Ошибка доктора Маделора. Серия «Мир детектива: Франция»

Глава XIII

Закончив свой рассказ, Пиэкер сразу же перешел прямо к делу.

– Вы, может быть, думаете, что весь рассказ – только выдумка! – сказал он. – Отнюдь нет. Мне решительно незачем врать. И при этом, перед кем? – Перед дочерью, хотя и не родной.

Анна слушала и молчала.

– Но, главное, – продолжал Пиэкер, – дело-то заключается в том, что правда, в этом случае сходится с моей личной выгодой…

Молодая женщина посмотрела на него вопросительно.

– Да, да, именно. Собственно, за этим я сюда и приехал. Я уверен, что добрая барыня непременно поможет мне и моей жене в несчастье, поможет нам выбраться из нашего ужасного положения, из нашей нищеты, в которой мы погрязли по уши.

Анна слушала и молчала.

– Конечно, деточка, вы не станете думать, что я вдруг могу опуститься до угроз… Угрозы бывают разные. Вот я, например, мог бы пригрозить вам тем, что сообщу всему Шато наши маленькие секреты, но это не в моем характере. Это недостойно. Я не принадлежу к числу тех людей, которые способны на подобную грязь и гадость.

На последних словах Пиэкер замялся. Потом, после некоторого молчания, снова заговорил:

– Конечно, в том случае, если бы вы вздумали вдруг почему-либо мне отказать, я вынужден, в силу обстоятельств, спровоцирован, помимо моей собственной воли, прибегнуть к изобретению какого-либо действенного средства. Своя рубашка ближе к телу. У каждого человека есть свои собственные интересы, которыми он дорожит. Впрочем, зачем говорить о том, о чем не следует. Я твердо убежден, что никогда не буду вынужден пойти на крайние меры. Вот, кажется, и все, что я вам имел передать. Да – все!

Он выжидательно замолчал и пристально уставился на госпожу Комбредель. Она сидела не двигаясь в своем кресле. Тогда Пиэкер, как бы спохватившись, воскликнул:

– Ах, вот память! Самое главное-то и забыл.

И он ударил себя по лбу.

– Опасаясь, – начал он, – что вы, дитя мое, вдруг почему-либо мне не поверите, я на всякий случай захватил с собой метрическое свидетельство, в котором написано: «дочь Антонии, без определенных занятий, и Лебордье». А еще, я не забыл взять с собой также бумагу, в которой засвидетельствована смерть вашего отца. И, наконец, для абсолютной достоверности, ради любви к правде, которая является моей слабой стороной, для того, чтобы доказать вам, дитя мое, что Батёры солгали, сказав, что ваша мать умерла, вот вам свидетельство о вступлении в наш брак. Видите – написано: Пиэкер и Антония. Знаете, я захватил с собой все, что было нужно. Все документы налицо. Так-то всегда поступать следует: все надо наперед предвидеть, не правда ли?

Тут Пиэкер замолчал.

Он достал из своего кармана измятые и засаленные бумаги и разложил документы перед Анной Комбредель.

– Вот доказательства! – сказал он.

И его грубый смех разлетелся по комнате.

– Читайте, нате!

Пиэкер захохотал вторично.

– Не дурно, не правда ли? Все налицо! Как видите, брак между нами, действительно, заключен… Я никогда не забуду этого восхитительного дня, никогда! Мы заключили наш союз, уже около пяти лет. Надо же было положить всему законный конец. В настоящую минуту, если вам будет угодно увидеться с вашей матерью, то доложу вам, что старуха дожидается вас в Шато.

У Анны хватило силы до конца прочитать бумаги. Она не обращала внимания на то, что ее глаза застилают слезы. Она читала и читала.

Краска стыда залила ее лицо. В глазах зажегся недобрый огонь. Когда она закончила свое чтение и обратилась к своему посетителю:

– Чего же вы требуете от меня?

Пиэкер, при этом вопросе, поднялся со своего места. Он положил свою палку и шляпу на камин. Затем, заложил свои руки в карманы и сказал:

– Чего я от вас требую? Вот странный вопрос! Дело, ведь, в сущности-то, такое простое. Вы богаты. Вы не станете этого оспаривать, не так ли? Я уже наводил справки на этот счет. Комбредель, ваш муж, в вас, что называется, души не чает. Что касается лично вас, то я знаю, что у вас не Бог знает какие средства. Но что вам стоит попросить денег у Комбределя? Женщины, вы сами это знаете, такие уж создания, которые всегда смогут выманить у мужчины все, чего только захотят. Я сам знаю это по опыту. Антония меня во все посвящала.

Тут он замолчал. Казалось, углубился в какие-то размышления. Но потом, он как бы встрепенулся и сказал:

– Да, одним словом, вот в чем дело. Каждый год вы будете предоставлять нам средства для существования. Надо же мне как-нибудь сводить концы с концами. Я аккуратно, в определенный срок, сам буду появляться за назначенной помощью.

Анна сделала жест нетерпения и нетерпеливо передернула плечами.

– Да вы, пожалуйста, не беспокойтесь, – воскликнул Пиэкер. – Во всяком случае, я приму свои предосторожности, чтобы меня не заметил ваш муж… Вообще, доложу вам, я враг всяческих принуждений… люблю свободу… Вы определите сумму… Я вполне полагаюсь на доброту и щедрость вашего сердца.

Анна, вместо ответа, только кивнула головой.

– Вот видите! Я, следовательно, не ошибся! – усмехнулся непрошенный гость. – Вы славная, добрая барыня… Господь Бог воздаст вам за это сторицей… Но мы с вами еще не совсем покончили с нашими делами… Нам дольше невозможно оставаться в том крайне бедственном положении, в каком мы сейчас находимся… Да и притом, у нас, собственно говоря, ничего нет… во всем недостаток! Для того, чтобы помочь нам выбраться на прямую дорогу и помочь, как следует, вам надо будет нам предложить сразу единовременное пособие, небольшой капиталец в три или четыре тысячи франков – не более того!

– Три или четыре тысячи франков!

– Да. Конечно, ведь, это немного, не так ли, госпожа? Но с нас этого будет вполне достаточно. Мы – народ рассудительный…

– Но у меня нет таких денег!

– Пустяки!

– Право же, нет!

– Найдете!

– Нет, нет, вы требуете от меня невозможного!

– Ничуть.

– Говорю вам, что невозможно… Придется сказать все мужу… Какой будет это удар для его сердца.

– Ну, это ваше дело. Сами думайте! С меня хватит тех денег, которые я захватил с собой, чтобы прожить здесь, в Шато, вместе с моею старухой.

Анна ломала руки. Пиэкер, казалось, не обращал на это никакого внимания.

– Я даю вам целый месяц срока. Этого, не правда ли, вполне достаточно для того, чтобы придумать какой-нибудь способ. Еще бы, в самом деле. Легко сказать – целый месяц! Но предупреждаю вас – берегитесь! Если вы пропустите сроки, в этом случае, я не замедлю явиться к вам вместе с Антонией! И, клянусь вам – это, впрочем, между нами, конечно – не дай Бог, если она выпьет в этот день больше обыкновенного – тогда ее посещение не станет приятной новостью ни для вас, госпожа, ни для вашего муженька – господина Комбределя… Буду честен, советую вам как можно скорее устранить эту неприятность…

– Но, ведь, это же невыносимо, невыносимо! – дважды повторила бедная женщина.

Пиэкер посмотрел на нее и пожал плечами. Затем, взял с камина палку и шляпу.

Анна не трогалась с места…

– Итак, до свидания, стало быть! До свидания, дитя мое! – произнес Пиэкер. – Все вопросы, как мне кажется, мы с вами обсудили…

Сказав это, он очень близко подошел к госпоже Комбредель.

– Неужели нельзя поцеловать мужа своей матери, перед его уходом? – спросил он у молодой женщины.

Анна попятилась назад. Сердце у нее упало.

– Вот как? – воскликнул Пиэкер.

Всем видом показывая, как ему неприятна эта сцена.

– Вы хотите сказать, – продолжал он, – что я вам противен. Еще бы! Мне уже не двадцать пять лет. Но в то доброе, старое времечко и мы тоже имели успехи. Нечего понапрасну Бога гневить! Бывало, на публичных балах какие штуки откалываешь! Брал, бывало, у женщин, с которыми танцуешь, их головные уборчики и продавал их, чтобы заплатить четыре су за кадриль… И что бы вы думали… Ни одна, бывало, девочка не рассердится…

И он улыбнулся самодовольной улыбкой.

– Поцелуй, следовательно, за вами, барыня? Ну, что ж, подождем до следующего раза!

И он вышел из комнаты. При этом, как-то весь съежился.

А у Анны в ушах, как громкое эхо отдавались звуки его шагов в тех комнатах, по которым он шел.

Глава XIV

После ухода Пиэкера, Анна погрузилась в невеселые размышления.

Тридцать лет прожила она, убежденная в безукоризненности своего отца и своей матери. Она думала, что она дочь честного человека и честной женщины. Сколько раз, бывало, она плакала, чувствуя в глубине души, что доброе расположение к ней Батёров не способно заменить собой материнской любви.

При воспоминании о том семействе, к которому она принадлежала, но о котором не имела ни малейшего понятия, ее сердцем овладевала какая-то непонятная грусть. Ее душа была переполнена нежными чувствами к неизвестным людям!

Имя Антонии, в силу какого-то неведомого внутреннего побуждения, она невольно упоминала с именем Пресвятой Девы в своих молитвах.

И что же вдруг оказывается! Это ужасно, ужасно!

В своем воображении она создала для себя какую-то особенную жизнь, жизнь, целиком сотканную из воспоминаний. В ее голове воскресали ее отец и мать. Иногда она настолько сильно увлекалась своими мечтами, что ей представлялось, что она видит своих родителей как бы наяву.

В ее грезах и отец, и мать были окружены таким поэтическим ореолом. Для воспевания своих покойных родителей она не поскупилась и потратила на это все свое воображение, которое в женщинах, как известно, обычно бывает как-то по особенному богатое.

Добрая Селина сказала ей, что ее родители погибли в молодые годы, стали жертвой одного несчастного случая! И она поверила этому!

Мать?

Она представляла себе блондинку, как она сама. Ей казалось, ее мать немного нервничает, немного грустит и имеет болезненный вид. Какое милое, милое и кроткое лицо! А в глазах светится столько несказанной нежности! В таком виде рисовался в ее воображении образ матери.

А отец?

Отца – она видела, как наяву… Большая, выразительная голова… лоб, выражающий рассудительность и спокойствие… взгляд полный достоинства, как у Комбределя.

Жить среди подобных грез на протяжение многих лет, сжиться внутренне с этими двумя дорогими образами – и потом вдруг, совершенно неожиданно узнать невероятную правду – это было ужасно.

Так вот, следовательно, какова действительность: она – дочь родителей, запятнанных позором и преступлениями. Ее колыбель окружали парижская грязь и позор! По правде говоря, все это было ужасно!

Когда, вечером, Комбредель вернулся домой, он нашел жену в состоянии полнейшей беспомощности. Его поразила ее бледность и какой-то болезненный блеск в ее глазах.

– Боже мой, – сказал Комбредель, – никак ты больна?

Она покачала головой.

– Пожалуйста, не беспокойся. Представь себе…

Она хотела казаться, во что бы то ни стало, спокойной.

– Представь себе, я сегодня поутру сглупила. Я прошлась по росе, когда ты уехал. Мне хотелось еще раз взглянуть на тебя, пока ты не скрылся из глаз. И вот – я нажила себе мигрень.

– Моя добрая, моя славная!..

Анна, ушла к себе в комнату и всю ночь напролет провела в слезах, стискивая зубами подушки, чтобы заглушить душившие ее рыдания.

Какую горестную жизнь придется вести. Не будет и дня, когда бы, не пришлось ей краснеть от своего собственного позора. Когда она думала об этом, то приходила в крайнее отчаяние.

Ей даже пришла мысль, что хорошо было бы умереть, так или иначе укрыться от позора, всякого рода несчастий и тех жестоких вымогательств, которыми – как она предвидела – станет шантажировать ее Пиэкер.

Смерть улыбалась ей. Она представлялась ее расстроенному воображению, как какое-то счастье! Она тянула ее в свои ледяные объятия с непонятной силой.

Были минуты, когда Анна совсем уже готова была поддаться искушению. Она знала о том месте, где ее муж прятал мышьяк, предназначенный для истребления мышей и крыс, наносивших ферме вред.

Однажды Анна взяла пакет с ядом, принесла его к себе в комнату и спрятала. Ее колебание и нерешительность продолжались весьма долго. Смерть искушала ее.

Потом, она одумалась. Вспомнила о ребенке, маленьком Жероме. Решаясь на смерть, на кого она его оставляет. Ей вспомнился ее муж. Какую пользу принесет она своей смертью? Разве Пиэкер задумается над чем-нибудь? Разве оставит в покое ее мужа? Все равно, он сообщит ее мужу ужасную и позорную тайну.

Мысль об этих двух дорогих для нее существах заставила сильно призадуматься несчастную женщину. Она осознала, что была готова решиться на безумие. Умереть насильственною смертью, не пожалев ни ребенка, ни мужа – это значило бы сделать подлость.

Это заставило ее ужаснуться. Нет – она продолжит жить! Ей необходимо жить, если она только хочет, чтобы отвратительная тайна оставалась никому неизвестной.

Может быть, она не вынесет тяжести поставленной задачи и сдастся. Все ее усилия пропадут даром. Что за нужда?

По крайней мере, ее совесть будет спокойна. Она будет знать, что боролась. Ее ли вина, что победа в этой борьбе выпала не на ее долю.

Анна начала размышлять теперь о дальнейших действиях. Прежде всего, она будет давать деньги. Если потребуется, будет благодетельствовать.

Может быть, таким образом, и удастся ей удержать на приличном расстоянии это покрытое стыдом и позором, это новое семейство от мужа. Если узнает этот последний о существовании Пиэкера и Антонии, то, конечно, это известие убьет его. Ведь, судьба этого семейства так тесно связана с ее собственной судьбой. Прошло этой семьи – и ее прошлое!

Да, она поступит именно так, как ей подсказывают долг и совесть. А еще, ей хочется увидеть свою мать.

Как бы там ни было, а Антония, все-таки, была мать ей! Не может же она быть испорчена до такой степени, чтобы ее не могли тронуть слезы и просьбы родной дочери!

И так, она решилась увидеться со своею матерью. Чем скорее, тем лучше!

Вопрос был в том, что у нее не было денег, которые требовал Пиэкер.

Как быть, чтобы раздобыть нужную сумму?

Обычно скромная в своих желаниях, она никогда не тратила на себя много денег.

Если вдруг сменить образ жизни, начать наряжаться, просить у мужа денег на то, и на это? Какие подозрения зародятся, в этом случае, в голове мужа?

Следовало об этом внимательно подумать. Между тем, сложившаяся ситуация настоятельно требовала немедленного решения…

С этого момента, в ее жизни начинается сплошная полоса лжи и обмана.

Анна задыхалась в этой, несвойственной ей, обстановке. И, тем не менее, все глубже и глубже погружалась в тину систематической и умышленной скрытости.

Она изобретала разного рода поводы для трат и потребности. Создавала себе тысячи мелких и крупных желаний.

В ней даже обнаружилось вдруг, – ни с того, ни с сего – страсть к кокетству!

Сегодня ей нужно одно! Завтра – другое! Ей приходилось пускаться на всякого рода хитрости.

Поступая, таким образом, – она экономила на каждом франке, на каждом су! Анна, воистину, была настоящей мученицей!

Поневоле, ей приходилось эксплуатировать любовь Комбределя. И это было тем для нее самым тяжелым, потому что она заранее знала, что все ее желания, каких бы денег они ни стоили, непременно будут исполнены, без нареканий, без тени недовольства, без косого взгляда. У фермера, влюбленного в свою жену, язык не повернулся бы на то, чтобы в чем-либо упрекнуть любимую Анну!

Бедная женщина плакала кровавыми слезами и, в то же время, должна была делать вид, что улыбается и веселится. Все нужно было превращать в деньги.

У нее было уже накоплено немного денег, когда-то взятых у мужа на туалеты, но раньше она отличалась бережливостью. Муж, положительно, должен был долго и много настаивать, чтобы она решилась на какую-либо покупку. Если она уступала, то только затем, чтобы сделать удовольствие Комбределю.

Батёры тоже оставили ей кое-что в наследство. Эта сумма находилась в ее распоряжении. Комбредель наотрез отказался пустить в оборот эти деньги, заявив, что не станет их трогать. На том и порешили. Наследство, полученное от Батёров, предназначалось для Жерома. Он должен был получить эти деньги, по достижении им совершеннолетия. Деньги эти лежали у Анны, и Комбредель никогда не вспоминал об этом. Теперь это наследство должно было пойти на удовлетворение Пиэкера.

Свои драгоценности, которые Анна никогда не использовала, она продала. Некоторые из вещей принадлежали еще Селине. Вырученные деньги опять-таки должны были достаться Пиэкеру.

Каждый раз, как Комбредель отправлялся в Шато, Анна пользуясь отсутствием для того, чтобы произвести тщательный осмотр всех комнат на ферме. Несчастная полагала, что может вдруг наткнуться на что-то неожиданное, в виде нового источника для потворствования ее желаниям.

Она думала только об одном, как бы не возбудить подозрений со стороны мужа. Жизнь Анны Комбредель превратилась в одну сплошную цепь невыносимых беспокойств, притворств и хитростей.

Пиэкер внушал ей неистребимый ужас. Вся ее жизнь разом перевернулась вверх дном.

Под влиянием этого страха, который она питала к Пиэкеру, Анна Комбредель шла все вперед и вперед, не оглядываясь на пройденный путь. Точно над ней тяготела какая-то таинственная сила, руководившая ее поведением.

Молодая женщина была уничтожена, убита. У нее было отмечено все, что она передавала Пиэкеру. Перечень вспомоществований записан был в последовательном порядке. Так было лучше видно!

 
Деньги.
Сбережения.
Кольца.
Браслеты.
Серьги.
Часы.
 

Все это пошло на удовлетворение требований Пиэкера. А Анна продолжала искать, что бы еще продать и превратить в деньги.

И когда у нее уже ничего больше не было на продажу, когда она больше не могла ничего найти, она принялась считать то, что у нее скопилось.

Едва-едва набралось около двух тысяч франков!..

Глава XV

Анна Комбредель нашла предлог отправиться в Шато-ле-Шателе, хотя месяц до назначенного срока еще не закончился.

Пиэкер и Антония, конечно, ожидали ее. Они были уверены, что она придет. Наверное, знали, что она находится не в том положении, чтобы хитрить или колебаться. Но им и в голову не приходило, что их расчет мог оказаться неверным.

Анна должна была предоставить деньги. Они рассчитывали нажиться. Бедная женщина будет на все соглашаться из страха перед скандалом, способным запятнать ее честь, честь Комбределя и, наконец, честь ее сына.

Она собрала все накопления и отправилась к своим шантажистам.

В каком-то положении она найдет свою мать, образ которой в таких ярких и светлых красках преставал в ее воображении на протяжении жизни, когда она была маленькой девочкой, потом взрослой девушкой, замужней женщиной?

Какие чувства волновали теперь ее душу?

Но в своем сердце она больше не находила и тени нежности, к той, которая некогда составляла предмет ее самых заветных мечтаний. Ее душу переполнял теперь один только страх – ничего больше!

Анна благополучно прибыла в Шато. Она вышла из кареты у гостиницы Золотого Льва. Отсюда, она отправилась уже пешком. Боже мой, как она была бледна!

Но никто не должен был заметить ее бледности. С этою целью, Анна закрыла свое лицо густой вуалью. Таким образом, молодая женщина добрела до гостиницы Сокола. В этом месте Пиэкер ей назначил свидание.

К счастью, ее совсем не знали в Шато. Собственник той гостиницы, куда она пришла, несколько времени тому, продал свое заведение кому-то не из местных жителей, а персонал служащих сменился.

Она осведомилась у какого-то мальчишки, здесь ли можно найти господина Пиэкера?

Мальчишка разразился на ее вопрос глупейшим смехом. Бедная женщина даже покраснела под своей вуалью, а мальчишка продолжал хохотать.

– Так вот в чем дело! – проговорил он, наконец, вперемежку с дурацким смехом. – Вы хотите увидеть этих людей? Будто вы с ними знакомы? Препотешная семейка. Идите вон в том направлении.

Анна стала подниматься по лестнице, которая вела в «меблированные комнаты». На полдороге она остановилась. Чтобы не упасть, она была вынуждена схватиться за перилла лестницы. Она чувствовала, что ее оставляют последние силы. Голова у нее кружилась, а глаза застилала какая-то надоедливая дымка.

– Боже мой, – прошептала она, – хватит ли у меня сил и смелости довести дело до конца!

С лестницы спускались какие-то постояльцы. Мальчики – носильщики тащили за ними чемоданы и нехитрый скарб.

А Анне казалось, что все-то на нее смотрят, смотрят с каким-то ироничным любопытством.

Когда молодая женщина дошла до лестничной площадки, в коридоре, в который открывались двери из номеров, раздался чей-то хриплый голос:

– Люди добрые? Только послушайте, что происходит в №4-ом. И это, ведь, продолжается, с самого утра… Поют… Кричат… Дерутся… Нечего сказать.

– В 4-ом номере!

Это как раз была та самая комната, где остановились Пиэкер и Антония. Шум, доносившийся из номера, долетел также и до Анны.

И что это был за шум! В номере кричали, смеялись, говорили так, что ничего нельзя было разобрать… Вслед за этим гамом, вдруг наступила мгновенная тишина.

Молодая женщина постояла немного перед дверью. Она колебалась. Войти или нет?

Наконец, она собралась духом и сказала:

– Нечего медлить. Надо разом покончить все дела. Так будет лучше!

Она стукнула в дверь номера, но на ее стук никто не ответил.

Тогда она сама открыла дверь и ее глазам представилась следующая картина.

В невзрачном гостиничном номере находились два существа, чьи лица пылали возбужденным румянцем, который служил ясным укором пороку, именуемому пьянством. Взгляд обоих обитателей номера был дикий и бессмысленный. Оба одеты были крайне небрежно. Но что производило особенно тяжелое впечатление, так это отвисшие и распухшие губы сожителей.

Пиэкер стоял, облокотившись на спинку кровати. Он размахивал кулаком над головой женщины.

Женщина эта была большого роста, плотно сложенная. Черты лица были обрюзгшие. Она лежала на полу, прислонившись головой к креслу.

– А! Дочка! – закричал мужчина, который опомнился первым.

Он усмехнулся.

– Здравствуй, дитя мое!

Он протянул к ней руку.

– Вот то, что называют аккуратность… Не дурно, если бы так было и впредь. Точность, аккуратность – это мое слабое место!

И Пиэкер захохотал. Анна замерла на пороге комнаты. Ею снова овладел ужас.

Она уже сделала движение, чтобы вернуться. Но у нее не хватило сил, и она, униженная, уничтоженная, опустилась на ближайший стул.

Ее большие, кроткие глаза, расширенные ужасом, устремлены были на Антонию.

Та тоже на нее смотрела, с каким-то тупым, растерянным видом, совсем пьяная, не понимающая, что вокруг нее происходит. Она даже не догадалась, подняться с пола.

Пиэкер сделал несколько шагов в ее сторону. Занес над ней кулак и крикнул, изрыгая проклятия:

– Что это ты! Не хочешь даже поздороваться со своей родной дочерью… Лежит себе. Поворачивайся поскорее. Ну же, ну, негодная! Туда же – мать!

После этого он повернулся к Анне:

– Да! Вот полюбуйтесь. И так, ведь, каждый божий день! Правда, не дурно?

Пиэкер пожал плечами.

– Каждый божий день! И стыда нет!

И, с этими словами, он сам покачнулся на своих долговязых ногах.

Казалось, что он вот-вот потеряет равновесие и полетит на пол.

– Да, вот она какая! Судите теперь сами, насколько моя несчастная жизнь должна быть приятна! Вот, поразмыслите об этом, дитя мое!

Анна невольно закрыла лицо руками. Слезы подступали к горлу.

Побуждаемая угрозами Пиэкера, Антония кое-как добралась до кресла и уселась там. Руки ее дрожали, отяжелевшая голова свесилась на грудь.

Она сделала было попытку что-то сказать, но, вместо слов, в комнате раздались какие-то нечленораздельные звуки.

Но затраченные на это усилия, все-таки, несколько отрезвили ее. По-крайней мере, видно было, что она жива и принадлежит к разряду более или менее разумных существ. Она тупо смотрела вперед своими покрасневшими и как бы остановившимися глазами.

Наконец, одной рукой она взялась за стакан, поддерживая его другой, поднесла ко рту и начала пить. Водка выплескивалась и текла тонкими струйками по ее платью.

– Это моя дочь? – спросила она.

– Да, старая, это, твоя дочь.

– А!..

Анна отняла руки от заплаканного лица. А слезы продолжали течь по ее щекам. Она взглянула на Антонию.

И это ее мать! Какой стыд, какой позор!

Антония с необычайным любопытством стала рассматривать гостью. Можно было подумать, что она хочет что-то вспомнить, воскресить в своей памяти. Но память отказывалась ей служить. В этой душе нельзя было пробудить никакого чувства, никакого переживания. Она была безнадежно истрепана суровой действительностью. И Антония улыбнулась идиотской улыбкой:

– Так это моя дочь, моя дочь! – бессмысленно повторяла она. Но это звучало так машинально.

Анна поборола в себе то отвращение, которое внушала ей пьяная женщина. У нее шевельнулось чувство глубокого сострадания. Что нужды, что сидевшая перед ней женщина отвратительная и страшная!

Не может же быть, чтобы в ней иссякло любое чувство. Нельзя ли будет как-нибудь отогреть это замерзшее сердце!

Анна потихоньку подошла к своей матери. Та не пошевелилась. Тогда она сказала, как можно нежнее:

– Вы – Антония, моя матушка? – спросила она дрожащим голосом.

Антония пошевелилась.

– Вы – моя мать? – повторила свой вопрос молодая женщина.

– Да, я та самая женщина, которая отдала вас ребенком Селине Батёр. Не правда ли, вы ни в чем не нуждались… Пиэкер, видите ли… о, Пиэкер непременно вас убил.

– А отец? Что вы мне скажете про отца?

Антония посмотрела на свою дочь с чрезвычайным удивлением. Видно, она не поняла вопроса. Потом, после нескольких минут молчания, пробормотала пьяным голосом:

– Кто – отец?

– Да!

– Лебордье!

Инстинктивно бедная женщина взглянула на Пиэкера. Тот сидел и молчал, не принимая никакого участия в последней сцене. Заметив, что на него смотрят, он пожал плечами.

– Что это вы спрашиваете? Подумали, верно, что я вас обманул? – сказал он с горячностью.

Анна не удостоила его ответом. Обратившись к матери, она сказала:

– Живущий с вами господин просил у меня денег… для вас и для себя… Так как вы терпите нужду, то это более, чем справедливо, что я должна прийти вам на помощь. Вот вам деньги… возьмите! Вот та сумма, которую он от меня… требовал!.. Но там нет даже и полных двух тысяч франков!

Пиэкер оживился…

– Что ж, вполне достаточно! – прокричал он. – Вполне достаточно! Право, я добрый… и очень снисходительный.

Она вынула золото и банковые билеты и положила их на стол. Антония быстрым движением протянула руку и схватила целую горсть золота.

Пиэкер бросился на старуху и сжал ей руку. Пьяная женщина закричала. Между мужем и женой, завязалась борьба, длившаяся несколько секунд.

Монеты падали на пол и катились в разные стороны. Между тем, Антония кричала все сильнее и сильнее от боли. Пиэкер злился и бранился.

– Это с каких таких пор я не могу распоряжаться своими деньгами! – кричал Пиэкер, сопровождая свои слова адским хохотом. – Деньги всегда находились в моих руках… Вот еще, посмотришь, новости… Ну-ка, руки прочь!

После этого, в комнате на некоторое время наступила тишина. Читатель может себе представить, какое впечатление произвела вся эта невероятная сцена на Анну.

Она долгое время никак не могла прийти в себя, и наконец, сказала:

– Я вам отдала все, что только смогла найти. – Я должна была лгать, обманывать, чтобы собрать эту сумму. Прошу вас – пожалейте меня и не заставляйте рассказать обо всем моему мужу. Будь я одна, я непременно взяла бы вас к себе. Но сейчас, я не в состоянии, не вправе это сделать. Обещайте мне, что вы не будете жестоки. Поверьте, что я совсем вас не презираю, несмотря на то, что вы некогда отказались от меня. Я буду всегда о вас заботиться… Ну, что же вы молчите… Поговорите со мной… скажите мне хоть одно слово ласки, сочувствия, любви… Ведь, я в первый раз вас вижу… Не правда ли, что вы пощадите моего мужа, моего сына! Я не хочу, ни за что не хочу верить, чтобы это в вашей голове зародилась мысль посвятить их в нашу тайну… Господин Пиэкер пригрозил мне, что если понадобится, то он не остановится ни перед чем… Вы совершили немало ошибок в вашей жизни, но я не думаю, чтобы вы захотите воспользоваться, в денежном отношении, заблуждениями вашей прежней жизни. Отвечайте же, отвечайте мне, матушка. Вы успокоите меня своим ответом. Я уйду от вас менее подавленной… Я даже примирюсь с вами в глубине своего сердца.

Пиэкер молчал и слушал. Насмешливая улыбка кривила его губы. Наконец, он сказал:

– Да вы очень добрая, как посмотрю!

И при этом, рассмеялся своим ироничным смехом.

А Анна продолжала:

– Матушка, что же вы ничего не отвечаете! Скажите мне только одно слово… Скажите мне, что вы не хотите отравить мне жизнь… Сжальтесь надо мной… Ведь, я, как бы там ни было, а, все-таки, дочь ваша… Сжальтесь над моим ребенком.

В ее голосе слышались рыдания…

– Я думала, что вы умерли, и научила своего сына произносить ваше имя. Он шептал это имя своими невинными губками. Берегитесь, чтобы он не проклял вас, впоследствии.

Старуха не отвечала. Ее голова свесилась на грудь. Щеки пылали пьяным румянцем.

Анна хотела что-то еще сказать, но в это время к молодой женщине приблизился Пиэкер. Он дотронулся до ее плеча.

– Полно, дитя мое, – сказал он ей.

Она, в испуге, на него оглянулась.

– Перестаньте! – продолжил Пиэкер. – К чему эти напрасные и жалкие слова? Разве вы не видите, что старуха пьяна и спит?

И действительно, Антония спала. Анна, в отчаянии, стиснула руки. Последние остатки надежды ее оставили. Она опустила вуаль и вышла.

– До свидания! – крикнул ей вслед Пиэкер.