Стеклянный ангел

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Серое и тусклое утро не предвещало ничего хорошего. В квартире стояла тишина, только ходики на тумбочке звонко отсчитывали секунды. Неужели мама ушла на работу? Точно, вот записка: «Убегаю на дежурство, сменщица заболела». Вот те на, а как же театр? Бедная мамуля…

Миша встал. Потянулся, побрел на кухню, поглаживая ноющую поясницу и шаркая тапочками.

На кухне вкусно пахло печеным, на столе стояла тарелочка, прикрытая салфеткой, под которой аппетитной горкой лежали румяные тоненькие блинчики. Рядом в белой пиале с золотым ободком – сметана.

– М-м-м-м! – замычал Миша и подсел к столу, – мамулечка, какая ты у меня молодец!

Чайник под расшитым петухом-грелкой был еще горячий, и Миша с удовольствием позавтракал.

Потом не спеша оделся, покрасовался чуток перед зеркалом – симпатичный малый, несмотря на синяк и разбитую губу, – и спустился по лестнице, мурлыча под нос любимую мелодию, лифта ждать не стал – нужно немного размяться перед занятиями.

Старушка-девятка, словно не желая портить ему выходной, завелась с первого раза. Он мысленно поблагодарил ее, и поехал по мокрому асфальту мимо намокших зданий, мимо людей, спешащих куда-то под блестящими от дождевых капель зонтами.

По дороге заехал в Маркет, и, не мудрствуя лукаво, купил точно такой же фотоаппарат, который разбили вчера Сенинские прихлебатели. Ежемесячный платеж в фонд богатых мира сего увеличился на энную сумму. «Эх, – подумалось с отчаянием, – расходы растут, а доходов никаких!»

Хорошо, что занятия в спортзале были для него бесплатными. Сам он ни за что не стал бы покупать абонемент в этот фитнес-центр. Оплата за месяц занятий здесь была больше его ежемесячной зарплаты раза в три. Но ему повезло. Зато не повезло мужику, спьяну утонувшему в бассейне центра. Миша по наводке одного из осведомителей Тараса Борисовича подскочил к «Олимпу», ловко пробрался за спинами полицейских к месту происшествия и наснимал как следует. А снимать было что – перепуганная директриса держала ответ перед двумя мальчишками-полицейскими. Те поддали жару, с пристрастием допрашивали: каким же это образом пьяный человек мог пройти мимо охраны в бассейн? Бедная мадам лепетала, бледнея, какие-то оправдания, а Миша стоял в сторонке, и, невинно улыбаясь, держал камеру наперевес. Фиксировал и запоминал. Она потом догнала его в коридоре. Этакая фря, жена богатого мужа, открывшая свой бизнес и безмерно гордящаяся этим. Лет сорока, но моложавая, подтянутая во всех отношениях: то есть лицом и телом…. Прижала его с камерой в угол, просто задвинула бюстом определенного размера, дрожащим голоском попросила не выдавать компромат в эфир: «Клиенты, понимаете, разбегутся, а ведь мы только на посещаемости держимся», – и вот тут-то и вручила ему, несгибаемому и принципиальному, его первую и пока единственную взятку: годовой абонемент, который по сути приравнивался к вступлению в некий элитный клуб.

Миша абонемент взял, была у него такая мечта-идея – завязать полезные знакомства, совмещая это с тренировками на тренажерах и плаванием в бассейне. Дело об утонувшем алкоголике замял, – просто сказал Тарасу, что ничего интересного заснять не удалось, – и теперь регулярно, два раза в неделю, приезжал в этот центр.

Все здесь, конечно, функционировало на уровне мировых, так сказать, стандартов. Вода не хлорированная, а ионизированная, зеркала по стенам, красивые ухоженные женщины. Знакомств, правда, завести не удалось, с этим вышла промашка. Оказалось, что Миша не умеет, да и не хочет навязываться, а те, от кого могло зависеть его продвижение по карьерной лестнице, подходить к нему не торопились. Женщины, правда, поглядывали – молодой, симпатичный – но не более того. Где уж ему идти в сравнение с богатыми дядьками и их перспективными сынками.

Вот и сейчас, подъехав к «Олимпу», Миша поставил свою девятку на окраине парковки – не хотелось, чтобы кто-нибудь из тех, с кем он здоровается на тренажерах, видели, на чем он передвигается, – и пошел мимо Лексусов, БМВ и Мерседесов к зеркальному входу.

Стоп – знакомая машинка! Значит, и Сенин-младший тут. Очень некстати – Миша потрогал разбитую губу – раньше его наглой физиономии здесь не наблюдалось.

Вернуться что ли, не ходить? Не хочется опять на бульдогов нарываться… Миша остановился, потоптался в нерешительности. «Ну нет, – подумал со злостью, тряхнул головой, – пусть только посмеют!»

Сенина он увидел сразу, как вошел в здание. Тот стоял в коридоре у входа в женскую раздевалку и разговаривал с Алисой, фитнес-инструктором. Девушка, опустив глаза, с улыбкой слушала Сенина, а он слишком близко, как показалось Мише, стоял рядом, и что-то говорил. И при этом глаз не спускал с ее открытой шеи и груди, обтянутой черной футболкой.

Мише отступать было некуда. Это был единственный путь в мужскую раздевалку. Они так увлеклись разговором, что заметили его только тогда, когда он громко поздоровался. Вскинули глаза одновременно. Миша заметил, как перекосилась Сенинская физиономия. Тот, конечно, не ответил на Мишино приветствие. Алиса ласково улыбнулась и поздоровалась.

У самого входа в раздевалку, Миша не удержался и обернулся. Увидел бешенный Сенинский взгляд. Алисы рядом с Сениным уже не было.

Миша позанимался в тренажерном зале. Затем спустился в бассейн. Плавал с удовольствием, чувствуя, как расслабляются мышцы, успокаиваются нервы. Потом перевернулся на спину, и, покачиваясь на воде, мысленно послал все к чертям: и работу, и Тараса Борисовича.

– Как у вас дела, Михаил? Что-то давненько вы у нас не были, – услышал за спиной, и чуть не захлебнулся от неожиданности. Перевернулся, ушел под воду, наглотался воды. Вынырнул с вытаращенными глазами.

Алиса засмеялась:

– Ой, простите, я, кажется, вас напугала!

– Нет, нет, что вы! – отплевываясь и понимая, что выглядит совсем глупо, выпалил Миша. – Я просто задумался… Очень рад вас видеть! У меня все нормально, работы много было. А вы как? Как ваши бабулечки?

– Ничего, – засмеялась девушка, – танцуют.

Миша исподволь наблюдал, как она спускается по хромированной лесенке в бассейн. Как голубоватая вода поднимается от стройных ног к высокой груди, на этот раз красиво обтянутой серебристым купальником.

«Повезло же кому-то…», – с сожалением подумал он, вспомнив, как с первого дня начал оказывать знаки внимания симпатичному фитнес-инструктору из соседнего дамского зала, где она преподавала пилатес престарелым дамочкам.

Девушка иногда занималась в тренажерном зале во время своего перерыва или купалась в бассейне, и Миша старался подгадать часы своих занятий, чтобы оказаться с ней рядом. Ему импонировали ее открытость, дружелюбие. Он попытался признаться ей в чувствах, но она виновато улыбнулась и вежливо сообщила Мише, что, к сожалению, сердце ее занято.

Миша очень огорчился, но центр не бросил. Во-первых, еще оставалась надежда на нужное знакомство, а во-вторых, у него временами побаливала спина – сказывались последствия армейской службы – и невропатолог посоветовала ему специальные упражнения на тренажерах и плаванье в бассейне. Что ж теперь, благоразумно подумал он, из-за отвергнутой любви совсем загнуться?

В общем, расстраивался он недолго, и утешился довольно скоро – девушки никогда не оставляли его без внимания. Но на Алису все еще поглядывал с вожделением, и она это замечала. И всегда улыбалась, когда его видела. Снисходительно так улыбалась, с сочувствием.

Девушка, соединив руки перед грудью, плавно вошла в воду. Сильное натренированное тело устремилось вперед, к противоположному бортику. Миша вздохнул и тоже спустился в воду.

Поплыл следом. Догнать ее никак не удавалось, она отлично плавала, гораздо лучше Михаила. Он совершенно запыхался. Она ждала его, прислонившись спиной к лесенке. Снова улыбалась, капельки воды блестели на загорелых плечах.

– Алиса, – сказал Миша, стараясь не глядеть на нее так же, как только что глядел Сенин, – не связывайтесь с этим человеком. Он девушек как семечки щелкает.

Алиса понимающе улыбнулась. Видимо подумала, что это он из ревности.

– Нет, нет, – смутился Миша, и почувствовал, что краснеет: вот черт, этого еще не хватало! – я совсем не поэтому… вы неправильно меня поняли! Это очень нехороший человек, разве вы не слышали? Он недавно женщину сбил… на машине…

Вот этого говорить не стоило. Глупец, ну хоть иногда можно включать мозги? – ругнулся про себя.

– Спасибо вам, Миша, – Алиса тронула его за плечо. – Не беспокойтесь за меня. Я уже большая девочка.

– Я просто хотел вас предупредить. Если он назначил вам свидание…

– Не назначал он мне никакого свидания, – засмеялась девушка, – просто ищет тренера по индивидуальным занятиям. Хочет, чтобы тренер к нему домой приходила. Я сказала, что индивидуальными не занимаюсь и посоветовала ему другого инструктора.

– И что, он согласился на другого инструктора?

– Он просто меня поблагодарил за рекомендацию. Я ему посоветовала Лилю. Она – лучший тренер по индивидуальным. Правда берет очень дорого, но у него денег много, я думаю. Ну, а теперь, извините, мне нужно идти. Бабулечки заждались.

Она легко вышла из воды, и пошла по краю бассейна, словно русалка, только что получившая свои маленькие красивые ножки. Михаил вздохнул и, не выдержав этого умопомрачительного зрелища, нырнул под воду.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Вера Алексеевна Романова, директор Озерского детского дома, обходила свои владения. Близился Новый год, и поэтому ей хотелось удостовериться, что подготовка к празднику идет полным ходом, что все ее поручения выполняются так, как надо.

Все было вычищено, вымыто, блестели окна и полы, вкусно пахло борщом и котлетами, в актовом зале лучшие воспитанники наряжали елку, остальные наводили порядок в комнатах. В кабинете музыки готовились к генеральной репетиции новогоднего концерта, на котором должна была присутствовать очередная комиссия.

Детский дом, который возглавляла Вера Алексеевна, считался образцово-показательным в области, различные делегации из центра, комиссии всех мастей и рангов в первую очередь доставлялись сюда к этой миловидной энергичной женщине, в эти чистенькие уютные комнатки, к улыбающимся, поющим и танцующим детишкам.

Руководство приписывало заслугу себе, и в самом начале своего правления детским домом Веру Алексеевну это обижало, ей так и хотелось крикнуть: «Да что вы хвастаетесь новой крышей, ведь я у вас целый год всеми правдами и неправдами шифер вымаливала! Как вам не стыдно?!», но потом она привыкла и научилась не обращать на это внимание.

Благополучие дома было полностью ее заслугой: умением договариваться с нужными людьми, находить спонсоров, воспринимать дела подведомственного ей учреждения, как свои собственные, личные. У нее не было семьи, и детский дом она вела, как вела бы свое собственное хозяйство.

Про детей, вверенных ей государством, она, пожалуй, не смогла бы сказать того же. Нет, к своим, наверное, относятся по-другому: жалеют больше, иногда дают слабину. Она своих детдомовцев не жалела, знала, что жизнь их потом не пожалеет.

Все в ее Доме было поставлено так, чтобы дети научились обслуживать себя сами, приобретали профессию. Девочки работали в швейной мастерской, мальчиков учили основам токарного и слесарного дела, в старших классах —автоделу. Более способных детей освобождали от всего, кроме учебы. С ними проводились дополнительные занятия.

И все дети без исключения занимались художественной самодеятельностью. Вера Алексеевна считала, что детдомовским детям особенно необходимо умение преподнести себя, не стесняться. А эти качества лучше всего приобретаются на сцене. Но самое главное – творческая одаренность ее детей являлась наиболее наглядным показателем благополучия казенного учреждения, его, если говорить по-современному, рекламой. На всех мероприятиях района и области выступали детки из Озерского детского дома. Дяди и тети умилялись, и уже можно было подойти и что-нибудь попросить – краску для веранды, обои для спален, новые маты в спортзал.

Здесь был ее дом. Просторная двухкомнатная квартира в центре Озерска, которую она получила несколько лет назад, чаще всего пустовала. Вера Алексеевна оставалась ночевать у себя в кабинете, на диване. Зачем куда-то ехать, и потом всю ночь переживать: как там? не случилось ли чего?

Одно время она с радостью спешила домой, там ее ждал Симаков, который иногда что-то врал жене и оставался на ночь, но потом эти встречи становились все реже, потом сошли на нет, и она опять стала ночевать у себя в кабинете.

Она заглянула в актовый зал, где дети наряжали елку. Залюбовалась ими – это были лучшие ее воспитанники, отличившиеся в учебе, в мастерских, на сцене. Хорошие умные детки, они могли бы стать гордостью родителей, но оказались не нужными. Она очень не любила отдавать детей на усыновление, не верила в то, что кто-то из этих женщин и мужчин может полюбить чужого ребенка, как своего. Совсем крошечного, может быть, но немного подросшего, уже со сложившимся характером… Нет, в это она не верила, и часто видела тому подтверждение, когда кого-то из ребят возвращали обратно.

Конечно, ей и самой иногда хотелось усыновить или удочерить кого-нибудь из деток, так, чтобы стать единственной для ребенка. Вот хотя бы эту девочку Ясю – Ядвигу Войтковскую, польку по национальности. Просто ангел, а не девочка, голубоглазый белокурый ангел, умненькая, спокойная, ласковая. Вера Алексеевна вспомнила, как приходил дед Яси, седой сгорбленный поляк, плакал, просил не отдавать девочку на удочерение. Принес в подарок удивительно красивую вазу собственного изготовления – с летящими птицами на прозрачных, сияющих множеством кристалликов, боковинах.

Она пообещала и никогда не выводила Ясю к усыновителям, но сама не раз испытывала соблазн: такой дочкой можно гордиться. Правда, наследственность у нее нехорошая – мать руки на себя наложила, утопилась в реке, когда Яся была совсем маленькой. А ведь склонность к самоубийству передается по наследству, психолог Лариса Николаевна часто говорит об этом. Яся несколько раз убегала к деду на окраину Озерска. Это даже не дед ее, а прадед, мама Яси приходилась ему внучкой. Когда девочка пропадала, в детдоме особенно не беспокоились, знали, где ее искать. Вера Алексеевна сама ездила за ней, находила ее всегда в стекольной мастерской Войтковского, и нередко, посадив девочку на колени, завороженно наблюдала, как старик выдувает свои чудесные прозрачные изделия.

Да, с Ясей было все не так просто. Пожалуй, она не смогла бы стать полностью ее дочерью. Она помнила свою маму, очень любила деда, знала свою родословную по его рассказам.

Наверное, если бы Вера Алексеевна хотела кого-нибудь усыновить, она выбрала бы Рому Легалова. Отличный мальчишка, симпатичный, умница, спортсмен. Рому подбросили на крыльцо детского дома сразу после рождения.

Нет, нет, выделять кого-то из этих детей, значит, других обижать. Лучше уж пусть будет, как будет. Стало быть, судьба у нее такая – быть общей мамой, то есть ничьей…

Она еще зашла к повару обсудить меню новогоднего вечера, и только потом, накинув на плечи пальто, вышла во двор. Воздух был такой вкусный, морозный. Она перевела дух, улыбнувшись нахлынувшему вдруг предчувствию чего-то радостного, того, что должно было вот-вот случиться, и ускорила шаг. Оставалось еще одно дело, и оно являлось для нее сейчас, пожалуй, самым важным. Она вздохнула и быстрым шагом пошла по расчищенной дорожке в глубь школьного участка, где желтело окнами небольшое одноэтажное строение: здесь находились квартиры работников детского дома.

Когда-то Вера Алексеевна сама жила здесь – пока не получила отдельное жилье. Прежде это было ветхое здание, но ее стараниями его отремонтировали, и теперь в нем стало уютно и удобно. Три однокомнатные и две двухкомнатные квартиры, большая кухня и санузел, правда, общего пользования, но все в отличном состоянии.

Она вошла в небольшой холл, оклеенный светлыми обоями, остановилась у открытой двери одной из комнат, в которой две женщины мыли окна.

– Ну как дела? – спросила с улыбкой.

– Нормально, уже заканчиваем.

– Славно, славно, – сказала Вера Алексеевна, прошлась по комнате, подняла глаза к потолку.

– Ниночка, – обратилась она к полненькой женщине, стоявшей на стремянке, – завтра привезут мебель: диван, стол со стульями, шкаф. Проследите, пожалуйста, чтобы все расставили. Лукич выдаст занавески и люстру, пусть Сергей все повесит.

– Конечно, Вера Алексеевна, прослежу, не беспокойтесь. Все будет сделано, как надо.

– Спасибо, девочки. В этом году выделяю премию особенно активным работникам, вас обеих уже внесла в список.

– Спасибо, Вера Алексеевна, вот, кстати, к праздникам! – заулыбались женщины.

– Ну, я пошла, мои хорошие, дел еще невпроворот.

– Тут Марьяша снова приходила, – негромко сказала полненькая Нина.

– Правда? – Вера Алексеевна подошла к женщине ближе. – Наверное, вещи забирала?

– Да, она оставляла тут кое-что у соседей. К нам заглянула, жаловалась опять. Говорит, жить теперь негде.

– Ну как это негде? Это неправда! Тетка у нее одна в трехкомнатной, это всем известно! – возмутилась Вера Алексеевна. – Она и так долго прожила здесь, больше пяти лет. Ведь это жилье только для новичков, для тех, кого приглашаем на работу, и кому на первых порах действительно жить негде. Марьяше давно уже пора за ум взяться. Что ж теперь ходить жаловаться? Выставляет меня на каждом углу злодейкой какой-то. Забыла уже, как я ее приняла без опыта работы, сразу после института, жильем обеспечила. Оклад приличный назначила. Ах, да ну это все! Не хочу об этом – давление опять подскочит. Прощайте, девочки, некогда мне, дел еще выше крыши.

Вера Алексеевна вышла во двор, постояла немного на крыльце, пытаясь успокоиться. Разговор о Марьяше расстроил ее. Она не любила быть несправедливой, и сейчас у нее кошки скребли на душе. Ей было жалко Марью Васильевну, которую все называли Марьяшей, – толковую молодую воспитательницу, но по-другому она поступить не могла.

Интересы детского дома были превыше всего. Комната нужна была для человека, на которого Вера Алексеевна возлагала большие надежды.

Месяц назад ее пригласили на конференцию в Москву. Она взяла билет в комфортабельное двухместное купе – она не экономила на дороге, по сути это была единственная возможность отдохнуть. Шел одиннадцатый час ночи, она переоделась, улеглась с книжкой, мечтая о том, что сейчас немного почитает, а потом уснет под мерный успокаивающий стук колес.

И тут в купе вошел мужчина. Она недовольно ойкнула, села, запахнув халат, и уже собиралась идти к проводнице выяснять, почему к ней подселили мужчину, но он приложил руку к сердцу и сказал жалобно: «Милая дама, не прогоняйте меня, я очень опаздываю. Последние деньги потратил на билет, очень тороплюсь. Я вам не помешаю! Вот лягу сейчас, отвернусь к стенке и буду лежать тихо-тихо. Вы даже не заметите моего присутствия».

Слова эти он произнес с такой забавной интонацией, что Вера Алексеевна засмеялась и сменила гнев на милость.

Звали мужчину Павел Сергеевич, он оказался на редкость милым человеком, и они проговорили всю дорогу.

Он рассказал, что действительно потратил последние сбережения на то, чтобы все-таки попасть в срок на просмотр в московский цирк, откуда он внезапно для себя в совершенно уже отчаянном положении получил приглашение. Вера Алексеевна узнала, что Павел Сергеевич – цирковой акробат, что цирк, в котором он проработал много лет, закрыли, по причине возраста его не берут в другие коллективы, и что это приглашение – его последний шанс, если его не возьмут и в этот раз, жизнь его будет кончена, он станет безработным и бездомным.

Вера Алексеевна глядела в его глаза, в которых она ясно читала тоску и одиночество, глядела, как он ест котлеты и пирожки с капустой, которые она выложила перед ним, как задумывается иногда, подперев кулаком подбородок, и вдруг почувствовала к этому человеку жалость, сильную женскую жалость, желание помочь и еще что-то такое, чего не чувствовала уже несколько лет, с тех пор как рассталась с Симаковым.

На вокзале они попрощались. Павел Сергеевич посетовал, что не может проводить ее: «Нельзя опаздывать», задержал ее руку в своей, спросил, явно смущаясь, может ли он ей позвонить, а она вдруг перевела дух и решительно сказала:

– Павел Сергеевич, вот вам моя визитка, и знаете что? Если вас не примут, приезжайте к нам! Приезжайте! Я обеспечу вас и жильем, и работой. Будете молодежь учить своему мастерству. Зарплата у нас небольшая, но жилье бесплатное, питание хорошее. Вы ведь сами хвалили и котлеты, и пирожки… А главное, талант ваш не пропадет даром – вы детей, брошенных детей, хорошему научите! Здоровыми их сделаете, сильными!

Он заулыбался, растерянно замотал головой. Но она не дала ему и слова сказать.

– А вы не отказывайтесь, сразу не отказывайтесь! Подумайте, а я буду ждать.

Потом она поцеловала его в щеку и быстро ушла, чувствуя, что он смотрит ей в спину.

И вот две недели назад он позвонил, сказал, что если она не передумала, он приедет к Новому году.

Конечно, она не передумала, и ждала этого звонка, и надеялась. Ей казалось, что с приездом Павла Сергеевича все изменится, и не только в жизни детского дома.

Вера Алексеевна вернулась в свой кабинет, ей хотелось немного посидеть в тишине – от усталости болела голова. Ей хотелось отвлечься, перестать думать, перестать, наконец, беспокоиться обо всем и сразу – доставят ли вовремя подарки, будет ли вездесущий Симаков в сегодняшней комиссии, успеет ли дворник очистить дорожки от снега – вон его сколько навалило за ночь.

– Там девочку привезли, Вера Алексеевна! – прервала ее размышления Рудакова, ее заместитель по воспитательной работе. Она кричала из коридора, еще только по пути в кабинет директора.

– Какую еще девочку? Дарья Михайловна! Можешь ты войти, и нормально объяснить? Что ты все на бегу?

– Извините, Вера Алексеевна, столько дел, я как белка в колесе, – Рудакова запыхалась, тяжело опустилась на стул.

– Какую девочку, я тебя спрашиваю?

– Ну эту, после пожара которая… Вчера ведь Симаков звонил, ругался – сколько, мол, мне еще ее в больнице держать?

– Ах да, – Вера Алексеевна вздохнула, вспомнив неприятный разговор с главврачом поселковой больницы Симаковым. Отчитал ее как девчонку, даром, что столько лет твердил, что любит… Теперь, когда они расстались, – не захотела она больше слушать его обещания, оставила его жене, – Симаков как с цепи сорвался, при каждом удобном случае норовит задеть ее. Встречаться им приходится нередко на различных собраниях-совещаниях, да иногда бывает, кто-то из ребятишек в больницу попадет – слава богу, не часто…

Вот и сейчас, неужели не мог подержать девочку у себя? Знает ведь, что у Веры комиссия – столько хлопот! А тут новый ребенок, да еще из неблагополучной семьи, после такой трагедии! Думала, после праздников и заберет. Так нет же, обвинил ее в бессердечии, кричал, что у нее совести нет – ребенка в Новый год в больничных стенах оставляет! Праздник она, видите ли, ребенку хочет испортить. И как, мол, она не понимает, что праздник в кругу детей – самое подходящее время для адаптации. Девочка такое пережила: мать в огне погибла, нужно сделать так, чтобы она хоть немного отвлеклась.

Ему хорошо рассуждать, они там всем отделением с ней одной возились. А у нее этих гавриков здесь триста душ, и к каждому подход нужен.

– Ладно, приведи ее ко мне, – устало сказала Вера Алексеевна. Рудакова скрылась за дверью.

* * *

Вошла, встала на пороге. Худенькая, непричесанная, одета в старое застиранное платьице на два размера больше.

– Проходи, – сказала Вера Алексеевна, – не бойся. Как тебя зовут?

– Надя, – прошептала еле слышно.

– Говори, пожалуйста, громче. Как ты себя чувствуешь, Надя?

– Хорошо, – сказала девочка и опустила голову.

– Пойдем со мной, – сказала Вера Алексеевна, взяла девочку за руку и удивилась: какая хрупкая у нее ладошка, почти невесомая. Нужно будет усиленное питание ей выписать. И приодеть, конечно. Ничего, недели через две будет такой же бойкой и веселой, как все ребятишки в этом доме.

Она привела девочку в актовый зал. Дети как раз включили гирлянду, и Надя застыла на пороге и даже рот открыла, уставившись на яркие переливающиеся огоньки.

– Яся! – позвала Вера Алексеевна одну из девочек, стоявших возле елки. – Подойди ко мне.

Белокурая девчушка подошла и серьезно взглянула большими голубыми глазами.

– Ясенька, это Надюша, – Вера Алексеевна чуть подтолкнула новенькую вперед, – пожалуйста, отведи ее к Тамаре Евгеньевне, пусть подберет одежду. Платье, пижаму и остальное, что нужно. Скажи, я прислала.

– Хорошо, Вера Алексеевна, – ответила Яся и, улыбнувшись, протянула новенькой руку, – пойдем?

Надя глядела на белокурую девочку во все глаза, ей казалось, что к ней с неба спустился один из тех ангелов, про которых когда-то, очень давно, рассказывала перед сном бабушка, пока еще была жива.