На обочине мироздания

– Мы сойдем на причал, где уже никого кроме нас не будет, а после я провожу тебя по лугам до ворот дома, – говорил полушепотом Венсан, и от одного его вида юной даме вдруг стало понятно, что мысленно он был уже в другом месте.

– А завтра? – спросила как-то ребячески Леклер, мурча по-кошачьи.

– Я буду работать, дорогая Мари, ведь без этого я совсем позабуду, зачем однажды все это затеял, – выговорил тяжело юноша, от чего его спутнице даже показалось, что он уже не находил надежды или смысла своих начинаний, но из последних сил почти на грани безумства цеплялся за неизвестный ей замысел. – Я обязан сделать это, – добавил после короткой паузы Венсан, надменным к самому себе взглядом посмотрев на Мари, словно бы он искал надежду в ее словах и полуулыбке, которой она обнимала его в полузабытых воспоминаниях.

– Знаешь, мне больно, от того что ты считаешь меня глупой, – призналась искренне гостья, когда они оба завидели в дали размытый силуэт острова, где за скалистыми вратами бухты проглядывались слепящие огни улиц вечерней столицы.

– Мне кажется, ты себя совсем не любишь, – говорил отстраненно Венсан, находя в словах Мари лекарство от бездны отчаяния. – А глупость это высшее благо, и как бы я хотел не осознавать того ужаса, где по воле переменной величины и оказался, – мужчина тяжело выдохнул. – На обочине мироздания.

Немногословная Мари прекратила свой допрос, осознавая отчетливо, что Венсан был вовсе не тем, за кого себя выдавал, ведь такого в реальности просто не могло быть: сначала их встреча в гуще мангрового леса, когда он моментально исправил поломку в отцовском лимузине, потом их встреча в «Павлине», где он ожидал только ее появления, а их разговор в стенах астрономической обсерватории вовсе теперь казался фантастикой. Но все это меркнет с тем днем, когда Мари нашла Венсана в стенах университета, и он ради нелепой шутки предугадал результаты скачек, а позднее и обыграл опытных моряков за их карточным столом. Сойер избегал давать объяснения своих действий, пусть даже все они были верными, словно бы не считал это искренне необходимым или скорее даже осознавал, что мотивы его не будут понятны, пожалуй, никому из его окружения.

– Ты ведь все еще работаешь над тем уравнением, одна из переменных которой должна описать конечный итог всех вероятностных событий? – спросила вдруг напрямую Леклер, рукою своей коснувшись ладони мужчины возле себя.

– Когда придет время, я обо всем расскажу тебе в подробностях, – сказал с небывалой искренностью в тоне Венсан и добавил, наслаждаясь теплом прикосновений: – Я обещаю тебе, дорогая Мари.

– Мне так нравиться, когда ты зовешь меня по имени, более и не хочу из чужих уст слышать его, – призналась гостья, словно бы в приступе удушья от нахлынувших на нее чувств, даже сердце ее в груди иллюзорно стало биться чаще и уже почти подобралось к пределу своих возможностей, угрожая разбиться.

– А ты бы хотела, чтобы сегодня я тебя не оставлял? – спросил с интересом Венсан, не находя смысла своих слов и обещаний, однако искренность Мари в этот миг казалась ему неподдельной и стоящей всей своей цены.

Леклер стеснительно и как-то робко сжала рукой ладонь юноши, от чего им обоим даже стало больно и так приятно, а в граненые бриллианты ее чистых глаз вдруг засияли в каплях слез, точно бы ее сбившееся дыхание и являлось собой однозначным ответом. Сгорающая изнутри от молчания девушка нашла эту сцену до безумия глупой, но смогла выговорить с трудом:

– Конечно, Венсан.

Мари снова замолкла, подбирая дрожащими губами нужные слова, и сказала, почти выпалив:

– Венсан, дорогой Венсан. Мне страшно, страшно до невозможности расстаться с тобой и потом тебя не найти…

Между обоими вновь повисло молчание, а Мари все не ослабляла хватку, своей тонкой ладонью сдавливая ладонь мужчины, что оставался неподвижен и предательски молчалив, словно бы мысли его заслонили собою сотни и тысячи обрывочных воспоминаний об этом сердечном разговоре, где даже сладкое признание могло сделать больно, разбившись несчетным множеством осколков.

– Почему же ты молчишь, Венсан? – шепотом, переходящим в крик отчаяния, вопросила Леклер.

– Мне так жаль, дорогая Мари, – сорвалось вдруг с уст немногословного Венсана, однако это не оттолкнуло спутницу, поскольку он сразу продолжил, произнеся: – До безумия жаль, что все это повторяется снова и снова, но в тоже время я благодарен искренне своей судьбе, потому что могу слышать оброненные из твоих уст слова признанья. И звучат они столь неописуемо прекрасно, что пронзают мое сердце острыми иглами, от этого мне вдруг все становиться ясно. Ясно, зачем я нахожусь сейчас с тобой здесь, в этом мгновенье…

Венсан не договорил и не успел подобрать нужных слов, поскольку в следующую секунду это стало неважно, ведь они вдвоем могли говорить друг с другом вовсе без слов, теряясь во взглядах и шепоте дыханий. Ладони их сжатые и не рассоединялись, сделавшись огненными, как и все их последующие прикосновения, даже заслонившие на один миг безбрежные омуты глаз волосы Мари сделались иллюзорно острыми и лезвием тысячи ножей порезали шею мужчины, но реки горячей крови его не окропили выглаженной ткани расстегнутой белой рубашки. Для Леклер все произошло как за завесой густого тумана, ведь она не видела ничего кроме растекшихся оттенками свежевыпавшего снега по стеклу моря бликов и пурпурных отражений чистого света взошедшей луны, кроме ладоней Венсана струны волос ее тормошил приятно прохладный ветер, чьи прикосновенья нисколько не ослабли, и когда силуэты их размытые на палубе одинокого судна вскоре застыли неподвижно возле друг друга.

Можно сказать, что после их танца на всем свете среди рухнувшего мира и осыпавшихся небес остался только ветер.

Глава 5

Возле причала молчаливо раскачивался на редких волнах катер, Руан, как об этом ранее заверял Венсан, встретил героев безлюдными пейзажами улиц, лишь светом фонарей на чугунных столбах город обрадовал беспечную Мари. Все в эту волшебную ночь казалось ей необыкновенным: дыхание ветра, мелодия шелестящих листьев, тихий шепот волн и дымка облаков вдали над извечным в своем молчании море, даже неминуемое недовольство дворецкого ее нисколько не волновало в эту минуту.

Леклер когда-то уже доводилось слышать, что в жизни бывают редкие минуты, когда льющееся неумолимо время словно замирает и сливается в вечность, запечатленную в киноленте дней, и именно осознание этого мгновения может подарить наивысшее блаженство в молчании и наполнить целую жизнь смыслом. Быть может, такой миг застиг Мари сейчас в последние недели цветущего августа, ведь уходящее лето смениться вскоре сентябрем, где Руан преобразиться до неузнаваемости, где пройдут торжественно маневры, где у Мари обязательно найдутся новые знакомства, но все это будет потом и сейчас неважно.

Залитые светом ночных фонарей улицы теперь снова остались позади Мари и Венсана, что вдвоем шли неторопливо по гравийной дорожке вверх по невысокому склону, всему поросшему зелеными лугами, где среди высокой травы гулял одиноко дувший с моря ветер, принося с собой отчетливо солоноватый аромат и прохладу. Герои шли рядом и, вслушиваясь осторожно и вместе с тем как-то стеснительно в дыхание друг друга, молчали, фигуры их в чистом свету луны налились белесыми оттенками ночи, одной из множества тех, что случается после знойного летнего дня.

– Знаешь, я еще никогда не видела, чтобы луна в полумраке ночи окрасилась в фиолетовые полутона, – призналась вдруг Мари отвлеченно, обратившись к немногословному спутнику, тот обернулся и своим пустым взглядом, который бывает только людей, глубоко смирившихся в воспоминаниях со своим прошлым по прошествии долгих лет наедине с ними, взглянул на пурпурную дымку над водой.

– Словно бы звезды в эту ночь горят так ярко, что своим необыкновенным сиянием затмевают молчание одинокой луны, – произнес завороженно Венсан, когда в его глазах утонули мерцающие над головами героев звезды, точно бы они делали это только ради их двоих и больше никого.

– А на берегах Португалии когда-нибудь бывают такие ночи? – спросила как-то глупо и даже по-детски любознательно Леклер, ей попросту нравилось слушать юношу и смотреть на него без стеснения, ведь когда он говорил, то становился задумчив и вместе с тем необычайно красив.

– Никогда, – сорвалось с уст Венсана как-то печально, словно бы он уже позабыл, какие ночи бывают в родных краях. – Боюсь, кроме этого острова на всем свете больше не сыскать подобных картин, – заверил искренне мужчина и обратил свой взгляд осторожно снова на тонкие руки девушки, которые она сложила перед собой стеснительно, безбрежные голубые глаза ее время от времени выглядывали из-под соломенной шляпки.

– Мне кажется, что ты говоришь мне неправду, но мне все равно хочется искренне верить каждому твоему слову, – заметила вдруг вслух Мари, своей наивностью заставив спутника улыбнуться осторожно.

– Разве? – поинтересовался бессмысленно мужчина, и оба снова замолчали.

Фигуры героев поднимались на застеленный лугами холм, ступая по гравийной дорожке, кроме них на всем удалении от причала не было больше никого, даже фонари на улицах Руана, казалось, горели лишь друг для друга. Венсана вполне устраивало повисшее молчание, в то время как Мари вдруг осознала, что от нее отчаянно требуется прервать ее своими словами, пусть даже в них вовсе не будет никакого смысла.

– Венсан, – полушепотом обратилась снова к своему спутнику по имени девушка. – Мне бы всем сердцем хотелось, чтобы это мгновенье продлилось целую вечность и не закончилось никогда, – сказала Мари, повторившись, словно бы это обязательно должно было исполнить ее мечту.

Юноша снова улыбнулся многозначительно и взглянул понимающе на свою очаровательную спутницу, прежде чем произнести:

– Бойся своих желаний. Самых сокровенных, пусть даже они обречены никогда не сбыться…

Леклер хотела возразить решительно, однако вдруг нашла в своей руке ладонь Венсана, что уже и не желал продолжать бессмысленного спора. Так они, наконец, взобрались неторопливо на холм, откуда был уже виден вдали огороженный каменным забором дворец в колониальном стиле. Почти все высокие окна жилища были зашторены, лишь в нескольких из них проглядывался яркий свет люстр, гостей и слуг в них видно не было.

– Наверное, в этот вечер я своим отсутствием совсем извела дядю Хосе, – призналась опечаленно Мари.

– Полагаю, Леон не будет сердиться на тебя серьезно, ведь он понимает, что ему уже не удержать тебя в стенах дома, – приободрил мужчина, зная, о необходимости скорого расставанья.

– И что ты будешь делать завтрашним утром?

Венсан после вопроса Леклер несколько переменился в лице, от чего Мари вдруг на секунду показалось, что она запечатлела в его глазах тень отчаяния и крайней тоски.

– Мне придется работать, занимаясь тем, ради чего я столькое уже отдал, – выговорил задумчиво и как-то обреченно юноша, после чего добавил веселее: – Не все же мне гулять и наслаждаться беспечно здешним воздухом.

Оба снова замолчали и уже не прерывали этой наполняемой музыкой шелестящих в саду листьев музыкой тишины, пока не оказались у ворот родового имения Леклеров. Фигуры героев невольно укрылись в тени старого дерева, чьи мощные кроны выглядывали из-за высокого каменистого забора, словно бы Венсану и Мари нельзя было появляться вместе в свете чужих глаз.

– Теперь мы снова вынуждены расстаться, верно? – вопросила вдруг девушка, одним грациозным движением стащив со своих волос соломенную шляпку, и белесые локоны вдруг сразу взвил игриво ветер.

– Да, но я хочу сказать тебе еще кое-что, дорогая Мари, – выговорил таинственно Венсан, когда снова потерял перед собой доверчивый взгляд спутницы, поскольку нашел ее в объятьях на своей груди.

– И о чем же ты хотел сказать? – прошептала Леклер, когда гладковыбритый подбородок мужчины коснулся ее хрупких плеч вне ткани тонкого платьица.

– Когда сегодняшний вечер для тебя будет кончен, открой двери своего милого балкончика, – сказал Венсан, когда отстранился неторопливо и ласковой полуулыбкой остался в объятьях Мари.

Вскоре герои потеряли друг друга: девушка волнительно исчезла за дверьми чугунной изгороди с интересным узором, пока юноша в тени могучего дерева смотрел за ней вслед неподвижно, прежде чем вовсе потеряться в полумраке ночи.

Мелодичный шепот шелестящих листьев в саду вновь сделался лейтмотивом их разговора и молчания, словно бы сам ветер пожелал стать собеседником мыслей каждого из них.

***

Мари в своих туфельках вышагивала с приятым звуком по брусчатке дорожки, перед которой расположился величественно двухэтажный особняк с летними пристройками, а по правую сторону возле малого сада был припаркован гротескный лимузин. Должно быть, доверенный дворецкий уже снова привел его в порядок после поломки. В остальном убранство роскошного дворца оставалось для госпожи неизменным.

Она легко взошла по короткой лестнице и, оказавшись на крыльце главного входа, вдруг оглянулась назад, словно бы желала найти среди теней силуэт Венсана, но кроме тьмы и мягких огней светильников в высаженных цветах не нашла ничего.

– Ночь и вправду сегодня не обыкновенная, – заметила снова Мари, когда перед появлением в стенах дома обратила свой взор к небесам, что в своем молчании было прекрасно до головокружения.

Девушка была даже ослеплена ярким светом хрусталя повисшей на потолке в главном холле люстры, в залитых беспорядочно огнями коридорах воцарилась идеальная тишина, которую гостье даже захотелось искренне не прерывать шумом, однако от нее это и не требовалось, ведь из гостиной выглянула фигура Хосе Леона де Виньялеса. Старик оставался в безупречном наряде и в этот поздний час, словно бы только ждал определенного момента, по наступление которого был готов со всем рвением отставного разведчика броситься на поиски пропавшей госпожи.

– Сеньорита Мари, как я счастлив увидеть вас сегодня в целости, но как это понимать? – выговорил вдруг сразу дворецкий, приблизившись волнительно к Леклер, словно бы ему было необходимо удостовериться, что перед ним сейчас в действительности находилась его юная госпожа.

– Добрый дядя Хосе, я ведь оставила записку на столе, где попросила не ждать моего возвращения в привычный час, – возразила Мари, когда между собеседниками оставалось всего несколько шагов: обеспокоенный слуга предпочел замереть подле госпожи.

– Я ведь волновался за вас, – выговорил Леон, продемонстрировав бумажку с короткой записью от лица Мари, в которой она просила сердечно не искать ее этим вечером. – Совсем не бережете своего старика, сеньорита Леклер, – добавил огорченно дворецкий.

– Прости, – сорвалось с тонких губ юной девушки коротко, когда она не нашла, чего ей в подобной ситуации стоит произнести.

– Ужин ожидает вас в столовой, госпожа Леклер, – механически выговорил старик и добавил уже без всякого официоза по-отечески: – Я уже думал просить Алехандро поднять авиацию и бросить на твои поиски береговую охрану.

– Добрый дядя Хосе, прошу, не сердитесь на меня, – вопросила жалобно Мари.

– Ладно, – выдохнул устало дворецкий. – Папеньке вашему я ничего говорить не стал, как вы и просили в письме, – признался Хосе и передал в руки госпожи бумажку, после чего вдруг воодушевленная Мари обняла старика, словно она лишь желала бессловно поделиться с дорогим ей Леоном своим счастьем. Виньялес понимающе не стал больше выговаривать своего недовольства юной госпоже, в которой словно видел свою дочь.

После разговора Мари и Хосе направились по коридорам в столовую, где за пустующим столом необыкновенной длины перед отодвинутым стулом находились свежеприготовленные блюда. Томились за столом и электрические свечи, добавляя позднему ужину какой-то элегантности или скорее даже таинственности.

Мари непринужденно устроилась за столом, длинные шторы из изысканных тканей за ее спиной завесили собою полностью окна, от чего девушке захотелось невольно почувствовать себя одиноко.

Хосе какое-то время находился в просторном помещении возле своей госпожи, однако вскоре предпочел удалиться, поскольку не смел искренне осуждать сегодняшней выходки юной Леклер. Дворецкий понимал бессловно, насколько было важным в этот короткий миг между началом и затуханием аккордов цветущей беспечно юности не помещать Мари в наслаждении им, вдыхая свободно блаженный аромат морского ветра. Леклер бессловно ответила дяде Хосе взаимностью, будучи искренне благодарной дворецкому за благосклонность ее легкомысленным и в меру глупым желаниям.

Внезапно до девушки из соседней гостиной донеслось приглушенно приятное звучание громоздкого рояля, чье пение, вырывающееся из-под крышки в такт биению клавиш, всегда казалось ей безупречным. Мари хорошо помнила, насколько мечтательным мог быть в такие минуты Хосе, забываясь от тревог в этой безупречной, как и его репутация, музыке, Леон по праву мог считаться виртуозным пианистом, ведь на всем острове мало кто мог составить конкуренцию его чистому исполнению. Быть может, старик не оставил дома Леклеров и не ушел в местный театр, где ему неоднократно предлагали присоединиться к оркестру, потому что испытывал искренние отеческие чувства к юной Мари и Жозефу, ее папеньке, выросшему на глазах слуги.

Приятная мелодия все не прекращалась, наполняя своим звучанием залы дворца и заставляя сердце госпожи дрожать, однако Мари в этот миг помимо благодарности благоговейному слуге верного семейству Леклеров испытывала пьянящее чувство легкости после разделенного с этим милым ее сердцу юноше вечером. Послевкусие их с Венсаном разговоров заслонило собою все прочие мысли девушки.

Наконец, с ужином было закончено, и Мари оставила столовую, после чего осторожно побрела под чистое пение концертного рояля по коридорам жилища, прежде чем оказалась в своей комнате.

– Еще пару слов, – вспомнила вдруг заверение Венсана девушка и подбежала к зашторенному высокому окну, одним элегантным взмахом руки приоткрыв двери, из-за которой в помещение просочились порывы теплого ветра, взвив снова с какой-то трепетной жадностью ее длинные волосы, что все еще веяли увядающим ароматом цветочных духов.

Леклер и не знала вовсе, чего ей следует ожидать, поэтому оказалась удивлена, завидев у своих ног на балконе оставленные цветы красных оттенков, в которых ей было не трудно узнать тюльпаны. Мари склонилась над оставленным таинственным гостем подарком изумленно, когда ее мысли посетили обрывочные воспоминания о прекрасных цветочных полях на противоположной оконечности острова, девушке было приятно насладиться исходящим от букета ароматом.

Потом Мари, держа пахучие цветы в своих руках, подошла к оградке и взглянула на мнимые тени в саду, предприняв попытку отыскать среди них фигуру Венсана, однако его не было под ветками могучих деревьев, как и не было возле фонтана и где-либо еще. Юная Леклер осталась молчаливо наблюдать за зелеными лугами перед синевой безмятежного моря, по бескрайней глади которой гуляли ветры, все думая над тем, когда именно Венсан успел проникнуть во дворец и оставить эти цветы, избежав встречи с прислугой.

Когда девушка возвратилась в комнату, высокие балконные двери остались приоткрыты, и интерьеры наливались свежестью прикосновений теплого ветра. Мари незамедлительно поставила цветы в вазу на столике подле своей кровати, все любуясь букетом, пока до нее через двери доносилась из-под крышки рояля в гостиной на первом этаже приглушенно красивая мелодия, словно бы ей тоже хотелось взглянуть еще не увядшие цветы.

Мари так и провалилась в сон, лежа в постели и вслушиваясь наслаждено в приятный мотив, пока струны ее волос вместе с лепестками кровавых цветов нежно колыхал ветер, точно бы не находя различий между ними.

***

– Не могу поверить, что ты все-таки решилась по его просьбе явиться на причал, – говорила изумленная рассказом Исабель, все возмущаясь, смущаясь и смеясь осторожно от упоминания некоторых подробностей, хотя в большей степени ее впечатлила благосклонность дяди Хосе.

– У меня и не возникло никаких сомнений в намерениях Венсана, – выговорила мечтательно Леклер, прикрыв ладонью лоб от палящих лучей солнца в ясном небе.

Подруги за непринужденным разговором сидели в креслах возле беседки в саду, где они любили сплетничать и наблюдать за высаженными перед колоннадой дворца цветами, слуги из числа островитян уже удалились из крытых оранжерей неподалеку, чтобы не нарушать традиционную сиесту.

– Поэтому ты не отвечала на звонки в такой поздний час? – усмехнулась снова беспечная Иглесиас, вытянувшись в кресле почти во всю его длину, глаза ее сейчас находились в тени под линзами броских в хорошем смысле солнцезащитных очков.

Леклер предпочла ответить молчанием, поскольку уже призналась дорогой подруге, что проснулась около полудня и сразу взглянула на кровавые цветы, стоявшие в вазе возле постели неизменно.

– Знаешь, ведь вчерашним вечером я имела задушевную беседу с Лизаветой Фернандес, – рассказала как-то отстраненно гостья, упомянув госпожу Бальмонт, которая приходилась матерью Густаво и с малых лет была знакома с Исабель и Мари.

– Неужели Густаво решился сразу просить благословения матери? – несерьезно заявила Мари, не открывая глаз, пока всю ее в одном лишь платье прикасались лучи яркого солнца, доверенный дворецкий после докладов от управляющих был вынужден оставить имение и уехать на чайные плантации еще до завтрака.

– Все произошло случайно: Густаво не ожидал поздним вечером встретить матушку дома, поскольку она не известила его о преждевременном возвращении из санатория, точно бы знала, что я появлюсь в их родовом гнезде за место пляжа, – объяснилась шутливо Исабель, не боясь говорить о подобных вещах дорогой подруге.

Мари было известно, что папенька их общего приятеля, который в прошлом приходился ей неудачливым ухажером, а теперь увязался за Иглесиас, последние три дня находился во Флориде, но должен был вернуться сегодня, накануне бала в резиденции семьи Морелов.

– И о чем вы с ней говорили, пока Густаво был у их врача на перевязке? – поинтересовалась Леклер, словно поминутно воссоздавая обстоятельства вчерашнего вечера своей дорогой подруги.

– Конечно, о последних новостях из мира моды и шоубизнеса, – отшутилась иронично Исабель и сказала позже серьезно: – Лизавета, как и всегда, показалась мне проницательной женщиной, похожей в чем-то даже на мою матушку: мы обсудили Густаво и его увлечение серфингом, из-за чего он постоянно получает травмы. Она попросила меня сердечно проследить за ее сыном, чтобы он снова не ушибся и не сломал чего-нибудь.

Последний комментарий гостьи заставил обеих подруг вновь рассмеяться ребячески, поскольку встреча Иглесиас и госпожи Лизаветы Фернандес Бальмонт произошла лишь по той причине, что Густаво следовало оставить пляж и вернуться домой только ради перевязки и осмотра у их семейного врача, нанятого господином Бальмонтом по причине постоянных травм сына.

– Она ведь тоже оставила отдых, чтобы посетить бал в доме Морелов? – спросила заинтересованно Мари, когда она приподнялась по изогнутой спинке застеленного подушками кресла и, наконец, сбросила с кончиков пальцев свои туфельки.

– Полагаю, что это так, хотя напрямую она об этом и не говорила, – призналась задумчиво Иглесиас, заставив Леклер вспомнить о том, что она тоже носит фамилию Морелов, доставшуюся ей от покойной маменьки, о наличии которой она после трагедии на президентской яхте «Рона» непредумышленно старалась словно и не вспоминать вовсе.

Внезапно Мари и Исабель расслышали приближающийся к ним звук заискивающих шагов, в которых они сразу признали слугу с подносом в руках, тот неторопливо прошагал к юным господам и остановился.

– Холодный сок и печенье, в точности как вы и просили, – выговорил на ломанном французском островитянин в белоснежном кителе и, поставив на столик поднос с заявленными яствами, поклонился, прежде чем удалиться на кухню, обделенный вниманием подруг.

– Чем-то похож на тот, что подают в доме Бальмонтов, – усмехнулась Исабель, испробовав холодный напиток в высоком бокале, Мари решила начать с сыпучего печенья.

– Неудивительно: если бы Густаво с его нравом просил подать ему ром, то, полагаю, он бы уже давно ходил с костылями, – заметила справедливо Леклер, и обе сплетницы рассмеялись беззаботно.

Внезапно улыбчивая Исабель без всякой причины сняла затемненные очки и положила их на столик подле себя, одарив дорогую подругу своим обезоруживающим своей наигранной наивностью взглядом.

– Не заметила, чтобы солнце потускнело, – прокомментировала Мари, когда ее босых ног настиг осторожно ветер, чьих порывов Руан был обделен с самого утра.

– Просто боюсь, что они отразятся на моем идеальном загаре и сделают меня предметом для шуток на предстоящем бале, дорогая Мари, – призналась сразу Исабель, несколько подкупив подругу своей искренностью.

Вскоре угощенья были съедены, а бокалы с холодными напитками, дарящими неподдельное наслаждение в такой знойный день, осушены, а разговор перешел в плоскость многозначительного молчания, которое, впрочем, не заставляло сплетниц ощущать легкую неловкость.

Завороженная порхающей поблизости бабочкой с розоватым узором на крыльях, гостья в простом платьице невольно встала с кресла и, направившись неторопливо за ней, оказалась в тени беседки. Леклер предпочла не отставать от подруги, и вскоре они вдвоем облокотились о мраморный парапет строения, откуда открывался занимательный вид на сад и оранжереи.

– Мне еще не приходилось встречать таких красивых бабочек: крылья у нее розоватые и словно окрашенные акварелью, – объяснилась вслух Иглесиас, не отрываясь от предмета своих наблюдений, что вскоре затерялась среди пестрого полотна сада.

– Не перестаю удивляться твоему умению находить прекрасное в столь обыкновенных вещах, – призналась Мари, в то время как новый порыв ветра встормошил несчетное множество лепестков разных оттенков, что перед дамами заиграли друг в друге еще более сюрреалистично, словно бы желая представить большой сад в лучшем его проявлении.

Высаженные цветы в причудливом замысле не могли надоесть, хотя бы потому что их терпеливые слуги под руководством дворецкого заменяли каждый год, выписывая цветы с полей Прованса.

– Дорогая Исабель, – обратилась вдруг к подруге Мари, завязав вдруг разговор на отвлеченную тему. – Ты ведь знаешь, где найти подполковника Фоша: Антуан в этот час еще не должен появиться в мэрии.

– Полагаю, если господин подполковник не на службе, то его можно отыскать только в церкви, – усмехнулась вместе с хозяйкой Исабель, хорошо зная про набожность начальника охраны губернаторского дворца.

Подчиненные Антуана Фоша с заряженными винтовками беспробудно стерегли покой семейства Иглесиасов, хотя для этого манерному французу требовалось только расставить караульных у мэрии и у их жилища, что в своем великолепии нисколько не уступало колониальному дворцу.

– Повезло твоему папеньке, что теперь за охрану его красавицы дочери отвечает такой благочестивый и ревностный до вопросов службы офицер, – сказала искренне Леклер, от чего гостья одарила ее своей ласковой полуулыбкой.

– Даже не пьет и не ухаживает за женами сенаторов: последняя депеша возымела должный эффект на парижские чины.

Подруги снова усмехнулись, когда прохладный ветер забегал приятно по волосам и оголенным плечам госпожи Леклер.

– Сеньорита Мари, а с какой целью вы так желаете найти встречи с господином подполковником? – обратилась по-испански к подруге Исабель, для нее этот язык был родным, и она изъяснялась на нем всегда при разговорах с папенькой или на вечерах в доме Морелов, хотя в Руане французский считался по праву языком колониальной аристократии, от чего на нем и говорили в кругу знакомых госпоже Леклер островитян.

– Он должен знать, где отыскать австралийцев с борта «Нансена»: хочу поинтересоваться, нашли ли достопочтенные гости Руана в том квадрате омертвевшие кораллы.

После объяснений Мари Исабель какое-то время отстраненно наблюдала за колыхающим пестрым одеялом пахучих цветов перед беседкой, пропавшая из виду бабочка с выкрашенной текучей акварелью крыльями снова показалась возле забытых слугами граблей.

– Вот как, хочешь удостовериться в правдивости последних заверений Венсана? – заключила вслух Иглесиас, быстро найдя причину подобных расспросов со стороны дорогой подруги.

***

Огромные трехцветные полотнища иностранных флагов реяли величественно над фигурами громоздких боевых кораблей, выстроившихся в один ряд возле набережной, словно в преддверие скорого морского парада. Набегающий ветер у бухты был сильнее, однако волны оставались бесшумны, а море – совершенно безмятежным, точно бы трепеща и боясь потревожить грозные машины заморского исполина.

Молчаливая Леклер в привычном наряде и шляпке с белым бантиком с берега наблюдала осторожно за стальными монстрами, застывшими возле мрамора набережной, откуда отходили охраняемые тщательно загорелыми матросами причалы. Мари всегда завораживала подобная картина, пусть она видела далеко не впервые и даже неоднократно вместе с Исабель и Алехандро, ее папенькой, часто прогуливалась по палубам этих судов.

– Не могу поверить, что столицу уже начали украшать к сентябрьскому торжеству, – призналась вслух Иглесиас, запечатлев на карнизах некоторых домов поблизости красивые ткани триколоров, чьи белые полосы в центре золотились приятно в падающих лучах хрустального солнца.

Подруги спустились легко по одной из живописных улиц прямо к гротескному зданию штаба коробочно-бетонного вида, что выделялся особенно среди мозаики красных черепичных крыш, от чего его было просто заметить даже с балконов фамильного гнезда Леклеров.

– Полагаю, одного их вида достаточно для наглядной демонстрации безграничной мощи заморской империи, – произнесла невольно вслух Исабель, сразу после чего схватилась ребячески за руку неподвижной Мари и повела ее за собой торопливо вдоль набережной, поэтому до загорелых матросов с винтовками, завидевших взвившиеся на ветру волосы обоих, донесся лишь только звонкий смех госпожи Иглесиас.

Фигуры юных дам в летних одеждах промчались мимо пары молчаливых эсминцев, в чреве которых находились в полной готовности крылатые кинжалы заморской метрополии, прежде чем полные невинной беспечности подруги, сойдя с вычищенного полотна набережной, оказались перед лестницей бетонного замка.

Возле главного входа стояли неподвижно караульные в высоких сапогах и беретах, а из-за продолговатого карниза четвертого этажа выглядывала пара лопастей транспортного вертолета, от чего Леклер вслед за Иглесиас вспомнила вдруг, как в далеком детстве ей уже приходилось летать на нем вместе с прежним комендантом. Это произошло на одиннадцатый день рождения Исабель: Алехандро любил придумывать интересные подарки, а после трагической гибели супруги его озабоченность подобным вышла на совершенно иной уровень, хотя Леклеры всегда относились к этому с должным пониманием.