─ Кто ты? ─ не своим голосом прохрипела Авада.
Незнакомец выпрямился, поскоблил бороду, обыденно просто представился:
─ Джинн я, падший. На службе многие лета, и не было мне продыху, пока тебя не узнал. Теперь появилась надежда, что обстоятельства, терзающие меня, прервутся. ─ Старик странно улыбался и смотрел на Аваду то ли с жалостью, то ли с издёвкой.
─ Не знаю тебя, ни разу не видела.
─ Джинны скрытны, всегда обитали тихо, как змеи. Слышала небось? Люди, выжившие здесь, если выбирались, доносили миру байки о магии призрачного голоса. То, голос мой был, внушающий надежду на спасение.
Удивлялись они, что непонятно с кем говоришь в песках и непонятно кто тебе отвечает. Везучих мало обернулось назад, странствующих более сгинуло. Да… раньше и я старался помочь, а нынче служба крамольная опасна. Сколько душенек сгубил, без счёту! Вот и ты… ─ рассказчик резко осёкся, и Авада заметила, как заблестели его глаза.
─ Отпусти меня. Зачем я тебе? ─ воспользовалась паузой девушка и погладила руку старика.
Он резко отдёрнул руку, отстраняясь от девушки и, строго произнёс:
─ Не торопись узнать то, что может повредить разум, суетливая моя. Знаю, что выросла ты в сумрачном воспитании, где напрасно было тратить слёзы и молить, лишь безволие покорное поощрялось хозяйкой. Не так ли, девонька? ─ Бородач с явным раздражением тряс головой и продолжал: ─ Не думаешь ли, что доверяю милой мордашке пещерного отродья? Знаю, кого вырастила из вас женщина-змея, но тебя-то можно исправить, ты подкидыш.
Авада замерла, прикидывая, как удобнее оглушить старого болтуна и убежать. Откуда он может знать, что творилось в пещере? Наверняка разговорчивый дед – шпион мамы. Авада не хотела возвращаться к кровососущей матери и хвостатым головастикам-сёстрам. У которых ещё и клыков основных не видно, а они уже примеривались к Аваде. Бывало, в игре обвивали её скользкими тощими кольцами, сверкая иссиня-чёрной чешуёй, чесали об неё молочные зубки, урча и пуская пузыри. Авада ухаживала за сёстрами с их рождения. Сызмальства считала, что одна в семье уродина с двумя ногами, а мама ─ красавица и заботливее её нет на свете. Сколько себя помнила, Авада любила маму. Любила, когда она приятно прикусывала ей шею и, мурлыча, клокотала: сразу хотелось спать, и тёплое счастье маминой любви разливалось по телу. Когда Авада почувствовала, что умирает, мама реже стала ласкать её перед сном. Ещё не было сестёр, но откуда-то появлялись детки ─ не с хвостом, как у мамы, а с ногами и руками, как у Авады.
Мама теперь ласкала и усыпляла каждый вечер не Аваду, а ей оставалось ревновать к чужакам и втайне реветь навзрыд. Дети исчезали, на их месте появлялись новые. Мама, утешающе шипя, отвечала на тревожный вопросительный взгляд дочери, объясняя, что пришлые не хотят играть с ней, неблагодарные, почему-то убегают. Авада росла и тоже подумывала убежать. Тем более родились сёстры, и маме было бы не одиноко.
А ещё с некоторых пор ощущался неприятный холодок, пробегающий вдоль спины Авады от маминых прикосновений, от её тугих объятий и ласкающего раздвоенного языка. Когда та иногда подползала к спящей дочери и трепещущим длинным жалом проводила по глазам, губам и шее. Авада чувствовала на своей коже ледяные капли, скатывающиеся из маминой пасти. Девушка, приоткрыв глаза, наблюдала, как боковые клыки мамы медленно, со скрипом, выпирали из побелевших дёсен. Вертикальные зрачки зелёных глаз расширялись и сужались, а красивые рельефы ноздрей изрыгали что-то наподобие густого тёмного пара. В воздухе пахло тухлыми птичьими яйцами. Длинный хвост высоко поднимал голову мамы над циновкой Авады, её родное лицо в хищном оскале зависало перед дочерью. Маленькой Аваде казалось: будь у мамы руки, она бы обняла и с силой подкинула её вверх, и так бы они играли. Но потом чешуйчатое тело мамы начинало дёргаться в судорогах, как тушки сусликов в силках. Мама, тряся копной курчавых волос, заворачивала длинный хвост в толстые объёмные кольца и гулко хлестала им по пещерным плоским камням, затем со злым шипением уползала прочь.
Именно в такие моменты безволия и ледяной жути Авада усвоила: если вода собирается в капли ─ это пот и слёзы.
***
Старик упал навзничь в миг, когда Авада махнула по его дряблой шее остро заточенным камушком. Смертоносный порез ─ выверенный приём, обыгранный Авадой во внезапных нападениях на крыс, забегающих в жилую зону пещеры, где девочка росла со змеиным семейством.
Чалма свалилась с лысой головы старца, тело выгибали судороги, а чёрная кровь, не бурля и не бунтуя, мирно изливалась на тряпичное дно шатра.
Потайной воротник Авады – охранная сокровищница, где помимо острых заточек спрятано много чего: орешек с ядовитыми колючками, парализующими человека на время, мамина чешуя от тоски… Девочка- малолетка часто накладывала себе на лицо шелестящие чешуйки, представляя прохладные прикосновения поцелуев, и успокаивалась, как под сонным зельем. Приближаясь к возрасту, когда грудь её набухла и прибавилось стирки у пещерного ручья от кровяных холстин, девушка стала больше доверять внутреннему голосу.