Мари Ж. Ошибка доктора Маделора
Бело А. Королева красоты
Декурсель П. Сын тайны или два ребенка
Феваль П. Жан-дьявол
Мало Г. Разбитая жизнь
Фере О. Запутанное дело
Габорио Э. Адская жизнь

В серия «Мир детектива» вышли:
Хьюм Ф. Человек в рыжем парике
Смолл О. Дж. Образцовая загадка
Фримен Р. Остин. Тайна Анджелины Фруд
Хрущов-Сокольников Г. Джек – таинственный убийца: большой роман из англо-русской жизни
Мейсон А. Э. В. Дело в отеле «Семирамида». Бегущая вода
Александров В. Медуза
Панов С. Убийство в деревне Медведице. Полное собрание сочинений С. Панова
Мейсон А. Э. В. Страшнее тигра
Детектив на сцене. Пьесы о Шерлоке Холмсе
Мейсон А. Э. В. Часы и дилеммы

Ошибка доктора Маделора

Часть первая. Закулисная жизнь одной «знаменитости»

Глава I

Начиная с 11 сентября 1855 года, весь судейский персонал Шато-ле-Шателе был заинтригован таинственным делом, имевшим широкий общественный резонанс. Делом об отравлении фермера Комбределя.

Комбредель был известной личностью в Шато. Он был очень богат, а его ферма, Глориэт, занимала больше половины территории деревни Армуаз, и крестьяне уверяли, что его доход превышал пятнадцать тысяч франков.

Два дня спустя, после смерти фермера, 13 сентября была арестована жена покойного, Анна Комбредель. С тех пор как ее посадили в тюрьму в отдельную камеру прошло уже два месяца.

Доктор Маделор – ученый-химик и врач в Шато, человек хорошо известный в департаменте, должен был произвести судебно-медицинскую экспертизу.

Следственный пристав, Лимэ, и королевский прокурор, Монсежу, хранили упорное молчание относительно этого дела, но свидетели болтали разное. Тут и там, в обществе, они повторяли свои показания, и вскоре из этих отрывочных данных, собранных на живую нитку в одно целое, сложился довольно странный рассказ.

Жизнь Анны Комбредель, подсудимой, была разобрана по кирпичику. Ее привычки, вкусы, наклонности – все это теперь ни для кого уже не было тайной.

Подсчитали, сколько она тратила. В ход пошли намеки на ее внешность и наряды, а ее благотворительность назвали возмутительным лицемерием.

Рассказывали, что, под видом напускной скромности, она развратничала и вела распутную жизнь. Утверждали, что ее благородный характер, ее готовность каждую минуту прийти на помощь бедному и несчастному, были всего лишь прикрытием, под которым было удобно прятать разного рода разорительные фантазии.

Нотариус в Шато, Лагренэ, поверенный в делах Комбределя, заявил, что за несколько дней до смерти фермера, несмотря на относительное богатство последнего, на ферме Глориэт ощутили недостаток в деньгах. Между тем, капитал весьма выгодным образом был перемещен в другое место. Акции были проданы за наличные. Земля также была продана, и деньги за нее были получены, но следствие показало, впрочем, что деньги эти не были пристроены ни к какому делу.

Так что сталось с деньгами? Куда они были потрачены? Вероятно, деньги были израсходованы госпожой Комбредель? Но, в таком случае, что могло стать загадочной причиной подобного мотовства?

Несомненно – тут была тайна! Но какая? Вот вопрос!

Догадкам не было конца, но никто не мог дать ответа на этот вопрос.

Следственный пристав несколько раз вызывал на допрос госпожу Комбредель.

Сбитая с толку неумолимой последовательностью его расспросов, несчастная женщина давала невнятные ответы, плакала, терялась.

– Известно ли вам, сударыня, – спрашивал пристав, – какое тяжкое обвинение тяготеет над вами?

– Да, сударь, меня обвиняют в преступлении, говорят, что я отравила человека, которого любила – человека, рядом с которым моя жизнь текла спокойно и счастливо. Меня обвиняют в том, что я отравила своего мужа!

Лимэ сделал рукой утвердительный жест.

Анна, в сильном волнении, дрожа, спросила:

– Тогда скажите же мне, наконец, на чем основана эта ужасная клевета?

– Хорошо. Я вам скажу.

И пристав последовательно ознакомил подсудимую с теми уликами, которые указывали на нее. Говорил он медленно и с расстановками, время от времени поворачиваясь в сторону письмоводителя, но при этом, не смотрел на него. Это было условным знаком, чтобы тот записывал ответы подсудимой.

Анна путалась и давала противоречивые показания.

Лимэ не перебивал ее, давая ей возможность высказаться. Бесстрастный, как сам закон, он хладнокровно следил за тем, с каким трогательным беспокойством подсудимая старалась защитить себя от ужасного обвинения.

Наконец, она окончила говорить. Все ее опасения, все ее возмущение были выражены в том умоляющем жесте, которым она закончила свою речь.

После этого, пристав сказал ледяным голосом:

– Несколько раз опрошенные свидетели, Клотильда Поврэ, Ледюк, Рудье и другие показали, что видели вас ночью на ферме Глориэт, где вы разговаривали с каким-то неизвестным. Впоследствии вам устроена будет очная ставка со всеми этими лицами. Рудье, который подсматривал за вами, утверждает, что он дважды видел вас с названным незнакомцем. Отвечайте, правда ли это?

– Да, – отвечала вдова взволнованным голосом.

– Не угодно ли вам будет сказать, кто был этот человек? Назовите его имя, сообщите о тех отношениях, которые существовали между вами.

– Я не могу этого сделать.

– Что мешает вам ответить на этот вопрос?

Анна хранила молчание.

– Подумайте о том, – начал снова следственный пристав, – что ваше молчание и ваш отказ сказать правду могут иметь для вас весьма неприятные последствия. Нам нужно знать имя этого человека. Судите сами, хладнокровно и дайте ответ.

Анна молчала.

– Что за тайна связывает вас с этим неизвестным? Может быть, вы боитесь того, что подумают, что он был ваш любовник… Может быть, вы боитесь навлечь на него подозрение в соучастии?

Анна резким и порывистым движением поднялась со своего места и сказала дрожащим голосом:

– Первый раз в жизни обвиняют меня в таком гнусном поступке! Первый раз в жизни швыряют мне прямо в лицо это слово – любовник!.. Милостивый государь, я признаю за вами право обвинять меня, но… но, пожалуйста, не оскорбляйте меня!

– Сударыня, – отвечал пристав, – не продолжайте. Я верю в искренность вашего негодования.

– В таком случае, помогите мне!

– Отвечайте на мои вопросы. Кто тот неизвестный, кого свидетели называют вашим любовником?

– Вы мне задаете единственный вопрос, на который я не могу ответить! – сказала подсудимая, с убитым видом.

Пристав устремил на нее пристальный взор и смотрел в упор на протяжении нескольких минут, храня молчание.

После этого, он сурово произнес:

– Сударыня, вы играете с правосудием! Еще раз повторяю свой вопрос, вы будете отвечать?

– Нет, нет, нет… никогда!

Следственный пристав позвонил. Появились жандармы.

– Отведите подсудимую в камеру!

Глава II

В Шато только и толков было, что о деле Комбределя.

Несмотря на известные факты, которые были налицо и свидетельствовали против подсудимой, несмотря на чудовищность преступления и на то негодование, которое оно возбуждало – находились люди, призывавшие не торопиться с окончательным приговором.

Они говорили:

– Улики против подсудимой, и улики, правда, весьма веские, свидетельствующие о существовании любовника, о котором жена фермера отказывалась давать показания. А еще безумные траты, мотивы которых госпожа Комбредель отказалась назвать и нежелание сообщить, на какие цели были направлены деньги. Конечно, по мнению большинства, эти деньги были потрачены на любовника, а также мышьяк, найденный у подсудимой во время следствия, душевное смятение молодой женщины, ее сбивчивые и противоречивые показания – все это, вместе взятое, разумеется, вынуждает подозревать вдову. Но суд был ее еще впереди.

Внести в это дело ясность мог только один человек. Только на него можно было положиться! И это был – доктор Маделор.

Будет ли найден яд во внутренностях трупа покойного Комбределя? Вот что составляло предмет всеобщего любопытства.

Если бы исследования ученого врача констатировали присутствие яда в трупе – тогда не могло быть и места сомнениям.

Скоро в Шато и в деревне Армуаз распространился слух, что доктор Маделор представил результат своей экспертизы на обсуждение судейского персонала…

При этом Анна вела себя, как львица. Ее поведение было исполнено достоинства и благородства.

Да и могло ли быть иначе? Над ней тяготело обвинение в позорном преступлении – разве имело смысл сдаваться без боя? К тому же чего ей было бояться?

В самом деле, рано или поздно, разве не признают ее невинность и не провозгласят перед всем светом о ее чистой совести? Разве она не верит в правосудие, от которого истина не может укрыться?

Она не сомневалась в том, что ее продержат в тюрьме еще несколько дней, пока не закончится следствие, а потом откроют перед ней двери ее темницы. Тогда она сможет заключить в объятия своего маленького сына, Жерома, которого оставила в Армуазе. Счастливое будущее щедро вознаградит ее за все это время – время слез и отчаяния.

Вера ее в то, что именно так окончится дело, – была непоколебима. Ее освободят. Ведь, еще не случалось, чтобы обвиняли невинных! Настоящая нелепость!

Так не раз рассуждала и думала бедная женщина.

А дни, между тем, тянулись вяло и медленно, не приносили никакого решительного поворота в ее судьбе. Изредка только навещал подсудимую следственный пристав – Лимэ.

Одним своим видом: пристальным, ледяным взглядом и бледными, плотно сжатыми губами, неумолимый судья, вызывал несказанный ужас в душе вдовы. Что, если он не поверит ей?

И действительно, это был крайне подозрительный человек. Притом, что масса улик были налицо, достаточно чтобы признать ее вину!

А этот постоянный, неумолимый, настойчивый допрос:

– Кто тот незнакомец, с которым у вас какие-то таинственные отношения? Один и тот же вопрос!

И именно тот, на который она не могла дать ответа. Она была обязана хранить молчание, и от этого ей делалось страшно.

Но тут ей приходила мысль о Маделоре.

«К счастью, – думала она тогда, – к счастью, не все еще кончено. За меня заступится наука! Ученый врач докажет, что я невинна! Его приговора я жду со спокойной совестью».

Прошло еще несколько дней. И тут, как-то, подсудимую снова потребовали доставить к Лимэ на допрос.

Пристав прочитал ей, медленно и с расстановками, акцентируя некоторые слова, доклад врача, составленный им для суда. Маделор констатировал, что фермер Комбредель был отравлен с помощью мышьяка…

Анна не поняла ничего, с первого раза. Лимэ прочитал во второй раз. После этого, он ласково и нежно сказал:

– Анна Комбредель, перестаньте упрямиться. Запирательство ни к чему не приведет. Лучше сознайтесь! Скажите всю правду!

Она молчала.

У нее в ушах раздавался невообразимый шум, глаза ее застилал какой-то туман. Потом, дрожащая, растерянная, она вдруг поднялась со своего места.

– Нет, все не так, не так! – проговорила она невнятно.

После этого, немного успокоившись, госпожа Комбредель обратилась к следственному приставу:

– Неужели же вы потребуете от меня того, чтобы я повторила вам сотый, тысячный раз. Вы вынуждаете меня повторять все это. Вы затрагиваете вопросы, касающиеся интимной стороны моей жизни. Я любила своего мужа. Сердце мое было переполнено этой любовью. Между нами никогда не было и тени недоразумения. Только таким образом, посвящая вас в подробности моей жизни – могу я защитить себя. Меня давит, душит обрушившееся на меня несчастье. Говорю вам, что я невинна, и что ваше обвинение ужасно! Я – отравительница? И кого я отравила? Своего мужа? Разве это возможно? Этот человек посвятил мне всю свою жизнь. Я гордилась его глубоким чувством ко мне! Я была счастлива! И вдруг, после всего этого, мне говорят, что я отравила своего мужа! Подумайте сами, господин судья, есть ли смысл в обвинении подобного рода? Вы просто смеетесь надо мной! Не обезумь я от горя, то, мне кажется, я всегда сумела бы защитить себя и заставила бы вас согласиться с моими доводами. Но, я сама не знаю, как все это случилось – я даже потеряла способность думать.

Эта тюрьма, где я нахожусь вот уже две недели, в одиночной камере, оторванная от моего сына! Эти допросы, которые не дают мне ни минуты покоя! Этот ужас, теснящий мне грудь! Страх, что я не сумею защитить себя перед судом – все это, вы сами видите, господин судья, сводит с ума. Я больна! Я не знаю, что со мной происходит!

Скажу снова, я могу вам сказать только одно: «я невиновна, невиновна!» Вы слышите, я невинна! Помогите… помогите же мне! Вы видите, что в тех уликах, которые вы собрали против меня, есть очень тесная взаимная связь. Вам представляется это естественным, но я предостерегаю вас: Смотрите, будьте осторожны! Это бывает иногда просто случайность, а в подобного рода делах случайность может иметь ужасные последствия. Улики, тяготеющие надо мной, кажутся вам несомненными. Вы подавлены их роковою связью. Но, скажите, разве вы не привыкли встречать в подсудимых желание прибегнуть к хитростям, к различного рода уловкам. В моем случае ничего подобного нет, не так ли? Но я знаю, что вы думаете в настоящую минуту. Вы думаете в это время: «Преднамеренная неосторожность, преднамеренное отсутствие хитрости – есть все та же уловка!» О, это ужасно!

Так говорила госпожа Комбредель. Речь ее текла порывисто и неудержимо, глаза ее сверкали, на щеках пылал лихорадочный румянец.

Следственный пристав слушал ее, не перебивая. В голосе подсудимой звучало столько искренности! Ее печаль была так искренна! Следственный пристав почувствовал себя немного взволнованным.

Но что он мог сделать? Отравление мышьяком был налицо.

– Вы утверждаете, что мой муж умер от отравления, что это подтверждает медицинская экспертиза. Вы говорите, что в трупе найден яд. Я не могу вам не верить. Преступление совершено. Ищите того, кому было выгодно совершить его. Мне незачем было прибегать к злодеянию. Подумайте сами об этом хорошенько. Конечно, это ужасно – вдаваться во все эти подробности, но это необходимо. Вы сами заставляете меня поступать так, а не иначе!

О тех денежных выплатах, которые вы ставите мне в вину – было известно моему мужу. Деньги, об использовании которых я не хочу и не могу ничего сказать – опять-таки были даны мне моим мужем. Этот человек всегда был так рад, когда ему удавалось исполнить мою волю, исполнить мои прихоти и мои желания.

В комнате у меня нашли мышьяк. Этот яд, точно, я туда положила. Но я приобрела этот мышьяк для себя. В минуту отчаяния, я хотела лишить себя жизни.

Вы улыбаетесь? Вы думаете в это время, что эта мысль о самоубийстве не вяжется с тем счастьем, которое доставляла мне любовь мужа. А, между тем, это так… это правда. Клянусь вам в этом!

Вы предполагаете, что мои денежные расходы связаны с чем-то предосудительным. С чем, именно? Вы говорите, что у меня есть любовник? Кто же он, этот любовник?

Вам желаете обвинить меня в этом, потому что я молчу о том обстоятельстве, которое дошло до вашего сведения. А я говорю о моих отношениях с одним человеком – об отношениях, неизвестных моему мужу. Я не отрицала и не отрицаю этих отношений. Но это тайна, и я не могу рассказать вам о ней. Предположите, что я ответила бы вам на этот вопрос, назвала бы имя этого человека, о месте жительства которого я не имею даже понятия, сообщила бы вам характер моих отношений. Разве это может изменить суть дела? Разве это могло бы освободить меня от обвинения, которое надо мной тяготеет. Разумеется, – нет, потому что врач нашел яд в трупе моего мужа.

Неужели же вы не можете предположить, что в семействе возможна тайна, настолько сама по себе позорная, что те, которые ею владеют, согласились бы скорее умереть, чем сделать ее достоянием всех и каждого?

Вы видите, одним словом, что надо всем этим делом тяготеет нечто роковое, фатальное, что влечет меня на край гибели. И я могу только повторить вам, что я невиновна! Другого средства к защите у меня не существует. Я невиновна! Невиновна!»

Произнося эту речь, она невольно приблизилась к следственному приставу. Ее руки были сжаты, пальцы конвульсивно стиснуты. Она устремила пристальный взгляд на судебного пристава, а из груди вырвался крик отчаяния, в который она вложила всю силу своих страданий, всю силу своих страхов и опасений.

– Сжальтесь же, сжальтесь надо мной, господин Лимэ, – я потеряла все мужество. Мысли убегают от меня. Все меня бросили. Все меня обвиняют, привлекают к ответственности. Сжальтесь же надо мной.

Письмоводитель записывал слова подсудимой. Он сидел, склонив голову над своим бюро, складывая в стопку исписанные листки допроса. Время от времени он приподнимал голову, брал перо в зубы, поспешно хватался за песочницу и посыпал невысохшие чернила желтым песком. Когда лист был исписан, письмоводитель движением большого пальца отодвигал его в сторону. На подсудимую он даже не смотрел.

Его перо бегало по бумаге и скрипело, иногда оно цеплялось за шероховатости бумаги. Тогда чернильные брызги летели на бумагу, туда, где уже находились вопросы пристава и ответы подсудимой.

Лимэ рассеянно смотрел на своего помощника. Он держал в руке нож из слоновой кости и играл им.

Было видно, что речь молодой женщины его взволновала и он медлил с ответом.

Для того чтобы начать говорить – ему следовало собраться с духом. Анна не спускала с него своего взгляда, а ее глаза были красными от слез.

Бедной женщине не было более тридцати лет, а между тем она выглядела теперь значительно старше своих лет. Лоб был прорезан морщинами, нос обострился, углы губ отвисли, губы побледнели. Она так много страдала, в последнее время!

Следственный пристав невольно чувствовал, что на него устремлен этот настойчивый взгляд, полный немой, но выразительной, мольбы, отчаяния и страха.

Прошло много времени. Все упорно молчали. Наконец, судебный пристав, печально произнес:

– Я хочу вам верить, но я не могу.

Подсудимая поникла головой и ничего на это не ответила.

Следствие было окончено. Дело передавали в следующую инстанцию. Обвинение отдала приказание передать следственный протокол суду ассизов.

Заседания суда в Шато-ле-Шателе должны были начаться три недели спустя.

В городе царило лихорадочное оживление. Все были возбуждены и ждали решения суда. Не знали, как и дождаться открытия ассизов.

Рассказывали и обсуждали данные, выяснившиеся на предварительном следствии. С особенным же интересом говорили о судебно-медицинском показании ученого врача Маделора, все были единогласно согласны, что это показание будет иметь решающее значение для всего дела.

Заявление Маделора о наличии в трупе покойного Комбределя яда неумолимо констатировало очевидное преступление. В лице Маделора сосредоточились теперь и прокурор, и присяжные, и вообще, весь судебный процесс.

Вердикт зависел теперь только от Маделора!

Глава III

За несколько дней до открытия ассизов, доктор Маделор увидел из окна своего рабочего кабинета, что к его дому подъехал сутуловатый старичок, тяжело опиравшийся на палку с объемистым набалдашником. Старичок держал за руку ребенка лет десяти.

Это был врач из деревни Армуаз – доктор Савиньé, друг семейства Комбределей. Он когда-то лечил фермера, во время его кратковременной болезни.

Ребенок, которого старичок держал за руку, был Жером, сын Анны Комбредель – той самой вдовы Комбредель, которую обвиняли в отравлении.

Господин Савиньи прошел через сад и позвонил в дверь.

Маделор, который узнал своего гостя, бросился сам открывать ему дверь, после чего провел гостя к себе в кабинет.

Савиньи, по-видимому, был очень взволнован.

– Чем я могу быть вам полезен, любезный коллега? – спросил доктор Маделор.

Жером высвободил свою руку из руки Савиньи и с детским любопытством стал осматривать комнату. Повсюду стояли реторты, различные медицинские и химические аппараты и склянки!

У окна, на табуретке, сидела дочь доктора Маделора. Это была девочка лет шести, которая старалась собрать из лоскутков платье для своей куклы.

Кукла лежала рядом, лицом вверх, со сложенными накрест руками.

Дети с удивлением посмотрели друг на друга. Потом, на губах Марии – так звали дочь доктора Маделора – заиграла улыбка. Это было своеобразное, робкое, нерешительное приглашение к знакомству. В ответ на эту улыбку, Жером тоже улыбнулся.

Маленькими шажками он направился к девочке, в нерешительности скользя рукой по столам, мимо которых шел. Мальчик кусал себе губы, а его щеки раскраснелись. Словом, он был очень смущен.

Мария поднялась с табуретки, взяла мальчика за руку, подвела к окну и сказала:

– Иди, посмотри, какая у меня кукла!

Между тем, оба доктора тоже разговаривали. Правда, теперь они говорили вполголоса.

Савиньи, весь бледный, спрашивал у Маделора:

– Итак, следовательно, вы покончили с этим делом?

– К несчастью, да, – отвечал Маделор, подчеркивая слова. – Даю вам слово, что я всячески старался отклонить эту печальную обязанность. Производя расследование, я пришел к выводу…

– Я знаю. Комбредель умер от отравления?

– От отравления мышьяком.

– И вы убеждены в этом?

– Не может быть никакого сомнения.

Савиньи поник головой, нервно похрустывая пальцами.

После некоторой паузы, он начал снова:

– Вы отдаете себе отчет, какую ужасную берете на себя ответственность в этом деле? Простите меня, что я говорю с вами таким образом. Я обращаюсь к вам с подобного рода словами, не потому, что не доверяю вам или не верю в вашу опытность – совсем нет, мной движет глубокая дружба, которую я испытывал к несчастному Комбределю и его жене. Мне так близки были их интересы, я очень хорошо и подробно знаю всю их жизнь, что никогда не поверю, чтобы мой друг был отравлен своею женой. Нет, нет… я не могу этому поверить. Они любили друг друга, как в первые дни после свадьбы. Ничто и никогда не омрачало их семейного счастья. Я напрасно ломал себе голову, тщетно рылся в своих воспоминаниях. И ничего не могу найти такого, чтобы допустить возможность подобного ужасного преступления. Покойный фермер вел такую тихую, безмятежную жизнь. Он не знал, что такое ненависть. Он не мог стать объектом чьей-то мести. Поведение его было безукоризненно, все его любили и все были к нему привязаны. Это отравление, повторяю вам, для меня настолько невероятный случай, что – простите меня, господин Маделор, – я, право, не знаю, верить ли…

– Я нашел следы мышьяка во внутренностях Комбределя, – сухо сказал Маделор. – Органы, пораженные отравлением, будут фигурировать на суде, в качестве вещественного доказательства. Ваши сомнения… Я не могу разделить ваших сомнений.

– Но, – сказал Савиньи нерешительно, некоторого рода колебания, – не можете ли вы допустить, несмотря на ваш громадный опыт, несмотря на безграничную веру в самого себя – веру, основанную на обширных познаниях, не можете ли вы допустить несчастного случая, ошибки в этом деле. Да, не можете ли вы этого предположить? Подумайте о том, что жизнь и смерть госпожи Комбредель находятся теперь в ваших руках… Какая-нибудь оплошность в анализе, простая невнимательность, случайная рассеянность – и вот вам повод для ужасного, непоправимого несчастья.

Маделор поднялся со своего места. Его губы были бледны и дрожали:

– Милостивый государь, – сказал он, – вы слишком долго испытывали мое терпение. Господин Савиньи, избавьте меня от подобных объяснений, которые мне неприятны. Ваше подозрение набрасывает тень на мою честь и на мою репутацию. Вы имеете полное право потребовать провести повторную экспертизу. Вам не смогут отказать в этом, если состав суда признает мою экспертизу недостаточной… Моя совесть чиста.

Так разговаривали между собою коллеги по профессии.

А между тем, дети успели познакомиться друг с другом.

Мария пошла за новыми игрушками. Она Принесла их и стала показывать их одну за другою Жерому. А Жером внимательно ее слушал.

– Хочешь, пойдем, побегаем!

– Пойдем!

Дети вышли из комнаты и побежали по саду, а когда вернулись, болтали между собою, как давние друзья.

Очутившись в кабинете, Жером услышал, что Маделор говорит взволновано, громко и в резких выражениях. Это обстоятельство произвело тяжелое впечатление на Жерома.

Мальчик стал невпопад отвечать на расспросы Марии, инстинктивно прислушиваясь к разговору старших.

– Это твой отец? – спросил он у Марии.

– Да. А где твой отец?

– Мой?

– Ну, да – твой!

– Он умер.

– А мать?

– Ее посадили в тюрьму.

– Да? – сказала Мария, удивленно заглядывая в лицо своего собеседника, после чего, девочка замолчала.

Между тем, Жером продолжал вслушиваться в разговор Маделора и Савиньи. Он услышал имя матери. При этом дорогом для него имени, сердце его усиленно и тревожно забилось. Он слушал и понимал.

Вдруг, с криками и рыданиями, он стремительно бросился в объятия к Савиньи и нервно к нему прижался. Девочка сделала то же самое. Ее щеки лихорадочно раскраснелись. Личико опечалилось. Старик обнял и Марию. Дрожащей рукой он ласкал, в одно и то же время, и дочь Маделора, и сына вдовы. Странная случайность, сблизившая этих обоих детей, на самой заре их жизни!

Савиньи долго не спускал пристального взгляда с малюток. После этого, он посмотрел на врача-эксперта. Казалось, он надеялся встретить такую картину: Маделор, взволнованный, нерешительный, сбитый из позиции, стоит перед этим ребенком, который с такими громким плачем взывает о спасении своей матери…

Маделор сделал нетерпеливый жест рукой и неловким движением повернул свою голову в сторону.

Тогда старик встал со своего места и направился к двери. Мария продолжала тихонько плакать. А лицо Жерома приняло какое-то суровое выражение, и в глазах отразилась ненависть.

Он взял за руку Савиньи. Переступая через порог двери, мальчишка обернулся в сторону Маделора. И в его взгляде снова сверкнули ненависть и злоба. Губы плотно сжались, и, казалось, мальчику стоило много труда сдержаться, чтобы не выкрикнуть в адрес доктора какую-нибудь угрозу…

– До свидания, господин Маделор!..

12 3 4 5 Kolejny

Ошибка доктора Маделора. Серия «Мир детектива: Франция»

Серия «Мир детектива: Франция»