Ополченский романс

– Эти десять из тысячи донецких мужиков – русские больше, чем все те, что живут здесь и ничем не платят за своё русское имя. Оно досталось им бесплатно, и, более того, они ещё считают, что имя – так себе, и лучше бы им самим приплатили за него.

Видишь же, что не врёт, – как бы в оправдание сказал себе Вострицкий. – Не знаешь ты малороссов, – беззвучно засмеялся Калибр. – Малоросс никогда не врёт. Просто малоросс может передумать. Бабка тебе сегодня сказала святую правду. А на завтра правда поменяется – и она искренне не поймёт, в чём её вина. “Всё же другое теперь!” – так скажет. Вострицкий с новым интересом вгляделся в Калибра.

домой всё не шёл, зная, что там хворая мать; когда к вечеру, озябший и голодный до противной, предобморочной тошноты, всётаки явился, та была напугана: оказывается, в школе отменили уроки, – ждала сына весь день, и даже приготовила курицу, – а его всё не было, и курицу сожрал старший брат, оставил только горлышко и смятое крыло. Такой вот странной оказалась жизнь, вся.

Лесенцова тронули собственно речи Костылина про петлюровскую мразь и неразумное украинское еврейство из числа интеллигенции, откровенно поставившее на негодяев и людоедов, – эту тему Костылин неизменно проводил отдельной строкой. Нет, Лесенцова в самое сердце сразили смотревшие на Костылина люди. В испещрённых красными, рыжими прожилками стариковских лицах он узнал своих, уже сошедших на два метра вглубь, поближе к старшим товарищам, – дедов

Не знаешь ты малороссов, – беззвучно засмеялся Калибр. – Малоросс никогда не врёт. Просто малоросс может передумать. Бабка тебе сегодня сказала святую правду. А на завтра правда поменяется – и она искренне не поймёт, в чём её вина. “Всё же другое теперь! ” – так скажет.