себе жизнь. Философия – это не наука. Она ничего не выводит, ничего не доказывает. Если представители точных и естественных наук одаривают человечество разными вещами, которые облегчают и улучшают жизнь, то философы ничего не выдают на гора: сплошное бла-бла-бла. Философия – это бесплодная смоковница: цветов много – плодов нема. Настоящий мужчина должен не трепотней заниматься, а делать дело».

Послушался Барсуков умного человека. Не пошел он в философы, а подался в моряки. После окончания Высшего Военно-морского инженерного училища служил он на кораблях Черноморского флота и не заморачивался философскими проблемами. Ему было ясно, что смысл его жизни – это защита отечества.

В наше время патриоты осуждают армию и флот за то, что они в девяностые не защитили, как клялись, принимая присягу, социалистическое отечество. Здесь патриоты поступают неправильно.

Во-первых, армия предназначена для отражения внешних нападок и стрелять в собственный народ – это не её предназначение. А то, что Ельцин науськал танкистов на расстрел парламента, так, что с него возьмёшь – бухарик.

Во-вторых, в присяге говорится: «…Я всегда готов по приказу Советского Правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооруженных Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами».

Вот такого приказа от правительства Советская Армия не получила.

Бухтят о смысле жизни

Философы, как дети

Бухтят, не понимая, что смысла вовсе нет!

Людишки словно слизни

Прижились на планете,

А космосу, вселенной до них и дела нет!

ЛЮБА ЖЕЛЕЗНОВА

Розетка на потолке парадной

У царского генерала Давлетшина, семья которого жила до революции на втором этаже дома эмира Бухарского, было три дочери: Вера, Надежда, Любовь. Две первые девушки были полноправными членами семьи, а Люба была изгоем. У неё и фамилия-то была не такая как у всех домочадцев, то есть, была она не Давлетшина, а Железнова.

В шестнадцать лет Любушка безоглядно влюбилась в корнета Николая Железнова. Любовь была взаимной и плодотворной: девушка вскоре забеременела, но еще не догадывалась о таком подарке судьбы.

Начинался июнь. Полк, в котором служил Железнов уходил в летние лагеря под Красное Село. При расставании влюбленные договорились обвенчаться сразу же после возвращения корнета из лагерей. Но тут германец напал на Россию, и полк Железнова был прямо из лагерей брошен на позиции.

Только месяц и провоевал корнет. В одном из боев он был ранен и скончался в полевом госпитале. Любушка, узнав о смерти возлюбленного, впала в прострацию, а когда проявились признаки беременности, два раза пыталась покончить с собой, но бдительная Ксения Азизовна, мама Любушки, оба раза предотвращала несчастье.

Когда жена генерала сообщила Давлетшину о беременности Любы, тот взъярился и приказал обратиться к медикам, чтобы прервать беременность. Ксения Азизовна сказала, что уже поздно.

И по мусульманским понятиям, и по великосветским взглядам внебрачный ребенок – позор для семьи. Чтоб избежать позора, генерал отрекся от падшей дочери. Её отделили от остальных членов семьи, поселив в маленькой комнате для прислуги. Любе запрещалось появляться на приемах, которые часто устраивались в доме Давлетшиных. Ей не разрешалось участвовать в семейных трапезах. Она потребляла пищу, которую приносила ей горничная, в своей комнатушке.

Вере и Наде было категорически запрещено общаться с опальной сестрой. Попытался генерал распространить такое запрещение и на жену, но Ксения Азизовна резко отпарировала по-татарски: «Это моя дочь. Здесь ты мне не указ!»

Любе сменили фамилию. Она выбрала для себя фамилию своего погибшего возлюбленного и стал Железновой.

В конце зимы Люба благополучно разрешилась от бремени, родив мальчика. Его назвали Николаем. Презрев отцовский запрет, Вера и Надя массу времени проводили в Любиной комнате забавляясь с малышом и помогая сестре ухаживать за ребенком.

Только три месяца питался Коленька материнским молоком, после чего он был отнят от груди и сдан в сиротский приют.

Для нежной, юной психики такие мощные потрясения как смерть любимого человека, изгнание из семьи, разлука с сыном были непереносимы: Люба стала сходить с ума. Она то сидела в оцепенении, то подолгу разговаривала с Николаем, то напевала Коленьке детские песенки.

Профессор, обследовавший Любу, заявил, что девушку необходимо поместить в психиатрическую лечебницу. Но тут приспела революция. Она, как благодатный дождь смыла черный морок с Любиной души, к тому же исчезла гнетущая власть отца. Он перешел на сторону красных и погиб в 19-ом под Псковом. О чем Люба особенно не жалела. Первым делом Люба вызволила своего Коленьку из сиротского приюта, и они в своей маленькой комнате стали храбро преодолевать послереволюционные трудности. А трудностей было много.

Во-первых, в квартире появилось много чужих людей. Это власти «уплотнили» Давлетшиных в самую большую комнату их бывшей квартиры, а остальные комнаты и помещения перегородили фанерными переборками на четырнадцать пеналов и поселили в них четырнадцать трудовых семей. Генеральской дочке было очень трудно налаживать контакты с женами пролетариев.

Во-вторых, свирепствовала безработица. Но Любе повезло. Поработав на нескольких временных работах, она устроилась на постоянную работу в типографии «Печатный двор», что на Геслеровском проспекте. Коленька был определен в детский очаг, который находился в том же доме, где они и жили. Очаг занимал среднюю часть дома. Там прежде должен был располагаться эмирский гарем.

В третьих, наступил голод. На детскую карточку, как деликатес, выдавали кукурузную муку. Спасибо маме: она сдавала семейные драгоценности в Торгсин в обмен на продовольственные товары, которыми делилась с Любой.

Однако, жизнь постепенно налаживалась и становилась все интересней. В Большом поставили «Красный мак» Глиэра.

Опубликованы три тома «Тихого Дона».

Заработала гигантская Магнитка.

Возвели Днепрогэс.

Вступил в строй Беломорканал.

Страна зачитывалась романом «Как закалялась сталь».

Пышно встретили героев-челюскинцев.

Вышли на экраны «Чапаев» и «Веселые ребята».

Началось стахановское движение.

Мухина создала скульптуру «Рабочий и колхозница».

Чкалов с Байдуковым и Беляковым совершили беспосадочный перелет по маршруту Москва-Северный полюс-Ванкувер.

Страна гостеприимно встретила 2 895 испанских детей.

Отражено вторжение японцев у озера Хасан.

Папанинцы завершили работу на дрейфующей станции «Северный полюс-1».

Жуков разгромил японцев у реки Халкин-Гол.

СССР вернул ранее утерянные российские территории: Прибалтику, Западную Украину, Западную Белоруссию.

Подписан Советско-германский договор о дружбе и границе.

Красная армия вступила в Выборг.

Страна приросла Карельским перешейком.

Все эти яркие события (и многие другие: всех не перечтешь) произошли за какие-то десять лет правления коммунистов. Эти бурные, творческие десять лет являются горьким укором демократической России, где за двадцать пять лет либерального правления ничего заметного кроме войны со своими же гражданами в Чечне и миллиардного ограбления казны не происходило.

Конечно, имелось и исключение из правила – исправление Путиным дурной ошибки Хрущева, что было жарко одобрено и собственно в Крыму и в России.

В эти четверть века особенно жалко выглядела так называемая творческая интеллигенция, которая прежде выпрыгивала из штанов, требуя свободы творчества. Мол при свободе-то мы создадим нетленки, шедевры, классику.

Дали свободу, сняли цензуру, ну и что? А ничего. И в кино, и в литературу, и в драматургию влилась сомнительная струя чернухи, секса, обнажёнки. Чудаки! Разве удивишь Европу голой попой? А при Советах-то имели мы и золотые пальмовые ветви, и золотых львов, и Нобелевские премии.

Налаживалась жизнь в стране, налаживалась она и у Железновых. Люба заочно закончила Полиграфический техникум и стала мастером-бригадиром. Дети в генеральской квартире её просто обожали. Она приносила им вороха детских книжек с цветными картинками. Правда, листы были не сброшюрованы и с типографским браком, но это не портило детям настроения.

Коля Железнов закончил школу и очень захотелось стать военным летчиком. И мама, и сын, из-за непролетарского происхождения Коленьки, очень сомневались в возможности его поступления в военное училище. Однако, все обошлось. В анкете Николай указал, что он выходец из рабочей семьи, что его мать – работница типографии «Печатный двор», а отец погиб на Империалистической войне. И это было чистой правдой.

Это удивительно, но злодейка война благосклонно отнеслась к Железновым.

В первый же день войны самолеты полка, где служил Железнов, были сожжены в результате налета немецкой авиации. В беспорядочном потоке отступающих войск Николай дошел до Минска. Побывав два раза в окружении, он все-таки вышел к своим. Всю войну провоевал он на штурмовиках. Закончил войну командиром авиационного полка.

Люба Железнова избежала ужасов блокады. В июле наиболее ценное оборудование «Печатного двора» и его основные кадры были эвакуированы а город Молотов (ныне Пермь). Была эвакуирована и Люба. В город эвакуированные вернулись после разгрома немцев под Ленинградом.

На фоне трагической судьбы сестер (Вера повесилась, Надя отравилась), судьба Любы – это пригоршня счастья. В пятидесятые годы она переехала в Москву, чтобы быть ближе к Коленьке, который стал какой-то шишкой в военном министерстве. Судьба и дальше была благосклонна к Железновой: она не дожила до проклятых девяностых.

 
Мы жили в девяностых,
Вернее загибались.
Уж кладбищ не хватало, полезли на поля.
Знамён пропала алость.
Зато «Рояля» вдосталь.
Упало производство почти что до нуля.