Выбор

– Вот дурак человек, – он с сочувствием смотрел на пленника, – Твои дружки поумнее. Сознались во всем и пишут, кто быстрее, фамилии ваших подпольщиков, – Виктор молчал, – Не веришь? Вдвойне дурак. Они тебя уже сдали. И Мошков, и Земнухов. Сказали, ты комиссар, всё организовал и командовал тоже ты, – он поднял глаза от своих ободранных верёвками рук, встретился взглядом со следователем, – Видишь? – он махнул перед Виктором листком, исписанным мелким почерком, – Пока ты тут молчишь, они всё на тебя свалили. Так что теперь тебе за всех отвечать, – он улыбнулся, – Давай говори лучше, а то реально всё на тебя повесят.

На мгновение Виктор замер. Он ни разу не верил, что друзья заговорили, а тем более сдали его. Но он отлично понимал, что последует за отказом говорить и просто пытался приготовиться к новой порции побоев.

Следователь же решил, что пробил броню Виктора, обрадовался. Что-то ещё говорил, но комиссар его уже не слушал. Он перебирал в голове варианты, откуда полиция могла узнать о подполье. Вывод напрашивался сам собой, но верить в это не хотелось…

Светозар не сводил с комиссара глаз. Сейчас он ужасно жалел, что Поле не может показать ему мыслей Виктора. Именно сейчас, когда полицейский следователь пытался убедить его в предательстве самых близких, как никогда было важно мальчику знать, что творилось в Душе комиссара. Он видел, что Виктор не верит полицаю, но…

– Он думает о Кошевом, и о списке штаба, который попал к деду Данило, – голос старейшины заставил мальчика чуть вздрогнуть.

– Ты знаешь его мысли, дедушка? – Светозар удивленно смотрел на него.

– Да.

– А показать сможешь?

– Показать нет, но слушай, если тебе это нужно, – Светозар кивнул, и старейшина сделал едва заметное движение рукой. Воздух вокруг комиссара слегка качнулся, а потом они услышали голос Виктора.

«Они не могли… Ни Иван, ни Женька… Я ничего не говорил… или говорил?.. Нет, точно нет… Я орал, но не говорил ничего… А мальчишка с Первомайки, которого сейчас увели? Генка… Он же рядовой и тоже здесь. Значит, кто-то всё же… Список!.. Это чёртов список, который Олег передал тому деду. Они просто проследили за нами… Значит, всё, «Молота» больше нет… Надеюсь, всё же, они выполнили приказ и ушли… И она тоже… Но сам-то я не ушёл… идиот… Нет, я прав, что не ушёл… эти тогда бы мать забрали или отца… не гоже им за меня отвечать… родители не при чём… сам затеял, самому и ответить сил хватит… значит, остается только одно… Молчать… Или признаться, что я комиссар и замкнуть их на себе?.. Может, тогда у ребят будет шанс выжить?..»

Мысли Виктора внезапно остановились. Он вовсе не перестал думать. Просто в его голове взорвался комок боли. Следователь сообразил, наконец, что пленник его не слушает и ударил, сбивая с табурета на пол, выбивая зубы.

Светозар охнул, будто ударили его самого, и старейшина тут же закрыл мысли юноши, согнувшегося на полу.

– Ну? Будешь говорить? – следователь наклонился над ним и чуть поднял, ухватив за ворот рубашки, – Или твои дружки правы и комиссар ты?

– Пошёл ты… – тихо сказал Виктор, сплевывая выбитые зубы.

Следователь бросил его, кивнул подручным. Виктора тут же, на полу, снова раздели, подняли, потащили к кольцу в стене. И опять он кричал от боли, а плети лизали его тело пока не уплыло сознание. Палачи облили его несколько раз водой, подождали пока придёт в себя и снова секли. Как долго его били и сколько раз отливали в этот раз Виктор сказать бы не смог. Он просто позволял сознанию уплыть, не пытаясь сопротивляться.

Когда в очередной раз он безжизненно повис на привязанных к кольцу руках, следователь задумчиво посмотрел на него, потом решил, что дальше бить его сейчас без толку и велел оттащить в камеру.

По глупости ли, или по случайности, а может, как раз так было задумано, но в камере, в которую притащили комиссара, уже лежал на полу Женя Мошков, избитый до потери сознания. А через полчаса притащили бесчувственного Ваню Земнухова.

Виктор пришёл в себя первым. Попытался кое-как одеться и привести в чувство товарищей. Уверенный, что время дорого и скоро полицаи поймут свою ошибку и снова рассадят их, он спешил. Вскоре ему это удалось. Они поделились тем, о чём спрашивали на допросах. Оказалось, им тоже сначала показывали Генку, парнишку с Первомайки. Когда они отказались его узнавать, им, как и Виктору, сунули в лицо бумажку, якобы написанную кем-то из друзей, сказали, что всё повесят на них. Бить стали, когда они заявили, что ничего не знают.

– Думаешь, из-за списка? – Женя пытался притулить избитое тело к стене, чтобы легче было сидеть.

– Уверен, – кивнул Иван, – Ведь никто из нас ничего не говорил. Значит, список. Они просто поставили за всеми нами слежку. Времени-то было навалом. Недели полторы-две точно. Можно было всех выяснить…

– Да, я тоже так подумал сначала, – Виктор вытянулся на полу камеры, – Но Генку вроде не били. Если бы взяли, как члена отряда, наверняка бы избили. Да и схватили бы не только нас. Будь это из-за списка, арестованных было бы гораздо больше. Весь штаб уж точно. Может, всё же случайность?

Крики, которые они слышали во время допросов, да и сейчас тоже, юноши никак не связывали со своими товарищами, уверенные, что арестованы только они трое. В тюрьме постоянного кого-то били и крики узников были делом обычным.

– Возможно… – Женя задумался, – Но ведь нас спрашивали о подполье, значит, информация у них всё же есть.

– Сначала не было, – Иван охнул, тоже ложась на пол рядом с Виктором, – Мне полицай сказал: «Ну, все, парень. Получишь свой четвертак и домой.» А потом меня не на выход, а назад в камеру сунули.

– Ну, да, я тоже слышал, как Соликовский говорил всыпать нам и гнать.

– Значит, пока нас пороли, ему кто-то что-то рассказал. Но кроме нас в тюрьме никого, а мы не говорили.

– Думаю, так и есть. И это не кто-то из наших. Генка наверняка случайно попался. А нам его на очные ставки приводили на всякий случай. Вдруг он из наших, мы испугаемся и решим, что все провалились, – Женя понял, что парни правы, на полу проще, чем сидеть у стены и тоже пристроился рядом с ними.

– Выходит, они не знали до последнего кого поймали, – Виктор от досады даже стукнул кулаком об пол, – Эх, каких-то полчаса не хватило, чтобы выйти отсюда!..

– Да, уж… – согласился Женя, – Но теперь нам уже ничего не сделать.

– Так-таки и ничего? – Иван приподнялся на локте, посмотрел на них, – Мы можем защитить друзей. Они же ищут подполье. Так? – парни кивнули, – Ну, если это и правда случайность, а не тот список, то скажем, что мы и есть подполье. Тогда других они и искать не станут. А мы никаких имён не назовём. Скажем, что втроём ограбили чёртову машину и всё.

– Нет, – Виктор остановил его, – Я тоже уже думал об этом. Думал, даже признаться, что я комиссар, чтобы они бросили всех и занимались только мной. Тогда у других и у вас был бы шанс выжить…

– С ума сошёл?! – одновременно выдохнули Иван и Женя, – Они ж тебя замордуют тогда… Не вздумай!

– Да я и сам понял, что глупо. Тем более, даже если так, если мы скажем, что мы и есть подполье, то они всё равно будут искать других. Меня спрашивали, кто руководитель, кто комиссар, сколько человек в отряде, требовали фамилии, адреса.

– Меня тоже, – Женя, кивнул.

– Да, – согласился Иван, – И мне те же вопросы задавали.

– Ну, вот. Выходит, они не поверят, что против них только мы. Значит, не остановятся, будут искать остальных. Мы слишком много шума наделали, троим такое не под силу.

– Тогда попробуем всё же вывернуться. Скажем, что они ошиблись, никакое мы не подполье. Простая шайка. Грабили почтовые машины и всё, жить-то как-то надо, – Женя усмехнулся, – Они не особо умные. Может, и поверят.

На том и порешили. Обсудили, что будут говорить на допросах, чтобы показания были одинаковыми и попытались поспать.

План был не плох и вполне мог сработать, если бы информация, попавшая к полицаям, была случайной и обрывочной. Но они не знали о том, что пресловутый список в полиции. И уж тем более, не догадывались, что списков «Молота» в полиции два. Тот, который попал к «Деду Данило» как раз и вернул их в камеры, а второй, почти такой же, написал Генка, которого они считали своим. Потому его и не били. Кто же бьёт того, кто даёт такую информацию?

На очередном допросе Виктор, как и было договорено с ребятами, признался, что они втроём ограбили почтовую машину. Думали продать сигареты с подарками на рынке, да поймали их раньше.

Начальник полиции Соликовский слушал его, слегка постукивая пальцами по столу. Он уже устроил разнос подчинённым, которые ночью посадили этих троих в одну камеру. Если до этого они молчали, то теперь заговорили, причём одновременно и повторяли одно и то же: воры мы, машины грабили, жить же надо. До этого он слышал ту же песню от Мошкова и был уверен, что такие же показания выдаёт сейчас и Земнухов.

– Значит, воры?

– Ну, да. Машины мы грабили, товарищ начальник.

– Я тебе не товарищ, – Соликовский не рассердился на советское слово, просто поправил мальчишку, – Не бреши. Подпольщики вы, комсомольцы. Вот, смотри! – он взял со стола какую-то бумажку и сунул в лицо Виктору, – Твой дружок Мошков настрочил. Всех вас сдал.

В эту минуту где-то в глубинах тюрьмы раздался вопль. Кричали явно от боли. Виктор невольно вздрогнул, представив, что это или Иван, или Женя. На допросы их увели одновременно, и он не знал, что с ними сейчас происходит.

– Вот! – полицейский начальник поднял вверх руку с вытянутым указательным пальцем, – Скоро список явно дополнится, – он усмехнулся, – Может, поможешь другу? – кивнул на чистый лист бумаги и карандаш, лежавшие на столе.

Виктор понял, что их план провалился. Соликовский знал о «Молоте» значительно больше, чем они думали. В то, что друзья сдались он не поверил, но почерк его заинтересовал.

– Давай, – он слегка толкнул Виктора в плечо, – Пиши. Как называетесь, кто руководил, если был комиссар, то кто он. И вообще, кто там у вас ещё был. Фамилии, адреса. Зачем мучиться, когда можно сказать, что просят? Тем более, не ты первый это сделаешь, – он кивнул на бумажку, исписанную фамилиями, – Думаю, ты уже в курсе, выбивать показания мы умеем, – Двое полицаев за спиной Виктора недвусмысленно постукивали по ладоням, сложенными вдвое, плётками.

Виктор сделал вид, что задумался, потом потянулся, взял карандаш… сломал его и бросил обломки начальнику полицаев в лицо. Тот ничего не сказал, лишь кивнул подручным.

Полицаи содрали с него одежду, связали руки, набросили верёвку на крюк в потолке и он повис почти в центре камеры, нагой и совершенно доступный для плетей. Упасть теперь он не мог, только потерять сознание и они били его вдвоём пока не отключился. Тогда сняли бросили на пол и вылили пару вёдер воды. Едва он очнулся, опять подвесили.

– Ну? Говорить будешь? – он не ответил. Соликовский кивнул подручным и его снова жалили плети, пока сознание не уплыло.

Его сняли с крюка, привели в чувство. Поставили на ноги, но он упал, не в силах стоять. Очередное ведро воды и Виктора опять подняли. На этот раз он устоял на не твёрдых ногах. Руки развязали и они повисли безвольно, будто плети.

Когда потащили в камеру, он сделал вид что споткнулся около стола начальника и упал на него грудью. Тот чертыхнулся. Мальчишка заляпал всё на столе кровью. А он старался рассмотреть, как можно лучше злополучный листок со списком. Там действительно был весь штаб «Молота», все руководители групп и большинство руководителей пятёрок. Такой информацией как раз и обладали они трое, но никто из них эту бумажку не писал. Имя Виктора стояло там первым и напротив него аккуратным почерком, который он прекрасно узнал, было выведено «организатор и комиссар»…

В камере никого не было. По крикам, наполнявшим коридор, он понял, что друзья всё ещё на допросах. Однако, обратно ни Мошкова, ни Земнухова не привели. Виктор снова остался один. Теперь он точно знал, что выйти отсюда будет очень сложно. Если это вообще возможно.

К вечеру был очередной допрос. Виктор всё так же молчал. Его раздели, бросили на лавку, связали ноги, потом подняли и легко повесили на крюк, торчавший в потолке. Один из них поднял руки Виктора и тоже их связал. Не за спиной, а просто скрутил кисти. Его снова секли плетьми, отливали. В перерывах следователь задавал всё те же вопросы и, поскольку Виктор молчал, то его снова секли. В камеру притащили без сознания, швырнули на ледяной пол.

Ночью за ним пришли опять и утро нового дня Виктор встретил висящим на крюке вниз головой. В этот раз, прежде, чем подвесить, полицаи привязали кисти его рук к концам довольно большого куска рельса. Руки при этом оказались разведёнными максимально широко в стороны. Полицаи накинули верёвку, связывающую ноги, на крюк в потолке и оставили его одного. Сколько он так провисел, сказать Виктор не мог. Прежде, чем связать и подвесить его снова раздели. Было холодно. Рельс сильно тянул его вниз, растягивая тело, не давая нормально вздохнуть. Верёвки впивались в ноги всё сильнее и через полчаса он их уже не чувствовал. Вскоре, то ли от холода, то ли от тупой боли, непонятно откуда взявшейся вдруг во всём теле, его начало трясти, потом пошла кровь из носа. Он потерял сознание.

Очнулся от того, что его окатили ледяной водой. Едва открыл глаза, снова подвесили за ноги и начали бить кабелем, с привязанной на конце гайкой. Виктор орал от каждого удара, оставляющего на теле глубокие саднящие раны. Вскоре перед глазами опять поплыло, он отключился…

После этой пытки ему дали отдохнуть целых четыре часа. На самом деле это был не отдых. Просто полицаи в это время обедали. Ему тоже принесли передачу. Виктор порадовался, что их ещё принимают для него. Раз принимают, значит, всё не так уж плохо. В это время по коридору пролетело «Земнухова веди!». Он слышал шаги, когда друга провели мимо его камеры, потом были звуки ударов и крики уже другого рода.

Виктор посмотрел на, ободранные верёвками, кисти, подумал, что скоро его руки могут стать не способны к письму и достал кусочек газеты, припрятанный Ваней. Его продолжали спрашивать на допросах о подполье и избит он был уже основательно. Особенно, постарался тот, что бил в прошлый раз. Гайка на конце кабеля оказалась весьма простым и ужасно болезненным инструментом. Раны от побоев не просто не заживали, к ним добавлялись новые. Поэтому он решил, что нужно написать родным, попрощаться. Взял карандашик Вани, но у него не получилось. Написал совсем не то, что собирался. Не хотела надежда умирать, шептала ему, что ещё не всё потеряно.

Ивана ещё пытали, когда закричали «Третьякевича!».

В этот раз следователя в камере не было. Полицаи раздели его и разложили на лавке, прикрутили кисти к ножкам, связали ноги за щиколотки. Потом накинули на шею петлю, привязали к согнутым в коленях ногам. Он пролежал так довольно долго, пока в камеру не пришёл следователь.

– Говорить не надумал? Кто комиссар вашей шайки? Кто старшие? – следователь резко поднял его голову за волосы, заставляя посмотреть на себя, – Понятно, – усмехнулся, встретившись с полными ненависти глазами Виктора, – Ничего, заговоришь, – он отпустил его, отошёл куда-то в сторону.

Через мгновение комиссар кричал от боли. Следователь взял розги и с силой ударил его по ступням. С каждым ударом веревка на шее Виктора затягивалась всё сильнее и вскоре он захрипел. Петлю ослабили и продолжили сечь. Потом пришёл начальник полиции.

– Говори, сучёнок! – он сам взял розгу и с силой ударил Виктора по ногам, заставляя юношу выгнуться, насколько позволяли привязанные к лавке руки, и заорать, – Молчишь. Ладно.

Он кивнул подручным. Один из полицаев подошёл к Виктору, зажал связанные ноги так, чтобы он не мог увернуться и стопы были горизонтально полу. Второй принёс жаровню, достал пару углей поднёс их к лицу комиссара.

– Ну? Говори, – потребовал начальник.

Юноша промолчал, вдохнул поглубже, понимая, что сейчас угли обожгут его.

– Давай, – полицай положил угли ему на ступни, заставляя заорать, – Убери и снова, – велел начальник.

Тот поднял пылающие жаром угли, секунду помедлил и снова опустил их на израненные ступни. Виктор дернулся, но его ноги крепко держали, возможности увернуться или стряхнуть не было совершенно. Единственное, что он мог, это кричать.

– Ноги опусти ему, – велел начальник и петлю с шеи сняли, ноги опустили на лавку, Сядь на него, – один из полицаев сел ему на ноги, – Говори, – начальник схватил его за волосы, как до этого следователь, развернул к себе лицом, – Кто ещё входит в ваш «Молот»? Кто комиссар? Кто вами командует? Говори!

Не добившись ничего, начальник отпустил его, взял щипцами уголь и положил на исполосованную плетьми спину. Теперь Виктор понял, зачем он велел полицаю сесть на его ноги. Новый уголь прибавился к тому, что уже жёг его, заставляя орать громче прежнего. Когда третий положили на поясницу, комиссар потерял сознание. Угли убрали, пленника окатили водой. Через пару минут от пришёл в себя и снова ему жгли углями спину. Потом начальник велел перевернуть его, взял щипцами один уголь покрупнее и сильно прижал его к груди комиссара, после положил на живот и добавил к нему ещё.

– Говори! – требовал начальник снова и снова обжигая его грудь твёрдыми кусочками пламени, но ничего не получал кроме криков, – На живот его, – Виктора опять перевернули, на этот раз ноги привязали – Говори! Ты всё равно скажешь. Всех назовёшь, вопрос времени, – он поворошил в жаровне щипцами, доставая уголь погорячее, – Ну, говори! Говори, щенок!

Виктор тяжело дышал, его трясло, но он молчал. Тело пульсировало болью в ожогах. Он боялся предположить, где обожжёт его очередной уголь и не напрасно.

– Растяни его, – велел начальник.

Один из полицаев тут же сильно ударил его ладонями по заду и потянул в разные стороны. Понимая, что его ждёт, Виктор напрягся как струна, а в следующую секунду заорал так, что звенели стёкла. Начальник сунул между его, растянутых подручным, ягодиц пульсирующий красным уголь. Как его убрали Виктор уже не почувствовал, он был без сознания…

Открыв глаза, понял, что всё ещё привязан к лавке. На шею снова накинули верёвку. Виктор тихо застонал и почти сразу задохнулся. Начальник потянул за верёвку, имитируя удушение.

– Ну, говори, сучёнок, упрямый! – он натягивал верёвку всё сильнее, Виктор захрипел, сознание уплыло в темноту.

Петлю с шеи сняли, отлили его водой и, когда пришёл в себя, Соликовский сам взял плеть. После этого «допроса» на спине Виктора не осталось ни сантиметра целой кожи, одна сплошная кровоточащая рана. Всё вокруг, включая плача было красно от его крови…

Наконец, Соликовский устал, велел оттащить пленника в камеру. Полицаи отвязали его, один из них спихнул с лавки на пол. Он был опять без сознания и не чувствовал, как они за ноги волокут его в камеру.

Ближе к ночи за ним пришли опять, подняли, чтобы вести в пыточную, но он упал. После прошлой пытки стоять было безумно больно, а избитое тело почти не слушалось Виктора. Полицаи чертыхнулись, подхватили его под руки, поволокли к следователю.

В этот раз следователь проявил фантазию. На столе лежали два длинных деревянных бруска с небольшими углублениями. Виктор вспомнил о колодках, глядя на них, и не ошибся. После привычного уже сдёргивания одежды, Виктора потянули к столу, заставили встать на колени. Кисти намертво зафиксировали в колодках, прижали деревянные кандалы к столу. Тут же рядом появилась керосинка и блюдце полное длинных портновских иголок.

– Ну? Говорить будешь? Кто комиссар «Молота»?

Виктор промолчал. Тогда аккуратно, чтобы не обжечь собственные пальцы, полицай взял одну из игл, сунул остриё в огонь керосинки. Когда игла накалилась и стало трудно её держать, поднёс к левой руке юноши.

– Кто комиссар? – Виктор молчал, – Как хочешь. Но ты всё равно скажешь, – хмыкнул следователь, взяв один из его пальцев и резко загоняя под ноготь раскалённую иглу.

Виктор закричал. После третьей иглы потерял сознание, его окатили водой и, когда пришёл в себя, продолжили. Следователь экспериментировал, втыкал их в его руку то медленно, то быстро. Смотрел, когда выходит причинить наибольшую боль. Довольно скоро под каждым из ногтей красовалось по две иголки и следователь начал их вынимать, причиняя Виктору не меньшую боль, чем, когда вгонял их в его пальцы.

– Кто комиссар? – повторил вопрос следователь, когда все иглы были извлечены.

Он молчал, следователь взялся за иглу, сунул кончик в огонь.

– Кто комиссар?

Иглы снова влетали в его пальцы, заставляя орать, лишая сознания, но он молчал. Тогда следователь взял молоток.

– Хорошо, попробуем по-другому, – занёс инструмент над рукой Виктора, – Кто комиссар? – он молчал и молоток пошёл вниз, разбивая сустав на указательном пальце, – Говори! – требовал следователь, разбивая следующий сустав и заставляя Виктора хрипеть от боли.

Он переломал ему все пальцы левой руки, раздробил все суставы, но так и не добился ничего кроме криков. Виктора в очередной раз отливали водой, а следователь смотрел на него и думал, что в кисти руки есть ещё много костей. Правую руку он почему-то не трогал…

Когда Виктора вернули в камеру, левая рука его была похожа на окровавленную перчатку и так же безвольно болталась на перебитом суставе кисти. А через два часа за ним вновь пришли. Только теперь потянули на допрос к начальнику полиции. Вопрос был всё тот же. Виктор всё так же молчал. Его привязали к лавке, а начальник взял свою любимую плеть с металлическим наконечником…

Порол с перерывами через каждые пять ударов, давая пленнику прийти в себя. Несколько раз всё же перестарался и Виктор проваливался в обморок настолько глубоко, что его отливали. Едва начинал подавать признаки жизни, вопрос повторяли, он молчал и плеть опять свистела в руках начальника полиции. В начале избиения Виктор кричал, когда плеть жалила его, а острый наконечник впивался в израненное тело. Вскоре сил не осталось даже на крик, и он глухо мычал.

Соликовский, наконец, остановился и снова повторил всё тот же вопрос. Виктор молчал. Руки отвязали, завели за спину, скрутили кисти.

– Будешь говорить, щенок? – пленник отрицательно мотнул головой.

Тогда один из полицаев крепко прижал его бёдра коленом к лавке, второй взялся за связанные руки. Соликовский кивнул и тот из них, кто держал руки, потянул его вверх, выворачивая суставы. Он кричал, полицай тянул его всё сильнее. Потом резко бросил. Виктор упал обратно на лавку, охнул. Ему снова повторили вопрос. В ответ на его молчание, к лавке подошёл начальник, взял его кисти и резко и сильно дёрнул Виктора вверх, отправляя в темноту.

В себя он пришёл на полу, залитом собственной кровью, всё так же связанным. Руки болели адски, тело горело от порки, но он был всё ещё в пыточной. Значит, его продолжат терзать. Он вздохнул и тут же получил удар в живот. Тело согнулось, он застонал.

– Говори! – кто-то схватил его за волосы и развернул лицом вверх. Виктор встретился взглядом с Соликовским.

Этот взгляд связанного, избитого до полусмерти, мальчишки привёл начальника полиции в бешенство. Во взгляде Виктора не было страха, кроме боли там были только презрение и ненависть. Соликовский накинул ему на шею петлю и, продев конец верёвки в оконную ручку, натянул её, имитируя повешение. Руки, связанные за спиной, не давали даже попытаться оттянуть петлю. Виктор стал задыхаться, непроизвольно слёзы брызнули из глаз, рассердив его. Уж что что, а плакать он точно был не намерен…

– Мария, скажи, можно сохранить мою связь с па и Светославом, если они не будут держать меня за руки в Поле? – спросил Светозар, когда они в очередной раз вернулись из этого кровавого ада в реальность.

– Можно, – кивнула ведьма, – Но зачем? Так ведь надёжнее. Или ты чего-то боишься?

– Да, – мальчик вздохнул, – Боюсь… Помнишь, как я ударил па, когда разбирались с дроком? – она чуть наклонила голову, подтверждая, – Ну, вот… Я боюсь, что это снова станет осязаемым… там… и навредит им.

Он не сказал «ненависть» или «гнев», просто «это». Светозар пока не очень понимал, какие именно чувства испытывает, глядя, как истязают комиссара, но знал, что они могут выйти из-под его контроля и тогда отец или старейшина окажутся беззащитными перед ним.

– Я поняла, – Мария печально вздохнула, – Иди, тебе нужно поесть, – она кивнула на стол, за которым уже сидели Светослав с Любомиром и пили чай, – Мне надо немного времени, чтобы подготовить Слово, которое позволит тебе отпустить их руки в Поле.

– Спасибо, – поблагодарил Светозар с явным облегчением, – Мне не хочется есть, лучше пройдусь. Это же ничего, если я снова выйду на крыльцо?

– Конечно, ничего, – улыбнулась она, – Но поесть всё же нужно.

– Я поем, обещаю, только попозже. Сейчас не могу… – пообещал мальчик и медленно пошёл к двери.

– Что-то случилось? – Светослав поставил чашку, подошёл к жене.

– Всё в порядке, – откликнулась она, не отводя взгляда от Светозара, – Просто он боится навредить вам. Тебе и отцу.

– Как это? – не понял Любомир, – Чем он может нам навредить?

– Ненавистью. Гневом. Он ещё и сам не знает, что испытывает, но боится, что от того, что вы там видите, его чувства снова станут осязаемы и это причинит вам боль. Он просто хочет защитить вас обоих. Твой сын необыкновенный мальчик, – в глазах Марии блестели слёзы, и светилось уважение к Светозару, – Я очень давно не встречала таких, как он. Но ты и сам, наверняка, знаешь, каков он.

– Знаю, – он улыбнулся, – Он всегда удивляет меня. Мама его была такой же. Всегда очень взрослой и в то же время чудесной наивной девочкой, – Любомир вздохнул, серо-зеленые глаза на мгновение ожили воспоминанием об Ангелине и тут же снова стали просто серыми.

Прежде, чем они снова отправились в Поле, Мария выполнила просьбу мальчика.

– Чтобы сделать то, что ты просишь, Светозар, нужна связь иного порядка. Это связь крови. С отцом она у тебя, конечно, есть. Но надо ещё усилить. Иначе будет сложно возвращаться.

– Хорошо, – Светозар сидел в центре соляного круга, – Что мне делать?

– Тебе почти ничего, – Мария улыбнулась, отвечая на его вопрос. Такой же, как и тогда, когда они шли в Поле в первый раз, – Нужно Слово. Это я уже сделала. И надо связать вашу кровь, – она подошла к столу и взяла нож, – Ты не против?

– Нет, – мальчик спокойно протянул ей руку, – Сделай, как нужно, чтобы я не навредил им, – он посмотрел на Светослава и отца.

– Хорошо.

Мария осторожно сделала небольшие надрезы на ладонях мальчика. У мужчин она так же сделала по надрезу, в зависимости от того, в какой руке каждый из них держал руку Светозара. Потом соединила по очереди их руки так, чтобы совпала открытая кровь, и связала льняными лентами, как делала раньше.

– Ну, вот. Теперь, когда вы будете в Поле, ты сможешь отпустить их. Связь сохранится, не волнуйся.

– Спасибо, Мария, – мальчик заметно успокоился, – Идём? – он спрашивал у взрослых, способны ли они продолжать, понимая, насколько тяжело видеть, как пытают юношу в прошлом.

– Да, – ответил за обоих Светослав, – Если ты этого хочешь, то идём. О нас не думай. Мы взрослые, справимся, – он улыбнулся мальчику, – Для нас главное, это ты.

– Я в порядке, – он медленно лёг, посмотрел на Марию, сидевшую, как обычно при переходе, у него за головой, – Пойдем.

Светозар прикрыл глаза, снова закружились перед закрытыми веками уже знакомые цветные полосы. Потом его слегка тряхнуло и в нос ударил тяжёлый запах крови. Они были на месте. Он открыл глаза и упёрся взглядом в широкую спину полицейского начальника, продевавшего верёвку в кольцо, вделанное в стену.

Осторожно, будто не веря, что может это сделать, мальчик разжал руки, отпуская отца и старейшину.

– Всё хорошо, сын, – Любомир показал ему свою ладонь, на которой ярко светился алым светом небольшой разрез, – Работает.

– Да, – кивнул мальчик, посмотрел на свои ладошки, горевшие таким же, ярким алым, – Хорошо, – отступил от них на шаг и тут же все они вздрогнули от крика, заполнившего камеру…

Соликовский с силой потянул верёвку, поднимая привязанные к ней руки пленника вверх. Комиссар закричал. Именно этот крик боли и заставил вздрогнуть Светозара и его спутников. Когда изломанные пальцы Виктора коснулись крюка, через который была пропущена верёвка, полицай усмехнулся. Он, не торопясь, опустил юношу вниз, пока ноги не коснулись пола.

– Ну? Будешь говорить, гадёныш?

Верёвку он не закрепил, просто держал её в руке, обмотав конец вокруг кулака. Поэтому, чтобы поднять Виктора на эту примитивную дыбу Соликовскому нужно было лишь потянуть за верёвку или отступить от стены. Руки комиссара были связаны за спиной. Поперёк, между кистями, был завязан второй конец веревки, которой Соликовский выворачивал на дыбе его суставы.

– Говори. Зачем мучиться? Скажи, что просят, и я тебя убью быстро, – он засмеялся.

– Пошёл ты… – ответил Виктор едва слышно, но полицай его услышал.

– Ах, ты, сука!.. – Соликовский задохнулся от ярости, резко дернул верёвку, заставляя Виктора с криком взлететь под потолок. Потом бросил, шагнул к столу, взял что-то длинное и тонкое.

Веревка свободно проскользнула через кольцо, а пленник упал на пол. Но передохнуть ему не удалось. Полицай уже вернулся к своей жертве. Он одним резким движением поставил юношу на ноги.

– Говори, сучёнок. Ведь хуже будет!

– Пошёл ты… – повторил Виктор, глядя мучителю прямо в глаза, и тут же упал, заливаясь кровью, от полученного удара по лицу.

Оказалось, что длинным и тонким, что он взял на столе, был телефонный кабель. Полицай сложил его вдвое и теперь бил им комиссара по лицу, по плечам, груди. В общем, куда попадёт. Продолжалось это довольно долго, пока не открылась дверь. На пороге стоял его заместитель.

– Ну? – спросил он, не останавливаясь, продолжая бить уже бесчувственного Третьякевича кабелем.

– Василий Александрович, – сказал зам с порога, – все камеры готовы.

– Отлично, – Соликовский наконец остановился, – Оттащите этого. С ним пока всё. Пусть очухается. Давайте туда Земнухова, я сейчас приду, – он бросил кабель на пол и ушёл.

Он не уточнил, куда именно надо привести Земнухова, а заместитель не спросил, убежал выполнять распоряжение. Комиссар остался в комнате один. Он так и лежал там, где его бил Соликовский, когда пришли двое. Они развязали веревки, взяли его за руки и волоком потащили бесчувственного юношу в камеру. По полу потянулся кровавый след. Один из них выругался.

– Чёрт! Рассердится ведь.

– Ага, – откликнулся второй, – Ничего, соломой притрусим.

Они притащили Виктора в камеру, бросили на пол, один из них кинул рядом его одежду, и ушли. В камере было темно, но явно чувствовалось, что она не пуста. Из тени одного из углов вышел мужчина. Он осторожно перевернул Виктора на спину. Юноша застонал, но в себя не пришёл. Воды, чтобы промыть его раны не было, да и перевязать было нечем. Поэтому мужчина сделал единственное, что был в состоянии, чтобы помочь избитому соседу. Он, как мог аккуратно, стараясь не причинять лишней боли, одел его и уложил на небольшую кучу соломы. Ни лавки, ни стола в камере не было. Только эта солома и ведро в углу.