– И они уходят наверх, да? А ты что слышишь? Скажи все, деточка!
Больная рассказала все – как оба приходили, заглядывали к ней на минуту, жались друг к другу, отправлялись наверх и запирались там на целый час.
Но в канонике разгорелось порочное любопытство, и он стал расспрашивать о подробностях.
– А что ты слышишь тогда, Тото? Как кровать скрипит, да?
Она кивнула головою утвердительно, вся бледная, стиснув зубы.
– А ты видела, милочка, как они целовались и обнимались? Скажи все, я дам тебе на пирожное.
Девочка не разжимала губ, и лицо её приняло дикое выражение.
– Ты ненавидишь ее, неправда-ли?
Та бешено кивнула головою.
– И видела, как они щиплют друг друга?
– Они делают, как собаки! – процедила Тото свозь зубы.
Каноник выпрямился, запыхтел и крепко почесал тонзуру.
– Хорошо, – сказал он, вставая. – Прощай, деточка. Закройся хорошенько, а то простудишься.
Он вышел из комнаты и воскликнул, захлопнув за собою дверь.
– Какая подлость! Я убью его! Я не пожалею себя!
Он остановился на минуту, не зная, куда итти, и отправился на квартиру к Амаро, вне себя от бешенства. Однако, на площади он передумал, повернул обратно в собор и открыл дверь в ризницу в тот самый момент, как Амаро выходил из неё, тщательно натягивая черные перчатки.
Расстроенный вид каноника ошеломил его.
– Что с вами, отец-наставник?
– Что? – закричал тот громко. – Вы – отъявленный подлец, вот что!
И он замолчал, задыхаясь от гнева.
– Что вы хотите сказать этим, отец-наставник?
Каноник перевел дух.
– Какой тут отец-наставник? Вы развратили девушку. Это небывалая подлость и мерзость!
Отец Амаро пожал плечами, как будто не принимая слов каноника в серьез.
– Какую девушку? Вы, верно, шутите, сеньор? – И он даже улыбнулся, стараясь не потерять самообладания, хотя губы его побледнели и задрожали.
– Я знаю все, – закричал каноник. – Тото выдала мне вашу тайну. Я сейчас прямо от неё. Вы запираетесь с девушкой наверху на целые часы. Внизу слышно, как скрипит кровать. Это же безобразие!
Амаро понял, что его накрыли, и решил защищаться отчаянно, как загнанное и затравленное животное.
– А скажите мне, пожалуйста: какое вам дело до этого?
Каноник вспылил.
– Как так какое дело? Да как смеете вы говорить мне это? Я сейчас отправлюсь рассказать старшему викарию!
Отец Амаро, мертвенно-бледный, направился к нему, сжав кулаки.
– Ах, вы негодяй!
– Это что такое! – крикнул каноник, поднимая зонтик. – Вы, никак, хотите драться?
Отец Амаро сдержался, провел рукою по вспотевшему лбу и заговорил, умышленно отчеканивая слова:
– Послушайте, сеньор каноник. Я видел вас однажды в постели с сеньорой Жоантерой.
– Вы лжете, – замычал Диас.
– Нет, видел, видел своими глазами, – повторил тот в бешенстве. – Однажды вечером я вернулся домой… вы были без рясы, а она привстала и застегивала корсет. Вы еще опросили: «Кто там?» Я видел вас, как сейчас вижу. Скажите про меня только слово, и я прокричу, что вы живете уже десять лет с сеньорой Жоанверой, под носом у всего духовенства. Помните же это твердо!
Каноник замолчал под потоком слов Амаро, точно оглушенный бык, и только пробормотал слабым, угрюмым голосом:
– Однако, и подло же вы поступаете со мною!
Амаро понял, что ему обеспечено полное молчание со стороны каноника, и заговорил спокойно и добродушно:
– Почему же подло? Объясните, пожалуйста. У нас обоих рыльце в пушку, это верно. И притом я не подкупал Тото и не расспрашивал никого про вас. Это случилось само собою, когда я вошел в дом незаметно для вас… И не говорите мне, пожалуйста, о безнравственности моего поведения. Это просто смешно. Мораль хороша только для школы и для проповеди. В жизни каждый из нас устраивается, как может. Вы, отец-наставник. – не молоды и подобрали себе пожилую женщину, я устроился с девушкою. Это печально, ею что поделать? Природа берет свое. Все мы – люди. Единственное, что мы можем делать в подобных случаях, это молчать ради профессиональной чести.
Каноник слушал, покачивая головою в знак немого согласия; он грузно опустился на кресло, отдыхая от бесполезной вспышки гнева, и поднял глаза на Амиаро.
– Но как же вы можете постулат так, в самом начале карьеры?
– А вы, отец-наставник, как же поступаете так в конце карьеры?
Оба засмеялись, и каждый заявил, что берет назад свои оскорбительные слова. Затем они пожали друг другу руки и принялись разговаривать спокойно.
Каноника особенно взбесило то, что Амаро устроился с дочерью сеньоры Жоаннеры. Если бы это была другая, он даже одобрил бы поступок Амаро. Но Амелия!.. Если бы бедная мать узнала, она, наверное, умерла бы с горя.
– Но зачем же ей знать? – воскликнул Амаро. – Это должно остаться между нами, отец-наставник. Я даже не скажу Амелии того, что произошло сегодня между нами. Все останется по-прежнему. Пожалуйста, будьте осторожны и не проболтайтесь сеньоре Жоаннере.
Каноник положил руку на сердце и дал честное слово благородного человека и духовного лица, что эта тайна навсегда погребена в его душе.
Но на колокольне пробило три часа. Каноника ждали дома с обедом. Прощаясь с Амаро, он потрепал его по плечу и лукаво подмигнул:
– Однако, вы ловкий парень, мой милый.
– Что поделать? Началось с пустяков, а потом…
– Знаете, – сказал каноник нравоучительным тоном, – это, ведь, лучшее, что есть на свете.
– Верно, отец-наставник, верно. Это лучшее, что есть на свете.
* * *
С этого дня Амаро мог наслаждаться полным спокойствием. До сих пор его волновала иногда мысль о том, что он заплатил неблагодарностью за доверие и внимание, оказанное ему на улице Милосердия. Но молчаливое одобрение каноника избавило его и от этих угрызений повести. В сущности, ведь, каноник был главою семьи, а сеньора Жоаннера лишь его сожительница. Амаро стал даже называть иногда Диаса в шутку дорогим тестем.
К его счастью прибавилось еще одно приятное обстоятельство: Тото заболела вдруг. На следующий день после прихода каноника у неё хлынула кровь горлом, и доктор сказал прямо, что у неё скоротечная чахотка, и через несколько недель её не станет.
Свидания в доме звонаря проходили теперь спокойно и безмятежно. Амелия и Амаро входили без стеснения, хлопали дверьми, говорили громко, зная, что Тото лежит в бессилии под мокрыми от постоянной испарины простынями. Впрочем, Амелия читала каждый вечер молитву Божией Матери за больную девочку и иногда даже, раздеваясь в спальне звонаря, спрашивала Амаро с печальной миной:
– Ох, голубчик, не грешно ли, что мы наслаждаемся здесь, а бедная девочка борется со смертью там внизу?
Амаро пожимал плечами. Что же поделать, раз на то воля Божия?
И Амелия развязывала юбки, покоряясь воле Божией и в этом.
За последнее время она бывала часто какая-то странная, и это очень не нравилось Амаро. Иногда она приходила нервная и расстроенная, рассказывала какой-нибудь сон, мучивший ее всю ночь и предрекавший, по её мнению, наказание за грехи.
– Ты очень огорчился бы, если бы я умерла? – спрашивала она б таких случаях. Амаро сердился. Не безобразие ли это? Свидание длится всего какой-нибудь час, а она отравляет его нервничаньем!
– Ты не понимаешь этого, – отвечала она, – а у меня сердце сжимается от мрачнато предчувствия.
Иной раз ей становилось ни с того, ни с сего так страшно, что она кричала и чуть не падала в обморок. Мать приходила тогда спать в её комнату, потому что она боялась кошмаров и страшных видений.
– Правду говорит доктор Гувеа, что ее надо выдать замуж поскорее, – говорила сеньора Жоаннера канонику.
– А зачем? – ворчал он в ответ. – Чего ей не достает? По моему, ей прекрасно живется и так.
Диас считал вполне искренно, что Амелия «купается в счастье». В те дни, когда она бывала у Тото, старик внимательно разглядывал ее тяжелыми, масляными глазами, а, встречая ее одну на лестнице, любовно трепал по румяной щечке. По его требованию, Амелия стала чаще приходить к нему в дом, и в то время, как она оживленно болтала с доною Жозефою, каноник непрерывно вертелся около неё с видом старого петуха. Амелия часто говаривала с матерью о добром отношении сеньора каноника, и обе были уверены, что он оставит ей хорошее наследство.
– Да, ловкий вы парень! – повторял он часто отцу Амаро, когда они оставались вдвоем. – Подцепили себе лакомый кусочек.
Амаро принимал гордый вид.
– О. да, отец-наставник, это, действительно, лакомый кусочек!
Похвалы коллег красоте Амелии особенно льстили самолюбию священника. Все завидовали ему в том, что девушка исповедуется у него. Поэтому он постоянно требовал, чтобы она приходила в церковь принаряженная.
Но у Амелии прошел период полной покорности священнику. Она пробудилась почти вполне от дремотного состояния физического и духовного отупения, в которое она впала, после того, как отдалась Амаро. Сознание греха делалось все яснее в её голове, и во мраке рабского, куриного ума появился слабый просвет. Она понимала теперь, что сделалась сожительницей священника, и эта мысль представлялась ей ужасной во всей своей наготе. Ее заботила не потеря чести и девственности, – она была готова пожертвовать и большим ради Амаро; то, что пугало ее, было не осуждение людей, а месть Божия – утрата райского блаженства, или, что еще хуже, муки, которые Господь мог послать ей при жизни, например, потеря здоровья или благосостояния. У неё явилась уверенность, что Матерь Божия возненавидела ее, и Амелия тщетно пыталась умилостивить ее смиренной молитвой, чувствуя, что Пресвятая Дева отвернулась от неё с презрением. Как быть? Амелия охотно отказалась бы от связи с отцом Амаро, но у неё не хватало смелости порвать с ним, так как она боялась его гнева не меньше мести Божией. Что бы она сделала, если бы против неё пошли и отец Амаро, и Божия Матерь? Кроме того, она любила священника и забывала в его объятиях все свои страхи. Чувственное желание придавало ей бешеную смелость, точно крепкое вино, и ола страстно прижималась к Амаро, бросая мысленно резкий вызов небу. Но мучения возобновлялись позже, когда она оставалась одна в своей комнате. Эта борьба так терзала ее, что она побледнела и даже немного постарела, что было очень неприятно отцу Амаро.
– Но что с тобою? – спрашивал он, когда она принимала это поцелуи холодно и равнодушно.
– Я плохо спала ночь… Нервы расстроены.
– Проклятые нервы! – ворчал Амаро нетерпеливо.
Она часто ставила ему теперь странные вопросы, приводившие его прямо в отчаяние. Служил ли он обедню с благоговением? Читал ли вечером молитвенник? Не пропустил ли какую-нибудь молитву?
– Знаешь, что? – отвечал он в бешенстве. – Ты, видно, воображаешь, что я – еще семинарист, а ты – отец-воспитатель! Не будь дурой.
– Надо жить в ладу с Господом Богом, – бормотала Амелия, очень заботясь о том, чтобы Амаро исполнял хорошенько обязанности священника. Она рассчитывала на его влияние при небесном дворе для спасения от гнева Божией Матери и боялась, как-бы он не утратил своего влияния по недостатку набожности.
Амаро называл подобные требования «капризами старой монахини» и ненавидел их, потому что они отнимали драгоценное время при их свиданиях.
– Я пришел сюда не затем, чтобы выслушивать твои жалобы, – отвечал он сухо. – Закрой дверь, если хочешь.
Она покорялась и делалась прежней Амелией с первых-же поцелуев в полумраке комнаты, дрожа от страстей любви в объятиях Амаро.
Священник был очень счастлив. Жизнь доставляла ему массу наслаждений, но лучше всего были часы свиданий в доме звонаря. Впрочем, у него были и другие удовольствия: он ел хорошо, курил дорогия сигары, носил тонкое полотняное белье, купил себе обстановку и не знал недостатка в деньгах, потому что кошелек доны Марии, выбравшей его своим духовником, был всегда открыт для него. В последнее время ему особенно повезло б этом отношении. Как-то раз вечером у сеньоры Жоаннеры дона Мария высказала мнение, что англичане – еретики.
– Как-же еретики? – заметила дона Жоакина Гансозо. – Они – такие-же христиане, как и мы.
– Конечно, они – христиане, но разве их крещение можно сравнить с нашим чудесным таинством? – Это-же курам на смех.
Каноник любил изредка, подтрунить над старухой и заметил важно, что она богохульствует. Святой Тридентский собор постановил считать отлученным от церкви каждого, кто скажет, что крещение еретиков, совершенное во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, не есть истинное крещение! Следовательно, постановлением Тридентского собора, дона Мария была отлучена от церкви с сего момента.
Бедная старушка что не лишилась чувств и бросилась на другой-же день к ногам Амаро, который наложил на нее эпитимию в виде трехсот молебнов, беря с неё по пятисот рейс за каждый.
В результате он являлся иногда в дом дяди Эшгельаша с таинственным и радостным видом, неся подарок Амелии – то шелковый платочек, то цветной галстух, то пару перчаток. Она приходила в восторг от этого доказательства горячей любви священника, и в полутемной комнате начиналась настоящая вакханалия любви в то время, как снизу раздавался сиплый, непрерывный кашель умирающей Тото.
XX
– Где сеньор каноник? Мне надо поговорить с ним. И поскорее, пожалуйста.
Прислуга провела отца Амаро в кабинет Диаса и побежала наверх к доне Жозефе рассказать, что священник пришел очень взволнованный, и, наверно, с ним случилось какое-нибудь несчастье.
Амаро резко открыл тем временем дверь в кабинет каноника и крикнул, даже не здороваясь:
– Амелия забеременела.
Каноник, сидевший у письменного стола, отвалился на спинку кресла, как безжизненная масса.
– Что!?
– Она беременна!
И пол затрещал под бешеными шагами отца Амаро, забегавшего по комнате от стола к окну и обратно.
– Да вполне-ли вы уверены в этом? – спросил, наконец, каноник в ужасе.
– Вполне. У неё явились подозрения уже несколько дней тому назад, и она все плакала… Но теперь нет больше сомнений. Все доказательства налицо… Что мне делать, отец наставник?
– Вот так чертовский сюрприз! – промычал каноник в ошеломлении.
– Представьте себе, какой может получиться скандал, если узнает мать и все остальные! Очень возможно, что подозрения падут на меня. Тогда я погиб. Господи, я не вынесу этого, я убегу отсюда!
Каноник почесывал затылок, не зная, что советовать. Ему ясно представились роды Амелии, крики и отчаяние в доме, слезы сеньоры Жоаннеры и навеки утраченное для него спокойствие.
– Но скажите-же что-нибудь! – закричал Амаро в отчаянии. – Посоветуйте. Z ничего не могу придумать, все мысли спутались у меня в голове.
– Это последствие вашего поступка, дорогой коллега.
– Да убирайтесь вы к чорту со своею моралью! Теперь не время для этого… Ясное дело, что я поступил, как осел… Но прошлого не воротишь.
– Но чего-же вы хотите? – спросил каноник. – Ведь, вы же не желаете, наверное, дать ей чего-нибудь, чтобы отправить на тот свет ребенка, а, может быть, вместе с ним и ее?
Амаро нетерпеливо пожал плечами, негодуя на такую безумную мысль. Отец-наставник, видно, растерялся не меньше его.
– Но чего-же вы хотите тогда? – спросил Диас глухо.
– Чего я хочу? Да чтобы не было скандала! Чего-же больше?
– Сколько времени, как она беременна?
– Сколько времени? Да теперь только начало – первый месяц.
– Так надо выдать ее замуж за Жоана Эдуардо! – воскликнул каноник с жаром.
Отец Амаро даже привскочил на месте.
– Чорт возьми! Вы правы. Это блестящая идея.
– Ну, да! И надо поторопиться, чтобы не упустить время. А потом, вы сами знаете: кто муж, тот и отец.
Но дверь приоткрылась, и из-за неё показались синие очки и черная наколка доны Жозефы. Ей было так любопытно узнать, в чем дело, что она спустилась из кухни вниз в мягких туфлях и приложила ухо к замочной скважине в двери кабинета. Но тяжелая драпировка плотно закрывала отверстие, а шум на улице от разгружаемого воза с дровами заглушал голоса священников. Тогда она решила войти в кабинет и поздороваться с милым отцом Амаро.
Но тщетно старались её маленькие, острые глаза прочитать что-нибудь на бесстрастном лице брата и на бледном лице Амаро. Оба были непроницаемы, словно замкнутые окна. Амаро посидел еще немного, болтая о посторонних вещах, и ушел домой обедать, сказав еще канонику на прощанье:
– Так, значит, вечером увидимся у сеньоры Жоаннеры?
– Да, да, непременно.
Вечером они встретились в гостиной на улице Милосердия, уселись рядом на диван, с сигарами во рту, и стали обсуждать свой плат в то время, как Амелия барабанила наверху вальс, терзаясь черными мыслями. Прежде всего надо было отыскать исчезнувшего из Лерии Жоана Эдуардо; это можно было поручить ловкой и опытной Дионизии… Затем Амелия должна была немедленно написать ему несколько строк, а именно: она узнала, что он сделался жертвою интриги, сохранила к нему прежния чувства, считала себя обязанною исправить несправедливость по отношению к нему и просила придти поскорее… Если-бы он не захотел вернуться к ней, что было довольно невероятно, по словам каноника, то можно было привлечь его надеждою на место секретаря в губернском управлении. Это было нетрудно сделать через адвоката Годиньо, который подчинялся во всем своей жене – покорной рабе отца Сильверио.
– Но как отнесется к подобной перемене Натарио? – спросил Амаро. – Он, ведь, ненавидит Жоана Эдуардо.
– Господи, я совсем забыл сказать вам! – воскликнул каноник, хлопнув себя по ноге. – Вы не знаете еще, что случилось с бедным Натарио?
Амаро ничего не знал.
– Он упал с лошади и сломал себе ногу.
– Когда?
– Сегодня утром. Я узнал это только сейчас. Ведь, я всегда говорил ему: не сдобровать вам с этою лошадью. Так оно и вышло, и теперь ему придется лежать очень долго. Я совсем забыл сказать вам. Дамы тоже еще ничего не знают.
Известие о несчастье Натарио вызвало большой переполох наверху среди дам. Амелия закрыла рояль. Старухи стали наперерыв вспоминать разные благия средства помочь беде – кто повязку, кто мазь, изготовляемую монахинями в Алкобасе, кто ликер из монастыря около Кордовы. Надо было также обеспечить бедному больному помощь с неба, и каждая ханжа предложила свое заступничество у любимого, особенно близкого ей святого.
* * *
Через несколько дней отец Амаро сообщил Амелии на свидании план отца-наставника относительно её будущности. Он начал с того, что канонику известно все…
– Он узнал это под секретом на исповеди, – добавил Амаро для успокоения Амелии. – Кроме того, он так же грешит с твоей матерью, как мы с тобою… Поэтому не бойся. Наша тайна останется в семье.
Затем он взял ее за руку и нежно заглянул в глаза:
– А теперь послушай, дорогая. Не огорчайся, пожалуйста, это неизбежно, иначе мы погибли…
Однако, первые же его слова о браке с Жоаном Эдуардо вызвали с её стороны искреннее негодование.
– Ни за что! Лучше умереть! Ты – виновник моего несчастья, а теперь, как нам пришлось плохо, ты хочешь избавиться от меня и спихнуть другому. Разве я – тряпка, которою можно швыряться? Ты заставил меня выгнать его из дому, а теперь я должна унижаться, призывать его обратно и падать ему в объятия? О, нет, я тоже не без самолюбия. Невольников продают и обменивают, но не здесь, а в Бразилии!
Амаро побледнел от бешенства и с трудом удержался от того, чтобы не ударить ее.
– Ты, верно, с ума сошла, глупая, – сказал им дрожащим голосом, – посуди сама, могу я жениться на тебе? Нет. Чего-же ты тогда хочешь? Если ты родишь, оставаясь не замужем, будет огромный скандал. Твоя жизнь будет разбита навсегда, а меня лишат сана, может быть, даже привлекут к суду… На что-же я буду жить тогда? Разве тебе хочется, чтобы я умер с голоду? Ты, видно, не любишь меня и хочешь заплатить скандалом за всю мою любовь и ласку?
– Нет, нет! – воскликнула Амелия, рыдая растроганно и бросаясь ему на шею.
Они крепко обнялись, дрожа от наплыва чувств; Амелия обильно орошала слезами плечо священника, Амаро кусал губы, чтобы не заплакать.
Он нежно отстранил ее в конце концов от себя, смахнув навернувшуюся слезу:
– Да, милая, это большое несчастье для нас, но ничего не поделаешь. Если ты страдаешь, то представь себе мои мучения. Я должен буду спокойно смотреть, как ты выйдешь замуж и будешь жить с другим. Лучше оставим теперь этот разговор. Видно, на то Божия воля.
Амелия сидела совсем подавленная на краю кровати и рыдала. План каноника был в её глазах наказанием свыше, местью Пресвятой Девы, давно подготовлявшеюся на небесах. Ей приходилось расставаться с Амаро, жить с человеком, отлученным от церкви, лишиться, следовательно, навсегда милости Божией…
– Но как же я могу венчаться с ним, Амаро, если он отлучен от церкви?
Священник поспешил успокоить ее. Строго говоря, Жоан Эдуардо не был отлучен от церкви; Натарио с каноником неправильно истолковали церковные каноны. Кроме того, можно было снять с него отлучение.
– Ты понимаешь, это зависит всецело от нас. Он отлучен? Отлично. Так снимем с него отлучение. Он будет чист, как прежде. Пожалуйста, не волнуйся только из-за таких пустяков.
– Но на что-же мы будем жить? Он, ведь, потерял службу.
Ты не дала мне договорить. Он получает место в губернском управлении. Отец-наставник устраивает ему это. Все уже обдумано и подготовлено, моя милая.
Амелия ничего не ответила, но две слезинки медленно покатились по её щекам.
– Скажи, пожалуйста, твоя мать ничего не замечает?..
– Нет, пока ничего, – ответила она, вздыхая.
Они замолчали. Амелия утирала слезы, готовясь уходить, священник сидел с опущенною головою, вспоминая прежния свидания, когда они только смеялись и целовались. Все изменилось с тех пор. Даже погода была пасмурная, и можно было ожидать дождя.
– Скажи: видно, что я плакала? – спросила она, поправляя волосы перед зеркалом.
– Нет. Ты уже уходишь?
– Да. Мама ждет дома.
Они печально поцеловались, и Амелия ушла.
* * *
Дионизия бегала тем временем по всему городу, разыскивая Жоана Эдуардо. Её рвение особенно возросло с тех пор, как она узнала, что в успехе её поисков заинтересован богатый каноник Диас. Каждый вечер она являлась через черный ход к Амаро и сообщала, что было нового. Но в результате ей удалось только узнать, что Жоан Эдуардо уехал в Лиссабон. Амаро написал тогда своей тетке, прося ее отыскать в столище во что бы то ни стало «некоего Жоана Эдуардо Барбоза». Тетка ответила каракулями на трех страницах, что спрашивала всех соседей, но никто не знал указанного лица… Тогда каноник (которому отец Амаро подробно объяснил, как он и сеньора Жоаннера пострадают, если не удастся избежать скандала) написал одному приятелю в Лиссабон, прося его обратиться для розысков в полицию и делать необходимые затраты за его счет. Ответ пришел нескоро. Ловкому полицейскому Мендесу удалось найти Жоана Эдуардо, но оказалось, что это не тот, которого ищут, а другой из Санто-Тирсо… Расходы составляли три золотых.
– Чорт возьми! Три золотых! – закричал каноник, обрушиваясь на Амаро в бешенстве. – Вы наслаждались, а я порчу себе кровь и несу подобные расходы.
Амаро чувствовал свою зависимость от отца-наставника и покорно склонил голову под его гневом. Но, слава Богу, не все еще было потеряно. Дионизия бегала по всему городу, стараясь напасть на след Жоана Эдуардо.
Амелия выслушивала все эти новости с искренним отчаянием. После первых слез она покорилась необходимости и согласилась выйти замуж. Иного исхода у неё не было. Через два-три месяца её беременность должна была стать очевидною для всех. Что-же делать тогда? Бежать или пасть в грязь? Нет, уж лучше выйти замуж… Через семь месяцев у неё родился бы ребенок (это часто случалось!), которого признал-бы и закон, и Господь Бог; у него был бы папаша, он получил бы хорошее воспитание, и все уладилось бы прекрасно.
С тех пор, как Амаро поклялся ей, что Жоан Эдуардо в сущности не отлучен от церкви, и можно исправить все краткою молитвою, колебания Амелии исчезли окончательно. Действительно, все неправильные и нехорошие поступки Жоана Эдуардо были вызваны ревностью и горячею любовью к ней. Конечно, она не могла простить ему грубого нападения на священника, но понимала, что он понес за это крайне тяжелое наказание: лишился места и невесты и исчез в клоаках Лиссабона так, что даже полиция не могла отыскать его. Бедный! И притом он был недурен собою и слушал обедню всегда очень внимательно, несмотря на то, что его считали безбожником. Место в губернском управлении позволило бы им обзавестись хозяйством и держать прислугу… Они могли быть очень счастливы вместе. Он был домосед и скромный человек, можно было всегда подчинить его своим желаниям.
Амелия раздумывала над этим вопросом целыми часами за шитьем или по дороге в дом звонаря. Она заходила на минутку к Тото, которая лежала теперь почти неподвижно, изнуренная болезнью, и уходила затем наверх, спрашивая у Амаро прежде всего:
– Ну, что нового?
Он отрицательно качал головою и ворчал:
– Дионизия хлопочет по-прежнему… А почему ты спрашиваешь? Тебе, видно, не терпится?
– Конечно, не терпится, – отвечала она серьезно: – весь позор понесла бы я, а никто иной.
Амаро молчал, и в его поцелуях было столько же ненависти, сколько любви к этой женщине, согласившейся так легко отдаться другому человеку.
Чувство ревности вспыхнуло в его душе с того времени, как Амелия покорилась ужасной необходимости выйти замуж. Теперь, когда она перестала плакать и возмущаться, её спокойствие вызывало в нем глубокое негодование, и мысль, что она предпочитает восстановление своей чести с другим позору с ним, приводила его втайне в отчаянье. Ему хотелось даже из чувства мести, чтобы Жоана Эдуардо не нашли, и часто, когда Дионизия являлась сообщать о результатах своих стараний, он отвечал со злобною усмешкою:
– Не беспокойтесь, пожалуйста. Его, видно, не найти. Оставьте это. Не стоит расстраивать себе здоровье без толку.
Но у Дионизии было железное здоровье, и однажды вечером она прибежала с торжествующим видом и доложила, что напала на след Жоана Эдуардо, а именно: видела наборщика Густаво, входящего в трактир дяди Озорио. На другой день она собиралась поговорить с ним и узнать все, что нужно.
Это было тяжелым ударом для Амаро. Брак, которого он жаждал вначале, как спасения, представлялся ему теперь ужасною катастрофою. Он терял Амелию навсегда, а человек, выгнанный и опозоренный им, делался её законным мужем. И избежать этого брака не было возможности; все жаждали его – сама Амелия, каноник и даже Дионизия в своем позорном рвении.
На следующее утро он встретился с Амелией в доме звонаря и крикнул прежде всего, захлопнув дверь с сердцем:
– Негодяй нашелся… или вернее не он сам, а его приятель наборщик… он знает, где находится это животное.
– Очень рада, по крайней мере, будет конец моим мучениям, – возразила Амелия, чувствовавшая себя в этот день очень подавленною и несчастною.
Амаро злобно усмехнулся.
– Собственно, чего ты боишься? Твоя мать – дура и потакает тебе во всем. Значит, тебе просто хочется выйти замуж… Наши свидания утром наспех не устраивают тебя. Приятнее делать это дома со всеми удобствами. Ты не лучше других и просто желаешь перемены.
Амелия топнула ногою в отчаянии.
– Ты же сам устраиваешь этот брак, Амаро!
– Конечно, не губить же мне себя из-за твоей глупости Ясное дело, что я сам хочу. – И он добавил, глядя на нее свысока с искренним презрением честного человека: – Но тебе-то должно быть стыдно выказывать так откровенно радость и желание переменить мужчину. Девка бесстыжая!
Амелия, бледная, как полотно, молча взяла накидку, чтобы уйти. Амаро в отчаянии схватил ее за руку.
– Куда ты идешь? Погляди на меня. Признайся, ты жаждешь принадлежать другому?..
– Хорошо, пусть! Да, жажду! – возразила она.
Амаро ударил ее по щеке вне себя от бешенства.
– Не убивай меня! – крикнула она. – Ребенок, ведь, твой.
Амаро остановился перед нею, сразу отрезвившись от гнева. Мысль о ребенке вызвала в его душе вспышку отчаянной любви к Амелии, и он бросился на нее, так сильно сжимая в своих объятиях, точно он хотел поглотить ее всю и высосать страстными поцелуями её душу.
– Прости, дорогая, прости, – шептал, он. – Прости, я с ума сошел.
Она надрывалась от рыданий, и безумная вакханалия любви продолжалась в доме звонаря все утро; мысль о ребенке обязывала их, как священная клятва, и возбуждала глубокую нежность, заставлявшую с жадностью бросаться друг другу в объятия.
Когда Амелия собралась уходить и стала поправлять волосы перед крошечным стенным зеркалом, священник печально поглядел на нее и глубоко вздохнул.
– Кончилось для нас счастливое время, Амелия… Я надеюсь, что ты вспомнишь не раз наши счастливые свидания.
– Не говори, пожалуйста, таких вещей! – возразила Амелия, и глаза её наполнились слезами. Она кинулась внезапно ему на шею в порыве страстной любви, как в прежния времена, и прошептала: – Я всегда останусь для тебя такою-же, как теперь… даже когда выйду замуж.
Амаро жадно схватил ее за руки.
– Поклянись, что, это будет так.
– Клянусь.
– Каждый раз, как представится возможность?
– Каждый раз.
– О, Амелия, дорогая, я не променял бы тебя на королеву.
Этот «договор», как называл его отец Амаро, сделался в их глазах таким неоспоримым, что они спокойно обсуждали все подробности его. Брак с Жоаном Эдуардо был лишь печальною необходимостью, навязанною им нелепыми требованиями общества. Но пред лицом Господа Бога настоящим мужем Амелии был только Амаро, который имел право на полное повиновение её и на лучшие поцелуи. Жоан Эдуардо должен был получить только холодный труп. Иногда они обдумывали даже, как организовать тайную переписку и свидания.
Амелия снова пылала горячею любовью к священнику. Уверенность в том, что в скором времени «все будет чисто, как снег», дала ей полное успокоение даже в отношении небесной кары. Кроме того, пощечина Амаро подействовала на нее, как удар хлыста на ленивую лошадь, и любовь разгорелась в ней снова с небывалою силою.
Амаро был тоже доволен. Правда, мысль о Жоане Эдуардо доставляла ему иногда неприятные минуты, но не мешала ему понимать, что всякая опасность исчезла за этим путем сразу, точно по мановению волшебного жезла. Он освобождался от всякой ответственности и сохранял прелестную женщину.
По его настоянию, Дионизия удвоила старания, чтобы найти Жоана Эдуардо. Но ей никак не удавалось разыскать наборщика – по крайней мере, она говорила так, чтобы набить себе дену за труды.
– Чорт возьми, это неладно! – говорил каноник. – Вот уже два месяца, как ищут этого негодяя. Ведь, свет не сошелся клином на нем. Надо подыскать другого жениха.
Но однажды вечером, когда Диас зашел ненадолго к отцу Амаро, Дионизия явилась, вся запыхавшись, и крикнула с порога столовой, где священники пили кофе вдвоем.
– Ох, наконец-то!
– Ну, что-же, Дионизия?
Но она не отвечала, стараясь отдышаться, и даже села, с разрешения господ, потому что совсем выбилась из сил… Сеньор каноник не мот представить себе, как много ей пришлось бегать по городу… Проклятый типограф пропал, точно сквозь землю провалился… Но ей удалось, наконец, найти его…