Помню: я улыбнулся растерянно и ни к чему сказал:
- Туман... Очень.
- Ты любишь туман?
Это древнее, давно забытое "ты", "ты" властелина к рабу - вошло в меня остро, медленно: да, я раб, и это - тоже нужно, тоже хорошо.
- Да, хорошо...- вслух сказал я себе. И потом ей: - О ненавижу туман. Я боюсь тумана.
- Значит - любишь. Боишься - потому что это сильнее тебя, ненавидишь - потому что боишься, любишь - потому что не можешь покорить это себе. Ведь только и можно любить непокорное.
Минута неловкого асимметричного молчания.
Вообще эта милая О... как бы сказать...у ней неправильно рассчитана скорость языка, секундная скорость языка должна быть всегда немного меньше секундной скорости мысли, а уже никак не наоборот.
..Потому что я знаю (пусть это кощунство, но это так): праздник только с нею, только тогда, если она будет рядом, плечом к плечу. А без нее завтрашнее солнце будет только кружочком из жести, и небо - выкрашенная синим жесть, и сам я.
Человек — как роман: до самой последней страницы не знаешь, чем кончится. Иначе не стоило бы и читать....
Самое мучительное - это заронить в человека сомнение в том, что он - реальность.
Тем двум в раю — был предоставлен выбор: или счастье без свободы — или свобода без счастья, третьего не дано. Они, олухи, выбрали свободу — и что же: понятно — потом века тосковали об оковах. Об оковах — понимаете, — вот о чем мировая скорбь.
Вы совершенно неспособны мыслить абстрактно. Извините меня, но это просто тупость.
— Плохо ваше дело! По-видимому, у вас образовалась душа.Душа? Это странное, древнее, давно забытое слово. Мы говорили иногда «душа в душу», «равнодушно», «душегуб», но душа —— Это… очень опасно, — пролепетал я.— Неизлечимо...
Отчего же ты думаешь, что глупость – это нехорошо? Если бы человеческую глупостьхолили и воспитывали веками так же, как ум, может быть из нее получилось бы нечто необычайно драгоценное.