Мелочи архиерейской жизни

где всему легко верят, там легко и утрачивают всякую веру.

Как бывает годами от ветров неурожай на груши или на яблоки, так теперь недород на умы. Отчего бы это?

нет в них именно тех мелочей жизни, в которых человек наиболее познается как живой человек, а не формулярный заместитель уряда -- чиновник, который был, да и умер, а потом будет другой на его место -- все равно какой.

Поверьте, что, может быть, ни в какой другой русской среде, особенно в среде так называемых "особ", вы не встретите такого процента людей светлых и вполне доброжелательных, как среди епископов, которые, к сожалению, большинству известны только с сухой, официальной их стороны. Человек же, как известно, наилучше познается в мелочах.

Русский народ любит глядеть на пышность, но уважает простоту, и кто этого не понимает или небрежет его уважением, тем и он платит неуважением же.

Я давно говорю, что мы, архиереи, самые, может быть, беспомощные и даже совсем пропащие люди, если за нас медицина не заступится".

С тех пор, как, учинившись архиереем, я лишен права двигаться, то начал страдать невыносимыми головными болями; жирею, как каплун, и того и гляжу, что меня кондрашка стукнет.

Взаправду: кто из всех смертных, не исключая даже колодников, может считать себя лишенным такого важного и необходимого права, как "право двигаться"? Кажется, никто... кроме русского архиерея. Это его ужасная привилегия: ему нельзя выйти за ворота своего двора, а позволяется только выехать, и то не на одном и даже не на двух, а непременно на четырех животных, да еще, пожалуй, под трезвон колоколов.

Православные действительно до того любят велелепие владык, что даже при расписывании своих храмов, на изображаемых по западной стене картинах Страшною суда, настойчиво требуют, чтобы в разинутой огненной пасти геенны цепью дьявола, обнимающего корыстолюбивого Иуду, было непременно прихвачено и несколько архиереев (в полном облачении)

Понимать свое время и уметь действовать в нем сообразно лучшим его запросам -- это не значит раболепствовать воле масс; нет, это значит только чувствовать потребность "одной с ними жизнью дышать и внимать их сердец трепетанью".

Князь Трубецкой постоянно называл Смарагда не иначе, как "козлом", а Смарагд в отместку величал князя "петухом".

Впоследствии я много раз замечал, что очень многие генералы любят называть архиереев "козлами", а архиереи тоже, в свою очередь, зовут генералов "петухами".

На светлом окне серого домика на Полешской площади "сожженного" города Орла в один прекрасный день совершенно для всех неожиданно появились два чучела: одно было красный петух в игрушечной каске, с золочеными игрушечными же шпорами и бакенбардами; а другое - маленький, опять-таки игрушечный же козел с бородою, покрытый черным лоскутком, свернутым в виде монашеского клобука. Козел и петух стояли друг против друга в боевой позиции, которая от времени до времени изменялась. В этом и заключалась вся штука. Смотря по тому, как стояли дела князя с архиереем, то есть: кто кого из них одолевал, так и устраивалась группа. То петух клевал и бил взмахами крыла козла, который, понуря голову, придерживал лапою сдвигавшийся на затылок клобук; то козел давил копытами шпоры петуха, поддевая его рогами под челюсти, отчего у того голова задиралась кверху, каска сваливалась на затылок, хвост опускался, а жалостно разинутый клюв как бы вопиял о защите.

Это был первый проблеск гласности в Орле, и притом гласности бесцензурной.

«кто хочет, чтобы с ним уважительно обходились другие, тот прежде всего должен уважать себя сам».