Молочные зубы

По приезде в больницу та проделала свой лучший трюк: превратилась в самую заботливую мать года, не забыв прилично одеться и нацепить на лицо выражение родительской тревоги. Когда медсестра в приемном покое спросила, как давно у Сюзетты начались боли в животе, она ответила, что ночью. Мама в своем благопристойном образе согласно кивнула и заявила, что ей это показалось необычным.

– Я тут же привезла ее сюда.

Сюзетта не пожелала, чтобы мать присутствовала во время осмотра.

Пытаясь установить диагноз, врачи проникли во все девственные отверстия в ее организме. Подозревая аппендицит, сделали срочную операцию и обнаружили, что кишки в нижней части брюшной полости переплелись в узел. Когда она пришла в себя в темной комнате с трубкой в носу, с болью в области живота, не поддававшейся описанию словами, матери рядом не было.

Несколько недель спустя, когда она, казалось, поправилась, у нее развилась фистула – узкий канал, тянувшийся от разреза на кишечнике до надреза на коже. Она снова оказалась на операционном столе с повязкой на глазах. Они вторглись в не зажившую до конца рану и без всякой анестезии поставили центральный катетер.

– Молодые в состоянии терпеть боль, – объяснил хирург какому-то невидимому ей собеседнику. Она не закричала (хотя и хотела). Но так и не забыла (хотя и старалась). А через несколько минут ей дали наркоз и опять вскрыли брюшную полость.

Идея сводилась к тому, чтобы не зашивать надрез и дать фистуле затянуться самой. Дерьмом и мочой из этой дыры несло добрых четыре года. Все это время ей казалось невозможным когда-либо вновь вернуться к обычной жизни или совершать банальные поступки, например, целоваться с мальчиком или ходить на работу. Сюзетта не раз подумывала о самоубийстве, но вместо этого разработала план карьеры и в конечном счете поступила в школу искусств. А там познакомилась с Алексом.

– Если бы я тебя не встретила… то мое дурацкое непредсказуемое существование могло бы продолжаться до бесконечности.

Тогда он со слезами на глазах ее поцеловал. А несколько месяцев спустя признался, что влюбился в нее как раз на том втором свидании, увидев, какая она ранимая, но в то же время вдохновившись ее поразительной решимостью и внутренней силой.

Кто-то задергал дверную ручку с обратной стороны.

Сюзетта заиграла желваками и закрыла глаза. Уходи. Уходи. Прошу тебя, уходи.

Тук-тук-тук.

– Минутку.

Она выпустила подол платья из рук, и оно соскользнуло обратно на колени. Потом ласково погладила правый бок, чтобы поспособствовать заживлению.

Тук-тук-тук.

– Маме нужна минутка.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

Она рывком распахнула дверь и оскалила зубы.

– Что ты долбишься, черт бы тебя побрал? Не могла подождать?

Дочь казалась такой маленькой. Прямо загляденье: хорошая девочка в красивом платьице. У нее слегка отвисла челюсть, может, от страха, может, от потрясения. В левой руке Ханна держала учебник, в правой с силой сжимала карандаш. Она пришла всего лишь задать вопрос, хотела, чтобы ей помогли. Хорошая мать это поняла бы или как минимум смогла бы держать эмоции под контролем.

В груди у нее будто что-то надорвалось: даже самые простые обязанности и то оказались не под силу.

– Я буду через минуту. Прости. Сейчас спущусь и помогу тебе.

Она закрыла дверь и тут же заперла ее, чтобы Ханна не увидела слез.

Потом пару минут походила по комнате, с шумом вдыхая и выдыхая воздух, словно бегун в конце дистанции. Взять себя в руки. Взять себя в руки. Взять себя в руки. Под надрезом на коже электрическим разрядом вспыхнула боль. Вот что творили с ней гнев, недовольство и стресс: переводили организм в форсированный режим, давали солдатам сигнал выходить и убивать, и все, во что они стреляли, считалось сопутствующими потерями. Жить, страдая аутоиммунным заболеванием^[6]. Сюзетта не могла позволить себе длительные душевные страдания и беспокоилась об отрицательном влиянии, которое оказало на ее организм мрачное внутреннее осознание того факта, что быть матерью Ханны – сплошная мука.

Илеостомический мешок над ней насмехался: «Благодаря мне ты станешь отвратительнее, чем когда-либо. Тебе придется иметь дело со средоточием собственных кишок и заботиться о том, чтобы пакет не переполнялся». Как изменить сложившуюся ситуацию, чтобы она не стала ее неизбежным будущим? Решение сидеть дома с ребенком не предполагало особых стрессов, и приняла она его отнюдь не из-за недостатка энергии или таланта.

Когда они только познакомились, еще до того, как у Алекса появилась собственная компания, она занималась дизайном интерьеров и была не меньшим экспертом в своем деле, чем он. Они на пару работали над одним проектом – два новичка, обожающих экологически чистые материалы, – потом подружились, стали партнерами и больше уже не разлучались. Но ненормированный график и вечные дедлайны сделали свое дело. Это были первые шаги в карьере Сюзетты. Когда ее жалкие внутренности стали вести себя непредсказуемо, амбиции начали улетучиваться как дым. Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо.

Когда они обручились и Сюзетта переехала к нему, потребность в работе отпала. Сначала она надеялась понемногу работать из дома, но в основном лишь готовила, убирала и ждала возвращения Алекса. Болезнь Крона отпустила. Она вновь взялась рисовать – не просто элегантные и функциональные интерьеры, а более абстрактные порождения ее воображения. Основав компанию «Йенсен & Голдстейн», Алекс устроил ее консультантом на неполный рабочий день и позволил выбирать проекты, казавшиеся ей привлекательными. Она связала это с его стремлением вернуть ей здоровье.

А потом Сюзетта забеременела.

Она ожидала какого-то духовного откровения, но вместо этого беременность стала демаркационной линией, за которой ширилось ощущение потери. Потери себя. Потери Алекса как единственного и милого сердцу человека. Потери вновь обретенного здоровья.

Организм все больше истощался, с каждым днем она узнавала его все меньше и меньше. Ближе к середине срока, когда ей полагалось набирать вес и расти вширь, все его системы взбунтовались. Ее до такой степени измучили судороги и понос, что она прилагала героические усилия, чтобы во время беременности достаточно набрать в весе. Доктор Стефански посоветовал ей ежедневно принимать двойную дозу «Имодиума», но с этим средством, которое, по его словам, должно было здорово помочь, пришлось повременить: таблетки были слишком опасны, чтобы подвергать риску растущий плод. Истощение настолько ее изнурило, что они даже стали подумывать нанять постоянную сиделку на случай, если после родов ее здоровье не улучшится. Она надеялась, что ребенок появится на свет преждевременно – ничего страшного, если чуть раньше положенного срока. Она остро нуждалась в облегчении и медикаментозном лечении без оглядки на степень его токсичности.

В худшие моменты Сюзетта вспоминала их самые первые удивительные дни, когда они с Алексом лучились ослепительным светом. Их любовь породила живое, дышащее существо, которое когда-нибудь будет удивленно таращить на все глазки, пытаясь охватить взором вселенную. Но, увеличившись в размерах и заявив о себе в ее чреве, оно стало восприниматься не столько ребенком, сколько некоей бесформенной массой. А потом они совершили ошибку, еще раз посмотрев фильм «Чужой», и она разразилась слезами, подумав, что ее дитя тоже вот так явится на свет – чудовищем, которое разорвет ее на куски.

– Это всего лишь болезнь Крона, с малышкой все в порядке, – ворковал Алекс, вытирая ей слезы и поглаживая выпирающий живот. – Сразу после ее рождения мы подберем тебе лечение.

Как ни пытался муж ее утешить, она не могла избавиться от своих видений. Этому мешала сама беременность, в конечном итоге ставшая не духовным пробуждением, а тяжелым физическим испытанием для всего организма.

Она с ужасом воспринимала все необходимые предписания врачей, предлагавших ей жертвовать своими потребностями и забывать о страхе перед мукой ради ребенка. Будто ее тело больше ей не принадлежало, и запросы малыша полностью вытеснили ее собственные. В минуты, когда ее одолевали обида и эгоизм, она думала: вот как все начиналось, вот как ее мать возненавидела свою родительскую ответственность. Но потом мысли устремлялись совсем в другом направлении, и она представляла, как обнимает это бесценное хрупкое создание, понимая, что обязательно сделает ради него все, что потребуется. Стерпит оскорбительные инвазивные обследования – ведь ее ребенок в ней нуждался – и докажет, что обладает сильными инстинктами, хотя и не смогла ничему научиться у собственной матери. Разве что узнала, как не надо поступать. Сюзетта поклялась – настолько пылко и неистово, что в глазах Алекса даже промелькнул страх, – что как мать никогда не отнесется наплевательски к страданиям своего ребенка. Никогда не будет им пренебрегать. И никогда не проявит к нему безразличия.

– Ну конечно, ты ведь совсем другая, – сказал он, – ты любящая, талантливая, удивительная женщина и станешь прекрасной матерью, преисполненной жизни и любви.

Но ее жизнь питалась его любовью. А хватит ли у нее самой любви, чтобы делиться ею с кем-то еще? Ребенок не должен вызывать ассоциации, связанные с обострением ее болезни Крона и несоблюдением режима в соответствии с требованиями современной медицины. Она не раз говорила Алексу о своем желании арендовать ферму, чтобы там родить ребенка, сидя на корточках и собирая урожай капусты.

В конце концов, не без помощи эпидуральной анестезии, она родила. Ей хватило одного взгляда на выражение лица Алекса, когда он взял на руки их новорожденную дочь, чтобы понять: это того стоило. Момент прихода в мир новой жизни окончательно все закрепил: Ханна стала совершенством, а Сюзетта – его героиней. С тех пор она вот уже который год делает все от нее зависящее, чтобы не развеять эту иллюзию семейного покоя. Так хотя бы один из них чувствует себя счастливым.

Когда ей стали колоть лекарства, пищеварение и здоровье в целом нормализовались. Но с ней навсегда осталось чувство вины за то, что она так никогда и не кормила Ханну грудью.

Какой непреднамеренный вред она могла нанести ребенку? Может, развитие Ханны пошло не по тому пути как раз из-за недостатка материнского молока на самом раннем этапе? Сюзетта старалась наверстать упущенное, кормя дочь из бутылочки и фокусируя на ней свою любовь и заботу. Малышка была для нее сродни беспрестанно меняющемуся произведению искусства – с выразительными глазками и озабоченно опускавшимися и поднимавшимися бровками.

Когда Ханна научилась ходить и стала выказывать первые признаки характера, они с Алексом, ожидая дальнейшего развития, подготовились к истерикам и неповиновению, им не терпелось услышать, когда она скажет «Нет!» и «Мое!». Но если истерики пришли вовремя, то с преодолением других этапов явно возникли сложности. Когда они озаботились речевым расстройством у дочери, Сюзетта столкнулась с проблемами, о которых не имела ни малейшего понятия. Она занималась с дочерью каждый день, отчетливо проговаривая слова, стараясь превратить учебу в увлекательную игру. Но чаще всего Ханна устремляла на нее неподвижный скептический взгляд, выводивший ее из себя, а когда в комнату входил Алекс, без конца улыбалась. Сюзетта долго не оставляла попыток, но годы постоянных неудач стали для нее как удар в живот. В тот самый живот, который был неспособен выдержать еще одну травму.

Она опять натянула резиновые перчатки. Порой ей хотелось иметь в гардеробе резиновый спортивный костюм. Он стал бы защитой от микробов – лекарства ослабили ее иммунную систему, – но что еще важнее, перчатки наполняли ее жизнь содержанием. Они символизировали тяжкий труд, эффективность, чистоту и в конечном счете красоту – одним словом, то, к чему она так стремилась. Здоровье в любой момент могло пошатнуться (хотя она и старалась свести риски к минимуму), но содержать дом в идеальном порядке ей было под силу. Так Сюзетта подчеркивала свою значимость.

Она поставила ведро и опустилась на четвереньки. А потом стала надраивать пол в тех местах, где перед этим прошла, стирая собственные невидимые отпечатки.

Обычно подобные методичные движения успокаивали ее, погружая в блаженное, расслабленное состояние, давая мозгу небольшую передышку. Но сейчас она переживала, не зная, что сказать Алексу. Хорошая новость: с физиологией у Ханны все в порядке. Плохая: проблема может таиться у нее в голове. Это его расстроит? Он никогда не видел, чтобы дочь вела себя странно, например, набрасывалась ни с того ни с сего на ребенка намного младше нее. А если бы воспитательницы в детском саду поведали Алексу о ее отвратительных выходках, наверняка не поверил бы. Он считал, что те все преувеличивали просто потому, что развитие Ханны не подчинялось традиционным этапам. Между собой они стали называть ее «неполноценной», и если Алекс настаивал на том, что мир становится терпимее к подобным отклонениям и не подвергает их остракизму, то элитные школы, в которые они записывали дочь, считали иначе.

– Она хоть и не говорит, но на удивление сообразительна, а интеллект у нее гораздо выше среднего, – постоянно хвастался он.

Сюзетта знала: он все еще надеялся, что девочка, пусть даже с опозданием, полностью социализируется. Но разве для этого прошло недостаточно времени? Возможно, им поможет новый психолог, специалист по детскому развитию. Ее тревожило, что Алекс знает не все: она перестала ежедневно сообщать ему об изменениях несколько лет назад, когда увидела, что на его лице все явственнее проступает раздражение. Из-за этого Сюзетта чувствовала себя совершенно никчемной, способной лишь жаловаться. Когда она не рассказывала о поведении Ханны, им удавалось куда лучше и спокойнее проводить вместе время. Однако стоит ей передать мнение врача, что нежелание говорить требует иного лечения, чем неспособность, и Алексу придется признать, что Ханна упрямится нарочно. Дочь играла с каждым из них по-своему. Водила за нос. Манипулировала, преследуя свои садистские цели.

Сюзетта швырнула губку в ведро и приказала себе успокоиться. Обвинять семилетнего ребенка в садизме – это уже чересчур. Однако сколько ни пыталась, а разоблачить игру дочери она так и не смогла. Как легко и непринужденно Сюзетта любила свою девочку, когда та была младенцем или только начала ходить! Ей говорили, что это самый трудный этап, что потом ребенок научится говорить и выражать свои потребности, но для нее это оказалось проще всего. В раннем возрасте у Ханны были лишь простые, продиктованные инстинктами запросы. Но с годами дочь становилась все более неуправляемой. Как-то раз они с Алексом стали кружиться, взявшись за руки, выписывая идеальные круги. Но когда в игру вступила дочь, равновесие нарушилось.

Перед глазами промелькнул образ: блуждающий астероид, ворвавшийся на их орбиту. Если бы их было только двое, они смогли бы опять восстановить баланс.

Тук-тук-тук.

Она отогнала подальше эту предательскую мысль.

Ханна все еще здесь? Не спустилась вниз? Сюзетта села на пятки и ничего не ответила.

Тук-тук-тук. Тук-тук-тук.

– Я же сказала, сейчас приду.

Хлоп-хлоп. Ханна с силой ударила ладонью в закрытую дверь. Потом пнула ее ногой и в знак протеста пронзительно завопила.

– Ханна! Иди вниз! Переходи к другому заданию, которое сможешь решить самостоятельно. Я буду через минуту!

Сюзетта подождала и прислушалась, надеясь услышать отчаянное «пуф», признак поражения, и удаляющиеся звуки маленьких шагов. Но не тут-то было. Ручка задергалась. Сначала робко, потом все настойчивее. Ханна еще раз пнула дверь ногой.

Они никогда не били дочь. Алекс даже ни разу не повышал на нее голоса. А если и бранился в ее присутствии, то только по-шведски. Но ребенок с той стороны наседал. Сюзетта открыла замок и распахнула дверь.

– Ханна, черт бы тебя побрал! Почему ты никогда меня не слушаешься?

Девочка стояла перед ней, опустив руки, и смотрела на мать. Потом закатила глаза так сильно, что остались видны только белки. В глазницах – лишь мертвая пустота.

– Потому что я не Ханна, – прошептала девочка.

ХАННА

– ЧТО?

Это было единственное, что сказала мама. Тряхнула головой и с удивлением уставилась на нее. Потом схватилась за живот и захлопнула дверь. Ханна прижалась к ней ухом. Щелкнул замок. Мама застонала, но не заплакала и не закричала. Стало тихо, даже слишком, и Ханна поскребла ногтями по деревянному полотну. Зашумела вода. Девочка легла на живот, пытаясь заглянуть в узкую щелку под створкой, но смогла увидеть лишь мамины ноги перед раковиной.

Не совсем та реакция, на которую она надеялась: ей хотелось произвести на маму большее впечатление. Или напугать. А на случай, если маме вздумается проявить любознательность, у Ханны был наготове список коротких ответов, которые она запомнила, когда искала сведения в Интернете. Ее немного разочаровало, что мама не захотела ничего узнать о ее необыкновенной подруге. Ну и плевать на нее, потом попытаемся еще раз.

Она незаметно выскользнула в холл и бросила наверху лестницы учебник. Делать в своей комнате ей особо было нечего, поэтому она тихонько прошла по коридору и поднялась в мансарду, где папа оборудовал кабинет. Это, без сомнения, была лучшая комната в доме. Ломаный потолок делал ее уютной, стены словно приглашали девочку в свои объятия. Папин кабинет наглядно демонстрировал, что между ним и мамой не было ничего общего. Тут царил беспорядок, хотя рабочий стол был убран. Мягкое податливое кресло, пушистый ковер, многочисленные полки с книгами и всякими диковинками. Комнату заливал струившийся через окно в потолке свет. Ханна взяла одну из его моделей – ее любимый корабль викингов и подошла с ним к окну, выходившему на улицу. Стекло доходило до самого пола, поэтому она села и стала наблюдать за тем, как крохотный автомобильчик с прозрачной крышей пытается втиснуться между двумя серебристыми цистернами. Из него вышла леди, вытащила из багажника коврик для занятий йогой и торопливо зашагала по улице.

Папа всегда повторял, что Шейдисайд нравится ему, потому что по ней можно везде гулять, и это напоминало ему город, в котором он вырос. О Швеции он всегда говорил с широкой улыбкой на лице. Ей не раз хотелось спросить, откуда он родом. Порой папа ей кое-что рассказывал, например, как ему пришлось уехать вместе с родителями, потому что фармор получила должность в университете Карнеги – Меллона. Фармор гордилась, что сын пошел по ее стопам, хотя это совершенно сбивало Ханну с толку, поскольку позже фармор и фарфар переехали в другой конец страны, в аризонский город Таксон, а папа не предпринял ни единой попытки поехать за ними.

Она пустила корабль викингов по невидимому морю. А когда он пристал к берегу, спрыгнула на сушу и ринулась вперед, сжимая в руках боевой топор, готовая покрошить жителей деревни на мелкие куски и отнять у них золото.

Папа рассказывал, что большинство викингов занимались земледелием и редко принимали участие в набегах, но представлять себя простой крестьянкой ей было неинтересно. Набрав золота, сколько способна унести, она опять отчалила от берега и выключила свет. Потом вернулась в спальню родителей, но дверь в ванную по-прежнему была закрыта. Ханна подняла учебник с карандашом и спустилась на первый этаж.

Когда папа вернулся с работы домой, девочка все еще сидела перед телевизором и практиковалась в написании иероглифов. Она подбежала к нему поздороваться. Из-за своего роста папа всегда опускался на одно колено, чтобы ее обнять.

– Как поживает моя маленькая непоседа?

Она прыгала, игриво теребя пальцами его бороду цвета мускусной дыни. Папино кофейное дыхание приятно щекотало ноздри. Он был самым красивым мужчиной на всем белом свете, одевался в чистые, накрахмаленные рубашки и цветные галстуки, отдавая предпочтение тем, которые для него выбирала она. Когда Ханна вырастет, она выйдет за него замуж, и тогда мама больше не будет ей конкуренткой.

– Все хорошо?

Она кивнула с таким видом, будто у нее была непомерных размеров голова, и блеснула широкой улыбкой неровных зубов. Они выпадали, ее это расстраивало, но мама сказала, что это естественно. Когда она теряла очередной зуб, они всегда устраивали праздник, но Ханна все равно испытывала ужас. Она любила свои молочные зубки. И не хотела, чтобы ее рот щерился в оскале взрослых клыков. Хотя бы до тех пор, пока до этого не дорастет лицо.

Папа положил на кухонную стойку ланч-бокс и стал вытаскивать использованные лотки, в которых еще совсем недавно хранилась его еда.

– А где мама? У тебя сегодня было большое-большое обследование?

Ханна утвердительно кивнула.

– И как все прошло?

Она сложила губки в поцелуе и пожала плечами.

Мама тихо спустилась по лестнице. Голос отца всегда заставлял ее волноваться.

– Мои девочки в красивых платьях, – сказал он.

Мама встала на цыпочки и поцеловала его.

– С пояском и туфлями смотрелось лучше.

Она взглянула на Ханну покрасневшими глазами.

– Ты что, плакала? – спросил папа.

– Просто устала. И слегка перенервничала.

Он обеспокоенно взял маму за руки. Ханна навалилась грудью на кухонную стойку и не сводила с них глаз.

– Все в порядке? Я имею в виду с нашей… – Он коротко мотнул головой в сторону дочери.

– Да, – сверкнула мама фальшивой улыбкой, – давай поговорим позже, пора готовить ужин.

– Тебе помочь? – Не сводя с нее глаз, он ласково сжал ее ладони.

– Поможешь Ханне с уроками?

– Конечно, älskling^[7]. С тобой действительно все в порядке?

Она кивнула, как гремящий костями скелет, готовый вот-вот развалиться. Папа не хотел оставлять ее одну, но в итоге все же протянул Ханне руки.

– Ну хорошо, непоседа, теперь ты и я. Над чем сегодня работаешь?

Ханна схватила учебник, пару смертельно острых карандашей и показала наверх – высоко, под самую крышу.

– Хочешь заниматься у меня в кабинете?

Она возбужденно схватила его за руку и мелким галопом ринулась вперед.

– Звучит здорово.

Поднимаясь по ступеням, папа принялся стаскивать галстук. На лестничной площадке Ханна повернулась и посмотрела на маму. Та стояла, уперев руку в бок и изучая содержимое холодильника. Когда она заметила обращенный на нее взгляд, Ханна улыбнулась и помахала ей рукой. Мама поджала губы.

СЮЗЕТТА

Обычно она готовила Алексу что-то особенное, но сегодня была не в настроении удивлять. Ей просто хотелось поговорить с ним наедине и рассказать о том, что выдала Ханна.

Что это значило? Может, Сюзетта ее не расслышала? Может, это был бессмысленный набор звуков, очередная песенка дочери? Она могла бы поклясться, что уловила акцент. Абсурд какой-то. В честь первых слов Ханны полагалось бы устроить праздник, но Сюзетту терзали сомнения. Если она разобрала все правильно… Если перед ней действительно предстала не Ханна… Может, одна из них сошла с ума? Или сразу обе? А эти пустые глаза? При воспоминании об этом до сих пор колотило от страха.

За ужином, на который Сюзетта подала свою фирменную, приправленную чесноком и оливковым маслом пасту с остатками вчерашних овощей и свежим салатом, у нее совсем не было аппетита, потому что она мучилась вопросом, стоит ли ему вообще что-то говорить. Воображение так и рисовало картины, в которых он не обращает внимания на странные и зловещие слова Ханны и тут же бросается праздновать ее речевой прогресс. Или же дочь, учитывая ее нрав, озадаченно наморщит личико, сделает вид, что заявление Сюзетты – просто вымысел, и будет вести себя как ни в чем не бывало. Чью сторону в этом случае примет Алекс? Даже сама Сюзетта сомневалась, правильно ли истолковала увиденное и услышанное. Неужели воображение сыграло с ней злую шутку?

Поэтому за ужином она решила просто послушать рассказы Алекса, радуясь, что проходит через все это не одна. Муж поведал о последнем успехе компании «Йенсен & Голдстейн» – заказе на новенький объект из экологически чистых материалов на крохотном участке дорогущей земли в самом престижном районе города.

– Они намерены предоставить нам полную свободу в выборе материалов. Для нас это уникальная возможность заявить о себе. Я всегда хотел попробовать свои силы на необычном и ограниченном клочке пространства.

– Дизайн нашего дома был репетицией, – сказала она, стараясь разделить его энтузиазм.

– Я, конечно же, показал им несколько эскизов. Тебе надо будет помочь нам с интерьерами, им нравится твой стиль. Ничто так не дополняет мои безупречные линии, как твоя эстетика.

Внимательный, чудесный муж, всегда готовый оказать поддержку и подключить ее к делу.

– Skål^[8]! – Она взяла бокал вина и чокнулась. – Мои поздравления.

Сюзетта надеялась, что ее радость за него выглядит естественно, потому что она и правда была рада. Он все говорил и говорил, пока она раскидывала вилкой по краям тарелки остывающую пасту. Не сообщить ему было нельзя: он так ждал этого момента. Если бы только Ханна что-нибудь сказала – что-то еще.

– Всего планируется четыре этажа, и мы сейчас думаем над тем, как придать зданию облик корабля: круглые окна…

А каким волнительным и трогательным мог бы стать момент, если бы девочка подошла к двери и сказала: «Мама». Она не слышала, чтобы хоть какое-то подобие ее имени срывалось с губ ребенка с тех пор, как та совсем еще малышкой лепетала «мамамама». Как Алекс гордился бы ими обеими, будь у нее возможность об этом объявить. Он бы бросился ворковать с ними и целовать, считая, что как хорошая мать именно она обеспечила эту победу.

Но кем надо быть на самом деле, чтобы твоя дочь заявилась как демон и сообщила, что она тебе не дочь? И если Ханна считает себя кем-то другим, нет ли у нее каких-то более серьезных нарушений психики, чем они думают?

– …обеспечивая при этом полную доступность для людей с ограниченными возможностями. Мэтт предложил длинные наклонные дорожки, чтобы соединить…

– Ханна сегодня заговорила.

Алекс с Ханной синхронно перестали жевать, а потом так же одновременно повернулись к ней, будто их пронзил электрический разряд.

– Что?

– Она заговорила. Произнесла вслух слова.

На его лице засияла широкая улыбка.

– älskling… – Потом он повернулся к Ханне. – Lilla gumman, это же так?..

– Сказала, что она не Ханна.

Улыбка померкла.

– Что?

Сюзетта пожала плечами.

– Она так и сказала: «Я не Ханна». А потом так закатила глаза, что стала похожа на… Даже не знаю, на кого. На кого-то… жуткого.

Лицо Алекса приняло знакомое выражение, возникавшее каждый раз, когда он был озадачен или ему приходилось слишком упорно думать. Чтобы скрыть замешательство, он снова нацепил на губы улыбку.

– Ты так сказала, lilla gumman? Ты говорила с мамой?

Сюзетта ожидала, что Ханна покачает головой. Так оно и случилось. Но она не ожидала, что дочь в ужасе распахнет глаза и скрючится у папы за спиной. Ханна несколько раз ударила себя ладошкой по маленькой грудке, умоляя Алекса ее понять.

– Ты Ханна?

Она кивнула и захныкала, на глаза у девочки навернулись слезы. Потом она сильнее хлопнула себя ладошкой в грудь.

– Ну конечно же, Ханна; никто не утверждает, что нет. Ты не говорила с мамой?

Она покачала головой и протянула ручки, чтобы он ее обнял.

Сюзетта сердито вздохнула и подперла локтем утомленную голову. И какого хрена было беспокоиться?

Алекс прижал Ханну к себе и поцеловал в макушку.

– Давай ты ненадолго поднимешься к себе в комнату, чтобы мы с мамой могли поговорить.

Мать уловила момент, когда на лице дочери появилось победоносное выражение. Девочка тут же изменила тактику, показала на гостиную и на телевизор, но Сюзетта не намеревалась ей потакать, чтобы смягчить несуществующую обиду.

– Мне кажется, сегодня ты уже достаточно смотрела телевизор.

Ханна топнула ножкой по полу и сердито покачала головой.

– Да, достаточно. Я все слышала, пока была наверху, в ванной.

Алекс быстро повернулся к ней с вопросительным выражением лица.

– Мне стало нехорошо, – объяснила она ему.

Не взглянув ни на мужа, ни на дочь, Сюзетта стала убирать со стола.

– Можешь взять игрушки и поиграть в своей комнате. Или почитать книгу.

Она прекрасно знала, что происходило у нее за спиной: Ханна наверняка сделала печальное лицо и пытается уломать Алекса выполнить ее желание. В половине случаев он так и поступал, но, будучи истинным дипломатом, старался чередовать ситуации, в которых поддерживал либо жену, либо дочь. Сегодня вечером принял сторону Сюзетты.

– Слушайся маму. Я потом поднимусь к тебе и почитаю какую-нибудь книжку.

Ханна понурила голову и побрела из комнаты. Сюзетта наблюдала, как изящные ножки дочери медленно топали по ступеням. Она ожидала, что девочка хмуро на нее глянет с лестничной площадки, но та лишь спокойно ушла к себе.

Алекс подошел к стоявшей у мойки жене и погладил ее по спине.

– Так что у нас происходит?

– Она так и сказала. Постучалась в дверь, когда я была в ванной, и произнесла: «Я не Ханна». Я знала, что ты мне не поверишь.

– Дело не в том, что я тебе не верю. Мне очень хотелось бы, чтобы Ханна заговорила. Но все это выглядит как-то странно… Я даже представить не могу, чтобы она такое сказала, и не догадываюсь, что бы это могло значить…

– Понятия не имею…

– К тому же мне показалось, она страшно испугалась…

Сюзетта прислонилась спиной к кухонной стойке и помассировала две чувствительные точки под бровями – одну большим, другую указательным пальцами. После заявления Ханны у нее еще сильнее разболелась голова.

– Тебе сегодня стало плохо?

– Съездить туда, в этот медицинский центр…

Он поцеловал ее в лоб и стал массировать голову.

– Ты не думала о том, чтобы найти кого-нибудь и поговорить?

– Я не сумасшедшая, она действительно…

– На предмет ПТСР^[9]. Мне ненавистна мысль о том, что ты дошла до такого состояния. Может, кто-нибудь сможет тебе помочь. Ты принимала сегодня обезболивающие?

Она тут же от него отшатнулась.

– Я не пила никаких лекарств! И не была под кайфом. Я так и знала, не надо было этого говорить.

– Если тебе по-прежнему больно, то в том, чтобы их принимать, нет ничего плохого…

– Алекс, ты вообще меня слушаешь?

На мгновение они застыли на месте, внимательно глядя друг на друга, как два охотника. Или как звери, которых вот-вот собираются застрелить.

– Да, я тебя слушал. И пытался найти логическое объяс…

– Нет никаких логических объяснений! Просто забудь. Забудь и все.

Она небрежно распихала остатки ужина по контейнерам и сунула их в холодильник.

Алекс опасливо разглядывал жену.

– Она что-то прошептала? Может, это была лишь очередная ее песенка…

– Да, я уверена, так оно и было. Конечно, она же не может вести себя со мной совсем не так, как с тобой. Ханна ударила в магазине ребенка, который только-только начал ходить.

– Когда?

– Сегодня. Мы приехали туда купить что-нибудь в награду за хорошее поведение.