Четверостишия Пушкина, переведенныя на наш язык, приняты в Ниппоне с восторгом, как свои, положены на музыку нашими композиторами и певцами, их поют на улицах и за работой. И никто, решительно никто не спрашивает, «что дальше». Потому что они просты и ясны, как рисунки наших ниппонских пейзажистов, которые вы, европейцы, так любите, хотя, простите за откровенность, очень мало в них понимаете. Совсем не то в них ищете и видите, что мы, довольные пейзажем постольку, поскольку он позволяет нам заполнять его простор – каждому своей собственной духовной жизнью. В этом Пушкин больше наш, чем ваш: не с Европой, а с Азией.
– Что же? – усмехнулся я. – Александр Сергеевич и сам предсказывал свое будущее азиатское величие, – что назовут его и «финн, и ныне дикой тунгуз, и друг степей калмык»… А ориентолог Радлов однажды в Урянхайском крае записал народную песню, которая, как перевели ее на русский язык, оказалась дословно «Шотландскою песней» Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит». Какими путями она туда забрела, – ни один евразиец не скажет…