Дворцовая стража вывела из зала в ухоженный сад оркестр, а незадачливого стрелка, руки которого уже лежали в наручниках, наемники под недовольный взгляд хозяина бала вынесли в подсобное помещение, приставив несколько конвоиров. Обязательный Гарсия Морел после объятий с Клеменсом, которого он вдруг только сейчас увидел перед собой в ином качестве, также распорядился сопроводить седовласого госсекретаря до машины силами особого отряда из числа прошедших не один конфликт на стороне интересов семьи Морелов ветеранов.
***
Мари, сидя на скамье беседки крошечного сада в наиболее удаленном от взрыва месте перед западным фасадом дворца, своим пустым взглядом провожала вдали огни от фар роскошных автомобилей, что покидали резиденцию Морелов по живописной дороге среди зеленых лугов. В ночи они приобретали какой-то особенный оттенок, окрашиваясь чистым лунным сиянием, порою одинокая гостья могла различить в полумраке головокружительной бездны над собой блеклые пятна мерцающих звезд, походивших чем-то на ее детские веснушки.
Леклер не проронила ни слова с прерванного бала, однако сейчас, уже по прошествии получаса, обстоятельства настоящего вечера казались ей предельно странными или даже невозможными, словно бы попытка покушения на Гарсию произошла вовсе не на ее глазах. Вот только во всей этой сцене гостью волновало скорее поведение Дарсии и Венсана, которые явно знали об этом событии сильно заранее, но позабыли известить папеньку Дарсии, будто бы его возможная гибель в их восприятии являлась событием столь незначительным, что словно ее можно было обратить вспять.
– Я сожалею, что поспособствовал твоему присутствию здесь этим вечером, – раздался вдруг раздосадованный голос Алехандро, он стоял на пороге беседки, спиной упав на вертикальный брус как-то вальяжно.
Мари не могла знать, насколько долго господин Иглесиас во фраке находился за ее спиной в нескольких шагах, поскольку она была убеждена, что он после разговора с Гарсией отправился на поиски пропавшей по собственной воле Исабель. Должно быть, Алехандро оставил поиски дочери: она не могла покинуть охраняемой резиденции без его ведома.
– Прошу, не вините себя, – отозвалась ревностно Мари, когда ощутила вдруг на своей шее в жемчужных бусах пустой взгляд мужчины. – Все мы лишены возможности знать своего будущего доподлинно, – добавила юная гостья в роскошном платье, волосы ее светлые теперь снова были распущены ею и после каждого порыва ветра приятно щекотали ее хрупкие плечи.
– Если бы мы могли знать будущее, так же как и прошлое, то моя дорогая супруга и мать Исабель сейчас была бы жива, – признался вслух градоначальник. – Прости, не следовало мне снова говорить об этом, – поправил себя сразу Иглесиас, прохладный ветер с моря приятно тормошил листья одинокой вишни вблизи беседки.
Произнесенные Алехандро слова вдруг отозвались снова в мыслях Мари обрывочными воспоминаниями об ее встречах с Венсаном, когда он небезосновательно казался ей совсем не обычным человеком, предугадывая неоднократно исход случайных событий, чему и не удивлялась только Дарсия. Юная госпожа Морел и на сегодняшнем вечере удивила девушку своим спокойствием и парой фраз, адресованных лишь одному ее кавалеру, с которым они занимались одной малопонятной Мари работой, а сейчас были на приеме у пережившего покушение Гарсии.
– Если бы вы знали заранее о готовящемся сегодня акции, то вы бы непременно предотвратили ее? – вопросила вдруг после продолжительного молчания у Алехандро Леклер, смотря на удаляющийся за густым лесом силуэт лимузина.
– Повстанцы все равно бы вскоре снова решились на покушение видного политика или островного аристократа, – заверил почтенный мэр, предпочтя по привычке уйти от ответа. – К чему такие вопросы? – поинтересовался следом Алехандро, внезапно он нашел эту беседу после сорванного бала довольно приятной, поскольку мог сколько угодно смотреть на юную Мари, от волос которой веяло вместе с ветром пьянящим ароматом цветочным духов.
– Я все думала над вашими словами.
Алехандро в длинном фраке сделал несколько звучных шагов навстречу собеседнице и уселся устало рядом с ней на скамье, после чего сказал, все думая над поставленным ему ранее вопросом:
– Я ведь не всегда был мэром или политиком. Могу сказать даже, что во многом моя жизнь сложилась сама собой, и я не могу быть не благодарен всем сердцем судьбе за то, что повстречал когда-то в стенах этого дома супругу, которая позднее подарила мне любимую дочь. Поэтому мне и не приходилось размышлять над тем, как бы еще могла сложиться судьба, и были ли еще у меня какие-то дороги моей жизни.
Герои снова замолчали, когда до беседки вдруг донесся прерывистый гул лопастей взлетающего неподалеку вертолета, чей громоздкий силуэт вскоре показался над карнизом дворца, чтобы исчезнуть в полумраке. Оба знали, что на борту не могло находиться Гарсии, избегающего всегда перелеты по причине боязни высоты, однако Мари с неохотой вспомнила услышанные ей в губернаторском дворце слова иностранного солдата, говорившего цинично о выброшенных в море телах несогласных.
– Одно мне ясно точно: наше человеческое восприятие позволяет нам видеть лишь в одном направлении времени, от чего мы можем порой оглядываться назад сквозь годы и даже десятилетия, – продолжил несколько отстраненно мужчина.
– То есть, с ваших слов, время вовсе и не имеет направления?
Алехандро рассмеялся наивности Леклер возле себя, заставив ее непредумышленно одарить его своим пронзительным взглядом чистых, как извечное море на рассвете, голубых глаз, чья цена превышала стоимость всех бриллиантов на этом свете.
– Вполне возможно. Во всяком случае, мне доводилось слышать нечто подобное, – отозвался снова градоначальник. – Мне было бы отрадно прожить свою жизнь вспять и снова стать полным позволительной беспечности мальчишкой, познать заново прелести жизни в этом мире…
– Вы рассуждаете поэтично, – призналась с доброй усмешкой Мари, Иглесиас был рад снова после покушения увидеть на лице девушки ласковую улыбку.
– Куда же исчезла Исабель? – вспомнила вдруг следом о дорогой подруге Леклер, белоснежные перчатки ее уже были убраны, поэтому лунный свет касался беспрепятственно бледной кожи ее тонких рук и запястий.
– В тени дубовой аллеи, – сообщил мужчина, говоря об усыпальнице семейства Морелов, Алехандро допускал, что Мари откажется от идеи навестить подругу в таком мрачном месте ночью.
– Я проведаю ее, – заверила решительно девушка.
Мари оставила градоначальника в одиночестве и покинула беседку, чтобы оказаться у бокового фасада дворца, вымощенная камнем дорога возле гостьи упиралась в чугунную изгородь забора, вдоль которого дежурили вооруженные часовые. Юная госпожа в роскошном платье вскоре прошла через широкий арочный пролет и оказалась снова во внутреннем дворе, откуда через пышное убранство сада можно было наблюдать вдали высокие окна бального зала, что теперь пустовал, хотя громоздкие хрустальные люстры на потолке еще горели, разливаясь полосами света в саду. Мари не сразу узнала милый балкончик апартаментов Дарсии на втором этаже, где теперь, с прихоти капризной хозяйки, были убраны все цветы.
Лишенная вычурной роскоши резиденция семьи Морелов ночью выглядела совсем иначе, нежели при свете дня, словно бы в молчании утонченных фасадов и мраморных колонн сливаясь с дыханием сладостной в своей загадочности тьмы и приятным шелестом листьев. Даже слюда окон вокруг одинокой фигуры Мари полнилась отражениями несчетного множества звезд во тьме ночного неба, что над райским островом всегда было высоко.
– Дарсия вовсе и не была удивлена моему визиту, чего я не могу сказать о ее старшем брате – возмужавшем вдали от дома Клеменсе, – заключила вдруг вслух Леклер, когда расслышала снова узнаваемый гул лопастей возвращающегося вертолета.
Девушке было не трудно догадаться, что затраченного времени на перелет в обе стороны было вполне достаточно, чтобы удалиться от побережья на допустимое расстояние и избавиться от тела, как об этом в откровенном разговоре с товарищем в мэрии говорил иностранный солдат, однако Мари не хотела сейчас об этом думать.
В скором времени гостья вышла к противоположному фасаду дворца, где ранее и прогремел взрыв, последствия от которого оставались видны и сейчас: несколько выбитых окон, сорванная люстра, почерневший карниз третьего этажа, сразу под ним стояла пара вооруженных без всякого стеснения автоматами солдат частной армии семьи Морелов. Оба слуги при появлении Мари в приветственном жесте синхронно приставили оружие к сапогами, словно бы приняли ее по ошибке за Дарсию и ничем не отличались от тех, кто охранял губернаторский дворец под флагами пятой республики.
Юная гостья в роскошном платье исчезла в тени дубовой рощи, где пройдя по дорожке чуть меньше полусотни метров, оказалась перед часовней с фамильным гербом в виде хищной птицы с расправленными гордо крыльями. Хотя Леклер и знала, что на гербе был изображен именно ястреб, она вдруг без явной причины вспомнила про кондора с заостренным клювом: дядя Хосе после ее уговоров ранее посвящал ее в детали одноименной операции, в которой ему приходилось принимать участие.
Лишь только сейчас нахождение в одиночестве и полутьме ночи показалось Мари довольно пугающим, хотя сегодня ей, ставшей безучастной свидетельницей покушения этим вечером, казалось, что она видит все вокруг и чувствует отстраненно. Юная гостья, предусмотрительно держа подол бального платья подобранным, отогнала от себя эти мысли и следом зашагала звонко по вымощенной старым камнем дорожке, поросшей травой, чтобы обогнуть строение и увидеть фигуру Исабель на скамейке у мощного ствола старого дуба, что внешне казался многим старше всех остальных в роще.
Молчаливую Леклер всякий раз, когда она приходила сюда с целью навестить подругу, одолевали сомнения, что этому дереву, раскинувшему свои ветки пышными кронами над усыпальницей, было больше двухсот лет, однако у нее не было никаких сомнений в том, что возраст дуба уже давно превысил столетие. Повеявший приятно с моря ветер одарил своей прохладой юных дам и прикоснулся нежно листьев, что зашелестели приятной без излишней фальши мелодией, несравнимой с теми сложными композициями, звучавшими ранее в бальном зале.
– Мне всегда нравилась эта музыка, не хочу, чтобы она когда-нибудь прекращалась, – призналась вслух сквозь тихий шепот листьев над собой в сладкой прохладе ветра Исабель, подол белоснежного платья девушки и волосы взвились следом и замелькали белесыми пятнами попеременно в редких проникающих сквозь густую листву лучах чистого лунного света, от чего Иглесиас походила скорее на прекрасного призрака или скорее даже на ангела. Ведь многие часто представляли их такими: лишенными человеческого несовершенства.
– Я знала, что найду тебя здесь, дорогая Исабель, – заверила Мари, приблизившись с необычайной осторожностью к подруге, чьих глаз под локонами распущенных волос порой становилось невидно.
– Здесь так хорошо, только соседство с усопшими может сильно испугать, – сказала без тени иронии в голосе собеседница, пахучий цветочный венок, напоминающий скорее нимб, который она сняла с волос по завершении бала, теперь лежал в ее тонких руках, а длинные белоснежные перчатки – возле нее.
Леклер терпеливо прошла мимо Исабель и уселась рядом с ней на скамью, чтобы спросить отвлеченно:
– Милая Исабель, ты еще помнишь ту песню, которую ты сочинила и напевала во время наших с Дарсией и Клеменсом вечерних прогулок на плантациях?
– Где мы любили отдыхать на лужайке в тени развалин старой часовни, а ты все просила Клеменса помочь тебе с танцами? – уточнила уже с доброй улыбкой, ослепительной даже в полумраке, Исабель, ей было приятно от только того, что Мари решила навестить ее здесь, а не оставлять с мыслями наедине.
– Все верно, – подтвердила Леклер, когда перед ее глазами после затяжного забытья ее звонкой жизни осыпались вдруг листопадом размытые образы ушедших вечеров, где были запечатлены в пестрых красках ее долгие вместе с Исабель, Дарсией и Клеменсом прогулки по чайным плантациям, которые к этому часу уже оставляли нанятые из числа островитян рабочие.
Ветер времени неумолимый уносил в вечность события, имена и фразы длинных разговоров, однако немногословная невольно Леклер на мгновенье оказалась словно даже ослеплена мнимым заревом заката на скалистых берегах райского острова, что жил в ее памяти отдельно, порой одаривая счастьем безмерным юную госпожу. Льющиеся ручьи огней полосами кровавыми застелили собою извечное голубое море в один оттенок с брошью на сердце девушки только для одной лишь Мари, как вдруг Исабель, точно бы видя туже картину, вдруг вспомнила сочиненное ей некогда за прогулкой стихотворение и следом пропела своим ангельским голоском:
– Прохладной роскоши садов
Свет мой, что роднит твоих прикосновений цвет.
Люблю загадки нежности и слов
Твоих за́бытых мною сновидений,
Прошедших дней минувший след.
Держи мою руку, не отставай
В последний раз от правды,
Натянутой на мир сетями мнений разных,
Подобно светотеням.
Потом придёт с рассветом расставанья час
Полного горечью грусти и печали.
Пишу для тебя. И хватит на этом.
И отсвет факелов на стали…
***
Мари в роскошном платьице сквозь шепот листьев могучего дуба все наслаждено вслушивалась в тихое пение дорогой подруги, пока струны распущенных волос касались нежно плеч ее открытых бледностью своей невинной. Каждое слово, сорвавшееся с тонких губ Исабель, отзывалось взмахом кисти на холсте, палитру вечера которого Леклер запомнила навечно, словно бы повстречала тогда инкогнито художника, содержанием ее определившую.
– Все еще не могу поверить, что дядя Хосе снова доверил тебе внедорожник, – заметила колко Мари в соломенной шляпе, устроившись на переднем кресле рядом с Клеменсом Морелом, забавного вида мальчишкой многим старше ее.
– Наверное, Леон учел, что дороги до самых плантаций пусты и безлюдны, – предположила справедливо своим детским голоском Исабель, подняв перед собою ладонь как-то задумчиво, от чего льющийся через нее свет ослабшего вечернего солнца огибал ее большие глаза, обещающие, по заверению Дарсии, сделаться вскоре обольстительными, однако сейчас это являлось лишь поводом для насмешек.
Юная госпожа Морел в домашнем платье без тени свойственного ей кокетства сидела на заднем кресле вместе с улыбчивой извечно Исабель, облокотившись руками о стальные двери списанной из армии машины, пока мимо всех четверых проносились чистые пляжи безлюдного берега. Казалось, только безупречные пейзажи райского острова и обрамляющее его безмятежное море, приобретшее в этом часу какой-то неповторимый бисквитный оттенок по всей длине своей вместе с волнами, позволили Дарсии оторваться от тонкой книжки с затертым переплетом.
Горячо любимая и единственная дочь Гарсии этим днем была без явной причины необычайно задумчивой и отстраненной, обеспокоив невольно внимательных родителей, настоявших сердечно на ее прогулке.
– Дорогая Дарсия, а что же ты так увлеченно читала с самого утра? – обратилась вдруг к пассажирке позади водителя Мари, когда посмотрела снова в продолговатое зеркало над толстым лобовым стеклом.
Старый внедорожник с облезлой белой звездой на капоте не имел крыши, что, впрочем, не мешало ему рассекать с безумной скоростью по пустующим островным трассам, где за целый день порой могло и не появиться ни одной машины. Проживающие в солнечном Руане островитяне предпочитали пользоваться забавного вида трехколесными мотоциклами с крышами или велосипедами.
– Полагаю, сеньорита Дарсия снова не ответит, хотя на обложке написано ясно «Садоводство», – с легкой усмешкой прочла вслух Исабель, когда завидела случайно далеко в море силуэт одинокого паруса, ей показалось, что яхта шла ровно по самой линии горизонта.
Дарсия снова отложила на свои колени книгу и принялась без интереса наблюдать за проносящимися мимом внедорожника песчаными берегами, напротив которых сразу за дорогой возвышались величественно густые заросли леса и зеленые холмы.
– Позволю себе перебить тишину, – заявил юным дамам Клеменс и, не отрываясь от дороги, потянулся к магнитоле, чтобы включить следом единственное на всем архипелаге радио.
Зазвучавший сквозь редкие помехи гитарный мотив разнеся по открытому салону армейского внедорожника вместе с тихим гулом набегающего ветра, что тормошил приятно волосы Леклер, а Исабель, напротив, заставил согнуться еще сильнее и спрятаться невольно за передним креслом.
Молчаливая Мари уже успела заметить неоднократно, с каким наслаждением пятнадцатилетний Клеменс чувствовал пальцами на руле биение сердца машины, словно бы представляя себя на месте отважного солдата в какой-нибудь бесконечно далекой от дома и размеренности островной жизни стране, где он с товарищами по оружию непременно проявит себя по-геройски и, вернувшись вскоре назад с парой медалей и шрамами на лице, точно как в голливудских кинофильмах, заслужит уважение требовательного к нему излишне отца.
Внезапно водитель бросил взгляд на пробегающую вслед за внедорожником тень, где разглядел за место мальчишки статную по причине позднего часа фигуру, подтвердив с какой-то мнимой насмешкой последнее замечание юной госпожи Леклер.
– И не знаю даже, зачем вам понадобилось оставлять дом и поступать на службу, дорогой Клеменс, – призналась с какой-то беспричинной осторожностью Мари. – Вы ведь не переменили своего решения и вскоре улетаете в Мексику? – вопросила стеснительно следом она, смешная улыбка на тонких губах мальчишки возле нее исчезла в охватившем его в преддверие перемен своей судьбы волнении.
– Все верно, – сказал с наигранным спокойствием Клеменс. – Не хочу прослыть безвольным мальчишкой с дворянской фамилией, точно заточенной в золотой клетке птицей, – добавил уже яснее водитель, длинные девичьи волосы его с кудрявыми локонами вились на ветру, последняя деталь заставила Мари вдруг вспомнить ястреба с расправленными гордо крыльями на гербе семейства Морелов.
– Все же надеюсь искренне, что ты передумаешь, – произнесла с некоторой долей огорчения Исабель, ее можно было понять, поскольку она после трагической гибели матери при крушении «Роны» сильно привязалась к семейству Морелов, словно бы всегда приходилась Дарсии и Клеменсу младшей сестрой.
Безучастная до этой минуты Дарсия вдруг, будто желая всех приободрить, перебила замолчавшую невольно Иглесиас, сказав в шутливой манере:
– Кто же еще кроме тебя будет катать нас на внедорожнике, дорогой Клеменс?
Комментарий сестры вызвал вдруг приступ смеха у водителя во многом потому, что последние годы Дарсию и не волновала вовсе его судьба, словно бы они были созданы столь разными, что им вдвоем с трудом удавалось уживаться под одной крышей, пусть даже ей была крыша грандиозного дворца.
– Дарсия, ты словно прочла мои мысли: я только хотела об этом сказать, – призналась вдруг изумленная откровением собеседницы Исабель, когда по дороге вдали показался силуэт единственного на всем столичном острове моста, а Клеменс принялся искать торопливо под ногами педаль тормоза.
– Не думаю, что дядя Хосе откажет вам в удовольствии прокатиться по дорогам острова и в мое отсутствие, – сказал водитель, в речи Клеменса, сведущего в семейных делах и присутствовавшего в отличие от своей сестры на ежедневных докладах управителей Гарсии, проскакивала порой доля канцеляритов.
– Зачем ты так серьезен? – пропела беспечно Исабель, обратившись сразу ко всем остальным, золотистый обод браслета на ее тонкой руке отливал чистым сиянием в прикосновениях вечереющего в кровавой дымке солнца высоко над островом.
Армейский внедорожник достиг, наконец, обветшалого арочного моста и съехал на посыпанную гравием рокадную дорогу, что протянулась вдоль всей чайной плантации, словно бы убегая прочь от быстрой реки.
Юные господы, как и всегда в этот час, нашли засаженные ровными рядами кустарников участки безлюдными, смуглые островитяне в робах из числа нанятых рабочих уже оставили собранные в мешки листья у склада и по извилистой тропе ушли обратно в город.
– Мы часто гуляли здесь с Исабель, – вспомнила вдруг Мари, запечатлев возле себя проносящиеся неторопливо однотонные полота кустарников, шелестящих нежно на ветру, от чего ей даже захотелось протянуть к ним свои руки и насладиться их легкими прикосновениями к бледности тонких пальцев и ладоней.
Клеменс, чтобы позволить спутнице услышать робкое дыхание равнины, выключил старую магнитолу, когда все четверо заметили внезапно над своими головами пару попугаев, бросившихся сопровождать машину с юными господами, словно бы птицы являлись частью декораций.
Леклер хорошо знала, что попугаи эти не боялись вовсе людей, поскольку были любимцами рабочих, которые ухаживали за ними во время перерывов между игрой в карты и дневным сном, от чего говорящие птицы набрались испанских слов.
– Хола, Мерседес, – выговорила вдруг натужно одна из птиц с синими перьями, вызвав умиленный смех юных дам.
Водитель с кудрявыми волосами начал неспешно тормозить, от чего попугаи поравнялись в следующий миг с внедорожником, а затем уселись друг за другом на капот перед лобовым стеклом.
– Хола, хола! – повторился второй попугай, пройдясь с грациозным высокомерием вдоль облезлой белой звезды, что уже словно утратила навсегда своего значения и теперь осталась напоминанием о прежней жизни этой машины.
От каждой детали армейского внедорожника, на котором папеньке Мари вместе с домоправителем часто приходилось посещать чайные плантации, веяло приятным духом старины и причастности к перелистнутой страницей истории.
– Не хочу, чтобы эти двое разбойников покинули нас, – признался вслух Клеменс и остановил автомобиль посреди гравийной дорожки в полусотне метров от быстрой реки, ниже по течению которой возвышался над ней старый арочный мост.
Все четверо в машине с интересом наблюдали за представлением перед собой, пестрые перья невысоких попугаев в свету закатного неба казались еще ярче, а их присутствие – праздничнее.
– Полагаю, они голодны, – произнесла озабоченно Исабель, однако одна из птиц в ответ недовольно затрещала, будучи словно оскорбленной подобным комментарием.
– Не думаю, что этих любимых островитянами птиц, считающихся к тому же в местных верованиях священными, заботит подобное, – возразила сразу Мари, зеленеющее море листьев вокруг неподвижной машины тормошил ласково тихий ветер, от чего ровные ряды насаждений дрожали в приятном шелесте.
Следом говорливые попугаи, потеряв всякий интерес к почтенным гостям, один за другим взмыли снова в воздух и облетели в прощальном жесте машину, чтобы затем, наконец, устремиться по своим птичьим делам.
– Пройдемся отсюда пешком, – предложила вдруг Дарсия, опередив брата: Клеменс хотел уже снова завести двигатель оборотом старого ключа с выгравированной эмблемой армии США.
– Конечно, – согласилась легко Мари, оглядев снова вокруг себя ровные зеленеющие поля кустарников, точки милых веснушек на ее лице в кровавом зареве сделались необыкновенными. – Погода сегодня просто чудесная.
Дарсия без интереса отворила тяжелую дверь и как-то грациозно снизошла на посыпанную гравием дорогу, Исабель вышла из машины вслед за ней, а Клеменс вдруг с запозданием проявил манеры и подал руку Леклер, чтобы помочь ей спуститься. Мари была рада вниманию и ответила ослепительной улыбкой своих тонких губ, когда оказалась на земле рядом с мальчишкой, ростом она несколько превосходила высоту кустарников, хотя из-за них были бы видны только ее светлые волосы.
Новый порыв теплого ветра снова коснулся робко плеч Мари и зашевелил листья кустарников, мягкий свет вечернего солнца в кровавом зареве чистого до головокружения неба высоко над головами господ наливался пятнами на зеленеющий глянец полей.
Все четверо обошли оставленную машину и неторопливо зашагали вверх по извилистой дорожке, наслаждаясь неповторимым резким ароматом трав и зелени, в руках Дарсии в домашнем платье лежала неизменно книга.
– Вот бы такой терпкий аромат плантаций в ясный день был запечатлен в духах, – мечтательно произнесла Исабель, идя подле Клеменса Морела и его сестры, Леклер шла чуть впереди вместе с водителем, чьей милой улыбкой ей хотелось наслаждаться и одновременно с этим было страшно потерять после его переезда в Мексику.
– Не думаю, что даже если бы он взаправду существовал, то понравился дамам, – заметила справедливо Дарсия, сорвав только для себя лист и вдохнув задумчиво аромат, после чего выбросила его изящно и так легко, точно бы расставалась с чем-то более значительным.
– Мне бы очень понравился, хотя я и предпочитаю чаю сок, – признался Клеменс, пожелав скорее приободрить Исабель, с которой ему, как и с господином Алехандро Иглесиасом, ее папенькой, что всегда, зная об его непростых отношениях с отцом, так с ним учтив, придеться вскоре расстаться.
– Кажется мне, что вдали от дома ты переменишь мнение, – возразила Мари, вслушиваясь в приятный хруст камней под собой при каждом шаге. – За ним ты будешь невольно вспоминать об острове, об этих милых прогулках и о доме, где твоего возращения непременно ждут, – объяснилась не сразу Леклер, слова ее даже для ее лет казались Клеменсу вне всякого самообмана лишь несбыточными мечтами, ведь их с отцом отношения были довольно скверными.
– Надеюсь, это будет именно так, – отозвался мальчишка, не желая портить вечер своими возражениями.
Фигуры героев удалились от машины на значительное расстояние, и взглядам им вскоре предстала неподалеку ветхая хижина, где рабочие во время перерывов отдыхали и прятались от солнца в часы традиционной сиесты. Деревянное строение выглядело покинутым, а возле него были растянуты между столбов гамаки из затертых тканей, походившие скорее на те, из которых были сделаны мешки.
– Словно бы и нет целого света кроме этих чудных полей и этой хижины, – сорвалось вдруг с уст отвлеченной прикосновениями солнца к своей персоне Дарсией.
– И ты не будешь скучать по мне? – шутливо спросил у сестры Клеменс, говоря о далекой Мексике, как о сказочном месте, что располагалось на большой земле где-то за морем.
– Прости, что мы почти не общались последнее время, – сказала вдруг Дарсия, своим признаньем даже удивив Клеменса, мальчишка обернула не сразу к сестре, застав за ней зеленеющие поля и размытый силуэт моста над узкой рекой. – Я была слишком увлечена собой, братец, – объяснилась следом юная госпожа Морел без привычного для себя кокетства и высокомерия.
– Сестра, прошу, не говори так: мне кажется, что ты провожаешь меня в последний путь, – понимающе ответил Клеменс, и все четверо беспечно рассмеялись.
Молчаливая Леклер вдруг снова разглядела в Дарсии образ той девушки, что так часто была внимательна к ней и Исабель, а еще любила подолгу говорить о чем-то с братом в семейном кругу. Гравий под ногами господ хрустел приятно, точно как снег, которого на всем архипелаге маркиза Ламберта и не было вовсе за все время присутствия европейцев.
– Как вы думаете, за сколько рабочие продадут нам этих прелестных попугаев? – спросила вдруг Исабель, завидев возле хижины уже знакомых ей птиц, пернатые островитяне без тени стеснения взобрались на тарелку с виноградом и позволили себе отужинать.
– Полагаю, попугаи не приходятся им собственностью, однако, пожалуй, слуги изловят их и отдадут в твои руки за пару местных франков, – предположил вслух мальчишка, силуэт оставленной позади машины среди золотящихся попеременно листьев стал почти незаметен.
– Обменный курс в пользу метрополии не даст соврать, – сказала иронично Дарсия, будучи осведомленной, что доля от каждой сделки по безумному курсу отчисляется в пользу французской казны.
Пара попугаев с пестрыми перьями оставила ужин и снова бросилась в полет, а юные господы вскоре пришли к развалинам старой часовни, построенной здесь еще испанцами, от чего сюда часто приходили перенявшие религию конкистадоров островитяне. Даже сейчас перед воротами небольшой часовни на холме расстелились ухоженные лужайки, откуда открывался завораживающий вид на равнину меж густых лесов.
– Меня всегда удивляло, с каким трепетом коренные жители островов относятся к святыням иноверцев, ведь за место хижины они имеют возможность отдыхать в тени камней часовни, – рассуждал Клеменс, быть может, среди Морелов он был первым, кто относился к туземцам с уважением, не видя в них диких аборигенов.
– Во многом поэтому мы и облюбовали это место, братец, – заметила справедливо Дарсия, не желая нисколько находиться в одном месте с островитянами наравне, ведь за всю ее недолгую жизнь все они были для нее слугами.
Старый поросший травой камень башни в свету вечереющего неба нарисовался решеткой, крест возвышался безучастно над разбитой черепичной крышей, Мари однажды слышала от дворецкого Хосе, что Анри, ее ушедший в мир иной за несколько лет до ее рождения дед, подумывал восстановить часовню, но что-то его от этого остановило.
Полная беспечности Исабель первой удалилась от друзей и, подбежав на своих туфельках как-то смешно на середину лужайки, расстелила следом перед развалинами полотнище ткани, куда вскоре уселись юные господы. Мальчишка со смешной улыбкой и кудрявыми как-то по-женски волосами предпочел усесться на самом краю, туфли его аккуратные остались на траве.
– Дорогая Исабель, – обратилась вдруг к подруге Мари и, освободив струны своих белесых волос от головного убора, сказала: – Прошу, надень мою шляпу: не могу смотреть, как ты всю дорогу закрываешь от солнца глаза.
– Милая Мари, ты всегда так внимательна ко мне, благодарю тебя, – отозвалась одобрительно Исабель, когда темные пряди ее укрыла соломенная шляпа, тонкие серьги в тени ее перестали почти блестеть, лишь большие глаза ее горели чистым пламенем неизменно.
Юная госпожа Леклер следом заметила, с какой глубокой задумчивостью Клеменс возле нее всматривался в зеленеющую в мягком свету вечернего неба простыню полей. Приятный ветер с моря тормошил ровные ряды чайных кустарников, от чего листья в причудливом ритме наливались несчетным множеством оттенков теплых масляных красок.
Все четверо вслед за мальчишкой замолчали ненадолго, наслаждаясь открывшимся только им красотам затерянного где-то посреди Карибского моря острова, что для них без всякого преувеличения являлся земным раем. Редкая вата облаков в высоком небе плыла медлительно мимо развалин часовни, точно бы здесь и начинала свой каждодневный отсчет вечность, не имеющая ни начала, ни конца, а определяющаяся лишь безмерной долготой своего действия.