– Все еще хочешь быть частью этого безумия? – поинтересовался у мальчишки перед собой Фаренгейт и, милосердно убрав от его горла лезвие ножа, следом выхватил автомат.

Солдат уличной армии какое-то время оставался молчалив, смотря на дорогу через решетчатое бронированное стекло, пока бронемашина беспрепятственно проносилась через выставленные мятежниками блокпосты. Некоторые коричневорубашечники с оружием в руках салютовали всякий раз, когда мимо них проезжали железные гробы с крестами.

– Нет, сэр, – выговорил тяжело водитель, – это уже не похоже на привычную муштру и речевки.

– Вы ведь застали мир до конца света? – проложил допрос Фаренгейт, когда вдали показался узнаваемый силуэт пары башен и шпиля собора парижской богоматери.

– Да, я верноподданный. Проснулся внутри стен из 1928, где вступил в ряды штурмовиков вместе с отцом, кондитером и его товарищами по фронту.

– Выходит, вы стали дважды жертвой пропаганды, – произнес вслух Фрэнк, поверив осторожно, что совесть этого мальчишки не запятнана в такой степени, как у него самого.

– Мой тебе совет, – начал вдруг по-отечески с удивлением для самого себя профессор. – Побереги совесть: к исходу дня стены падут, и весь Париж перед поступью белого тумана будет обречен. Мы все уже ходячие трупы.

Пассажир уже убрал отнятый у водителя автомат, но мальчишка все равно молчал, потухшим взглядом наблюдая за холодными водами окрасившейся в кровавые краски Сены.

– Вы ведь не станете меня убивать, чтобы сберечь свою совесть, а не потому что мы все уже обречены? – спросил смело юноша.

– Почти, – признался в ответ Фаренгейт, после чего добавил иронично: – Я еще тешу себя надеждой на посмертное райское блаженство по результатам суда небесной канцелярии, хотя мне еще предстоит расправиться с одним из тех, кто развязал эту бойню.

– Мой автомат не заряжен, – предупредил вдруг водитель, заставив Фаренгейта взять оружие убитого им ранее коричневорубашечника.

Наконец, автомобиль с крестами на броне остановился у паперти древнего храма, к порталам которого под пророческим начертанием пребывали некогда цеппелины, проплывая грациозно над водами адской реки к аэровокзалу, что сейчас был пуст. Фаренгейт через решетчатое окно бронемашины успел заметить, что весь остров, куда он беспрепятственно проник, был окружен мятежными гвардейцами, все они не оставляли герою выбора, заставляя его пойти до конца.

Решительный Фрэнк в траурном одеянии покинул машину, водитель которой предпочел уехать из-под сводов готического собора, чьи крылатые каменные стражники своими хищными взглядами высокомерно наблюдали за обреченным городом в терпеливом ожидании бессмысленной схватки между Бергером и Фаренгейтом.

– Брук не мог не знать о тайне стен, поэтому он рассчитывал найти спасение в небесном городе себе и небезразличной ему против воли Эмилии. Он обязательно появится здесь: у него нет иного выбора, – убеждал себя одинокий профессор, оглядев пристальным взглядом обращенные в камень пророческие слова.

Химеры и горгульи застыли в молчании, словно бы знали, что это событие было предрешено уже много лет назад, а у карнизов собора кружили в необычайном оживлении вороны, вдали сквозь дымку тумана проглядывалось алое зарево пожарища у руин цитадели периметральной гвардии.

– Бергер предпочел разменять жизни всех горожан на роскошь и блаженство райского города, но все же решил подарить Эмилии право на жизнь, – усмехнулся простоте замысла своего недоброжелателя Фаренгейт, изготовив трофейный автомат и удалившись к порталам собора, чтобы не быть остановленным гвардейцами. – Он не заслуживает прощения.

В следующее мгновенье герой в зареве серого неба запечатлел вдали исполинскую громаду цеппелина «Эльза», что снизошла до обреченного города и прорезала густые тучи в паре сотен метров от шпиля готического собора. Вытянутая тканевая оболочка вскоре поравнялась с фасадами домов на противоположной стороне набережной и заслонила собой пожарище стеклянной цитадели старой власти.

На всей площади не было ни кого постороннего, лишнего или случайного человека, словно бы сама судьба избрала Фаренгейта, чтобы он стал тем, кому откроется лик случившегося апокалипсиса, ведь в полутьме тумана на брусчатке у стен готического собора кроме него единственными слушателями и учениками были лишь его многочисленные тени. Цеппелин «Мария», посланник небесного города, заходил на посадку над кровавой рекой, обрамленной рядами колючей проволоки, как вдруг внезапно друг за другом прогремело девять оглушительных взрывов, что обрушили все мосты, соединяющие остров или даже само сердце Парижа с остальным городом.

С карнизов древнего памятника взмыли в небо сотни и сотни черных фигур дьявольских ворон, точно бы и им было недозволенно присутствовать на церемонии. Мятежные солдаты и их приспешники в коричневых робах в строгом расчете своих лживых вождей также остались за пределами нулевого периметра и были обречены лишь смиренно наблюдать за торжественной процессией вознесения избранных, что превзошли в себе все человеческое.

– Должно быть, замысел Бергера вступает в завершающую стадию, – предположил холодно Фаренгейт, сразу после его слов словно в строгом соответствии с пророчеством центральные врата портала страшного суда за его спиной отворились и медлительно пришли в движение, позволив герою запечатлеть таинство закрытого от глаз посторонних охранителями городских стен убранств готического храма.

Мрачный герой с трепетом в сердце наблюдал за приоткрывающимися интерьерами собора, куда даже в полутьме тумана сквозь выдержавшие серию взрывов вокруг острова витражи пронимал тусклый свет, в то время как одиночный выстрел гвардейца с одной из башен, где на мгновенье показались дьявольские линзы противогаза, пронзил тело Фрэнка и заставил его пасть на колени, выронив из рук оружие.

Старомодная шляпа слетела с головы профессора, а брусчатка под ногами налилась алыми пятнами, зазвучал после длительного молчания как-то театрально орган, чья глухая мелодия труб словно бы служила ориентиром приближающемуся цеппелину. Наконец, сраженный Фаренгейт увидел среди колонн перед собой два десятка мятежных офицеров в белых робах вместе с дорогими их сердцу людьми в окружении самых верных гвардейцев.

– Прости меня, – сорвалось с уст обессилевшего героя, когда он нашел среди восставших против хозяев из небесного города фигуру Бергера, что в причудливом ритме органных труб вел под руку заплаканную Эмилию с собранными волосами и продолговатым футляром со скрипкой, но не отыскал в себе сил дотянуться до рукояти отнятого самою судьбой оружия.

Шедшие впереди своих взбунтовавшихся против самих богов хозяев гвардейцы выбросили автомат и оставили обреченного на гибель мужчину без внимания, пока к безлюдной паперти причалил осторожно величественный цеппелин «Эльза», чей гротескный силуэт в вязком тумане окружили вороны. Офицеры в белых шинелях выходили из залов со своей свитой, стараясь не смотреть на истекающего кровью Фаренгейта, словно бы он нарушил регламент сакрального мероприятия и получил свое наказание вполне заслуженно.

– Да здравствует новый мир! – произнес торжественно один из мятежников, держа в руках бокал с шампанским и приобнял дорогую жену, что несколько фанатично сказала полушепотом: «И его новые властители».

Фаренгейт как-то виновато встретился взглядами с Эмилией, чем даже искренне рассмешил Бергера, цеппелин приземлился в полусотне метров от всех присутствующих, четыре пары поршневых двигателей по периметру жесткого фюзеляжа гудели синхронно.

– Я ведь знал, что вы придете за мной, – заверил высокомерно Брук, склонившись к герою и вытащив спрятанный в кармане пальто пистолет. – Вы знали, что это ловушка, но все равно пришли, в этом мы с вами похожи.

– Я пришел убить вас, – с трудом выговорил профессор, чувствуя, как его легкие наполняются кровью.

– Вот этим? – усмехнулся иронично Бергер, рассматривая пистолет, пока Эмилия в полушаге от сцены обреченно молчала, изумруды ее ядовитых глаз наполнились горькими слезами.

Фигуры мятежных офицеров и их свиты удалялись к громаде цеппелина, однако верные им гвардейцы по какой-то причине остановились и выстроились в одну шеренгу, чем заставили своих взбунтовавшихся хозяев насторожиться, но было уже слишком поздно.

– Время пришло: яд в бокалах начал действовать, – самодовольно сообщил Фрэнку Бергер, когда один из офицеров без видимой причины упал на холодную брусчатку, обронив бокал с шаманским, что с треском разбился. Вероятно, это послужило сигналом солдатам, и они, предав предателей, открыли огонь на поражение, а на паперти зазвенели прекрасной мелодией гильзы.

– Вы безумец, – обвинил дирижера кровавой бойни перед собой Фаренгейт.

– Я лишь сам определяю свою судьбу и судьбу целого мира, – ответил Бергер и, взведя отнятый пистолет, сказал ласково: – И вам пришло время умирать, ведь вы этого так хотите, вы это предвидели и поэтому пришли сюда.

– Не делай этого, если в тебе осталось хоть что-то человеческое, – взмолилась жалобно Эмилия, что, впрочем, возымело результат и заставило Брука вальяжно выбросить оружие из рук одновременно с окончанием канонады расстрельной команды.

– Мятеж, как это часто бывает, уничтожил своих сынов, – отвлеченно заметил Бергер, пока его подчиненные в ангельских одеждах хладнокровно перешагнули убитых им хозяев, а устрашающие линзы их противогазов затерялись в тумане.

– Зачем вам все это? – спросил напрямую обессиленный Фаренгейт, чем вызвал искренний смех Бергера, позади которого возвышались печально башни готического собора, запечатленная в камне мощь меркла в сравнении с волей последнего руководителя мятежа, от чего он в глазах героя даже утратил человеческий облик.

– Если бы вы только могли, вы бы сделали точно также, – заверил Брук, но после возразил своим словам: – Хотя, если бы я не был рабом этой очаровательной девушки, то я бы давно пустил себе пулю в висок.

– Стены все равно скоро падут, – заметил безынтересно Фаренгейт.

– Я не позволю вам застать пейзаж конца света. Стены выстоят, а эльфийская элита потеряет власть, иными словами вы стали свидетелем мятежа в мятеже, итог которого окажется благим для людей, пусть даже придется расстрелять пару тысяч иностранцев, – усмехнулся снова Бергер. – Честная сделка: мы с Эмилией вскоре вознесемся до небесного города, а Париж в пределах периметра стен достанется людям. Быть может, последующие поколения будут слагать легенды об этой выдающейся подлости, ведь в нашем понимании добро в конечном итоге обречено одержать верх, пусть даже оно будет неотличимо от зла.

К телам преданных офицеров слетелись с карнизов гротескного собора дьявольские вороны, птицы уже успели вкусить свежей крови, а одна из них подошла неторопливо к Фаренгейту с кусочком вырванного мяса, словно бы видя в нем своего и не желая бросать его в объятьях подступающей смерти.

– Сказка, претворенная в реальности, оказалась не такой чудесной и лишенной торжествующего зла, однако она стала такой лишь по нашей воле. Вероятно, даже существование во вселенной белого тумана объясняется нашими желаниями застать конец света ввиду нашей ограниченности, поскольку после этого конца ничего не будет, а в этом ничто не придется искать смысл, именно также можно толковать стремление к самоубийству. Вы сами захотели умереть, пусть даже в самообмане уверовали, что отдаете свою жизнь за что-то большее, чего вы даже не в силах понять, ведь оно не находит себе места в вашей картине мира, – говорил увлеченно Бергер, истосковавшись по внимательному слушателю, наверное, в том числе и поэтому он вознамерился вместе с собой вознести в небесный город Эмилию. – Воля каждого из нас привела нас сюда и решила исход этого события именно так, полагаю, мы и называем это судьбой. А начертание на фасаде нам и не нужно, как и стены, ведь в конечном итоге все мы сами себя убьем.

– Я не позволю тебе насладиться плодом твоей подлости, Бергер, – произнесла неясно Эмилия и, секундой ранее выхватив выброшенное ее пленителем оружие, внезапно приставила его к затылку мужчины, тот неторопливо и даже изумленно обернулся, взглянув на девушку огорченным взглядом.

– Ты правда убьешь меня? – спросил непонимающе и как-то по-детски Брук, дуло пистолета теперь касалось его лба в терпеливом ожидании исполнения приговора.

– Ты монстр, ломающий чужие судьбы, – выговорила девушка, когда ее тонкие руки задрожали, а Бергер как-то играючи оставался неподвижен.

– Конечно, но разве моя смерть вернет господина Фаренгейта к жизни, или ты думаешь, что сможешь покинуть остров без пули в затылке? – поинтересовался искренне мятежный офицер, словно бы наслаждаясь каждым мгновеньем обретенной вновь власти. – Моя дорогая, ведь мы оба понимаем, что ты не выстрелишь.

– Бергер, у меня хватит духу вышибить твои мозги на брусчатку, – заявила сквозь зубы девушка, а мужчина в белоснежном почти ангельском кителе перед ней неторопливо выпрямился в полный рост, в то время как к его лбу непрерывно был приставлен холодный пистолет.

– От чего же ты не сделала этого еще около полуминуты ранее? – задался вслух вопросом мятежник, грациозным движением со всей осторожностью и трепетом положив свою руку на дрожащие ладони спутницы, на ее порозовевших щеках серебрились ручьи слез, точно бы она уже приняла смерть любимого человека и оплакивала утрату.

Застывшие неподвижно фигуры обоих оставались неподвижны, словно бы эта сцена была запечатлена в камне и составляла единый сюжет с витражами гротескного собора за спиной Эмилии, трубы органа завыли свою протяжную песнь вновь. Руки мятежника тонули в бархате нежных ладоней наставившей на него пистолет девушки, которую от исполнения мести отделяло лишь одно робкое прикосновение, однако последнего выстрела так и не происходило.

– Где-нибудь в ином мире при иных обстоятельствах, моя дорогая, ты бы обязательно сделала это и сделала без раздумий, но разве твое сердце желает запечатлеть еще больше насилия или даже стать его частью? – спросил напрямую Бергер.

Пленница ответила молчанием, и мятежник с ее немого позволения пленницы отвел пистолет в сторону, от чего его дуло было направлено вертикально вверх, над головами обоих. Следом прогремел выстрел, а потом еще один, и выстрелы сменяли друг друга монотонно, пока не опустел весь магазин.

– Моя дорогая, тебе еще преставиться возможность подмешать яд в моем бокале, не стоит разменивать свою жизнь задаром, – заверил спокойно Бергер, после чего добавил ласково: – Хотя бы ради меня.

Седовласый Фаренгейт уже и не слышал слов мятежника, его пустые глаза, в которых нашли свое отражения изящные очертания готического собора и свинцовое небо, стали стеклянными, а сердце опечаленной Эмилии наполнилось спокойствием, он уже не увидел, как фигуры обоих оставили его нетрепливо и, перешагнув через тела мятежников, растворились в мареве кровавого тумана.

– Это конец? – спросил себя устало герой, всматриваясь в своды храма, вековые стены которого запечатлели несчетное множество судеб, и не чувствуя себя побежденным, хотя сейчас ему было уже все равно. Фрэнк не ощущал себя на большой сцене жизни в главной роли, однако и не видел в ней кого-либо, словно бы все и каждый был лишь массовкой друг другу, а его время подошло к завершению в первый день второго лета.

Цеппелин «Эльза» с Бергером и Эмилией на борту вскоре оставил осажденный остров и, затерявшись в зареве густых туч над кровавой рекой, вознесся к причалам небесного города, где и обречена была продолжиться их история.

– Если это конец, он так прекрасен, хотя сейчас я бы так хотел закурить довоенную сигарету… – прошептал мысленно Фаренгейт, чье бездыханное тело в траурном наряде лежало на холодной брусчатке рядом со свитой преданных мятежников неподвижно. Профессор был даже несколько удивлен, что перед подступающим небытием думал о таких мелочах.