– Ударной волны от прямого попадания в крышу соседнего здания оказалось достаточно, чтобы перевернуть здесь все вверх дном и превратить холодный кафель в боеприпасы, – заключил посетитель, переступая через разбросанные повсюду бумаги, он появлялся здесь с того момента, когда получил новое назначение.
Внимательный гость обнаружил у основания толстой стены лестничной шахты громоздкий ящик с взрывчаткой, от которого через все помещение главного холла тянулся длинный кабель. Сарджерт предположил, что, корпус с безликим фасадом сложиться внутрь от подрыва всего нескольких несущих конструкций.
Вскоре герой в мятом халате был вынужден остановиться посреди коридора, поскольку из разрушенного потолка торчала порванная труба, откуда ледяным ручьем лилась вода, превратив участок кафельного пола перед доктором в смертельную ловушку, где в куче мусора искрились оголенные провода. «Сама судьба велит мне пройти путем обреченных», – пронеслось в мыслях Ролана, когда он вытащил ключ-карту, благодаря чему без труда открыл стальные двери правее, на что раньше требовалось личное присутствие коменданта Лема.
Безжизненному взгляду, в котором угасла надежда, открылась довольно жуткая картина застенок с комфортабельными клетками для содержания подопытных. Сарджерт в мятом халате осторожно вошел внутрь, и с обеих сторон от его фигуры протянулись холодные стальные решетки пустых камер. На заре создания секретного проекта через эту тюрьму прошло порядка трех десятков человек, многие из которых лишились сначала рассудка, а потом и жизни, пока технология не была усовершенствована и отлажена окончательно, однако последние шесть месяцев камеры пустовали.
– Глупо оправдывать подобные преступления, но в сравнении с отделом вирусологии, где работали доктор Кравец и Амалия Розенвуд, это санаторий, хотя у всех военнопленных был только один выход из института, – оговорился заметно помрачневший Ролан: он знал, что при любом исходе подопытным было суждено встретиться с расстрельной командой…
На потолке, прямо над головой посетителя, без всякой причины из стороны в сторону раскачивалась в медленном ритме округлая лампа, заливая камеры отвратительным болезненно желтым светом. Доктор всегда старался не появляться здесь лишний раз, от чего он неоднократно ловил себя на мысли, что внутренне не признает сам факт существования данного помещения, будто бы оно является частью персонального ада героя, отражая искривленную реальность только в его голове.
Ролан замер отрешенно у холодной стены одной из камер, что сейчас казались намного более комфортным ночлегом, нежели залы столовой в катакомбах под дворцом «Сант-Гофф». Ключ-карта легла на магнитный замок, и решетка в дверях перед гостем неспешно отворилась. «В нашем мире довольно много скверны, но я и подумать не мог, что однажды стану ее неотъемлемой частью», – огорченно размышлял заключенный, войдя внутрь камеры. Редкая артиллерийская канонада и приглушенный вой сирен из города здесь был не слышим вовсе, словно бы Сарджерт в это мгновенье оказался на пороге древнего храма, погруженным в собственные мысли. Посетитель бросился с интересом разглядывать на себе палитру из полутонов желтых красок, что разливались по камерам сквозь изгородь решеток от света одинокой лампы.
– Если мне каким-то чудом удастся выжить, то, вероятно, я проведу довольно много времени в подобных клетушках, выменяв ценные знания на собственную жизнь, – говорил о чем-то мечтательно Ролан, поглощенный вязким одиночеством, и добавил трусливо: – Вполне справедливый обмен. – Тем не менее, мужчина, осознав, что уже помышляет о предательстве, в следующую секунду возразил самому себе: – Как я жалок. – Доктор Сарджерт словно ощутил, как его кожу на спине разорвало ударом хлыста агента тайной полиции. – Хорошо, что меня, сраженного страшными мыслями, никто не видит.
Немногочисленные личные вещи вместе с мятым халатом и детонатором были аккуратно сложены на деревянном стуле, будто герой уже находился под стражей и подчинялся местным порядкам. Заключенный успел заметить, что внутри камеры все кажется совсем иным, похожим скорее на большой аквариум. Скудный интерьер был выверен с какой-то маниакальной точностью: стальная кровать с тонким прямоугольным матрацем занимала ровно одну пятую камеры и стояла вплотную к тупому углу стеклянной душевой кабины высотой два метра, ножки квадратного деревянного стола упирались точно в границы кафельной плиты.
Наконец, по камерам свозь стальные решетки разнесся монотонный треск бьющихся о стекло душевой кабины капель воды, Сарджерту показалось, что скопившаяся усталость уходила вместе с пылью. Одинокий герой наблюдал увлеченно за тем, с какой грациозностью ручьи теплой воды из душа стекают по замутненной поверхности стекла, вспомнив вдруг, насколько легко удавалось смывать пятна спекшейся крови со всех поверхностей камеры.
Внезапно до Ролана донесся отчетливо топот тяжелых солдатских сапог, неизвестный остановился у приоткрытых дверей камеры, заставив заключенного вспомнить про детонатор, припрятанный под тканью больничного халата. Доктор торопливо вышел из душевой и, к глубокому удивлению, заметил впереди себя наставившего на него карабин Алена, юного научного ассистента, присланного из головного института по протекции полугодом ранее.
– Ален, можешь убирать эту штуку: ты меня ничуть не испугал, – поприветствовал талантливого помощника Сарджерт, указав пальцем на взведенный карабин, после чего стал надевать свою запыленную одежду.
– Я уже было решил, что кто-то из подопытных остался, – объяснился неуверенно Ален, тяжело отдышавшись, и следом неумело убрал оружие, Ролан не сразу заметил, что тот уже успел сменить строгий костюм на военную форму.
Доктор в мятом халате с легким наслаждением пиромана вновь ощутил в своей руке тяжесть детонатора и сказал отвлеченно:
– Нет причин волноваться, мой юный друг. Верные псы коменданта сделают все возможное, чтобы никто из сотрудников института не попали в руки неприятеля.
– Я сильно насторожился, заметив, что двери в помещение камер были открыты.
Худощавый помощник с собранными на затылке волосами в это мгновенье выглядел несколько комично, держа в руках заряженное оружие, особенно если учесть тот факт, что он успел застать последние операции над пленными и даже умело ассистировать во время экспериментов.
– А как же тебе придется на фронте, если ты боишься безоружного: османы не будут церемониться с партийными? – с легкой усмешкой спросил Сарджерт, когда оба героя шли по маршруту пленных через узкие технические коридоры без намека на окна и двери, чтобы поскорее попасть в лабораторию. Даже спустя шесть месяцев здесь стоял стойкий запах горелой резины вперемешку с бензином, ведь именно такой аромат сопровождал операции в подготовительном кабинете, где подопытным вводили анестетики перед последующей трепанацией черепа.
– Похоже, что у нас нет выбора, если, конечно, доктор Розенвуд не найдет нам ампулы с ядом, – ответил искренне мальчишка.
– В этом вопросе с тобой я могу быть искренним, поэтому гарантирую, что яда хватит на всех, – обнадежил юного приятеля Сарджерт, вслушиваясь в звонкий треск металлического пола от шагов обоих коллег. – В любом случае, теперь никто не запрещает тебе поступить также как и наш благородный гросс-канцлер, бросивший нас в такое тяжелое время.
– Вышибить себе мозги, осознав, что игра окончена? – усмехнулся наигранно Ален, ни на одно мгновенье не оставляя мысли о бегстве.
Немногим раньше за столь резкие высказывания в адрес регента можно было уже к следующему вечеру сгинуть в молохе бессмысленного насилия аппарата тайной полиции, однако сейчас за этим попросту было уже некому следить. Империя без монарха и регента терпела крах, и ни у кого из действующего руководства красного ордена не хватило смелости соврать своим подданным об обстоятельствах смерти гросс-канцлера, умело перетасовав факты и цифры и обвинив в этом англосаксов или происки Петербургской охранки.
– Это будет проще осуществить, обратившись к учениям доктора Кравеца, – иронично заверил ассистента Сарджерт. – В этике нет никакого закона сохранения: добро и зло никогда не превысит допустимого значения, как и не восполниться за счет друг друга, поэтому посмертного суда с праведниками и грешниками не будет.
Ролан и Ален прошли путем обреченных и оказались в просторном помещении лаборатории, на глянцевом кафельном полу между всевозможной аппаратурой были протянуты сотни кабелей. Сердце пятого центра экспериментальной неврологии походило более на брошенную стройку, чем на серьезный научный проект, на содержание которого из бюджета института было выделено целое состояние. Сарджерт, всякий раз появляясь в этом зале, думал, что этой головокружительной суммы хватило бы на постройку еще одной резиденции на берегу теплого моря вдали от этой проклятой войны.
Ассистент остался позади, в то время как восхищенный проделанной работой герой приблизился неторопливо к огромной машине в центре зала, прямо под безумной паутиной проводов которой в заключенной в сфере-центрифуге висело кресло. Машина по считыванию сознания. Сарджерт в мгновенье последней встречи с ней уже и не замечал, как по лаборатории, куда имели доступ только он, пара коллег, ассистент и военнопленные нагло гулял ветер, разбросав повсюду бумаги с личными делами подопытных.
– Ален, ты сделал точно так, как я просил? – обратился к юному помощнику Ролан, с трепетом в собственном сердце рассматривая свое творение, что было обречено прировнять создателя в один ряд с великими ученными прошлого.
Резкий порыв ветра просочился в помещение через широкое затемненное окно, черный глянец которого был изрешечен несчетным множеством осколков: героям отсюда были видны руины соседнего корпуса.
– Да, взрывчатки должно хватить, чтобы полностью разрушить здание, – доложил из-за спины ассистент, бросив карабин на поверхность длинного стола, заставленного громоздкими блоками компьютеров и выпуклыми экранами их мониторов.
Сарджерту даже стало жаль, что ему не удастся завершить начатое и исполнить замысел, ведь эта машина должна была не только производить полное копирование личности путем считывания карты головного мозга, но и перепрограммировать ее, даря человеку иное прошлое и, вероятно, личность. Хотя в научных кругах института «Сант-Гофф» возникали споры по этому поводу, ведь многие ученые-кибернетики утверждали, что уничтожение или подмена привычной памяти не ведет к перестройке личности, поскольку принятие решений происходит главным образом с опорой на поведенческие паттерны в подсознании, что не удавалось расшифровать и систематизировать еще никому. Это не останавливало Ролана, ведь он полагал, что в таком случае у него появиться возможность дарить людям счастливое прошлое без вреда для общества, пусть даже финансирование на этот проект шло из фондов спецслужб и тайной полиции империи. Теперь половины этих ведомств, как и самого гросс-канцлера больше нет, а красный орден поглощен внутренними склоками и уничтожением архивов в попытке избежать трибунала.
– Считывать сознание это уже большое достижение, мой юный друг, – с притворным благородством уверял помощника Ролан, прикоснувшись рукой к креслу с кандалами, к которому были подведены десятки больших и малых проводов, образовывая причудливую синтетическую паутину в форме дамского веера. – Надеюсь, что когда-нибудь эти разработки смогут менять прошлое в нашем восприятии.
Ален, усевшись в кресле перед выключенными мониторами, ответил молчанием, глянец кафельного пола горел в лучах мощных однотонных ламп на потолке, мятые страницы документов из личных дел шелестели, перемещаясь у самых ног неподвижного Сарджерта, подол халата на его плечах тормошил трепетно ветер.
– Может, запустим ее в последний раз? Всегда хотел заглянуть в свое прошлое, тем более теперь это даже сравнительно безопасно, – предложил вдруг герой, по-отечески обратившись к юноше, что тяжелым взглядом смотрел на результат титанических трудов, которые уже ни при каких обстоятельствах не удастся спасти. – А подорвать заряд мы всегда успеем, или за нас это сделает доктор Розенвуд.
– Мне все подготовить? – умело дистанцировался от предложения Ален, своей партийной расчетливостью вновь рассмешив доктора.
Ролан кивнул, и ассистент движением огромного рычага в центре стола запустил последовательно блоки компьютеров, выпуклые экраны которых налились синим текстом друг за другом. Пальцы юноши застучали по шумной клавиатуре, производя привычно настройку сложнейшего механизма.
– Надеюсь, ты не расплавишь мою голову, – отшучивался легкомысленно доктор Сарджерт, ощутив отчетливо поступающий страх, но ему удалось мгновенно возвратиться в чувства, вспомнив, что его гибель уже неминуема.
Продолговатая машина в центре запустилась и оставалась совершенно бесшумной, словно бы боясь отговорить своего создателя от авантюры, ведь он ни разу не садился в это заключенное в центрифуге кресло. Сейчас мужчина в халате с наслаждением и гордостью рассматривал каждый элемент секретного проекта, после чего взобрался в кресло, ткань которого показалась ему невероятно мягкой. Холодные кандалы подлокотников закрылись, отозвавшись металлическим треском.
– Доктор, у вас еще есть возможность отказаться, – сообщил Ален, когда после его манипуляций за мониторами над головой Ролана по всему сечению растянулась синтетическая паутина, дамский веер превратился в диск.
– Отчасти я даже буду рад, что не увижу собственными глазами смерть этой машины, – признался Сарджерт, и добавил решительно: – Отступать я тоже не привык, Ален.
В следующее мгновенье сфера бесшумно приподнялась над засыпанным темной бирюзой осколков полом, а приводы позволили стальным обручам начать медлительное вращение вокруг центрифуги по всей ее длине.
Сарджерт нисколько не волновался, вместо чего с интересом наблюдал за коллегой, увлеченным показаниями приборов. На его бледном лице под взъерошенными волосами отражались стерильным синим светом мониторы, а в темных глазах под широкими рыжеватыми бровями порой виднелись цифры. Гримаса наигранного спокойствия в лице Алена выдавала, что он желал поскорее закончить с этой авантюрой.
– Операция по считыванию сознания, 20 августа 1980 года час и двадцать три минуты по центральноевропейскому времени, – начал с привычной формальности ассистент, после чего холодным голосом проговорил машинально: – Период полураспада рассчитан корректно, запускаю процесс составления карты головного мозга.
Доктор Сарджерт помнил, что после этой фразу должен был дать разрешение, однако он был слишком заворожен вращающимися полосами синтетического веера вокруг, чтобы отвлечься, поэтому Ален самостоятельно провернул несколько ключей под рычагом.
– Операция одобрена, начинаем через десять секунд, – начал мысленно обратный отсчет помощник, со всем вниманием наблюдая за показаниями на выпуклых экранах мониторов вокруг.
Молчаливый Ролан почувствовал, как несколько проводков развернутого веера ласково коснулись его висков, отозвавшись легким дискомфортом в области затылка и шеи, будто бы внутри его тела появились излишняя влага. Доктор, запечатлев и проведя лично множество опытов ранее, прекрасно знал, что явление было безопасным и встречалось довольно часто, хотя причины еще не были им изучены.
– Сейчас мы получим доступ к вашему разуму и прошлому на момент этого времени, – проговорил осторожно Ален, спокойствие в его лице позволяло Сарджерту понять, что все показатели на экранах находятся в пределах нормы.
Внезапно оба коллеги синхронно услышали приглушенный глухой отзвук откуда-то со стороны города, но оставили это привычное действо без внимания, но страшный рокот не прекратился и в следующую секунду, а Сарджерт, находясь в кресле, заметил, что мрак ночи за затемненным окном лаборатории озарила яркая почти ослепляющая вспышка. Кроны мощных деревьев перед линией научных центров возгорелись как спички, а каменные фасады в одно мгновенье почернели. Ролан все понял совершенно ясно, с ужасом осознавая, в каком незавидном положении по прихоти головного института оказались жители многострадального города, но мысли обреченного были заняты пленительным образом Амалии Розенвуд, той юной особе, которую он некогда знал и клялся оберегать, пока бьется его сердце…
– Я не сдержал обещания, – выдохнул категорично Ролан, – прости меня на небесах, если, конечно, сможешь это сделать и оказаться там.
Затемненное стекло лаборатории обратилось в жидкую корку и треснуло по всей площади, свет больничных ламп оборвался, а воздух стал горячим и рвал легкие изнутри. Юный ассистент, осознав ужас своего незавидного положения следом, инстинктивно прыгнул под громоздкий стол, словно это могло отсрочить его гибель хотя бы на одно мгновенье. За считанные секунды с момента начала деления ядер небосклон вспыхнул, а ночь сменилась днем, мелкая красная точка на месте раскаленной боеголовки превратилась в огненный шар невероятных размеров, равномерно расширяясь во все стороны.
Доктор Сарджерт даже не успел ничего почувствовать или услышать, когда бетонные плиты пятого центра экспериментальной неврологии посыпались друг на друга, и все вокруг стало абсолютно белым как самый чистый снег или пепел. Научно-исследовательский институт «Сант-Гофф» перестал существовать.
– Неужели это конец? – в кротчайший временной промежуток, который есть во вселенной, пронеслось в мыслях Ролана, хотя этот вопрос в последние мгновенья оборвавшихся жизней интересовал тысячи несчастных, кому в ту ночь было суждено оказаться в пекле настоящего земного ада. Никто из них так и не узнал, кто именно решился применить термоядерное устройство.
***
Совершенная пустота. Абсолютное безразмерное ничто, пропущенное через само себя. Система без точки отсчета, относительно которой можно произвести наблюдения. Всякое отсутствие материи, как и любой оболочки. Отсутствие мысли, как и самой идеи ее существования. Мир в мгновенье и навсегда стал таким, словно обрел завершенность.
Ничему казалось, что так будет продолжаться ровно до того момента, пока не начнется снова. Однако вечность через вечную вечность приобрела цвета: черный и белый, оба они существовали повсюду и одновременно. Благодаря этой детали стало возможным смутно определять наличие и отсутствие света, согласно странным законам разделяющие целую вечность между собой. Таким образом, ничему стало ясно, что абсолютная тьма попросту не может существовать там, где есть абсолютный свет. Всеобъемлющая вечность снова завершилась, и на ее месте мгновенно появилась новая вечность, у которой уже имелись границы. Свет вместе с тенью и цветами, к удивлению для самих себя, перестали быть абсолютными, они усложнились, точно внутри них появилось какое-то подобие организованный структуры или закон их распределения.
Изначальные элементы пустоты перестали быть однородными, после чего некоторые частицы вещества стали активно взаимодействовать друг с другом. Сейчас вечность резко отличалась от той, что была вечность назад, когда не было ничего. Неизменное ничто стало различать себя от новой вечности, у нее появились бестелесные границы, а вечности все продолжали сменять друг друга. Пестрые оттенки собирались в абстрактные формы и фигуры, ничто стало отличать себя от неживой материи, словно оно обрело какое-то обособленное состояние.
– Я, – сказало ничто, отделив себя от коллективного ничто, на стыке между молчанием и идеей возникла живая мысль.
– Я! – безмолвно повторило ничто, вечность пришла в движение, и личное ничто запечатлело очередной конец вечности.
Живых мыслей становилось все больше.
Бессвязные образы откуда-то из мнимого прошлого, казавшегося таким ненастоящим, словно оно было соткано нитями посторонних «я», прошлое посторонних «я» сталкивались повсюду, будто бы предоставленной пустоты им было мало. Восприятию, лишенному телесной оболочки, было сложно даже приближенно определить размеры окружающей пустоты, будто бы пронзительная бездна вовсе не имела границ и была вездесущей.
– Вы не я. Мне не слишком нравиться, когда вы прикасаетесь бестелесного меня, но без вас мне было бы куда хуже, ведь я снова буду один во всей вечности, – произнесло вслух обособившееся ничто, и об этом узнали другие.
Сплошная пелена из кричащей тишины рухнула, и незримого даже для самого себя наблюдателя ласково обняли родившиеся в пустоте звуки. Безымянному никому казалось, что таинство возникновения жизни выглядит именно так: абсолютное ничего неспешно и трепетно заполняется материей, простота обретает сложность и вместе с тем смысл.
– Конец жизни не может быть концом вечности, это всего лишь состояние материи, – проронило личное ничто, искренне наслаждаясь все новыми и новыми гостями пустоты, безымянное «я» пробудило в себе человека, без тела и личности. Собственное ничто пробудило в себе пьянящий дух первооткрывательства. Изначальная завершенность прервалась окончательно.
Сознание перемещалось, плыло в безлюдной пустоте в бесконечном поиске смысла, удовлетворяя мысленный голод. Среди несчетного множества обрывочных звуков, напоминающих какую-то полузабытую мелодию из черно-белого кинофильма, едва ли было возможно различить какую-то идею, будто бы все это неописуемое действо вовсе не имело смысла и являлось лишь насмешкой умирающего сознания.
– Разве я умер? – подумал человек, вдыхая творчество коллективного ничто вокруг себя.
– Пусть даже так. Но в таком случае я бы остался в изначальном состоянии пустоты, – возразило себе бесформенное сознание, безграничное мироздание отозвалось всепоглощающим теплом, а пустота под наблюдателем сменилась необъятным океаном.
Без страха и боли сознание погрузилось в кристально чистую почти стерильную воду, и мнимые бесформенные границы тела исчезли, заполнившись человеческой плотью. Безразмерный океан был ласков и нежно касался конечностей человеческого восприятия, внутри которого забилось сердце. Стеклянный сосуд наполнялся жизнью, он открыл глаза и увидел, как медлительно и грациозно его тело погружается на самое дно бездонного океана. Белесое небо мутнело, многократно преломляясь, лучи света, подобно солнцу, еще пробивались через толщу воды, но на глубинном горизонте уже отчетливо виднелась тьма. Молчаливое восприятие оказалось в полном одиночестве. Вновь воцарилась тишина, но мелодия не прекратилась, а лишь изменила тон.
Свет, наконец, отпустил ладони утопленника, он, подобно земным птицам, получил свободу – свободу плавно опускаться в объятья милой пустоты. В какой-то миг сердце внутри восприятия бешено заколотилось. Человек отрыл рот и вдохнул вечный океан, что заполнил его легкие частью себя, отдав тепло своих тел. Таинство рождения.
– Я и сам обретаю вечность, – призналось завороженное тело, испустив из себя пузырьки воздуха, они безвольно устремились вверх, они не были свободы и не могли утонуть.
Герой, что однажды позабыл собственное имя, никогда ранее не испытывал столь широкий спектр ощущений, одновременно всем своим телом осязая прекрасный бархат океана, воды которого едва заметно двигались из стороны в сторону, изображая подобие загадочного первобытного танца. Одинокий человек, окруженный всепроникающим теплом, полностью отдался власти необъятного океана. Свобода.
– Теперь я остался один, как и в начале вечности? – обратился к незримому собеседнику человек, после чего пелена тьмы разверзлась. В толще воды вокруг героя виднелись и другие тела, завороженные собственной формой, они почти не обращали внимания друг на друга. Посторонние пребывали в безразмерном океане в довольно странных позах, словно получив человеческую оболочку, они еще пока не находили никаких различий между своими телами и окружающей водой. Воля.
– Единственная граница океана лежит сверху, – констатировал герой, и по собственной воле мгновенно оказался там, вынырнув из воды и без труда нащупав твердую поверхность длинного песчаного берега под ногами. Песок казался еще более теплым, но менее мягким, чем океан безвольных тел.
Человек обернулся назад, и белоснежный белый цвет чистого неба над головой, сменился неестественной теплой палитрой, за которой в свою очередь возникало вездесущее красное пятно – лучи уходящего само в себя солнца. Песчаный берег бескрайнего побережья оказался совершенно безлюдным и неживым. Теперь восприятие находилось на границе океана тел и мертвого берега.
– Кровавое закатное солнце, пустота, одиночество и выжженный берег. Как и в тот вечер, когда мы все перестали существовать, – пронеслось в мыслях безымянного наблюдателя, вкусившего плод собственной памяти.
Возрождающиеся из глубины ничего воспоминания заполнили голову героя, пока тот в полном одиночестве на берегу бескрайнего моря созерцал закат. Океан приобрел мрачный синеватый оттенок, казалось, что он отзывался на состояние разума наблюдателя или скорее даже на его бессознательное.
– Теперь я здесь, и я один. Не знаю, сколько мне предстоит провести на этом пустом берегу. Вероятно, целую вечность. Но разве я этого заслужил? – спросил себя Ролан Сарджерт, почувствовав, как на его широкие плечи легла нежная ткань белого халата.
Молчаливый океан отозвался приглушенным шумом волн, ударяющихся робко о песок прямо у ног одинокого доктора, тот уселся на землю, всматриваясь морскую даль, где вырисовывались какие-то образы. Так продолжалось неисчислимо долго, Ролан не испытывал ни голода, ни жажды, ни усталости, наслаждаясь умиротворяющей мелодией все прибывающих волн.
Постепенно Сарджерт научился различать в представленных образах знакомые предметы, сначала все они были совсем простыми и маленьким, например: коробок спичек, отливающие серебром столовые приборы, пишущие ручки, однако со временем они стали усложняться. Ролан, будучи убежденным в собственной смерти, предположил, что при помощи этих предметов происходит процесс восстановления разума.
– Жизнь после смерти. Жизнь после жизни. Жизнь в вечности. Никогда не думал, что она будет выглядеть именно так: необъятное море, бесконечный берег. Или это только для меня одного? – закономерно задался вопросом доктор. Внезапно его окружили знакомые цветы рукотворного дерева с белесыми лепестками правильной геометрической формы, после чего Сарджерт ощутил прелестный цветочный аромат. Перед глазами героя возникли обстоятельства собственной гибели вблизи эпицентра взрыва термоядерной бомбы, уже сейчас перестало значить, кто ее применил. Казалось, что пламя атомного огня сожгло не только тело, но и саму душу, не оставляя после себя ничего кроме мертвой стеклянной пустыни.
– В любом случае там меня не ждало ничего лучше, – приободрил себя Ролан, когда за его спиной из ниоткуда возникли горы, в которых отчетливо виднелся комплекс научно-исследовательского института «Сант-Гофф», на месте административного корпуса стояли ряды монолитов стеклянных обелисков. Полный решимости доктор попытался добраться до смотровой площадки вдали даже через колючую проволоку периметра, но был остановлен, обнаружив у обрыва самого себя вместе с Амалией Розенвуд, Ролан еще смутно припоминал обстоятельства того разговора, но сейчас что-то изменилось, будто бы произошло то, чего не случилось в прошлом. В скором времени оба героя пропали из виду также внезапно, как и появились.
– Тогда все было иначе, – возмутился удивленно Сарджерт, словно в этом мире тот Ролан сказал коллеге нечто очень важное, чего не решился сделать настоящий герой.
– Неужели этой мой персональный ад? Отражение боли не случившегося счастья. В этом заключается мое наказание? – гадал одинокий человек, не переставая вглядываться в недостижимую пустоту, отгороженную от посторонних рядами непроходимых минных полей и колючей проволокой. Маленький островок счастья посреди безразмерной пустоты, где в данную минуту может существовать другой Ролан и другая Амалия, должно быть, что именно там все произошло иначе.
С каким бы усилием Сарджерт не стремился оказаться на территории комплекса, громада института не приближалась вовсе, а глаза героя на мгновенье заслонили густые золотистые волосы. Именно их в беззаботные годы студенчества носила на голове Розенвуд, тогда они с героем впервые встретились.
– Гипотеза об устройстве персонального ада уже кажется верной, – усмехнулся через боль в груди Ролан, на бегу наблюдая за тем, как многокилометровые золотистые языки волнистого пламени охватывают горы, еще через мгновенье они окрасились в холодный синий цвет, прежде чем снова исчезнуть.
– Когда Амалия вернулась из столицы с новым еще более ужасающим проектом, она изменилась окончательно и не только внешне. Она была так увлечена работой на новое правительство, что от той беспечной юной девушки, которую я когда-то знал, не осталось и следа… Мы не должны были встретиться снова, но когда это произошло, мы сделали вид, что не знаем друг друга вовсе. И это продолжалось столько лет, – прозвучало в голове Ролана, повторяющийся шум волн позади уже не доходил до героя.
Вдали над водами безжизненного моря показались первые очертания громадного солнечного диска, осветившего все вокруг, прямо перед Сарджертом возникла нечеловечески огромная десятиметровая тень. Мрачный силуэт на песке будто бы ожил и задрожал, подобно тонкому пламени свечи, извиваясь в причудливом танце, после чего таинственный спутник наполнился бронзой, чтобы обелиском вырваться из песка, перегородив путь Ролану. И всего через мгновенье на бесконечном берегу вырос целый ряд колонн, отсылающий к величественным сводам храмов древности.
– Сразу напоминает мне интерьеры старой университетской библиотеки, – подумал шокированный Ролан, остановившись у обелиска, чтобы отдышаться, а силуэт громадного секретного комплекса на склоне гор ни на метр не стал ближе.
Сарджерт уже и не знал, что ему следует предпринять в столь неопределенной ситуации, как вдруг услышал приглушенный треск, отдаленно напоминающий хлесткий звук падения книги с полки на пол. Насторожившись, Ролан оставил из виду комплекс института «Сант-Гофф» и выглянул из-за колонны. Прямо на песке всего в двадцати метрах от одинокого героя, действительно, лежала книга, над которой с надменным видом склонилась девушка в белоснежном халате. Волосы незнакомки имели неестественный серебристый оттенок, и Ролан мгновенно признал в ней Амалию.
– Амалия! – прокричал сразу мужчина, и загадочная гостья обернулась, в ее тонкой руке лежал детонатор. Герои машинально встретились взглядами, Ролан не пошевелился, завороженный кровавой изморозью в глазах коллеги.