Выбор

Светозар стоял на пороге, смотрел, как вынужденный сосед пытается одеть комиссара и внутри него медленно поднималась волна ненависти. Он вспомнил, каким был этот юноша всего несколько дней назад и теперь, глядя на изувеченного Виктора, думал только о том, что сделал бы с этими «людьми» не будь это лишь записью в Поле и попадись они ему в реальности.

Прошло примерно три часа. Для Светозара они пролетели, будто одно мгновение. Старейшина, понимая, что уйти они пока не могут, а время дорого, прокрутил Поле немного вперёд, к моменту, когда комиссар очнулся.

Виктор застонал, открыл глаза. Взгляд уткнулся в потолок камеры. Вывернутые суставы болели адски, во рту был привкус крови. Попытался пошевелиться, в плечах тут же вспыхнули тысячи игл, однако, по какой-то, совершенно немыслимой, особенности его организма после пытки всё встало на место. Руки вполне работали, несмотря на боль. Очень медленно он поднял правую руку, по-прежнему, не понятно почему, почти не пострадавшую от пыток, поднёс к глазам. Всё плыло, но он видел. Отчётливый след от верёвки, которой полицай выворачивал ему руки, содранная кожа за запястье. Пошевелил пальцами. Рука работала, не в пример левой, давно разбитой.

– Здравствуйте. Простите, я попытался вас одеть.

В измученном теле не было сил даже чтобы просто удивиться. Виктор перевёл взгляд с руки вглубь камеры, откуда с ним заговорили. Опираясь на стену, там сидел мужчина. Сначала он подумал, что это кто-то из коммунистов, но мужчина казался слишком знакомым. Этого человека он точно знал. Только никак не мог вспомнить, кто он…

– Как вы? – мужчина поднялся, пересел рядом с ним, и Виктор, наконец, узнал его.

– Нормально, – тихо ответил он, понимая, как смешно звучит, должно быть, это слово с его разбитых губ, – Здравствуйте, Иван Иванович.

Мужчина замер, всматриваясь в его лицо, пытаясь узнать и не веря, когда ему это удалось.

– Витя?.. – забывшись, он порывисто обнял комиссара за плечи, заставив застонать, – Прости… – Иван Иванович тут же отпустил его, – Прости… – повторил он, виновато опуская глаза, – За что же они тебя так… люто?.. – его взгляд упал за искалеченную левую руку юноши, скользнул по искромсанному плетьми телу, вернулся к разбитому лицу.

– Ну… я с ними не разговариваю. Им это сильно не нравится, – он попробовал пошутить, но не получилось, – Извините, пошутить хотел, – Виктор упёрся правой рукой в пол, слегка подтянулся, пытаясь сесть.

– Погоди, я помогу, – Иван Иванович осторожно поддержал и Виктор сел, опёрся спиной на стену, как до этого сидел его вынужденный сосед, – А я тут заложник. Искали Васю, не нашли. Вот и взяли меня, пока ищут. Тут много родителей сидит. Да, мы и умереть согласны, лишь бы не нашли…

– Умирать не надо, Иван Иванович. Надо жить. Надеюсь, его не найдут, – Виктор улыбнулся, – Хорошо, что он ушёл.

– Да, хорошо… – согласился Иван Иванович, посмотрел на него и Виктор отчетливо понял, будто увидел написанными на бумаге, его мысли.

А думал Иван Иванович о том, что действительно согласен сам тут умереть только бы его Вася не попал в руки к полицаям или немцам. Что угодно, только чтобы над его мальчиком так не издевались, не мучили, как юношу рядом с которым он сейчас сидел.

За Виктором пришли через три часа. Иван Иванович помог ему подняться и комиссар, качаясь, но сам пошёл с полицаями навстречу новой пытке.

Вываливаясь из Поля, Светозар застонал. От разочарования, что пятнадцать, отведённых для безопасного входа, минут так быстро закончились и от боли, терзавшей его Душу.

– Что? – Мария встревожено смотрела на него, – Тебе больно?

– Да… – вздохнул мальчик, – Здесь, – он коснулся груди и ведьма тут же принялась ощупывать его, пытаясь помочь, – Нет, Мария. Не физически, – остановил её Светозар, – Больно Душе…

– Великие Звезды!.. Может, вы больше не пойдёте? – она встретилась взглядом со Светославом.

Связь Марии с мужем была абсолютной. Конечно, Светослав мог закрыться от неё, но за долгие годы, поведённые вместе, оба так привыкли к единству их сознания, что ему это пока в голову не приходило. Поэтому, она отлично поняла, от чего больно мальчику. Просто увидела в памяти мужа всё, что он только что видел в Поле.

– Нет, я должен знать о нём всё, – Светозар поднялся, как только Лана и Ника отвязали его руки от отца и старейшины, – Очень больно… да. Но нужно. Если сейчас я остановлюсь, то никогда не прощу себе. Ведь ему, – он имел ввиду комиссара, – было намного больнее… Простите, что вам приходится смотреть это вместе со мной, – мальчик тяжело вздохнул, – Но это нужно… – повторил он.

– Да, сын, согласен, – Любомир тоже поднялся, обнял его за плечи, – Не волнуйся за нас, мы справимся. Ты прав, это нужно узнать. Я с тобой, что бы ты ни решил. Захочешь продолжать, пойду с тобой снова. Решишь остановиться, твоё право. Безумно больно видеть это и мы поймём, если ты всё же решишь прерваться.

Светозар на секунду задумался, но он колебался лишь эту секунду.

– Нет, – повторил мальчик и упрямо сдвинул брови, – Справедливость требует увидеть всё. Всё, до последнего мгновения его жизни.

Его привели в уже знакомую пыточную, толкнули к лавке, стоявшей в этот раз почти по середине камеры. Непроизвольно он сел, застонал от боли, отдавшейся во всем его избитом теле.

Полицаи не привязывали его, не раздевали, как обычно. Даже рук не связали. Они вообще его не трогали. Просто встали у двери и ждали чего-то. Виктор впервые за всё время получил возможность осмотреться в помещении, где его мучили. По следам свежей крови было понятно, что перед ним здесь был другой пленник. Крови было много. Виктор невольно поёжился, представив, что пережил здесь кто-то прежде, чем привели сюда его самого.

С большей частью обстановки он был уже знаком. Кроме небольшого столика у окна. На нём был разложен пыточный арсенал. Разнообразные плети, узкие, широкие, твердые стеки, с металлом на концах и без. У одной из плетей было три языка и хоть она и была небольшой, но боли могла причинить намного больше, укусив тело сразу трижды. Щипцы разных размеров, прутья, тонкие и острые, и толстые железки, способные перебить сустав, ремни. Там же стояла уже знакомая керосинка.

В этот момент за стеной закричала девушка. Это был даже не крик, вопль боли, переходящий в хрип. Виктор внутренне сжался, понимая, что совсем скоро сам будет орать так же, учитывая арсенал на столе. В камеру вошёл Соликовский. По его виду было ясно, эта пытка будет долгой… На начальнике полиции был надет большой фартук, залитый свежей кровью.

– Ну? – он остановился напротив Виктора, – Не надумал начать говорить? – комиссар молчал, – Хорошо. Как хочешь.

– Я не знаю, о чём говорить… – Виктор решил хоть немного оттянуть момент начала издевательств над своим телом.

– Неужели? – Соликовский присел на край стола, скрестив на груди руки, – Я ж тебе говорил.

– Про подполье? – уточнил Виктор.

– Ну, да. Ты ж подпольщик. И из самых главных, – начальник полиции был настроен благодушно. Он вкусно пообедал и только что поджарил комсомольскую сучку, посадив её голым задом на печку, а сейчас перед ним сидел весьма интересный десерт в виде этого упрямого мальчишки, – Вот и расскажи мне про ваше подполье. Как называетесь, кто в нём кроме тебя состоит. Фамилии, адреса. Говори и сейчас я тебя не трону. Иначе… – он кивнул на стол с инструментами, – Ну, сам понимаешь.

– Я ничего не знаю про подполье, – Виктор вздохнул, чувствуя, как протестует избитое тело, предвидя приближение очередных мучений, – Мы машины грабили, вот и всё…

– Хм… машины, значит? – он кивнул, – И не ты комиссар подпольного сборища комсомольцев, называющих себя «Молотом»?

– Не представляю даже, о чём вы говорите…

– А, по-моему, отлично представляешь, Виктор Иосифович Третьякевич, комиссар и организатор подпольного отряда «Молот».

Соликовский впервые озвучил то, что знал и без его показаний, хотя и требовал от него признания, что именно он, Виктор, и есть комиссар. Юноша вздохнул, ничего не ответил. Начальник кивнул подручным, полицаи двинулись к пленнику. Его подняли, привычно стянули одежду, положили на лавку. Он немного удивился, что у Соликовского так мало фантазии. На этой лавке он его порол уже не раз. Он недооценил его. Комиссару связали руки за спиной и ноги за щиколотки и в коленях. Потом подняли, связанные ноги и стянули их с руками, заставляя его выгнуться на лавке.

– Не так, болваны, – остановил их начальник, – Руки локтями свяжите.

Полицаи переделали. В результате он оказался ещё сильнее выгнутым на лавке. Опуская ноги он сам выворачивал себе руки, а пытаясь облегчить боль в руках, тянул на себя ноги. Виктор подумал, что переживёт. Ведь бить его в такой позе было не особо удобно. И снова ошибся. Бить его сейчас и не собирались.

– Не надумал? – Соликовский поднял его голову за подбородок, – Говори, пока ещё можешь, – он усмехнулся, – Вопрос всё тот же. Кто комиссар? Ты? Или я ошибаюсь? Если так, назови мне имя. Кто комиссар «Молота»?

Не получив ответа, начальник переставил керосинку куда-то назад, ближе к ногам Виктора, разжёг её. Один из подручных подал блюдце с иглами, тот взял его и пошёл к ногам пленника, а Виктор подумал, что сейчас повторится то, что делали с левой рукой, только с ногами. На этот раз он не ошибся. Начальник накалил иглу и медленно загнал её под ноготь большого пальца на левой ноге комиссара. Виктор орал от боли, дергался, выворачивая сам себе руки…

Прежде, чем каждый палец его ног получил по раскалённой игле, Виктора несколько раз отливали водой. Соликовский повторял один и тот же вопрос перед каждой иглой, но он молчал. Тогда пытку усложнили. Начальник по-прежнему загонял иглы в его пальцы, а один из полицаев взял раскалённый прут. Когда Виктор качнулся, инстинктивно пытаясь увернуться от острия, жалящего палец, он подставил прут перед его грудью. Вывернутые руки потребовали вернуться назад и Виктор сам лёг грудью на раскалённый металл. От его крика, казалось упадут стены…

В этот момент второй подручный присоединился к пытке. Он встал с таким же прутом с другой стороны лавки и, когда следующая игла вошла в палец, они одновременно зажали его тело между пульсирующими алым прутами. Грудь и спина. Его будто сжали в огромных пылающих щипцах. Тело, повинуясь инстинкту, дёрнулось, пытаясь выпрямить ноги, выкручивая руки из суставов. Верёвка, соединяющая связанные локтями руки с ногами, сделала его своим собственным палачом. Дёргаясь от боли, комиссар пытал сам себя на дыбе. Виктор захлебнулся криком, потерял сознание.

Светозар стоял рядом с лавкой, на которой мучили Виктора. Смотрел, как жгут его грудь и спину, как иглы вынимают, потом снова вгоняют ему под ногти, превращая пальцы ног в кровавое месиво. Смотрел и радовался, что попросил Марию сделать так, чтобы он не касался ни Светослава, ни па. Он ненавидел полицаев так сильно, что казалось эта ненависть могла убить…

Вернулся из Поля он бледным, словно полотно.

– Как ты, милый? – Мария ласково погладила его по голове, – Может, хватит? Остановимся? – она посмотрела на мужа, ища у него поддержки, – Свет, ведь можно же остановиться.

– Конечно, можно, – Светослав печально покачал головой, – Но это решать не мне и не тебе, девочка. Светозар должен решить это сам. Ему выбирать. Ну, или Любомиру.

– Нет, – Любомир смахнул невольные слёзы, – Выбирать Светозару. Да, когда разрешал это я не думал, насколько там всё… так… – он не мог подобрать подходящего слова, чтобы назвать то, что они сейчас видели.

– Так останови это! – Мария коснулась его руки, – Виктор хороший человек. И Правда о нём и о том, что с ним сделали нужна, конечно… Но не такой ценой! – она посмотрела на Светозара, – Не ценой такой боли для твоего сына!

– Нет, Мария, па не станет запрещать мне, – голос Светозара был хриплым от сдерживаемых слёз, – Это очень страшно… Вы все были правы, вы предупреждали меня. И я вам верил, но тоже не думал, что всё так… безжалостно… Они ведь тоже люди, у них есть матери, наверняка, есть дети. И они способны делать такое с человеком… Ему ведь всего восемнадцать лет.

– Развязать и в камеру? – подчинённый стоял рядом с лавкой, на которой, всё так же выгнутым, лежал без сознания комиссар.

– Нет, – Соликовский посмотрел на него, – Оставьте здесь. Не развязывать. Пусть так и будет пока. Мы ещё не закончили. Если сам не очнётся, приведите в чувство через час и меня позовите, – полицай кивнул и он ушёл.

Минут через сорок Виктор очнулся, застонал. Попытался пошевелиться, плечи пронзила острая боль и он понял, что всё ещё связан и всё ещё там, где его пытали.

Выполняя приказ начальства, полицай доложил, что пленник пришёл в себя. Соликовский кивнул и отправился в пыточную.

– Ну? Не надумал? – он взялся за верёвку, соединяющую его ноги с руками, и резко потянул вверх, заставляя Виктора вскрикнуть, – Молчишь. Ладно, – он отпустил его, подошёл к подручным, – На крюк его, за руки. И притащите стол, – глянул на пленника, что-то прикидывая, и вышел.

Виктора развязали, поставили на ноги. Он покачнулся. Стоять было безумно больно, ноги дрожали и подламывались. Один из полицаев подхватил его подмышки и держал, пока другой снова связывал впереди руки. Потом они его приподняли, накинули верёвку на уже знакомый крюк в потолке и Виктор повис сантиметрах в двадцати от пола. С искалеченных ног тут же закапала кровь.

Полицаи бросили его одного, но ненадолго. Через пару минут вернулись, втащили в камеру небольшой странный стол. Он был слишком узким для стола и к одной из его сторон были приделаны длинные рейки. Это было похоже на ещё одни ножки, только смотрели они в потолок.

Вернулся Соликовский. Он тащил за собой девушку. Она вскрикнула, когда увидела висящего на крюке Виктора. Начальник толкнул её к подручным, тут же заломившим ей руки, подошёл к пленнику.

– На себя плевать, о других подумай, – он кивнул на девушку, смотревшую на Виктора полными ужаса глазами, – Говори, – комиссар молчал, – На стол её. Как привязать знаете, – Соликовский снова повернулся к Виктору, – Порвём ведь. Ты виноват будешь.

Девушка отбивалась, один из полицаев ударил её, лишая сознания. Вдвоём они быстро раздели, а потом распяли бесчувственное тело на странном столе. Её ноги привязали к торчащим вверх рейкам, за щиколотки и в коленях, руки ремнями притянули к ножкам, растягивая девушку. Окатили водой, приводя в чувство.

Теперь Виктор понял, зачем нужны эти рейки, тихо выругался. Соликовский посмотрел на неё.

– Хороша, – улыбнулся, – Говори или мы её спросим, кто комиссар.

Виктор встретился взглядом с пленницей. Он отлично понимал, что её ждёт, но не мог ничего сделать. По глазам он видел, что она тоже это понимает.

– Прости… – тихо, одними губами, шепнул он.

Девушка чуть заметно кивнула. Соликовский прервал их общение, кивнув одному из подручных. Полицай пошёл к столу, спуская штаны…

– Ну? Может ты скажешь нам, кто комиссар «Молота»? – спросил начальник, тоже подойдя к столу.

Она посмотрела на полицая, стоявшего между её привязанных ног, на Виктора и отрицательно покачала головой.

– Давай, сделай хорошо этой комсомольской шлюхе.

Следующий час они мучили её у него на глазах, надеясь заставить заговорить. По очереди насиловали, она кричала, насильники ржали и продолжали с ещё большим рвением. Потом взяли телефонный кабель… когда потеряла сознание, отлили её водой и всё повторилось. Её секли кабелем по груди, насиловали, снова секли. Вскоре её крови в камере было не меньше, чем крови Виктора.

Соликовский иногда отвлекался. Стегал его плетью, смеялся, когда его крики и крики девушки совпадали.       Положил в печку два длинных металлических прута и внутри Виктора всё невольно сжалось. Его тело опять собирались жечь. Но Соликовский вынул прут раньше, чем он накалился докрасна, подошёл к нему сзади и несколько раз ударил. Он словно аккуратно помечал горячими ударами его тело. Спина, поясница, ягодицы, бедра, икры. И так трижды. Виктор получил пятнадцать ударов прутом. Сознание провалилось в темноту после седьмого, но палача это не остановило.

Два ведра ледяной воды привели его в чувство. Девушка не кричала. Открыв глаза, он понял почему. Она тоже была без сознания и один из полицаев только что вылил на неё очередное ведро воды.

– Ну? Говорить будешь? – начальник полицаев кивнул на девушку, – Или эта не твоя?

На мгновение Виктор испугался. Это было видно, отразилось в глазах. Но то было лишь на мгновение. Он встретился взглядом с мучителем и прут, так же как до этого по спине, прошелся по его груди. Грудь, живот, пах, бёдра, ноги. Удар в районе паха отправил Виктора в темноту. Его отлили, повторили снова. Те же пятнадцать ударов прутом, только сейчас его отливали прежде, чем продолжить.

Девушку на столе всё ещё насиловали, но иначе. Один из них принёс что-то длинное, деревянное и засунул в жертву, на пол закапала кровь… О Викторе начальник больше не забывал. Теперь он жёг ему спину и рёбра прутом, чередуя с ударами плетью. Тем не менее, сильно не увлекался и Виктор был в сознании, чтобы ничего не пропустил из того, что делали с девушкой. Когда полицай вынул из печки раскалённый добела прут и пошёл к столу, направляя его между ног жертвы, Виктор не выдержал.

– Хватит… Я комиссар! Оставьте её…

– Ну, вот! – Соликовский наконец был доволен, – Давно бы так! Это же не трудно. А дальше? Фамилии и адреса. Комиссару нужно кем-то руководить. Давай, выкладывай.

– Нет…не смей!.. – едва слышно прошептала измученная пленница, но Виктор услышал.

Через плечо Соликовского он встретился взглядом с её, затуманенными болью, глазами. Виктор слабо кивнул, давая понять, что слышал её слова. Говорить он и не собирался. Единственным, кого он мог сдать полицаям, был он сам. Это он уже сделал. Больше от него им было ничего не узнать…

Виктор замолчал. Когда они поняли, что больше он ничего не скажет, бросили девушку и втроём били его плетьми. Отлили, когда отключился, и снова били, пока не устали. К этому моменту комиссар опять потерял сознание, но им это уже не мешало. После сняли с крюка бесчувственного Виктора, отвязали девушку и оттащили обоих по камерам.

Всё ещё сидевший с ним в камере, Иван Иванович был в ужасе, когда Виктора волоком притащили после пыток. На юноше не было живого места. Его бросили по середине камеры, следом кинули его одежду, щелкнул замок.

Виктор очнулся только через пару часов. Он лежал на полу, прикрытый пиджаком Ивана Ивановича.

– Спасибо, – голос звучал глухо от почти постоянного крика.

– Витенька… я думал, они тебя убили…

– Могли, – согласился он, осторожно переворачиваясь на спину, застонал, – Очень стараются, но я живучий.

Он не стал говорить перепуганному мужчине, что давно уже идет на каждый допрос, как на последний. Тело его, казалось, видело уже все варианты издевательств из арсенала Соликовского и его подручных. Боль стала привычной и ожидаемой. Теперь переживёт он очередную пытку или нет зависело лишь от его сердца. Но сердце выдерживало, никак не хотело останавливаться, и Виктора продолжали мучить. Тем более, что Соликовский нашёл для него новую пытку, насилуя и избивая у него на глазах девушек.

Светослав начал было снова проматывать Поле, но мальчик вдруг остановил его.

– Что он делает, дедушка?

Старейшина присмотрелся и понял, что Светозар прав. Он подсветил камеру. Тогда они увидели, что комиссар что-то пишет на стене под которой лежит. Мальчик, а за ним и взрослые, вышли на середину камеры. Виктор макал пальцы в свою кровь и выводил на стене буквы. Когда он закончил, Светослав сделал свет ярче. Они увидели на стене два слова, пылающие алым цветом крови.

«Смерти нет» – написал комиссар.

Через три часа он опять нагой и связанный висел на крюке и смотрел, как твари издеваются над другой девушкой. В этот раз ему не задавали вопросов, сразу стали рвать с неё одежду, потащили к столу. Она отбивалась дольше первой. Полицаи смеялись, тискали её пока не надоело. Тогда привязали, стали насиловать по очереди. Тот, кто был свободен бил розгами. Когда отключилась, отлили и снова по кругу.

Про него они будто забыли. Виктор не понимал, зачем всё это, если не задать ни единого вопроса. А потом понял. Все они были пьяны. От этого стало намного страшнее. Они и трезвыми были, словно звери, а уж пьяные…

Соликовский вспомнил о нём, когда жертву насиловали черенком от лопаты. Начальник взял любимую плеть, несколько раз ударил его. Острое металлическое жало сильно впивалось в тело, заставляя Виктора кричать и дёргаться. Один из ударов пришёлся по бёдрам и металл укусил его почти между ног, выбивая из лёгких Виктора особенно сильный крик. Начальник удовлетворённо улыбнулся, оставил его, подошёл к столу.

– Чего это она у вас не орёт? – плеть была всё ещё у него в руках и он ударил девушку, – Отлейте, идиоты. Она ж отключилась.

Они так и сделали, потом все отошли к столу с «инструментами». Раньше они тоже туда отходили, но он не задумывался зачем. Сейчас, когда они ушли туда все трое, стало понятно для чего. Там стояла бутыль самогона. Палачи ходили туда догоняться, когда действие спиртного ослабевало…

Девушка начала шевелиться, застонала и они тут же вернулись. Соликовский, наконец, вспомнил, что это допрос, повторил ему свои вопросы, получил всё то же молчание в ответ и они опять занялись девушкой.

После очередной порции насилия и избиений, один из полицаев облил её грудь самогонкой и поджёг… Спирт выгорел быстро, плоть гореть не желала, но вопль девушки заставил вздрогнуть даже немцев, стоявших в оцеплении вокруг тюрьмы. С тех пор, как начались пытки «Молота» внутрь заходили только немецкие начальники. Они смотрели, как «работают» полицаи, цокали языками и уходили.

– Не горит… – полицай разочаровано смотрел на обожжённую грудь девушки.

– Ну, да. Она ж мокрая, – заржал другой, имея ввиду, что кровь гасит огонь.

– Александрыч, можно отрежу от неё кусок?

– Погоди, – Соликовский, чуть покачиваясь, шагнул к Виктору, – Может, он всё же заговорит. Ну? – он ткнул его кулаком, заставив охнуть, – Будешь говорить? – Виктор молчал, – Говори!

– Я не знаю, что сказать… – устало выдохнул он.

– Хм… – начальник взял в руки небольшую плётку, – Напомнить? – резко ударил Виктора в районе бёдер, заставляя вскрикнуть, – Ладно, – новый удар и новый крик комиссара, – Мне нужны фамилии и адреса членов вашего чёртова «Молота». Кто начальство, явки, пароли… – ещё удар, крик, – Что там ещё у подпольщиков бывает? – он на мгновение остановился, но тут же снова ударил его, – Не важно, выкладывай всё, что знаешь, – замахнулся чуть шире, плётка свистнула и впилась в тело Виктора, – Говори!

Последний удар оказался особенно сильным и пришёлся по наиболее болезненной части его тела, почти лишая Виктора сознания.

– Комиссар я… – тихо сказал он, переводя дыхание после удара.

– Это ты уже говорил, – новый удар заставил дёрнуться избитое тело, – Дальше, говори дальше, сучёнок, – начальник зашёл ему за спину и очередной удар обжёг ягодицы, – Давай, говори! – почему-то, несмотря на списки и признание, он не верил Виктору. В его представлении комиссаром должен был быть опытный коммунист, а не этот сопляк.

– Я комиссар… руководил тоже я… – выдохнул он, вздрагивая от ударов, – Больше никого не знаю… – бить его сзади показалось менее интересным, начальник снова вышел вперёд, ударил, – Нет явок… – он вскрикнул, – нет паролей… – плеть лизнула его особенно больно, заставляя заорать громче.

– Значит, девчонка эта, – он кивнул на девушку на столе, медленно приходившую в себя, – не из вашей шайки?

– Нет… – он снова дёрнулся от удара, – Я её не знаю…

– А комиссар ты? – свист плети, удар, крик, – И руководитель тоже ты? И кем же ты руководил?

Девушка окончательно пришла в себя, застонала. Посмотрела на своих мучителей, потом повернула голову на звуки ударов и криков Виктора.

– Ну, говори! – требовал Соликовский, а плеть подкрепляла его слова жалящими тело ударами, – Кто комиссар? Говори, или порвём сучку на части.

– Я комиссар… – повторил он, понимая, что после его ответа они сделают с ней что-то особенно страшное… И не ошибся.

Соликовский кивнул подручному. Тот вышел, вернулся с большим ножом, сгрёб рукой левую грудь девушки, начал медленно и очень старательно отрезать ее… Едва нож коснулся её, она закричала и этот крик не смолкал всё время, пока он её резал. Кровь текла ручьём, заливая всё вокруг, что ещё не было красным. Полицай бросил кусок отрезанной плоти на пол, чуть отошел, посмотрел на результат. Потом шагнул назад, взял пальцами сосок правой груди девушки и одним резким движением ножа отрезал его.

– Так красивше, – пояснил он на удивлённый взгляд начальника.

– Ну, да, – засмеялся тот, – Осталось ещё прижечь, чтоб не сдохла раньше времени.

Подручный был пьян и выполнил распоряжение руководства немедленно и буквально. Налил в стакан самогон, плеснул на рану, полил другую грудь. Девушка хрипела, крика уже не было, а он достал из печи угли и сунул их в рану…

Комиссар прошипел какое-то ругательство, едва слышное за её диким воплем. Они бросили искалеченную девушку и опять били его втроём, пока он не отключился. И после этого какое-то время продолжали хлестать Виктора плетьми, но безвольно дёргавшееся под ударами молчаливое тело бить было не интересно. На него выплеснули ведро воды. Это не помогло и Соликовский, наконец, приказал оттащить чуть живого Виктора в камеру.

Его сняли с крюка, один из подручных взялся за верёвку, стягивающую ноги и потащил волоком в камеру. Очнулся он всё так же связанным. Верёвки никто не потрудился снять. Спасло то, что руки были скручены спереди. Виктор пытался развязать сильно затянутые узлы, когда дверь камеры открылась. Он невольно сжался, думая, что это новая пытка, но ошибся. Полицай принёс передачу. Это было и смешно, и горько. Над ним издевались, били до потери сознания, калечили, совершенно не кормили, но передачи принимали.

– Давай шустрее, там посуду ждут, – полицай поставил передачу на пол.

– Развяжи… – он протянул ему связанные руки, не узнав собственный охрипший от криков голос.

Полицай освободил ему руки, потом наклонился и, на удивление, развязал ноги. Поставил рядом с ним узелок и ушёл.

Есть совершенно не хотелось, но он заставил себя. Понимая, что дальше ничего хорошего его не ждёт и выйти отсюда не получится совершенно, Виктор нащупал в небольшом углублении у стены клочок газеты и маленький Ванин карандашик. Пока ещё слушалась рука, он написал записку матери, попытался хоть как-то попрощаться, сказать, что очень их любит. Родителей, сестру, братьев и её… Аню…

Там, в пыточной, когда твари мучили перед ним девушку в первый раз и он, не выдержав, признался, что комиссар, он испугался. Да, на столе была распята не его Аня, но… что если она не ушла, если осталась, несмотря на его просьбу? Если так, то в следующий раз ему, возможно, придётся смотреть, как насилуют и издеваются над его любимой… Сможет ли он молча смотреть, как твари будут терзать его Аню?.. выдержит ли?.. Да… сначала он испугался. А потом, когда встретился взглядом с полными боли глазами девушки, когда услышал её тихое «Не смей!..» Виктор понял, что даже если на её месте окажется его Аня, он сможет, выдержит. Ведь глаза любимой кричали бы ему то же самое: «Не смей!»

Полицай вернулся, забрал посуду, оставил ему небольшой кувшин с водой и вышел, унося его последнее «Люблю» дорогим ему людям. Виктор медленно, упираясь в стену и тихо постанывая, поднялся. Так же медленно натянул штаны. Пытаться промыть раны не имело смысла, их было слишком много. Он попил, удивляясь полицаю, который дважды пожалел пленника. В первый раз, когда развязал верёвки и второй, когда принёс ему воды. Снова лёг, стараясь притулить избитое тело так, чтобы было менее больно. Прикрыл глаза, попытался хоть немного отдохнуть, насколько это было возможно под не смолкающие крики тех, кого продолжали мучить полицаи и собственные стоны от саднящей боли, казалось пронизывающей каждую клеточку его тела.

– Странный полицай, – мальчик задумчиво смотрел, как Виктор пытается пристроить на полу искалеченное тело, – Они все, словно ненавидят его. И девушек тоже. Ненавидят и боятся, поэтому придумывают для него пытки одну страшнее другой…а этот наоборот. Развязал его и воды принёс. Странный.

– Да, ты прав, Светозар, – ответил старейшина, – Они действительно его боятся и ненавидят. Он сильнее них. Сильнее морально. Для таких, как Соликовский и компания, Виктор недосягаем. Они могут бить его, издеваться и мучить, могут убить, но победить нет. Они не понимают почему и от этого ненависть и страх становятся только сильнее, – Светослав вздохнул.

– Но не все такие.

– Да, не все. Этот парень способен уважать силу врага, стойкость его выбора, поэтому помог ему тем, что было в его силах.

В этот момент из-за стены, около которой лежал юноша, послышалось тихое постукивание. Светозар сначала подумал, что ему показалось. За воплями, наполнявшими тюрьму, можно было легко ошибиться, настолько тихим был этот стук. Виктор тоже его услышал, замер, постарался не стонать. Стук повторился и юноша тоже стал стучать в ответ.

– Что это, дедушка?

– Морзянка, – улыбнулся старейшина, – В соседней камере девушки, ту, что стучит, зовут Люба.

– А я не знаю морзянки, – грустно вздохнул мальчик.

– Ничего, я знаю, – Светослав поднял руку, больше освещая камеру Виктора, – Я тебе переведу. Слушай.

– Есть кто живой?

– Да. Кто говорит?

– Здесь Шевцова. Кто отвечает?

– Третьякевич.

– Ты один?

– Был сосед, теперь один.

– Что за сосед? Наш?

– Отец Левашова. Девушки, которых пытали со мной, живы?

– Да, живы. Одна говорит, ты признался, кто ты. Это правда?

– Да. Я сказал им, что комиссар, – ответа не было и Виктор снова застучал, – Они бы её убили, если б не сказал…

– Она была готова к этому.

– Знаю. Но я не мог иначе.

– Нам сказали, ты предал, выдал нас всех.

– Это ложь. Я выдал только себя.

– Знаем, что ложь. Пусть говорят, никто в это не поверит.

– Спасибо.

– Девочки рассказали нам. Они рвут тебя. А теперь ты сам отдал им себя.

– Ничего. Пусть лучше меня, чем вас.

Оба замолчали, потом девушка снова застучала.

– Витя.

– Да?

– Девочки знают, их пытают рядом с тобой, чтобы заговорил.

– Так и есть. Простите меня.

– Нечего прощать. Мы выдержим. Ты только молчи.

– Спасибо, Люба.

Опять тишина. Где-то грохнула дверь, заорали «Громову веди!» Тяжёлые шаги в коридоре, потом открылась дверь в камере у девушек.

– Люба? – позвал Виктор, когда всё стихло.

– Улю забрали…

– Да, я слышал.

– Витя. Послушай. Это для тебя.

В соседней камере завозились. Сначала тихо, а потом всё громче и громче, запели девушки. Виктор слушал их, прижавшись виском к стене. Потом правой, более целой, рукой стал гладить стену и тихо подпевать им.