Книга памяти: Екатеринбург репрессированный 1917 – сер. 1980-х гг. Часть I. Научные исследования

Издано по инициативе и при участии Музея истории Екатеринбурга и АНО «Волонтерское общество Свердловской области»

Научный редактор В. М. Кириллов

Рецензенты:

В. П. Мотревич, доктор исторических наук, профессор УрГЮА;

О. С. Поршнева, доктор исторических наук, профессор УрФУ имени первого Президента России Б. Н. Ельцина.

Авторы: Кириллов В. М., Быкова С. И., Вебер М. И., Дробина И. В., Килин А. П., Кириллова Т. С., Константинов С. И., Миронова-Шушарина Е. Ю., Мосин А. Г., Олешко В. Ф., Парфенова Е. Г., Паэгле Н. М., Печерин А. В., Печуркина Р. А., Погорелов С. Н., Прищепа А. И.

© В. М. Кириллов, 2021

© С. И. Быкова, 2021

© М. И. Вебер, 2021

© И. В. Дробина, 2021

© А. П. Килин, 2021

© Т. С. Кириллова, 2021

© С. И. Константинов, 2021

© Е. Ю. Миронова-Шушарина, 2021

© А. Г. Мосин, 2021

© В. Ф. Олешко, 2021

© Е. Г. Парфенова, 2021

© Н. М. Паэгле, 2021

© А. В. Печерин, 2021

© Р. А. Печуркина, 2021

© С. Н. Погорелов, 2021

© А. И. Прищепа, 2021

ISBN 978-5-0055-7562-3 (т. 1)

ISBN 978-5-0055-7563-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

Дорогие читатели! Вашему вниманию предлагается научно-публицистическая монография «Книга памяти: Екатеринбург репрессированный. 1917 – сер. 1980-х гг.». Это коллективный труд, в создании которого приняли участие 16 человек, среди которых известные ученые – исследователи истории политических репрессий на Урале, журналисты и сотрудники Музея истории Екатеринбурга.

Уникальность представленного материала состоит в том, что это первое столь объемное исследование, посвященное истории государственных репрессий в отношении жителей города Екатеринбурга-Свердловска и его окрестностей.

В последовательной ретроспективе вниманию читателей авторами представлен большой объем фактологических исследований, основанных на материалах государственных и частных, семейных архивов, а также на воспоминаниях современников и участников описываемых событий.

Глубокий смысл и предназначение книги заключены в самом ее названии. Память – это то, что не позволяет нам повторять ошибки, сделанные в прошлом, а для того чтобы память сохранялась, необходимы достоверные знания, пускай не самые приятные, а порой и откровенно страшные, что в полной мере подтверждают события и человеческие судьбы, описанные авторами этой монографии.

На памятнике «Стена скорби» на проспекте Сахарова в Москве высечены четыре слова: «Помнить», «Знать», «Осудить» и «Простить». Каждое из них имеет особое значение. Они как бы являются ступенями, вехами того пути, по которому нам следует двигаться, обращаясь к страницам истории, связанным с периодом Большого террора и массовых репрессий. События и факты, изложенные в этой книге, являются уверенной основой знаний, которые должны навсегда остаться в нашей памяти и подвергнуть самому решительному осуждению тот произвол и беззаконие, которые имели место в определенные периоды нашей недавней истории. Сможем ли мы это простить – каждый решает индивидуально, и в любом случае для этого понадобится время.

Уполномоченный

по правам человека в Свердловской области,

член Межведомственной рабочей группы

по координации деятельности, направленной

на реализацию Концепции государственной

политики по увековечению памяти жертв

политических репрессий

Т. Г. Мерзлякова

Введение

Проект издания Книги памяти «Екатеринбург репрессированный» был задуман в 2019 г. и реализован в течение трех лет. Перед авторским коллективом стояла непростая задача – аккумулировать исследовательские работы известных уральских историков – специалистов по истории политических репрессий в Екатеринбурге-Свердловске. Вторая, не менее важная задача – собрать документальный материал по персоналиям репрессированных и дополнить научно-исследовательские работы статьями и очерками о судьбах жертв политических репрессий. Задуманная нами книга является по своему жанру не столько научной монографией, сколько именно Книгой памяти, в которой исследование общих проблем политических репрессий органично сочетается с материалом о судьбах конкретных людей, основанным на источниках личного происхождения: архивных документах, интервью, воспоминаниях.

Выбор названия книги напрямую связан с судьбой нашего города в советский период. В 1924 г. Екатеринбург был переименован в Свердловск и носил это название до 1991 г. Как известно, Я. М. Свердлов, председатель ВЦИК и член Оргбюро ЦК РКП (б), глава СНК после покушения на Ленина, был одним из организаторов разгона Учредительного собрания, расказачивания и красного террора. Рядом современных историков он рассматривается как один из руководителей большевистского правительства, давших санкцию на осуществление расстрела царской семьи. Наименование города фамилией одного из адептов государственного террора стало, таким образом, символическим репрессивным актом. Поэтому не случайно в конце XX века произошло возвращение к родовому названию столицы Урала.

Первоначально содержание книги было призвано отразить все этапы и практики политических репрессий, начиная с послереволюционного террора и заканчивая борьбой с инакомыслием конца 1940-х – середины 1980-х гг. Однако в полной мере реализовать такой план не удалось по причине слабой разработанности отдельных историографических сюжетов, а также отсутствия комплексных работ по рассматриваемой теме на материалах Екатеринбурга-Свердловска. Наиболее трудными местами в уральской историографии истории репрессий являются периоды Гражданской войны, практической реализации Большого террора в Свердловске и особенно репрессий в годы Второй мировой войны и послевоенный период.

Логика построения содержания книги базируется на сложившемся к настоящему времени подходе к оценке значения политических репрессий как одного из главных инструментов политики коммунистической партии. Установка на террор и насилие была провозглашена Лениным, принята на вооружение партией большевиков, последовательно реализована в годы Гражданской войны 1917—1922 гг., «Второй гражданской войны» (как войны с крестьянством), объявленной Сталиным в 1929 г., Большого террора 1937—1938 гг.

Курс большевиков на превращение войны империалистической в войну гражданскую расколол все население России на враждебные социально-политические группы и открыл дверь в преисподнюю беззакония и массового взаимоистребления.

Утопическую модель так называемого социал-коммунистического государства можно было реализовать только путем принуждения. Поэтому политические репрессии использовались на всем протяжении существования СССР. По этой причине мы начинаем наше повествование с 1917 г. и заканчиваем 1980-ми, т. е. захватываем весь временной период существования власти коммунистической партии.

Наряду с обычным кратким введением к монографии мы решили написать обзор историографических проблем изучения истории политических репрессий в СССР в целом и Уральском регионе (Глава 1). Это дает возможность читателю понять, на каком этапе погружения в тему мы находимся сегодня, какие проблемы требуют профессионального внимания историков.

Содержание второй главы представлено материалом по одной из наименее разработанных проблем истории политических репрессий – красному террору времен Гражданской войны (работы С. И. Константинова).

Третья глава (автор А. П. Килин) посвящена такому широкому явлению социальной дискриминации, как практика лишения избирательных прав на основе классового принципа. В этой главе мы лишь частично приблизились к репрессивной реальности 1920-х. Так называемый нэповский период (1921—1928) часто представляется непросвещенному читателю как наиболее «вегетарианский» в истории социалистического государства. Однако именно в это время произошла кодификация советского права на базе концепции революционной законности, принят Уголовный кодекс 1926 г., нацеленный на закрепление террора. Одновременно проводится жесткая антицерковная политика, происходит расправа с оппозиционными политическими партиями (эсеров, меньшевиков, кадетов, монархистов и т.п.). Органами ВЧК-ОГПУ с 1921 по 1929 г., согласно официальным данным¹, было арестовано более одного миллиона человек, многие тысячи из них расстреляны. Состоялись сотни судебных процессов над духовенством, общее количество репрессированных священнослужителей составило около 10 000 чел., пятая часть из них расстреляна. В конце 1927 – начале 1928 г. за принадлежность к левой оппозиции исключили и сослали в ссылку более 3000 чел., в том числе Л. Д. Троцкого. В 1928 г. грянул показательный Шахтинский процесс, связанный с обвинением в шпионской деятельности и вредительстве «буржуазных специалистов».

Благодаря исследованиям А. В. Печерина (Глава 4) мы получили возможность проследить особенности репрессивной политики применительно к социальной группе священнослужителей в широких временных рамках (1917—1941). Автор делает трагический по своей сути вывод: «Большой террор привел к практическому исчезновению городского духовенства как социальной группы […], в 1941 г. в Свердловске не осталось ни одного служащего клирика Православной церкви […]».

Авторы исследовательских статей пятой главы (В. М. Кириллов, С. И. Быкова, Т. С. Кириллова) посвятили свое внимание периоду массовых репрессий, открывшемуся кризисом нэпа в 1928 г. и завершившемуся последней фазой Большого террора в 1939 г.

В. М. Кириллов в качестве основных источников своей работы использовал подшивки газет «Уральский рабочий» (Свердловск) и «Рабочий» (Нижний Тагил) за период с 1928 по 1939 гг. Применение метода контент-анализа позволило проследить динамику репрессивной политики в Свердловске, Уральской и Свердловской областях, выявить ее взлеты и падения, особенности властной мотивации. Автором разработан комплексный классификатор «Политические репрессии по материалам газеты „Уральский рабочий“», в котором сочетаются символьный и структурный виды контент-анализа. Сделан доказательный вывод о том, что пиковыми значениями применения репрессий отличаются периоды 1928—1931 и 1937 гг.

Принципиальное значение имеет статья С. И. Быковой, посвященная представлениям о причинах и масштабах репрессий советских людей – современников событий 1930-х гг. Начиная с полупризнаний Хрущева вместе с синклитом из Президиума Политбюро КПСС на XX съезде об их незнании о масштабах репрессий и заканчивая фейками сегодняшнего дня о самоуправстве главы НКВД «немецкого агента Ежова» в обход воли вождя, мы слышим повторяющийся рефрен: «Народ верил в вождя, поддерживал его, … репрессировано всего 2% населения СССР, и этого никто не заметил в обстановке великих побед пятилеток…».

Светлана Ивановна делает вывод: « […] жители Свердловска, других городов и заводских поселков Урала имели разнообразную информацию для оценки масштабов и понимания причин массовых репрессий в 1930-е гг. Интерпретация сведений из официальных источников корректировалась их личными впечатлениями, отражаясь на страницах дневников и в частной переписке, в слухах и доверительных разговорах, в «письмах во власть» и устном народном творчестве. Осознавая целенаправленный характер террора, личную заинтересованность И. Сталина, других политических лидеров, уральцы называли среди главных причин массовых репрессий как произвол местных органов НКВД, так и соучастие некоторых из современников».

В статье С. И. Быковой об особенностях темпоральных и политических представлений жителей Уральского региона в 1930-е гг. анализируется «миф о «темном прошлом» и «светлом будущем» как важнейший фактор мобилизации советского народа, как главный аргумент в оправдании возникавших трудностей и неизбежности применения радикальных мер в политической практике». Автор приходит к заключению: « […] в условиях экстраординарных перемен и ускоренного ритма жизни из нравственной системы координат оказались вытесненными многие ценности. Именно по этой причине человек соглашался с мнением власти, не доверяя иногда даже самым близким, а оказавшись в застенках НКВД, мог решиться на сговор со следователем, на самооговор (по сути, на отказ от себя, своего честного имени) «в интересах государства»».

Весьма интересный аспект изучаемой проблемы нашел отражение в работе Т. С. Кирилловой, которая проанализировала способы речевого воздействия на сознание читателей газеты «Уральский рабочий» средствами политической пропаганды. Заключительный вывод автора гласит: «в процессе анализа газетных материалов, опубликованных в газете „Уральский рабочий“ в 1928 и 1937 гг. становится совершенно очевидным стремление журналистов всеми имеющимися в русском языке средствами воздействовать на сознание читателей, манипулировать им, не брезгуя ни грубо просторечной лексикой, которая всегда находилась за пределами литературного языка, ни откровенно негативными оценочными высказываниями, унижающими человеческое достоинство, чтобы выполнить заказ партии большевиков на оболванивание собственного народа».

В 1998 г. вышла в свет монография А. И. Прищепы «Инакомыслие на Урале», а в 1999 году на эту тему им была защищена в институте истории УРО РАН докторская диссертация. Однако текст монографии, как говорится, не стал «достоянием широкой общественности». По договоренности с Александром Ивановичем, мы решили познакомить читателей с основным ее содержанием, скорректированным автором.

Работы по истории инакомыслия на Урале можно пересчитать буквально «по пальцам». По этой причине материал главы шестой является уникальным. В одном из выводов автор утверждает: «Наиболее заметные сдвиги произошли благодаря правозащитникам в духовной жизни общества. Началось восстановление прерванной в 30-е гг. духовной преемственности российской культуры […]. Благодаря правозащитникам началось возрождение родовых черт российской интеллигенции с ее вечными вопросами, решенными, казалось, навсегда. В ходе борьбы с навязыванием односторонних идеологических установок и штампов происходил возврат к тем общечеловеческим ценностям, которые отстаивались не одним поколением людей и которые были органически чужеродны статичной авторитарно-бюрократической системе: демократизм, гуманизм, гражданские свободы, идея социальной справедливости, понимаемая как равенство всех граждан в правах и возможностях, правовое государство».

Наиболее сложной для сбора материала первоисточников стала глава седьмая – «Технология террора и исполнители» (авторы: В. М. Кириллов, А. Г. Мосин, С. И. Константинов, М. И. Вебер, С. Н. Погорелов). Она открывается статьей В. М. Кириллова, в которой анализируется концепция революционной законности как правовая основа политических репрессий. Автор констатирует: «К концу 1930-х гг. окончательно оформилась система правового бесправия, опиравшаяся на положения различных законных и подзаконных актов, в своей совокупности сформировавших нигде официально не утвержденную в цельном виде концепцию революционной законности. В нее, исходя из правоприменительной практики большевиков, можно включить следующие положения: враги революции и народа, определяемые на основе классового подхода, как главный преступный элемент государства диктатуры пролетариата; уголовная ответственность за политические и идеологические убеждения; политический преступник – социально-опасный элемент; уголовный преступник – социально-близкий элемент; террор и концлагеря как средства наказания и изоляции; наказание по велению революционной совести; презумпция виновности обвиняемого до суда и признание обвиняемого как основа обвинения; наказание за недонесение и за покушение на деяние, как самого деяния; обратная сила принимаемых законов; использование чрезвычайных, внесудебных органов».

Во втором разделе главы (автор А. Г. Мосин) анализируется технология фальсификации контрреволюционных дел в годы Большого террора на примере «дела 52-х», искусственно созданного руками сотрудников Первоуральского городского отдела НКВД в 1937 г.

Следующие разделы главы посвящены исполнителям террора времен Гражданской войны: советским и партийным руководителям Урала, представителю белого движения подпоручику М. К. Ермохину, председателю Уральского областного суда Н. В. Жирякову и кадрам Екатеринбургской ГубЧК.

В заключительном разделе главы (автор – военный поисковик, историк-археолог С. Н. Погорелов) представлен уникальный материал, связанный с известным всем свердловчанам расстрельным полигоном НКВД на 12-м километре Московского тракта. Автор в 2020 г. по договору с Музеем истории Екатеринбурга провел профессиональное обследование этого места и выявил две зоны массовых казней и захоронений, установил значительные разрушения, вызванные непродуманным строительством биатлонного комплекса «Динамо» и варварскими «антропологическими» бурениями 1990-х и настоящего времени. Фактически этим исследованием сформирована доказательная база для обоснования нового обследования территории места захоронения и установления подлинных границ расстрельного полигона, реконструкции ныне существующего мемориального комплекса.

В главе 8 (автор В. М. Кириллов) анализируется современное состояние изучения масштабов государственного террора в СССР и процесса реабилитации репрессированных. Автор констатирует, что только в рамках законов 1990-х гг. реабилитации подлежат от 12 до 13 млн чел. За период с 1954 по начало 2009 г. в СССР, затем России реабилитировано 5 387 517 чел.

Во второй части книги, в статьях и публицистических очерках нескольких авторов, повествуется о трагической судьбе более 100 чел., ставших жертвами беззакония. В статьях С. И. Константинова и Е. Г. Парфеновой описана история заключенных Екатеринбургского арестного дома (тюрьмы №2) в годы Гражданской войны и Большого террора.

В журналистских очерках Р. А. Печуркиной описана судьба людей разного социального статуса и национальной принадлежности, репрессированных в 1930—1940-х гг. Среди них: родственники Софьи Андреевны Толстой-Берс, комкор РККА С. А. Пугачев, мужики из деревни Аверино Сысертского района, крестьянка Мария из села Афанасьевского Ачитского района, художник М. В. Дистергефт и его жена Элеонора Павловна, немец-антифашист и ученый-минералог П. Э. Рикерт, политэмигрант из Германии, узница сталинских лагерей Дора Ангрес-Рикерт.

В очерке В. Ф. Олешко повествуется об истории дела 30 школьных учителей во главе с заведующим Свердловским облОНО И. А. Перелем, которые были подвергнуты жестокому наказанию по сфальсифицированному делу о «поджигателях» (пять из них замучены на следствии, двадцать четыре умерли в лагерях, один выжил и был реабилитирован, а сам И. А. Перель – расстрелян).

Н. М. Паэгле посвятила свои статьи судьбе главного режиссера Свердловского театра драмы Ефима Брилля и известного уральского художника Л. П. Вейберта.

В 2020 г. была проведена работа по изучению судеб репрессированных студентов, преподавателей, ученых и простых служащих Уральского федерального университета, пострадавших в ходе политических репрессий. На основе данных, указанных в «Книге памяти жертв политических репрессий Свердловской области», были установлены имена более 185 пострадавших. Сотрудник Музея истории Екатеринбурга Е. Ю. Миронова-Шушарина на основе архивно-следственных дел УГААО СО, семейных архивов и интервью подготовила девять материалов о репрессированных сотрудниках университета. В их числе ректор Свердловского университета З. Ф. Торбакова, доцент энергетического факультета Л. Н. Брук-Левинсон, студент историко-филологического факультета С. А. Захаров, профессора Ю. М. Колосов, И. А. Соколов, И. В. Стецула и другие.

Создавая книгу памяти, мы старались придать ей научно-публицистический характер в стремлении охватить как можно более широкий круг читателей. В ее создании приняли участие 16 человек, среди которых известные ученые – исследователи истории политических репрессий на Урале, журналисты и сотрудники Музея истории Екатеринбурга.

В. М. Кириллов

Глава 1. Проблемы историографии политических репрессий в СССР и на Урале
(1917—1980-е гг.)
(В. М. Кириллов)

История репрессий на Урале в советский период – проблема актуальная как в научном, так и в общественно-политическом отношении. В ходе революций 1917 г. и Гражданской войны Урал стал местом противоборства различных политических и социальных сил. Эта борьба сопровождалась жестокими акциями красного и белого террора. Здесь велись боевые действия с армией Колчака, а в Екатеринбург волею судеб попала семья последнего русского царя и здесь же была жестоко убита. В 1920-е десятки тысяч уральцев подверглись жесткой дискриминации в виде лишения избирательных прав. На рубеже 1920—1930-х гг. активизировалась политика колонизации северо-восточных районов Советского Союза. В результате Урал стал местом интенсивного промышленного строительства и военным арсеналом страны. Сюда было направлено более пятисот тысяч раскулаченных – спецпереселенцев СССР, а в конце 1930-х – 1940-е гг. созданы многочисленные лагерные системы, пропустившие через себя сотни тысяч заключенных, в том числе, репрессированных по политическим мотивам.

История репрессий первоначально изучалась преимущественно в масштабах всей страны, поэтому чрезвычайно важны региональные исследования по этой проблеме. Глобальные социально-экономические процессы оставляют свой след в историческом сознании людей лишь после их фиксации на локальном и индивидуальном уровне. Общая объективная картина политических репрессий советского периода может быть представлена наиболее объемно только благодаря комплексу локально-региональных исследований.

Историография истории политических репрессий в СССР прошла ряд этапов в своем развитии. Первые отклики на деяния большевиков появились в ходе революции, Гражданской войны и через несколько лет после ее завершения.

Начальный этап развития историографии – 1920-е – начало 1930-х гг. С анализом большевистской доктрины и практики выступили ученые-философы, историки, экономисты, социологи, общественные деятели, оказавшиеся в эмиграции: А. Н. Бердяев, С. Н. Булгаков, А. С. Изгоев, С. П. Мельгунов, И. А. Покровский, П. Э. Струве, С. Л. Франк, С. А. Котляревский и другие². Наряду с западноевропейскими учеными, изучавшими фашистский режим в Италии (Г. Амендола, Л. Вассо, Ф. Турати, Г. Хеллер), они сделали вклад в формирование концепции тоталитаризма. Именно тогда в европейскую науку и вошло понятие «тоталитаризм».

Как известно, события в России раскололи массовое сознание во многих странах и, несмотря на ужасные последствия красного и белого террора, одни восхищались большевиками, других их ненавидели. В такой ситуации не могло быть нарисовано объективной картины причин, масштабов и последствий террора. Впрочем, большая часть социал-демократии, не говоря уже о сторонниках других политических движений, восприняла действия большевиков негативно. Противники коммунизма на Западе и русские эмигранты однозначно осудили красный террор и положили начало его исследованию, обобщая материал как в масштабах всей России, так и Урала в частности. Однако в работах этого направления оказалось больше пристрастности, чем объективности³.

В 1920-х – начале 1930-х гг. научное исследование террора и репрессий практически не велось. Это был период благодушной веры в усилия большевиков и определенного восхищения их достижениями. Лишь немногие историки, в основном представители российской эмиграции, продолжили линию осуждения красного террора и без особого успеха проклинали узурпаторов власти в России⁴.

Следующий этап развития историографии по истории и практике репрессий в СССР совпадает с эпохой массового террора 1930-х – конца 1940-х гг. С утверждением авторитарно-тоталитарных режимов в Италии, Германии, СССР, Испании расширяется круг гуманитариев, изучающих это новое явление. Продолжили свои исследования Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, С. Л. Франк, П. Б. Струве. Особенно большое значение имел труд Н. А. Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма», который получил всемирную известность. Именно он стал первым российским автором теории тоталитаризма. Зарубежные обществоведы: Л. Мизес, Ф. Хайек, Х. Ортега-и-Гассет, Т. Кон, С. Нойман; писатели: Д. Оруэлл, А. Кестлер и другие делают вывод об однотипности власти большевиков, фашистов, национал-социалистов⁵. Исследователи доказали, что тоталитаризм отличается от традиционной автократии и является особенностью цивилизации XX века. Именно на этом этапе «заложены прочные основы теории и истории тоталитаризма»⁶.

С середины 1930-х формируется оппозиционная точка зрения в ВКП (б) (Л. Троцкого, Н. Бухарина, Ф. Раскольникова), согласно которой репрессии второй половины 30-х гг. объяснялись личной непорядочностью, коварством Сталина и его попытками расправиться с верными ленинцами. При этом совершенно не подвергалась сомнению необходимость террора в ходе революции, Гражданской войны, практика лишения гражданства и избирательных прав в 1920-е гг.

В западной историографии избавление от иллюзий началось только в конце 1930-х гг. в среде эмигрантов, в том числе – нелегальных⁷. Как отмечал Ж. Росси, «вопреки множеству уличающих показаний, мировое общественное мнение долго не хотело заметить советскую концентрационную действительность. После чистки 1937 г. не видеть ее мог лишь тот, кто не хотел»⁸.

В ноябре 1947 г. Американская федерация труда публично обвинила СССР в использовании принудительного труда. Международная конфедерация свободных профсоюзов (МКСП) с 1949 г. начала расследование этого факта. Позднее к ней подключилась ООН. В результате МКСП, базируясь на мемуарах узников советских лагерей и ряде эмигрантских исследований на эту тему, опубликовала в 1954 г. брошюру «Сталинские лагеря для порабощенных». В данной работе анализировались декреты СНК от 24 сентября и 9 октября 1930 г. и указы Президиума Верховного Совета СССР от 26 июня и 10 августа 1940 г., ряд других законодательных актов по регулированию трудовых отношений, свидетельствующих о репрессивном характере законодательства. Была сделана попытка оценить численность заключенных в СССР и описать условия жизни в ИТЛ. Факты, изложенные в данной книге, оказались весьма близкими к действительности, и она попала в научно-методический кабинет научно-исследовательского отдела Главного Управления ИТК МВД СССР⁹.

Третий этап историографии датируется началом 1950-х – серединой 1980-х гг. За рубежом растет поток литературы о репрессиях, постепенно расширяется проблематика исследований, начинаются первые научные дискуссии¹⁰. Изучаются такие проблемы, как труд и производительность в советских концлагерях, основы пенитенциарной политики, методы управления государством, советский суд и карательная политика. На основе десятков свидетельств бежавших узников сделана первая попытка картографирования ИТЛ СССР¹¹. Появились первые оценки численности заключенных в СССР, описаны условия жизни в ИТЛ. В рамках концепции тоталитаризма пишут свои работы зарубежные ученые: Х. Арендт, Р. Арон, З. Бжезинский, М. Джилас, Р. Конквест, К. Фридрих, представители второй и третьей волны российской эмиграции: А. Авторханов, М. Восленский, А. Некрич, Б. Яковлев и др.¹². На третьем этапе окончательно оформилась теория тоталитаризма и с помощью ее методологического аппарата проведен сравнительный анализ диктатур в Италии, Германии, СССР, Испании, Португалии. Первым ученым, поднявшим тему Большого террора в историографии стал Р. Конквест¹³.

Смерть «вождя всех народов» активизировала самиздатскую литературу в СССР и западную историографию. Одним из наиболее результативных стало исследование Б. Яковлева, в котором были описаны карательные органы СССР, представлены этапы возникновения и развития лагерей с 1918 по 1954 гг., проанализирована структура управления ИТЛ, составлен алфавитный список концлагерей, создана их карта, дано описание отдельных лагерей. В третьем разделе книги подробно анализировалось репрессивное законодательство. Понятно, что источниками для автора стали, прежде всего, устные свидетельства, но, тем не менее, именно отсюда можно было почерпнуть первые сведения о лагерях Урала.

Следует отметить, что заметный негативный отпечаток на работы этого периода наложила советология как политически ангажированная дисциплина периода холодной войны. Начиная с 1970-х гг. в рамках советологии, наряду со сторонниками концепции тоталитаризма, появилось так называемое ревизионистское направление.

Уже в 1960-е тоталитарная модель была поставлена под сомнение историками-ревизионистами (Л. Хаимсон, М. Левин, Ш. Фицпатрик): «они оспорили роль партии в качестве демиурга, выступив за историю „снизу“, т. е. историю индивидов, социальных групп и противоречий между ними. Основываясь на малом количестве доступных источников, применяя методологию социальной истории, они попытались понять социальные основы советского режима и прогнозировать изменения, которым он мог подвергнуться». Ревизионисты хотели «деидеологизировать» историю СССР, прекратив переоценивать значение сферы политической власти и обратившись в большей мере к изучению ее социально-экономических институтов. Тоталитаристы и ревизионисты поспорили вничью, «запутавшись в собственной системе доказательств»¹⁴.

Однако отечественная историография осталась в стороне от этих исследований и новаций. Переломное значение для нее сыграл доклад Н. С. Хрущева на ХХ съезде КПСС. Первым российским историком, который осветил проблему массовых репрессий, стал Р. А. Медведев¹⁵. Его работа базировалась на оценках ХХ и ХХII съездов КПСС. Он настаивал на существовании в Политбюро либеральной антисталинской фракции, не выявил причин перехода к террору, не рассматривал массовые операции.

Официальная советская историография, сообразуясь с партийными установками, связала репрессии с борьбой против оппортунистов, в ходе которой пострадали и невиновные. Хотя специальных работ по теме репрессий в нашем отечестве не вышло, эта версия имела хождение в авторских коллективах М. П. Кима, Н. Н. Маслова, Б. Н. Пономарева, Ю. А. Полякова, Н. Н. Федосеева и др.

Принципиально важным для отечественной историографии было появление нового подхода к теме, выражением которого стала логика построения публицистического исследования – «Архипелаг ГУЛАГ» А. И. Солженицына¹⁶. Здесь осуждена государственная политика советской власти начиная с 1917 г., обличен во лжи и насилии как Ленин, так и его последователи.

Однако массовое советское сознание 1950-х – конца 1980-х гг. в лучшем случае осуждало «перегибы» времен культа личности Сталина, чему способствовал поворот к официальному неосталинизму на рубеже 1960—1970-х.