Юрий Милославский, или Русские в 1612 году

Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую Русь честнее, чем жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных

Не весело, боярин, правой рукой отсекать себе левую; не радостно русскому восставать противу русского.

- Знатная земля! всего довольно: и серебра, и золота, и самоцветных камней, и всякого съестного. Зимой только бог их обидел.

- Как так? Да неужели у них вовсе зимы нет?

- Ни снегу нейдет, ни вода не мерзнет.

- Ах, батюшки-светы! - вскричал приказчик, всплеснув руками. - Экая диковинка! Вовсе нет зимы! Подлинно божье наказанье! Да поделом им, басурманам!

Русский человек на том стоит: где бедовое дело, тут-то удаль свою и показать.

брось этого негодяя! У нас на Руси лежачих не бьют.

Народ подчас бывает глуп: как расходится, так его ничем не уймешь.

Нынче времена шаткие: кто сегодня вверху, тот завтра внизу.

быть может, внуки наши обнимут поляков, как родных братьев, и два сильнейшие поколения древних владык всего севера сольются в один великий и непобедимый народ!

Если б нужно было живописцу изобразить воплощенную - не гордость, которая, к несчастию, бывает иногда пороком людей великих, но глупую спесь - неотъемлемую принадлежность душ мелких и ничтожных, - то, списав самый верный портрет с этого проезжего, он достиг бы совершенно своей цели. Представьте себе четвероугольное туловище, которое едва могло держаться в равновесии на двух коротких и кривых ногах; величественно закинутую назад голову в превысокой косматой шапке, широкое, багровое лицо; огромные, оловянного цвета, круглые глаза; вздернутый нос, похожий на луковицу, и бесконечные усы, которые не опускались книзу и не подымались вверх, но в прямом, горизонтальном направлении, казалось, защищали надутые щеки, разрумяненные природою и частым употреблением горелки.

и Сирах глаголет: «Пища и жезлие и бремя ослу; хлеб и наказание и дело рабу».