Диса был в таком шоке, что сутки пролежал глядя в потолок, даже институт прогулял, чего с ним еще не случалось. Отчисления он боялся страшно. А на следующий день Диса почувствовал себя звездой. Ботаны все разболтали, девочки жалели Дису, пацаны сочувствовали, но в этом сочувствии сквозило какое-то детское уважение. Все они, все сто человек, даже самые прожженные – просто дети. А у чувака девушка (у него уже была девушка!) села на иглу и стала проституткой. Такая драма, о.
Дисе это очень понравилось. С ним говорили уважительно, как с крутым, старались познакомиться, дать сигарету, сесть к нему на поточке. Романтический герой.
Диса даже к Кире начал заходить, хотя ему это было неприятно, она плохо выглядела и постоянно клянчила денег. Но больше пугало даже не это, а ее отрешенный равнодушный вид, будто это была уже не она, а только тело от нее. Диса подолгу курил у нее на этаже, настраиваясь на то, чтобы войти. Пробегавшие мимо студенты сочувственно на него смотрели.
Появились девочки, готовые Дису отвлечь и утешить – одна в группе, а другая в общаге. Это были не страшные ботанши, а классные девчонки. Та, что жила в общаге, Тамара, вообще занималась восточными танцами и была звездой всех университетских праздников. Она так томно смотрела в зал, когда прогибала спинку, что о ней всерьез даже никто не думал – слишком красивая, слишком аппетитная, вся – слишком. А главное, у нее была поразительная задница. Взгляда не оторвать – две глубоко разделенные половинки, округлые, как мячики и неприлично манящие.
И вот Тамара, проходя мимо курившего Дисы, вдруг усаживается на подоконник, закидывает ногу на ногу и, прогнувшись вперед, так что раскрывается декольте, спрашивает:
– Ты правда ее любишь?
Возможно, Диса и растерялся бы, если бы воспринимал Тамару всерьез, но она была слишком хороша для него, потому и говорить с ней оказалось легко. Примерно как с преподавателем. Тамара позвала на кофе, они долго болтали. Соседок не было. Диса прохаживался по ее комнатке и замирал, опираясь на стену или присаживаясь на спинку стула, когда она двигалась. Она сидела то по-турецки, то подвернув под себя колени, и время от времени меняла положение. Диса в эти моменты видел, что трусики у нее алые. Она позвала зайти еще, потом заходила сама, чем повергала его ботанов в шок.
Она села к нему на колени прямо на троллейбусной остановке у института. И не просто присела, чтобы не испачкать пальто, как она сказала, а конкретно так присела, расставив ноги и будто бы стараясь нащупать промежностью его член. У Дисы встал. Она явно почувствовала, и, не поднимаясь, повернулась к нему и посмотрела лукаво. И только тут Диса понял, что она не просто жалеет его, она тоже хочет. Он смутился и в троллейбусе старался смотреть в другую сторону. Тамару это веселило, она пихала его и дергала, стараясь растормошить, но Диса будто опьянел – это было унизительно и хотелось поскорее от нее уйти. Не от тела ее, а от этого игривого взгляда.
У общаги их встретили ее сокурсники и отвели в сторонку. Перетереть. Диса думал, что пора получать по морде, однако сокурсники поинтересовались, может ли Диса достать. И почем. Диса на радостях от того, что бить его не будут, пообещал узнать и правда сходил к Кире. Оказалось довольно дешево, он накинул триста рублей сверху и впервые заработал. Все это время он жил на накопленное. Мама присылала ему тоже, но ее деньги он не тратил, складывал, чтобы потом вернуть. Про работу он вспомнил только сейчас – здесь мало кто работал, все больше учились и пьянствовали.
Парни пришли снова, привели еще одного. Потом и ботаны захотели попробовать. Диса решил им не продавать – боялся спалиться в собственной комнате, поэтому вместо травки насыпал им чаю. Ботанов торкнуло – Косой постоянно ржал, танцевал под неслышную музыку и махал руками, а Шпалзавод хихикал и повторял: «Торч! Ваще торч!». Дисе было очень смешно, но он все равно не признался – пришлось бы вернуть деньги, да и Шпалзавод вряд ли смог бы его простить.
Диса быстро развернулся – перестал покупать через Киру – родители, наконец, забрали ее домой. Он вышел на ее сутенера, стало еще дешевле. Клиенты прибавлялись с бешеной скоростью, и неясно было, откуда они про него знают. На выходные Диса снял номер в отеле, и они с Тамарой провели там ночь. Спа, шампанское и ее дивная задница, которую Диса щупал, целовал и даже укусил в порыве чувств. С Тамарой было легко и весело, деньги сами шли в руки, и Диса подумывал жениться. Тамара на это только посмеялась, но познакомиться с мамой согласилась. И даже предложила Дисе съездить с ним в его городишко.
Диса испугался – не очень-то ему хотелось, чтобы Тамара это видела. Сейчас он для нее романтический герой, модный, при деньгах, но он представил себе мамин рыбный, облезлое здание почты, грязь и лужи. Стало стыдно. Вместо этого он пригласил маму на новый год, и она приехала. Отмечали вместе с соседями и телкой Шпалзавода. Диса боялся, что Тамаре станет скучно. Но она видела, какой эффект производит на Косого и сколько ненависти к ней испытывает телка Шпалзавода, и это ее веселило. Минут через 20, впрочем, она увела Дису к себе за шампанским, и трахнула в позе наездницы. Это был их последний раз.
Пока Диса выгуливал маму, Тамара узнала, откуда у него деньги. И отрубила – жестко и навсегда. Диса пытался болтаться за ней, что-то обещал, но она просто проходила мимо. Молча. Повиливая своим роскошным задом так, будто Дисы не существует. И никогда не существовало в ее жизни. Это было обидно. Диса запил, сам начал употреблять и чуть не сдолбился – спасло его отчисление. На горизонте замаячила армия, родной городишко, но Диса заплакал, когда рассказывал коменде о Кире, которую уже выгнали, потом о Тамаре, которая его бросила. Коменда сжалилась и не забрала пропуск. Диса мог остаться в общаге до конца года.
Нужно было заработать как можно больше, и Диса принялся так яростно банчить, что, конечно же, попался. Заметив в кабинете Илью, он не сразу понял, в чем дело – подумал, что его привели для очной ставки и инструктировал, чего наврать следователю. Когда Илья ответил, что следователь – это он и есть, и показал на диктофон, Диса рассмеялся. Очень уж тупо получилось.
На улице было зябко. Моросил мелкий дождик. Капельки его сияли в свете фонарей, и сами фонари становились похожими на фантастические одуванчики из кино. Никита любил этот район. Эстакада, под которой можно было припарковаться, гигантская гостиница с сияющим клубом на первом этаже и рестораном на втором.
Жена говорила, что ее бесит весь этот хай-тек в историческом центре, а Никиту перло. Перло от всего. От того, что он сидит за рулем новейшей тонированной бэхи, от того, что он женат на дочери бизнесмена и от того, что жена на сохранении, а потому не узнает, во сколько он вернулся и вернулся ли вообще. Перло от салфеточек на кухне в специальном держателе, от покупных тряпочек для обуви, от крохотного брелка бэхи, который он небрежно бросал на стойку в баре и от своей мускулистой руки с аккуратными ногтями, которые отполировала маникюрша жены.
Жену Никита не любил. Она была беспомощной и глупой, но корчила из себя интеллектуалку, щедро пересыпая речь замысловатыми терминами. Тещу всегда это умиляло. Ей вообще нравилось, что они все такие умные – и дочь, и тесть, и родители тестя. А Никита ей больше не нравился. Тяжело было выносить этот недобрый холодок во взгляде, и Никита старался как можно реже встречаться с ней.
Это теща взяла его на работу, бездомного лимитчика после армейки, затянутого в дешевый, стоявший колом костюм с рынка. Он, еще входя в офис, понял расклад. Муж Лауры, коренной москвич, имел образование, фирму, которой хорошо управлял, связи и деньги, а эта ушлая бабенка, приехавшая в столицу уже изрядно потасканной, просто хорошо устроилась. Захомутала. Еще имя такое, проститутское.
Он по улыбочке ее понял, что она видит своего – смелого бойца, готового выгрызть себе место под солнцем. Утром он возил ее на работу, хотя она водила лучше него, и никак не мог понять, зачем она вообще работает. Могла бы целыми днями торчать в спа и ресторанах, но Лаура впахивала вместе с мужем, и вела дела куда агрессивнее. Она говорила, что деньги ей надоели, и все эти спа и рестораны – это так, приятная приправа к жизни. Делать бизнес – единственное, что ей сейчас интересно. Ну или почти единственное. Никита поймет, когда поднимется повыше, если, конечно, будет послушным мальчиком. Никита был. Они заезжали в лесок за гаражами, и Никита имел ее на заднем сидении – яростно и до боли. Ей так нравилось.
Потом он вез ее дочь в институт, и посматривал в зеркало – было неловко, что дочь сидит на том самом месте, где он только что драл ее мать. Дочь думала, что он смущается и флиртует. Она первая его поцеловала. Никита сначала хотел ее отшить, но Лаура уже две недели его игнорила – ездила на другой машине, сама, и Никита решил, что она его бросила.
Дочь Лауры требовала, чтобы он встречал ее прямо у института, на глазах у таких же бледных сокурсниц. Все они были одеты вычурно, в какие-то балахоны странных фасонов, в очках с огромными оправами, с крашеными в невероятные цвета волосами, но именно от этого их желания выделиться, они сливались в одну общую массу из тканей и аксессуаров. Как сливались в единую массу бизнесмены в идеальных, будто литых костюмах. Лаура была другой. Она была полнокровная, будто пышущая энергией, и даже одетая в темные джинсы со свитером притягивала к себе внимание.
Дочка копировала маму в движениях, в манере говорить, но казалась тощим нераскрашенным слепком. Она под каким-нибудь замысловатым предлогом заманивала Никиту к себе в комнату, когда родителей не было. Сексом занималась без удовольствия, и лицо у нее было такое, будто она пытается понять, что происходит, и нравится ли ей это. Потом она забеременела и поставила Никиту перед фактом.
Лаура устроила скандал, требовала аборта и увольнения, дочка ее плакала, уткнувшись в Никиту, а отец ходил за Лаурой по комнате и убеждал, что оно ведь не так плохо – ему тоже говорили, чтоб не смел жениться на ушлой лимитчице, но он не послушал, и уже сколько лет счастлив в браке. Никита автоматически усмехнулся, вспомнив лесок, и именно в этот момент в глазах у Лауры осел этот недобрый огонек.
Они даже поговорили потом, и будущая теща ему все высказала. Воли она была железобетонной, терпеть умела и пригрозила, что отравит, если вдруг что. А потом замутила с охранником на глазах у Никиты.
Никиту это мучило, но ничего уже было не исправить. Да и не слишком хотелось – глупо менять утренний перепихон с замужней теткой на козырное место в зятьях землевладельца. Теперь каждую секунду своей жизни Никита наслаждался. Включая кофемашину утром, давая распоряжения домработнице, утопая ступнями в ворсистом коврике в ванной, доставая дорогущую бритву, сжимая в руке стеклянный телефон. Приятно. Приятно. Приятно. Эта была жизнь. И все свои страдания – нищее детство в маленьком городишке, армейка, работа – все это было платой за то счастье, которое он теперь испытывал. Ежедневно, ежесекундно. Правда со временем оно стало приедаться, и хотелось чего-то еще. Выпить, съездить куда-то, девку.
Никита вынул дорогую сигарету из плотной картонной пачки и подумал, что нужно будет купить портсигар. Золотой. Можно было покурить и в машине, но после этого костюм и салон пропитывались тяжелым запахом прелого табака, что могло отпугнуть потенциальных клиентов. Тесть все еще не терял надежды – думал, что со временем Никита включится, и тоже начнет работать.
Вспомнив о клиентах, Никита поморщился. На работу он ходил как попало, между фитнесом и магазинами, но сегодня по просьбе тестя весь день проторчал в офисе, ожидая, что застройщик хотя бы перезвонит. Сам Никита позвонить не мог, тесть разыгрывал хитрую комбинацию – нужно было создать видимость бешеного ажиотажа вокруг мертвого объекта, чтобы покупатель, боясь потерять выгодное предложение, поторопился с покупкой. А потому клиент сам должен был позвонить. На этот раз Никита, похоже, вместо клиента обманул сам себя – этот кусок земли с теплотрассой под ним, никто покупать не хотел.
Сказывалась накопившаяся за день усталость, и хроническое раздражение на вечно ноющую жену – пришлось к ней заехать. Никита радовался, что ее положили в больницу – не надо было изображать любовь и заботу. В последнее время это стало напрягать. Чтобы развеселиться, Никита вообразил себе грядущую встречу одноклассников.
Поедет на бэхе. Бросит брелок на парту и расскажет, что поднялся, укоренился в столице, квартирку вымутил внутри кольца, должность и сын вот теперь еще. Знала бы мама, как она была не права, ругая его за то, что он вместо учебы волочится за юбками.
– Делай то, что у тебя лучше всего получается,– подумал Никита и усмехнулся.
Надо было кого-то склеить. Приятно было представлять себе, какая это может оказаться девчонка. Цвет волос, форма губ, запах. В штанах еще не наливалось, но уже чуть заметно наполнялось предвкушением. В легкие втекал ароматный табачный дым, перемешанный с влажным воздухом. Мерзли лодыжки под брюками. Смотрела на него симпатичная брюнетка с блестящей сумочкой. Можно будет и ее. На десерт. Познакомиться ближе к утру и прихватить домой. Домработница придет к обеду.
У клуба «Перезагрузка» терлась толпа разгоряченного танцами молодняка – тоже курили, ежась и пританцовывая от холода. Смешиваться с ними не хотелось, поэтому Никита выкурил еще одну, наслаждаясь моментом.
За столиком поджидал Диса. Он пожал Никите руку и улыбнулся:
– Соль новую привезли. Бомба!
Никита пожал плечами:
– Да я бы чего-нибудь… Даже не знаю.
Диса подмигнул и вынул из кармана кусок плана, по форме напоминающий перепелиное яйцо:
– На пробу. Для нашего постоянного клиента.
– Ну ты это… Полегче, – звание постоянного клиента Никите не понравилось, – Гашиш? Реально?
Диса улыбнулся:
– Натур продукт. Чистейшая конопля.
– Офигеть!
– Студенты подогнали. Не гидропоника.
На Никиту нахлынули воспоминания – бульбулятор в подъезде перед школьной дискотекой, одноклассники. Потом увольнение в армии – и тоже гашиш. Час не отпускал проститутку – никак не мог кончить.
– И как приход? А, ты же – все, – Никита вспомнил, что Диса больше ничего не гарантировал.
Говорили, что у него сдохла подружка и сам он чуть не сдолбился в прошлом году – с тех пор перестал пробовать товар.
Гашиш – это было хорошо, можно было и потанцевать, и склеить девку. Ничего крепче Никита и не хотел – боялся подсесть. А если менять вещества и употреблять их редко, то шансов меньше. Выкурив в вип-туалете косяк, Никита долго еще сидел на крышке унитаза, чувствуя, как волна покоя разливается по его телу. Время замедляется. И сам Никита становится плавным, тягучим и очень приятным.
На выходе из туалета он заметил за стойкой ту брюнетку с блестящей сумочкой и двинулся к ней вдоль танцпола. Танцующие шибали его, тыкались, но тело у Никиты было мягким, как море. Он, стуча сердцем в такт музыке, обволакивал этих жестких людей и утекал. Проплывая мимо огромного, во всю стену, зеркала, Никита замешкался – ему показалось, что в отражении промелькнуло лицо мертвого монгольского мальчика. Мальчик был совершенно голым, он смотрел на Никиту, не мигая, и почему-то высунул язык, будто показывал врачу горло. Никита обернулся – мертвый монгольский мальчик стоял на танцполе. Просто стоял и не шевелился.
Никита разозлился. Наверняка нечистый на руку дилер, пытаясь продать хоть немного, намешал в гашиш какой-нибудь химии, и теперь Никиту глючит. Он не глядя, выбросил весь кусок в ближайшую урну и шагнул на танцпол.
Мальчик пропал.