– Как-же это случилось?
– После обеда ей стало совсем плохо. Доктор пришел и сказал, что она кончается. Тогда барыня, послала за священником.
Жоан Эдуардо счел своим долгом присутствовать «на церемонии». Комната старухи находилась рядом с кухнею и выглядела зловеще-мрачною в этот момент. Голова больной безжизненно покоилась на подушке, и её бледное, восковое лицо почти не отличалось от белой наволочки. Глаза были сильно расширены и бессмысленно глядели вперед, одна рука медленно и непрерывно натягивала кверху одеяло.
Сеньора Жоаннера и Амелия молились, стоя на коленях у кровати. Дона Мария, зашедшая к ним случайно на обратном пути из имения, в испуге остановилась, бормоча молитвы. Жоан Эдуардо бесшумно опустился на колени рядом с нею.
Отец Амаро наклонился к самому уху умирающей, прося ее исповедаться во грехах. Но видя, что она не понимает его слов, он быстро прочитал Misereatur и, бормоча обычные формулы, помазал ей св. елеем глаза, грудь, губы и руки. Затем он опустился на колени и застыл неподвижно, склонив глаза над молитвенником.
Жоан Эдуардо вышел на цыпочках в столовую и сел около рояля. Теперь, очевидно, Амелия долго не будет играть… Ему стало очень грустно. Неожиданная смерть старухи нарушила его планы и приятные мечты.
В столовую вошли дона Мария и Амелия с заплаканными глазами.
– Ах, хорошо, что вы еще здесь, сеньор Жоан Эдуардо, – сказала старуха взволнованным тоном. – Окажите мне услугу, проводите меня домой. Я вся дрожу от испуга и волнения. Это вышло так неожиданно… Господь простить мне, но я не могу видеть умирающих… Бедняжка умирает, как птичка… Грехов у неё нет… Ты уж извини меня, голубушка, но я не могу оставаться. Ох, какие страсти! Знаете, для меня даже лучше, что она умирает… Ах, Господи, как мне нехорошо!
Амелии пришлось увести старуху вниз, в спальню сеньоры Жоаннеры, и даже налить ей рюмочку старого вина для подкрепления.
– Амелия, голубушка, – сказал Жоан Эдуардо: – если я нужен здесь для чего-нибудь, пожалуйста…
– Нет, спасибо. Бедняжка доживает последние минуты.
– Не забудь поставить ей две свечки у изтоловья, милая, – сказала дона Мария, уходя. – Это очень помогает в агонии. До свиданья. Ох, батюшки, как тяжело!
– У дверей стоял балдахин и около него люди с зажженными свечами. При виде их старуха схватила Жоана Эдуардо под руку и прижалась к нему в испуге, а может быть, и в порыве нежности, после рюмочки старого вина.
* * *
Амаро обещал вернуться поздно вечером, чтобы не оставлять дам одних «в тяжелую минуту». Каноник явился, когда процессия со Св. Дарами возвратилась в собор, и, узнав о любезном внимании отца Амаро, заявил, что он воспользуется этим и пойдет домой отдыхать.
– Подобные волнения подрывают мне здоровье, сеньора, – сказал он. – А вы ведь наверно не желаете, чтобы я разболелся?
– Боже упаси, – сеньор каноник! – воскликнула она, хныча.
– Ну, так прощайте. И не огорчайтесь пожалуйста. Так лучше для всех. До свидания; что-то нездоровится мне сегодня…
Сеньора Жоаннара тоже чувствовала себя неважно. После первого потрясения у неё началась мигрень, и, когда Амаро вернулся около одиннадцати часов вечера, Амелия открыла ему дверь и сказала, поднимаясь в столовую:
– Вы уж извините, падре, но у мамы началась мигрень, и она легла отдохнуть… Кажется, она даже заснула…
– Пусть спит, не беспокойте ее.
Они вошли в комнату умирающей. Голова её была повернута к стене, из полуоткрытых губ вырывался слабый, почти непрерывный стон. Толстая свечка тускло освещала комнату. У кровати сидела с запуганным видом Руса и читала молитвы по приказанию сеньоры Жоаннеры.
– Доктор сказал, что она сама не почувствует, как умрет, – прошептала Амелия. – Она будет стонать, стонать и вдруг замолкнет.
– Да будет воля Господня! – пробормотал Амаро.
Они вернулись в столовую. В доме стояла полнейшая тишина. На улице завывал ветер. Амаро в смущении подошел к окну, Амелия прислонилась к буфету. Они давно уже не оставались наедине.
– Дождь, – видно, не прекратится всю ночь, – сказал священник.
– Да, и как холодно! – ответила она, закутываясь в платок. – Сколько страху натерпелись мы сегодня!
– Вы никогда не видали умирающих?
– Никогда.
Они замолчали. Он продолжал неподвижно стоять у окна, она – у буфета, – с опущенными глазами.
– В кухне топится плита. Не лучше-ли пойти туда, в тепло? – спросила Амелия.
– Конечно, пойдемте.
Амелия взяла с собою керосиновую лампу; они перешли в кухню и сели на низких стульях у плиты. Амелия видела, как Амаро молча пожирает ее глазами. Он собирался, очевидно, говорить. Руки её задрожали; она не решалась пошевелиться или поднять взор, но жаждала его слов, какие-бы они ни были – нежные или неприятные.
Он заговорил, наконец, и очень серьезным тоном:
– Амелия, я не ожидал, что мы останемся сегодня наедине. Это вышло случайно. Но, видно, такова воля Божия. Ваше отношение ко мне сильно изменилось за последнее время.
Она быстро подняла голову, покраснела, и губы её задрожали.
– Вы прекрасно знаете, почему я изменилась, – сказала она, чуть не плача.
– Знаю. Если бы не эта подлая клевета в газете, ничего бы не случилось, и наши отношения остались бы прежними. Я желаю поговорить с вами именно об этом.
Он подвинул стул ближе и продолжал очень спокойно и мягко:
– Вы помните, наверно, статью с низкою клеветою на всех близких вам людей? Помните, неправда-ли? А знаете, кто написал ее?
– Кто? – спросила Амелия с удивлением.
– Сеньор Жоан Эдуардо! – возразил священник, скрестив руки на груди и пристально глядя на нее.
– Не может быть.
Она встала со стула, но Амаро заставил ее снова сесть.
– Выслушайте меня. Он написал эти гадости. Я узнал все вчера. Натарио видел черновик, написанный его рукою; он навел справки и разузнал все – конечно, хорошим путем… Видно, Богу было угодно, чтобы истина была обнаружена. Слушайте теперь. Вы не знаете этого человека. – И Амаро передал ей шопотом все, что слышал о Жоане Эдуардо от Натарио – об это оргиях с Агостиньо, нападках на духовенство, атеизме….
– Спросите-ка его, когда он исповедывался последний раз. Пусть покажет вам свидетельства об исповеди за эти шесть лет!
– Господи, Боже мой! – прошептала, девушка, бессильно опустив руки на колени.
– Я счел своим долгом поставить вас в известность, как друг дома, священник, христианин… Как мне ни тяжело, но я вынужден сказать: «Человек, за которого вы собираетесь замуж, обманул ваше доверие. Он явился к вам в дом под видом честного труженика, а на самом деле это…»
И Амаро встал, словно в порыве неудержимого возмущения.
– Амелия, этот человек написал подлую ложь в газете. Из-за него бедный Брито переведен в глушь. Он назвал меня соблазнителем, сеньора каноника – развратником, бросил тень на отношения вашей мамаши с каноником, обвинил вас в том, что вы поддаетесь гадкому соблазну! Скажите на милость, желаете вы быть женою такого человека?
Она не ответила, неподвижно уставившись на свет лампы. По щекам её медленно покатились две слезы.
Амаро сердито прошел два-три раза по кухне и, вернувшись к ней, снова заговорил дружеским тоном.
– Но предположим даже, что он не писал ничего в газете и не оскорблял вашей мамаши, сеньора каноника и других… Все-таки он – безбожник. Подумайте, какая судьба ждет вас в случае, если вы выйдете за него замуж. Либо пришлось бы подчиниться его требованиям, отойти от церкви, порвать с матерью и всеми близкими, к ужасу всех порядочных людей, либо встать против него и обратить свой дом в настоящий ад. Из-за каждой мелочи у вас возникали-бы споры: из-за поста по пятницам, из-за посещения церкви в торжественные дни… Отец Натарио говорит, что Жоан Эдуардо сидел как-то недавно с Агостиньо в ресторане и заявил громогласно: «Не следует крестить детей в раннем возрасте. Пусть каждый выбирает себе, какую хочет, религию. Нельзя заставлять людей быть христианами, когда они еще ничего не понимают». Что вы скажете на это? Я говорю вам все это, как друг… Лучше умереть, чем связать себя с таким негодяем… Это значит прогневать Бога.
– Боже мой, Боже мой! – прошептала Амелия, в отчаянии сжимая руками голову.
Амаро подвинулся к ней совсем близко.
– Притом подобные люди не могут быть хорошими мужьями. Кто не верить в Бога, тот не может быть хорошим человеком. Как только уляжется вспышка любви, он сделается раздражительным, злым, начнет снова ходить к Аностиньо и к женщинам… Подумайте, какие страдания ожидают вас. Неверующие люди не признают никаких порядочных принципов: они лгут, крадут, клевещут на других… Посудите сами: этот безобразник встречается здесь с сеньором каноником, пожимает ему руку и в то же время пишет в газете, что он развратник. Совесть замучила-бы вас в предсмертный час, если бы вы стали это женою…
– Ради Христа, довольно, замолчите, – перебила его Амелия, заливаясь слезами.
– Не плачьте, – оказал Амаро, нежно взяв ее за руку. – Откройтесь мне. Не все еще погублено. Оглашения брака в церкви еще не было. Скажите ему попросту, что вы не желаете выходить замуж, знаете все, ненавидите его…
Он медленно гладил руку Амелии и вдруг спросил резким, страстным голосом:
– Вы равнодушны к нему, неправда-ли?
– Да, – прошептала она, склонив голову на грудь.
– Наконец-то! – воскликнул он возбужденно. – А скажите, вы любите другого?
Она ничего не ответила. Грудь её часто вздымалась от волнения, глаза были сильно расширены.
– Вы любите другого? Скажите, скажите!
Он обнял ее за плечи и привлек к себе. Амелия не сопротивлялась. Она молча подняла на него затуманенные от слез глаза и протянула дрожащие губы, вся бледная и бессильная.
Амаро прижал ее крепче к себе, и губы их слились в долгий, бесконечный поцелуй.
– Барышня, барышня! – раздался из соседней комнаты испуганный голос Русы.
Амаро оторвался от девушки и побежал к умирающей. Амелия так дрожала всем телом, что прислонилась на минуту к двери кухни, прижав руку к сердцу. Оправившись немного, она пошла разбудить мать.
Когда они вернулись вдвоем в комнату старухи, Амаро стоял на коленях у кровати и молился. Женщины тоже опустились на колени. Все тело умирающей вздрагивало от тяжелого, прерывистого дыхания. Стоны делались все более и более хриплыми и скоро затихли. Все окружающие встали. Старуха лежала неподвижно. Зрачки её потемнели и закатились. Она была мертва.
Отец Амаро увел Амелию с матерью в столовую. Сеньора Жоаннера разрыдалась, вспоминая времена, когда покойная сестра была молода и здорова. Амелия подошла, к окну и стала глядеть на темную ночь.
Внизу раздался звонок. Амаро спустился открыть дверь со свечкою в руке. Это был Жоан Эдуардо. Увидя священника в такой необычный час, он остановился у открытой двери, неприятно пораженный, и с трудом пробормотал:
– Я зашел узнать, нет-ли чего нового…
– Бедная сеньора только-что скончалась.
– Ах, вот как!
Они пристально потлядели друг на друга.
– Может быть, я могу быть полезен чем-нибудь? – спросил Жоан Эдуардо.
– Нет, спасибо. Дамы ложатся отдыхать сейчас.
Молодой человек побледнел от злости, глядя, как Амаро разыгрывает роль хозяина. Он постоял немного в нерешительности, во видя, что священник накрывает свечу от ветра, сухо попрощался и ушел.
Отец Амаро поднялся наверх, попрощался с Амелией и сеньорою Жоаанерою, ложившимися спать вместе в одной комнате, вернулся к покойнице и, усевшись в кресло, принялся читать молитвенник.
Позже, когда все в доме затихло, он отправился в столовую, достал из буфета бутылку портвейна и сел курить, потягивая вино. На улице под окном послышались чьи-то быстрые, нетерпеливые шаги. Ночь была темная, и священник не мог разглядеть лица полунощника. Это был Жоан Эдуардо, в бешенстве бродивший около дома.
XIII
На другой день утром дона Жозефа Диас только-что вернулась с ранней обедни, как прислуга, мывшая лестницу, крикнула ей снизу:
– Сеньора, падре Амаро пришел.
Священник заходил к канонику очень редко, и в доме Жозефе сильно разгорелось любопытство по поводу его неожиданного прихода.
– Попросите его подняться прямо наверх, – крикнула она поспешно. – Он, ведь, свой человек.
Она стояла в столовой у стола, укладывая на блюдо мармелад овоето изготовления. На носу её были надеты синие очки, голова была повязана черным платком. Она поспешила на площадку лестницы, шлепая мягкими туфлями и стараясь придать лицу любезное выражение ради милого гостя.
– Добро пожаловать, – крикнула они издали. – А я уж успела побывать в церкви. Какая благодать послушать отца Висенте! Присядьте, пожалуйста. Только не сюда, здесь дует. Так наша бедная больная умерла. Расскажите все по порядку, падре…
Священнику пришлось подробно описать агонию несчастной и горе сеньоры Жоаннеры.
– Знаете, между нами будь сказано, это большое облегчение для сеньоры Жоаннеры, – сказал священник и сразу перешел к другой теме: – А что вы скажете про сеньора Жоана Эдуардо? Вы, ведь, знаете уже? Это он написал пасквиль в газете.
– Ох, уж и не говорите мне про него! – воскликнула старуха, сжимая руками голову. – Я чуть не заболела, узнав это.
– А кто вам сказал?
– Отец Натарио – спасибо ему – зашел вчера и рассказал мне все. Ах, какой негодяй! Совсем погибшая душа!
– А знаете ли вы, что он дружит с Агостиньо, пьянствует с ним вместе в редакции до поздней ночи, бранит христианство, сидя в ресторане…
– Ох, уж и не говорите, падре. Вчера, когда отец Натарио рассказывал мне все, я даже подумала, не грешно ли выслушивать все эти мерзости. Спасибо отцу Натарио, что он зашел сейчас же рассказать мне все подробности. Какой любезный человек! И знаете, мне все казалось, что этот Жоан Эдуардо – негодяй. Только я не желала никогда говорить об этом; вы сами знаете, как я не люблю вмешиваться в чужия дела. Но подозрение не покидало меня. Он ходил в церковь и постился, а мне всегда казалось, что он обманывает Амелию с матерью. Так все и вышло. – Глаза её засверкали вдруг злобной радостью. – И знаете, свадьба расстроилась.
Отец Амаро откинулся в кресле и произнес с весом:
– Согласитесь, сеньора, возможно-ли, чтобы девушка с хорошими принципами вышла замуж за франкмасона, который не был у исповеди шесть лет?
– Еще-бы, падре! Пусть лучше умрет, чем выйдет замуж за этого подлеца. Надо сказать ей все…
Отец Амаро торопливо подвинул свое кресло поближе к собеседнице.
– Я зашел поговорить с вами именно об этом. Правда, я сам говорил вчера с девушкою… Но вы понимаете, у них в доме было такое горе – бедная тетушка только-что скончалась, – и я не мог очень настаивать, а только, напомнил ей, как христианке и воспитанной девушке, что она должна порвать с женихом.
– А что она ответила на это?
Отец Амаро сделал недовольное лицо.
– Она не ответила ни да, ни нет, а только заплакала… Правда, все в доме были расстроены неожиданною смертью… Мы все знаем, что она не влюблена в жениха, но замуж ей, конечно, хочется. Понятно, она боится, что останется одна после смерти матери. Но как ни как, по моему, будет лучше всего, если вы поговорите с нею. Вы – её крестная мать и близкий человек в доме.
– Отлично, падре, я сделаю это. О, не беспокойтесь, я уж отпою ей все.
– Амелия очень нуждается в человеке, который умел-бы строго руководить ею. Она исповедуется у отца Сильверио, но, надо сказать правду, он не годится ей в руководители. Посудите сами, он исповедует по заповедям… Ясное дело, что девушка не крадет, не убивает, не желает жены ближнего своего! Подобная исповедь не приносит ей никакой пользы. Ей нужен строгий, суровый исповедник, который приказывал-бы: «делай так без возражений». Она слабохарактерна и не может думать и действовать самостоятельно. Духовник должен командовать ею с палкою в руке. Пусть боится и слушается его беспрекословно…
– Вот, падре, вы превосходно подошли-бы к этой роли…
Амаро скромно улыбнулся.
– Возможно. Я постарался-бы влиять на нее как можно лучше. Она – хорошая девушка и достойна милости Божией. Но вы понимаете, что я не могу сказать ей: «Приходите ко мне исповедываться». Мне неловко говорить ей это.
– Я скажу за вас, падре. Будьте покойны, я берусь сказать ей это.
– Спасибо, это очень любезно с вашей стороны. Вы поможете мне спасти её душу. А когда вы думаете поговорить с нею?
Дона Жозефа считала грехом откладывать такое важное дело и решила поговорить с Амелиею в этот-же вечер.
– Сегодня вам не удастся, сеньора. Во-первых, это неудобно сейчас-же после похорон, во-вторых, Жоан Эдуардо, наверно, будет там вечером.
– Что вы говорите, падре! Не станем-же мы – мои близкие и я – проводить вечер вместе с этим еретиком!
– Иначе нельзя. Он считается пока членом семьи. Конечно, и вы, дона Жозефа, и дона Мария, и сестры Гансозо – очень добродетельные особы, но нельзя гордиться своею добродетелью. Смирение угодно Богу, и мы должны встречаться иногда с дурными людьми. Лучшее служение Богу состоит в том, чтобы быть кроткими и смиренными.
Дона Жозефа слушала его с глупою, восторженною улыбкою.
– Ах, падре, вас только послушать, так сделаешься хорошим человеком.
Амаро поклонился.
– Господь Бог в своем бесконечном милосердии внушает мне иногда разумные мысли. Но я не желаю задерживать вас дольше, сеньора. Итак решено…. вы поговорите с Амелией завтра и приведете мне ее в собор на исповедь в субботу в восемь утра… И, пожалуйста, будьте с нею построже, сеньора.
– Не извольте беспокоиться, падре. А что-же вы не откушаете моего мармелада?
– Спасибо. Я попробую с удовольствием, – ответил Амаро и с достоинством откусил кусочек мармелада.
– Это из айвы. Кажется, хорошо вышло; лучше, чем у Гансозо…
– Так до-свиданья, дона Жозефа. Ах, да, а что говорит сеньор каноник о Жоане Эдуардо?
В это время кто-то бешено дернул звонок у входной двери.
– Это, вероятно, братец, – сказала дона Жозефа. – Видно, он сердится на что-то.
Каноник, действительно, вернулся из своего маленького имения в диком бешенстве, ругая арендатора, местного мэра, правительство и людскую испорченность вообще. У него украли немного луку с грядки, и он изливал свой гнев, ежеминутно упоминая имя врага рода человеческого.
– Полно, братец, это, ведь, грешно! – успокаивала дона Жозефа.
– Ладно, оставь свои глупые страхи на великий пост. Я говорю: черти они все! И еще раз повторяю: черти! И арендатору я сказал, чтобы стрелял, как только увидит воров на огороде.
– Это возмутительный недостаток уважения к чужой собственности, – сказал Амаро.
– Ничего-то не уважает этот люд! – воскликнул каноник. – Надо было видеть мой лук… так слюнки и текли. Это настоящее святотатство, ужасное святотатство!
Кража лука у него, каноника, казалась ему таким-же безбожным поступком, как ограбление собора.
– Бога не боятся эти люди, веры у них нет, – заметила дона Жозефа.
– Причем тут вера? – возразил каноник в негодовании. – Полиции у нас мало, вот что. Но надо итти. Сегодня, ведь, хоронят старуху, неправда-ли, Амаро? Ступай, сестра, пришли мне сюда мягкия туфли.
Амаро снова заговорил о том, что заботило его больше всего в эти дни.
– А мы как раз говорили с доною Жозефою о Жоане Эдуардо и его статье, в газете.
– Вот тоже негодяй! – воскликнул каноник. – Господи, как много мерзавцев на свете. – И он скрестил руки на груди, выпучив глаза, словно видел перед собою целый легион чудовищ, посягающих на добрую репутацию порядочных людей, на честь семейств, принципы церкви и лук каноников.
Прощаясь с ним, Амаро еще раз повторил наставления доне Жозефе, пришедшей проводить его до двери:
– Значит, сегодня оставьте Амелию в покое, а завтра поговорите с нею и приведите ее в конце недели ко мне в собор. А вы, сеньор каноник, потолкуйте с сеньорою Жоаннерою.
– Хорошо, хорошо, все будет сделано.
– Аминь, – сказал Амаро.
В этот вечер, действительно, доне Жозефе «не удалось ничего сделать». На улице Милосердия собрались после похорон друзья дома. Лампа с темно-зеленым абажуром тускло освещала маленькую гостиную. кеньора Жоаннера и Амелия в глубоком трауре печально сидели в середине на диване, а старые приятельницы, тоже в черном, расположились кругом на стульях застыв в неподвижности, с похоронным выражением на лице. Изредка слышался чей-нибудь вздох или шептанье.
Руса была тоже в трауре и входила несколько раз, принося чай и поднос со сластями. Абажур приподнимался; старухи подносили платки к глазам, вздыхали и угощались пирожным.
Жоан Эдуардо сидел в углу рядом с глухою сеньорою Гансозо, спавшею с открытым ртом. Взор его тщетно устремлялся весь вечер на Амелию, которая сидела, не двигаясь, опустив голову и перебирая в руках батистовый платок. Отец Амаро и каноник Диас пришли в девять часов. Амаро подошел к сеньоре Жоаннере и сказал серьезным тоном:
– Сеньора, вас постигло тяжелое горе. Но утешайтесь мыслью о том, что ваша дорогая сестрица лицезреет теперь Иисуса Христа.
Среди окружающих послышались рыдания. В комнате не было свободных стульев, и священники сели по краям дивана, рядом с плачущею Амелиею и её матерью. Их считали теперь членами семьи, и дона Мария шепнула даже на ухо доне Жоакине Гансозо:
– Как приятно видеть их всех четверых вместе!
Собрание длилось до десяти часов. Всем было скучно и неприятно. Тишина нарушалась только непрерывным кашлем Жоана Эдуардо, простудившагося на-днях. По мнению доны Жозефы Диас, «он кашлял только, чтобы делать всем неприятность и подрывать уважение к покойникам».
* * *
В субботу в восемь часов утра дона Жозефа Диас вошла с Амелиею в собор. День был пасмурный, и в церкви стоял полумрак. Лицо Амелии было мертвенно-бледно под черною кружевною косынкою. Девушка опустилась на колени перед алтарем Скорбящей Божией Матери и замерла неподвижно, склонив голову над молитвенником. Дона Жозефа преклонила на минуту колени перед главным алтарем и медленно отворила дверь в ризницу. Отец Амаро гулял там взад и вперед, заложив руки за спину.
– Ну, что-же? – опросил он при виде старухи, и в глазах его вспыхнуло беспокойство.
– Она здесь, – ответила та торжествующим голосом. – Я зашла за нею сама и поговорила строго, без церемоний. Теперь очередь за вами.
– Спасибо, спасибо, дона Жозефа, – сказал священник, крепко пожимая ей обе руки. – Господь вознаградит вас за это.
Он нервно огляделся кругом, запер за собою дверь в ризницу и спустился в церковь. Амелия все еще стояла на коленях, выделяясь черным, неподвижным пятном на фоне белой колонны.
– Поди сюда, – шепнула ей крестная.
Девушка медленно встала, вся красная от волнения, и поправила дрожащими руками косынку на голове.
– Я оставляю ее вам, падре, и пойду к Ампаро, жене аптекаря, – сказала старуха. – На обратном пути я зайду за нею. Ступай, голубушка, ступай, и да просветить Господь Бог твой разум…
Она вышла с этими словами, крестясь на пути перед всеми алтарями.
Аптекарь Карлос нанимал у каноника Диаса помещение и запаздывал иногда со взносом платы. Поэтому он очень любезно расшаркался перед доною Жозефою, как только та вошла в аптеку, и проводил ее наверх в гостиную, где Ампаро шила у окна.
– Не беспокойтесь, пожалуйста, сеньор Карлос, – сказала старуха. – Напрасно вы бросаете аптеку. Я оставила крестницу в соборе и зашла к вам на минуточку отдохнуть.
– Пожалуйста, пожалуйста, очень рады… А как поживает сеньор каноник?
– Ничего, боли не возобновлялись, но недавно было головокружение.
– Это часто бывает в начале весны, – сказал Карлос с важным видом. – Я тоже чувствую себя неважно последнее время. С такими полнокровными людьми, как мы с сеньором каноником, это нередко случается весною. Но извините, я слышу, что мой помощник разговаривает с кем-то в аптеке… Я вернусь через минутку. Нижайший поклон сеньору канонику. Передайте ему, чтобы принимал побольше магнезии.
Дона Жозефа уселась рядом с Ампаро у окна и стала сплетничать с нею. Разговор скоро перешел на Жоана Эдуардо. Ампаро ничего не знала, и старуха получила огромное удовольствие, рассказав ей всю историю с газетной статьей в мельчайших подробностях. С особенным удовольствием остановилась она на личности молодого человека, на его безбожии и диких оргиях… Считая, как христианка, своим долгом доканать атеиста, она даже намекнула на то, что некоторые кражи, недавно совершенные в Лерии, были «делом рук Жоана Эдуардо».
Ампаро заявила, что она подавлена и ошеломлена этим неслыханным безобразием. Значит, свадьба с Амелией…
– Это отошло в область преданий, – торжествующе объявила старуха. – Ему откажут от дому. Этот негодяй должен еще радоваться, что не попал на скамью подсудимых… Этим он обязан мне, и братцу и отцу Амаро. Иначе он сидел бы теперь в кандалах!
– Но Амелия, по-видимому, любила его.
Дона Жозефа пришла в негодование. Амелия была очень умна и порядочна; узнав всю правду, она первая сказала, что ненавидит негодяя и не сделается его женою. И дона Жозефа понизила голос, рассказывая по секрету, что «Жоан Эдуардо живет с какою-то мерзавкою около казарм».
– Отец Натарио сам говорил мне это. А вы знаете, что он не способен ни на какую ложь. С его стороны было очень любезно зайти ко мне сейчас-же, как только он узнал все. Ему хотелось услышать мое мнение.
Но Карлос снова пришел снизу. В аптеке не было посетителей, и он воспользовался свободною минутою, чтобы поболтать с дамами.
– Вы уже слыхали про пасквиль в газете и про Жоана Эдуардо? – спросила дона Жозефа.
Аптекарь вытаращил глаза от удивления. Что могло быть общего между подлою статьею и таким приличным молодым человеком?
– Приличным!?. – завизжала дона Жозефа. – Да это он написал пасквиль, сеньор Карлос!
Карлос закусил губы от изумления. Дона Жозефа в восторге повторила всю историю с «подлым безобразием».
– Что вы скажете на это, сеньор Карлос?
Аптекарь высказал свое мнение самым авторитетным тоном:
– Я могу только сказать, что это позор для Лерии, и все порядочные люди, несомненно, согласятся со мною. Я говорил уже, читая статью: общество основано на религии, и подрывать ее – значит разрушать основы здания. Весьма печально, что в нашем городе тоже появились сторонники республики и материализма, старающиеся разрушить весь существующий порядок. Они требуют себе права беспрепятственно являться ко мне в дом и брать себе все, что я нажил в поте лица… Авторитетов они не признают никаких и готовы, кажется, наплевать на Св. Дары…
Дона Жозефа слегка вскрикнула от ужаса.
– Знаете, я – тоже либерального направления, но из этого не следует, что я – фанатик. Конечно, нельзя сказать про каждого священника, что он – святой человек. Например, мне всегда был антипатичен отец Мигейшь, и я говорил ему в лицо, что он удав. Но все-таки ряса священника должна пользоваться уважением. И, повторяю, эта газетная статья – позор для Лерии, и подобные атеисты и республиканцы не заслуживают никакого снисхождения.
Но часы на соборной колокольне медленно пробили одиннадцать, и дона Жозефа поспешила в собор за Амелией, очевидно, ожидавшей ее уже давно. Когда она вошла в церковь, Амелия еще не кончила исповеди. Старуха кашлянула умышленно громко, опустилась на колени и, закрыв лицо руками, углубилась в молитву Пресвятой Богородице. В церкви стояла полнейшая тишина. Дона Жозефа обернулась и заглянула сквозь пальцы в исповедальню: Амелия по-прежнему стояла на коленях, сдвинув косынку на лицо. Старуха снова, принялась молиться. По ближайшему окну барабанил мелкий дождь. Наконец в исповедальне послышалось шуршанье платья, и дона Жозефа увидела перед собою Амелию с раскрасневшимся лицом и блестящими глазами.
– Вы давно ждете меня, крестная?
– Нет, недавно. А ты готова?
Она встала, перекрестилась и вышла с девушкою из собора. Дождь не прекращался, но сеньор Артур Косеро, проходивший случайно по площади, проводил их под своим зонтиком до дому.